Иду по следам твоим

– Оливия, погоди, ты серьёзно?..

– Я не знаю, что мне делать, Рик!

Он знает. Он всегда знает, что делать. Он ни раз спасал меня и спасёт нашу дочь. Мне до ломки захотелось, чтобы он тут же материализовался рядом. Так же опустился на колени, прижал меня к себе и сказал, что всё будет хорошо. А потом вышел из комнаты и в считанные минуты нашёл Айви, пусть на другом конце света. В потёмках другой вселенной.

Я потеряла последнее самообладание и просто рассыпалась. Из меня вырывалось что-то, напоминающее вой раненого животного.

– Оливия, слушай меня внимательно, – вдруг заговорил Рик спокойным голосом, каким решал все проблемы. – Всё будет хорошо, слышишь? Я уже еду. А ты пока позвони в полицию.

– В полицию? – глупо повторила я, будто это самый идиотский совет на свете. В тот момент мой разум ещё не до конца понимал случившееся. Я думала: в полицию ведь звонят только в крайнем случае, а пропаже моей девочки есть вполне себе трезвое и совсем не опасное объяснение. И только после указания Рика, я наконец осознала, насколько всё серьёзно.

– Да, они знают, что делать. Я уже еду. Держись, милая, я скоро буду дома.

Рик скоро приедет. Значит, всё будет хорошо. Он во всём разберётся, найдёт все ответы, а потом ещё будет добродушно смеяться с моей глупости. Мы будем вспоминать эту историю на семейных застольях и на старости лет, но не с ужасом, а с юмором и тёплым чувством облегчения, что всё обошлось.

Как только Рик сбросил звонок, я тут же набрала такие пугающие, такие реальные цифры.

– 911, что у вас случилось?

Женский голос, привыкший говорить зазубренную фразу почти с безразличием. Привыкший слушать о чужих горестях почти со скукой. Мой звонок стал для неё одним из сотни звонков, что поступили ещё до обеда. А она стала для меня первым, после которого я так тесно сдружилась с полицией и впустила её в свой дом.

Говорят, надежда умирает последней. И правда, в тот момент, когда я набирала номер службы спасения и готовилась произнести самые страшные слова в своей жизни, надежда ещё жила во мне. Она горела в груди вместе со страхом, и они оба придавали мне сил. Тогда я верила, что уже через час, когда полиция приедет на вызов, разберётся что к чему и приведёт мою дочь домой, я задышу ровнее, сердце моё перестанет рваться на волю, а я больше никогда не вспомню этот короткий номер телефона.

Как я ошибалась…

– Меня зовут Оливия Беннет, – выговорила я почти по слогам. – Моя дочь пропала.

Сейчас

Бергамо, Италия

Для всех кругом я была туристкой. В летящем сарафане и широкополой шляпке я выбивалась из местного загорелого колорита, но сливалась с такими же светлокожими приезжими, которыми разбогатели улицы к концу сезона.

Карта подсказала, что от отеля до почты идти не больше получаса. В этом Бергамо напомнил мне родной Нью-Хейвен: чтобы пересечь город вдоль и поперёк не нужно вызывать такси или выкатывать машину из гаража. Дойти до любой точки можно и пешком, если у тебя есть лишний часок свободного времени.

Как только я вышла из отеля и свернула направо, как подсказывали «Гугл-карты», меня тут же подхватило и понесло вперёд. Невидимая сила толкала в спину, наступала на пятки, лишь бы поскорее довести меня до нужного места. Этой силой была надежда… Та самая, что год назад трепетала в груди, когда я звонила в полицию. За год многое изменилось. Наша семья распалась, Рик переехал в невзрачную квартирку, но от меня ушёл не только он, но и надежда. Вернее, я прогнала их обоих.

Но теперь я знала, что выбрала нужное направление. Рик мог мне не верить, но я найду её. Что я за мать такая, что не может отыскать собственную дочь? Надежда привела меня в Бергамо, и больше я ни за что её не отпущу, как отпустила Айви, как отпустила Рика.

Все дороги ведут в Рим. А меня они привели сюда, в тихий городок всего в ста километрах от Швейцарии. Здесь нет ни моря, ни океана, ни впечатляющих гор, что своими пиками нависают над крышами домов. Но Бергамо всё это было и не нужно. Он подкупал уютной привлекательностью и духом истории, что витал на каждой улочке, по которой я шла.

Выбравшись из столпотворения гостиниц, я прошла мимо театра Доницетти, церкви Санто Спирито и академии Каррара. Атмосферные здания, отстроенные много веков назад, сохранили своё лицо, тогда как я его прятала от прохожих, пусть меня никто и не мог узнать. Меня преследовали непонятные беседы итальянцев, искушающие запахи пиццы и лазаньи, отзвуки мандолин и гармошек уличных музыкантов. Все эти звуки и запахи разносил ветер, и так хотелось на мгновение остановиться и послушать беглые речи местных, зайти и попробовать настоящую кухню Италии, заполнить мысли мелодиями баллад. Но ноги вели меня дальше. Туда, где могла быть моя дочь, или подсказка, как её найти.

«Нижний город» с его индустриальными кварталами и широкими улицами остался позади, где-то внизу по мере того, как я взбиралась всё выше и выше на холм. Старый город на горе, полный свежести от тенистых скверов, полный запахов глициний и винных подвалов, показался ещё прекраснее, ещё величественнее того, что остался внизу.

Пока по пути сюда весь самолёт дремал в темноте небес, я по привычке не могла уснуть и убивала время за чтением путеводителей по Бергамо. Всегда нужно знать врага в лицо. А в одном из этих зданий притаился тот враг, что лишил меня дочери.

В другой раз я бы сворачивала шею, разглядывая башни, базилику Санта-Мария-Маджоре или ворота Сан-Джакомо, я бы задерживала дыхание при виде монументальности старины и торжественности очарования. Но я была слепа и шла точно по маршруту карты, разглядывая лишь людей, заглядывая им в лица, ища знакомые черты. Когда же мне навстречу выбегали дети, я почти пугалась их буйной ребячливости. Ни одно девчачье личико, ни одни глаза не могли укрыться от моего взгляда. В каждом я искала Айви. Но каждый оказывался не ей.

После прохладного прощания Нью-Хейвена тёплый, почти радушный приём Бергамо согревал то, что осталось от моей души. Однажды, когда-то, в другой жизни, что осталась далеко позади, мы с Риком думали уехать ото всех куда подальше. Италия казалась тогда так далеко, всего на другом конце океана, а думалось, что на другом конце мира. Мы даже почти купили билеты и выбрали отель, но планы нам перепутали непредвиденные обстоятельства. Рика вдруг вытянули из заслуженного недельного отпуска и всучили ему сложное дело одного из самых богатых, а значит, важных клиентов. Что-то о махинациях, к которым он, конечно, не имел никакого дела. Ведь все богачи чисты как стёклышко, не правда ли? А потом и я получила радостное известие о том, что во мне уже три недели как живёт песчинка новой жизни.

Так забавно, почти горько, что когда-то Айви стала причиной, по которой мы не поехали в Италию. А теперь – той причиной, по которой я здесь.

Отделение почты запряталось в старинном двухэтажном доме с решётками на окнах и черепичной многоярусной крышей. Каменные стены недавно отреставрировали и покрасили, замазав свежим слоем налёт античности, украв у здания частицу самого себя. Я вошла внутрь и несколько минут привыкала к свежести помещения и притемнённой атмосфере после яркого солнечного потопа снаружи.

На почте почти никого не было. Работало два окошка, и я встала за сухенькой, тоненькой, как ствол больного дерева, старушкой, о чём потом сильно пожалела. Она что-то рьяно доказывала сотруднице, жестикулируя так же громко, как выкрикивая что-то на итальянском. Пышнотелая дама по ту сторону окошка вся покрылась румяным негодованием и уже с десяток раз успела пожалеть, что сегодня по графику именно её смена. Но вопреки стереотипам о страстных и порой необузданных характерах итальянцев, сотрудница сохраняла похвальное терпение и отвечала на несколько тонов тише, чем вещала старушка. От неё одной шума на почте было больше, чем от всех посетителей и кассовых аппаратов вместе взятых.

Тем временем дела за вторым окошком продвигались куда как быстрее. Сотрудница сочувственно взглянула на меня, как бы предлагая сбежать куда подальше и попытать счастья в другой очереди. Итальянского я не знала, но доброта не говорит ни на одном из языков. Для неё не составляют словарей и разговорников, и не все умеют разговаривать на её наречии. Но это тот единственный язык, который могут понять два совершенно незнакомых человека из разных миров.

Я хотела было шмыгнуть и примкнуть к соседней шеренге, но не успела. Какой-то мужчина вошёл ещё с минуту назад и пристроился за сеньором в летах, в льняном светлом костюме и шляпе в тон. Вот уж в чём итальянцы знают толк, так это в еде и в нарядах. Мне несказанно повезло, когда старушка наконец добилась своего, чего бы она там не добивалась, вытрясая последние нервы из почтальонши, поблагодарила ту и кроткими шагами потопала к выходу.

Письмо уже было наготове. Я крепко сжимала его, добавляя конверту лишних вмятин. Я сделала шаг к окошку и слегка наклонилась, чтобы подсмотреть имя женщины на бейдже на её внушительной груди.

– Buon giorno3, Кармела, – проговорила я то единственное, что знала на итальянском. – Вы говорите по-английски?

– Mi spiace, non capisco4.

Можно было и догадаться, что не все в этом приятном городке учат английский ради горстки туристов, которые упорхнут уже через неделю. Это не Рим, не Милан, где другие языки могут неплохо пригодиться в гостиничной и ресторанной сфере, да и в обыденной жизни.

Я немного смутилась, но не растерялась окончательно. Достала из сумочки телефон и открыла переводчик. Ещё двадцать лет назад мне пришлось бы истерично листать словарь или нанимать переводчика на время моего пребывания в Бергамо, но техника неплохо упрощала жизнь.

– Извините, я не знаю итальянского, – наговорила я в телефон. – Не могли бы мы пообщаться через переводчик?

Механический голос тут же выдал итальянскую версию сказанного. Надеюсь, он не изъяснялся предлогами и инфинитивами, иначе, от него проку было не больше, чем от меня самой. Оставалось только довериться этому куску пластмассы и набору программ.

Но Кармела, услышав бездушную речь, оживилась, будто всё поняла. Она улыбнулась мне так сердечно, что я и без ответа поняла – мы с ней найдём общий язык. Состряпаем из двух разных, пусть и получится что-то корявое.

Повезло, что никто не пристроился за мной – разговор затянется. Другие только с любопытством поглядывали в мою сторону, уличив во мне чужачку, что даже не удосужилась выучить пару слов на итальянском, раз уж приехала сюда. Но мне было плевать, как и на многое другое за это утро. Я приблизилась к моей дочери пусть не на шаг, а на полпальца стопы, но это разжигало огонь надежды в моей груди. Если я окажусь права, то уже скоро я снова загляну в шоколадные глаза дочери и соглашусь со всеми, кто говорил мне: «Она чудо».

Кармела протянула руку и взяла телефон. Налепетала что-то, из чего я разобрала только слово problema, которое, наверное, на половине языков звучит одинаково. Мобильник вернулся ко мне и заговорил:

– Конечно, без проблем. Чем могу вам помочь?

И наша беседа превратилась в своеобразный настольный теннис. Я наговаривала предложения в переводчик, передавала его Кармеле, та слушала и наговаривала свой ответ. Телефон был мячиком, а окошко – сеткой. И даже зрители приклеивали свои носы к нашему забавному матчу.

– Мне нужно узнать, кто отправил это письмо.

На сей раз вместе с телефоном я передала драгоценный конверт, что пропутешествовал со мной через Атлантику и был единственной уликой по делу об исчезновении моей дочери. Уликой, которую никто не воспринял всерьёз.

Женщина чуть нахмурила тёмные, густые брови, которым позавидовала бы половина американок, обсмотрела помятую бумагу со всех сторон и наговорила в переводчик:

– Здесь нету имени отправителя.

– Я знаю. Именно поэтому я здесь. Мне нужно его узнать.

– Даже если бы я знала имя, вряд ли имею право раскрывать подобную информацию.

– Прошу вас.

Механический голос переводчика не передал ни ноты отчаяния, которое рвалось из меня наружу последний год.

– Mi spiace, non posso aiutarti. E contro il regolamento.5

На сей раз она даже не взяла телефон, чтобы воспользоваться переводчиком. Просто отчеканила резкие звуки мягким голосом и поджала губы, как бы извиняясь за то, что оказалась бесполезна.

Не для всего нужен перевод. У сожаления свой собственный словарь, как и у доброты. И сейчас Кармела запускала в меня всем своим сожалением, никуда не целясь, но попадая в самое сердце. И от этого отказа расширялась пропасть в груди.

Кармела кивнула куда-то мне за спину, приглашая следующего в очереди к окошку. А я и не заметила, что за мной уже выстроилось двое таких же нетерпеливых, как та старушка, которым хотелось поскорее разделаться с почтовыми вопросами и пойти по своим делам или распить долгожданный коретто6 где-нибудь в кофейне за углом, чтобы скрасить загруженное заботами утро.

Мужчинка в мятом жилете растянул чёрные усы в улыбке, означающей: «Вы позволите?». Уже шагнул вперёд, вежливо отталкивая меня от окошка, но я не могла так просто оборвать эту ниточку, ведущую к Айви. Она осталась последней в клубке неизвестности, в который попала моя семья год назад.

И я не позволила мужчине с усами занять моё место. Оттеснить меня в бок и украсть драгоценное время на то, чтобы отправить бесполезную открытку, заплатить за интернет или получить пенсию. Я буквально вцепилась в столешницу, приклеилась босоножками к плитке и почти просунула голову в маленькое отверстие в стекле. Мужчина бросил в меня недовольное словцо, ропот прокатился по остатку очереди, а Кармела тяжело вздохнула, уже ненавидя этот день. Мы со старушкой прекрасно справились с тем, чтобы подпортить ей жизнь.

– Прошу! – взмолилась я, наговаривая в переводчик, но не спуская глаз с Кармелы. – Мне очень нужно узнать имя того, кто отправил это письмо.

– Ripeto, non posso divulgare dati personali. Potrei essere licenziata.7

– А я могу лишиться дочери! – заорала я в переводчик, но тот безразлично повторил мои слова, словно всё это для него ничего не значило.

Всё почтовое отделение замерло. Кто бы куда не спешил, все решили потратить лишнюю минуту на то, чтобы поглазеть на драматичную сцену. Но я не видела никого. Только взлетевшие к пышным волосам брови Кармелы и блеск интереса в карих глазах.

– Я ищу свою дочь, понимаете? Ей пять лет. Уже пять, но я даже не поздравила её, не обняла, потому что она пропала.

Переводчик повторил за мной слово в слово, но пришлось отложить его, чтобы забраться в кошелёк и достать снимок. Я прижала его к стеклу, чтобы Кармела как следует разглядела каждую чёрточку чудесного личика Айви. Светлые хвостики и чёртиков в глазах. Чтобы туго натянутая струна неприступности дрогнула и всколыхнула что-то в груди Кармелы. Личико Айви прилипло к стеклу. Я и забыла о языковом барьере, что разделял нас вместе со столешницей, и просто стала молить незнакомую женщину о помощи.

– Её зовут Айви. Она исчезла год назад. Целый год, представляете? Не видеть, не целовать своё дитя. Не знать, что с ним. Бояться худшего и потерять всякую надежду. Жить в неизвестности, как будто стоять на краю пропасти. И только тот, кто отправил это письмо, может знать, где она.

Я скомкала конверт и потрясла им в воздухе, а затем с силой шлёпнула кулаком по столешнице, вогнав притихших незнакомцев в мёртвое молчание. Все они таращились на меня с ужасом и неодобрением. И только в глазах того мужчины, что занял соседнюю очередь, когда я хотела сбежать от старушки, блестело что-то другое. Сочувствие, жалость, сострадание. Будто он понял каждое моё слово и впитал всю мою боль.

– Помогите найти мою дочь, – взмолилась я напоследок, не сводя прослезившихся глаз с Кармелы. А она не сводила своих глаз с меня.

Похоже, у каждого чувства есть свой словарь. Мы можем не понимать слов, не улавливать значений, терять смысл. Но лишь чувства говорят за нас больше, чем мы сами. Доброта на всех языках звучит одинаково, так же, как и отчаяние. И когда моё отчаяние зазвучало в непонятных звуках, но знакомых тональностях, Кармела почувствовала, что я хочу сказать. Что этот конверт – не просто бумага с чернилами. Что запретное имя – не просто набор букв и угроза увольнения.

Это имя – спасение для меня.

Казалось, всё почтовое отделение притаилось, замерло, перестало дышать в ожидании вердикта. И он не заставил себя долго ждать. На окошке появилась табличка «Не работает», что вызвало разочарованный ропот за моей спиной от всех тех, кто надеялся поскорее унести отсюда ноги. Кармела протянула руку за телефоном и на секунду задержала свои пальцы на моих. В знак утешения и сочувствия. И это растрогало меня сильнее, чем признание Рика у алтаря, которое он долго заучивал, но в конце концов выдумал на ходу.

Кармела собиралась выдать мне имя отправителя. И тогда я узнаю, где искать свою дочь.

Год назад

Нью-Хейвен, Коннектикут

Синий цвет. Он повсюду. Всё, что я видела – его дрожащее мерцание кругом. Словно вся моя жизнь сузилась до размера неисправной лампочки.

Никогда ещё наша улица так не кипела. Мой звонок в полицию подогрел её до ста градусов, пока не забулькало, не заклокотало, не растеклось по всей Ховард-авеню патрульными машинами с нервными маячками и неизвестными людьми в форме. Она заполнили каждый сантиметр пространства моего дома и моей жизни, так что мне стало трудно глотать воздух. Я всё ещё не могла поверить, что это творится на нашей улице, с нашей семьёй, с нашими жизнями.

Не знаю, сколько месяцев обучают диспетчеров оставаться безучастными к бедам тех, кто попадал на горячую линию 911. Или сколько несчастных случаев, чудовищных ошибок и жестокостей воспитали в них столь ледяное равнодушие. Когда я сказала, что пропала моя дочь, девушка по ту сторону продолжила говорить так же уверенно, чётко и безразлично. Она и не думала рассыпаться в сочувствии, а скорее приняла меня за нерадивую мамашу, что потеряла ребёнка в очереди супермаркета или лабиринте деревьев в городском сквере.

– Вы уверены, что она пропала, миссис Беннет? – спросила она так, словно я выжившая из ума старуха, которая не может найти свою вставную челюсть и трубит о краже на весь дом престарелых.

– Уверена.

– Дети любят прятаться. Вы осмотрели весь дом?

– Я не идиотка! – разозлилась я.

Моя дочь могла быть где угодно, подвергаться опасности, умирать от страха, а мы тут тратили время впустую на то, чтобы узнать, насколько я глупа и недальновидна.

– Конечно, я осмотрела весь дом! И двор, и улицу, и даже поспрашивала соседей. Она исчезла! Срочно пришлите кого-нибудь.

Девушка пропустила мимо ушей мою обвинительную тираду и предпочла сделать вид, что ничего не слышала. Будто мы всё так же мило болтаем. Она задавала какие-то дежурные вопросы, которые только крали бесценные минуты и злили меня всё сильнее. Внизу хлопнула дверь и послышались шаги. Рик… Наконец-то он дома. Теперь всё будет хорошо.

– Оливия! – позвала миссис МакАртур откуда-то снизу. – Ты дома?

– Наряд полиции уже в пути, – наконец-то сообщила диспетчер заветные слова. – Если вам нужно, чтобы с вами кто-то побыл, я останусь на линии и…

– Нет, спасибо. Со мной побудет соседка.

Айда нашла меня в спальне всё в том же халате, съехавшем с плеча, и всё с тем же ужасом на лице. Кровь на ступнях застыла, въелась в кожу родимым пятном, болезненным напоминанием.

– Ну что?

Я вскочила с пола, как только Айда появилась в дверном проёме.

Но всё было понятно и без слов. Никаким чудесным образом Айви не оказалась в гостях у соседей. Айда и Руфус пробежались по пяти ближайшим домам, без зазрения совести барабаня в двери в неурочный час. Но соседи либо давно умчались на работу, либо лишь качали головами и возвращались к бодрящему кофе с тостами.

Миссис МакАртур только поджала губы и собиралась что-то сказать, как я её перебила.

– Боже, боже… – меня раскачивало маятником вперёд-назад, и от этой качки подташнивало. – Этого не может быть.

– Оливия, нужно звонить в полицию, – мягко подсказала соседка, опускаясь рядом со мной на край кровати. От её плеча сразу повеяло теплом, а от голоса – материнской заботой.

– Я уже позвонила. Они будут с минуты на минуту. Рик тоже.

– Тогда тебе нужно переодеться. Ты же не станешь встречать их в таком виде.

Мой внешний вид волновал меня меньше всего. Но Айда была как всегда права. Как бывают правы люди, пожившие больше твоего и напитавшиеся мудростью жизни, словно губка напитывается водой. Шёлковая ночнушка, распахнутый халат и грязные пятки, потемневшие от земли и крови – так себе наряд для хозяйки.

Миссис МакАртур помогла мне встать с постели, подыскать в шкафу приличную одежду и даже переодеться, пока я безучастно смотрела в стену, погрузившись в одну из стадий шока. Она заботливо стягивала с меня халат, терпеливо ждала, пока я с четвёртой попытки застегну лифчик, просовывала руки в трикотажный джемпер и попутно не забывала осыпать утешительными словами.

– Нужно обработать рану на ноге, – заметила она, когда я полностью перевоплотилась в образ адекватной хозяйки, но так и осталась стоять босиком. – Где у вас аптечка?

– На кухне, в верхнем левом шкафчике.

Но миссис МакАртур так и не успела сбегать за перекисью и пластырем. В спальню ворвался стук, жёсткий, твёрдый, грохочущий. Словно стучали не в дверь, а прямо по моим перепонкам. Я опередила миссис МакАртур, которая была готова взять на себя вообще все заботы в ближайшие несколько часов, пока я не приду в себя, и понеслась вниз. Ещё до того, как открыть, я заметила в окне патрульную машину, припаркованную у калитки. Она переливалась синим, но не издавала ни звука. Потому мы и не услышали, как подъехала полиция: они не мчались сюда сломя голову со включённой мигалкой. Но приехали довольно быстро – в Нью-Хейвене не часто что-то случается. Хотелось верить, что здесь тех, кто борется с преступностью, гораздо больше, чем самих преступников.

Для них моя трагедия была всего лишь рутиной, которую нужно выполнить для галочки. Но Айви не была какой-то там галочкой. Она моя дочь. Которой уже больше получаса нигде не видно.

Я распахнула дверь так резко, что отходящие бутоны розовых георгин на крыльце отшатнулись на встречном порыве воздуха, а один из офицеров напрягся от неожиданности. Их прибыло всего двое. Слишком мало для того, чтобы развернуть поисковую операцию. Слишком много для того, чтобы поверить – всё происходит взаправду.

– Миссис Беннет? – уточнил тот, что повыше. Молодой, но уже повидавший жизни на улицах. Это читалось по его уставшим глазам, что смотрели на меня из-под козырька форменной фуражки.

Он держал руки на поясе в уверенной стойке, сразу объявляя себя главным в этой парочке. Его напарница стояла чуть поодаль, словно держалась от меня и моих горестей подальше. Собранный короткий хвостик волос открывал её чистую, бледноватую кожу с розовым румянцем. Совсем юная, почти ребёнок. Низенькая, бесформенная и стеснительная, она наверняка совсем недавно приступила к службе и не сможет даже повалить преступника при задержании. И этих юнцов прислали сюда, чтобы найти мою девочку!

Их тёмная форма казалась траурным одеянием, отчего мне поплохело ещё больше.

– Да, да, входите, пожалуйста.

– Я офицер Фоули, а это офицер Дарлинг.

Девушка чуть заметно кивнула, не зная, куда подевать руки, и приклеила их по швам брюк, разглядывая мой дом. Пока что он вызывал у неё больше интереса, чем то, зачем они на самом деле прибыли. Сзади появилась миссис МакАртур. Спустилась по ступеням и так и осталась стоять у основания лестницы, чтобы не мешаться под ногами.

Стоило им троим переступить порог моего дома, как моя жизнь навсегда изменилась.

– Вы заявляли о пропаже дочери? – спросил офицер Фоули, и тогда всё началось.

В жизни любого наступает такой момент, который делит её на «до» и «после». Ножом отрезает прошлое, словно отсекает хвост треске перед тем, как бросить в суп. Я всегда думала, что таким моментом для меня стал Рик. Что это он отсёк хвост, выбросил всё то, что считалось «до» и стал моим «после». Как же я ошибалась. Исчезновение Айви – вот тот тесак, что разрубил мою жизнь на мелкие кусочки.

Если бы меня попросили поминутно пересказать всё то, что творилось в моём доме в то утро, я бы не смогла расположить события в хронологическом порядке. В то утро туман поднялся не только над гаванью Уинтер, но и в моей голове.

Я пригласила офицеров в дом скорее по привычке, нежели из традиционного гостеприимства. Они задавали вопросы, хотя должны были бежать на поиски, переворачивать всё кругом, лишь бы поскорее отыскать мою девочку, пока она не ушла слишком далеко. Или пока её не увели слишком далеко. Пока не стало слишком поздно.

Всё в то утро было слишком. Айда держала меня за руку и помогала отвечать на вопросы полиции, пока те переглядывались и записывали что-то в свои маленькие чёрные блокнотики.