Николас Эймерик, инквизитор

Казалось, в 1352 году в королевстве Арагон и подчиненных королевствах – Каталонии, Сицилии и Валенсии – воцарилось хрупкое спокойствие. Однако враждебность знати к Педро IV сохранялась, и он открыто отвечал взаимностью. Это тяжелой ношей легло на плечи отца Агустина де Торреллеса, выходца из одной из самых известных арагонских семей. Доминиканцы, которые всегда воздерживались от того, чтобы занять чью-либо сторону, и долгое время пользовались благосклонностью двора, впали в немилость вместе с возглавляемой ими инквизицией. Более того, они отказались от идеи нищенства, и симпатии многих простых людей перешли на сторону бегардов, исповедовавших бедность.[13] Король избрал своим духовником францисканца и уже несколько месяцев давил на Авиньон, пытаясь добиться, чтобы францисканцам была доверена Святая канцелярия инквизиции. Однако пока безрезультатно.

Эймерика расстраивало то, что он унаследовал должность отца Агустина (если считать, что его назначение признают) именно в тот момент, когда инквизиция утратила былое влияние, а действия францисканцев становились все более коварными. Не говоря уже о том, что ближайшие советники короля были евреями, испытывавшими жгучую ненависть к доминиканской инквизиции.

Но отнюдь не эти неблагоприятные обстоятельства стали главной причиной переживаний Эймерика. В силу замкнутости своего характера отец Николас ненавидел быть на виду, общаться с окружением и выступать публично. Если бы не отвращение ко всему этому, он бы непременно прославился – мечты в тишине своей кельи, идеально чистой, с белоснежными стенами, делали его по-настоящему счастливым, как и умение, оставаясь в тени, управлять обстоятельствами и людьми, манипулировать ими до тех пор, пока они не начнут действовать в соответствии с его хитрыми замыслами.

Безмятежность прохладной тихой ночи не могла его успокоить. Взволнованный и валившийся с ног от усталости, Эймерик подошел к небольшому монастырю, где жил, – простому белому четырехугольному зданию, пристроенному к большой башне в мавританском стиле под названием Судра. Бросил взгляд на нищих, которые, завернувшись в рваные одеяла, спали прямо у входа, и дернул за шнурок возле двери; зазвонил колокольчик.

– Отец Агустин умер, – сказал он заспанному монаху, сторожившему вход, когда тот открыл ему калитку. – Чума, сами понимаете.

– Боже мой! Мне разбудить остальных?

– В этом нет необходимости. О теле есть кому позаботиться.

Эймерик взял из рук монаха зажженную свечу и вошел в монастырь.

Миновав крошечный дворик и зайдя в свою келью, не сняв ни плащ, ни рясу, он опустился на жесткое ложе, которым служила широкая деревянная доска. И впервые за долгие годы не помолившись на ночь, через несколько минут забылся беспокойным сном.

Он проснулся почти в Третьем часу[14], намного позже, чем привык. Приор – старичок, каждый день на улицах наставляющий грешников на путь истинный суровыми проповедями, нестрого относился к мелким нарушениям распорядка со стороны Эймерика: во-первых, тот был единственным обитателем монастыря, связанным с инквизицией, во-вторых, случавшиеся у Эймерика время от времени вспышки гнева, как бы он ни пытался их контролировать, нередко заканчивались кровопролитием. Обычно отец Николас проводил в монастыре – небольшой обители, относящейся к доминиканскому монастырю в Тулузе, – только ночные часы, но даже в редкие минуты общения с братией его недовольство не знало границ.

Когда Эймерик вышел во внутренний дворик, солнце уже обливало горячими лучами деревянные, соломенные и черепичные крыши Сарагосы. Двое слуг на углу дома, не прерывая разговора, слегка поклонились ему в знак приветствия. Он рассеянно ответил им и направился к будке возле входа в обитель.

– Где приор? – вопрос был адресован монаху, исполнявшему обязанности сторожа.

– Ушел в Альхаферию. Смерть отца Агустина глубоко его потрясла. Вы завтракали?

Покачав головой, Эймерик вышел из кованых ворот. Красные кирпичи домов словно грелись на солнце, впитывая тепло, которого им не хватало холодной ночью. На просторной площади у Судры шумела ярмарка. К сильному аромату цветов гвоздики и специй примешивались менее приятные запахи. Вокруг лавочек и палаток, поставленных крестьянами, в основном маврами, бурлил шумный и цветастый людской поток, утаптывая сотнями ног густые помои, стекающие из башни в Эбро, вместе с ботвой из огородов и всяким мусором. Еврейские бороды, мусульманские тюрбаны, сайя – юбки женщин-христианок – смешались в пестрой толпе, говорящей по меньшей мере на трех языках и десятке диалектов. На каждом шагу встречались нищие всех возрастов и обоих полов; группами и поодиночке, они бродили или сидели на обочине, чуть ли не в грязи, пели, показывали свои ужасные язвы и выпрашивали милостыню.

Толпа привела Эймерика в ужас. Он накинул капюшон, словно пытаясь отгородиться от людей, и пошел по зловонному переулку между деревянными бараками. Заколоченные по обе стороны окна напоминали о том, что в этой части города «черная смерть» была особенно беспощадна, и после эпидемии здесь воцарилась тишина – район все еще полностью не заселился. В конце улицы Эймерик увидел трех женщин в традиционных шелковых блузах в мавританском стиле. Заметив льняные маски на их лицах, он вспомнил о трагедии четырехлетней давности, когда даже сам воздух казался смертоносным.

Эймерик проходил мимо, когда одна из женщин, вопреки всем правилам приличия, слегка коснулась его плеча. Не выносивший никаких физических контактов, Эймерик невольно вздрогнул. Потом оглянулся, но женщины были уже далеко и, наклонив головы, над чем-то смеялись. Вдруг одна из них обернулась и неопределенным жестом указала на небо. А потом скрылась вместе с остальными за углом, оставив в воздухе отголоски звенящего смеха.

Пожав плечами, Эймерик пошел дальше. Рассеянно посмотрел туда, куда указывала женщина. От изумления у него перехватило дыхание.

Вдали, над башнями Альхаферии, возвышался гигантский женский силуэт. Очень отчетливый, хотя и сотканный из облаков и света. Благородное суровое лицо, стройная фигура в белой тунике, в вытянутой руке – какой-то предмет. Одно мгновение – и очертания растаяли в солнечной дымке.

Чувствуя, как бешено колотится сердце, Эймерик несколько раз нервно моргнул. Но быстро взял себя в руки, а от увиденного осталось лишь смутное беспокойство. Теперь небо было совершенно ясным, лишь солнечные блики, сверкающие на водной глади реки, пронзали воздух и отражались в окнах-розетках и металле церковных крестов. Инквизитор снова накинул капюшон и продолжил свой путь.

Нет, это ему точно не показалось. Гордое лицо, окаймленное черными локонами, было слишком реальным. Тут нет никаких сомнений. Неужели ему явилась Дева Пиларская, чей праздник отмечается через неделю? Любой верующий в Сарагосе поверил бы в это. Но Эймерик со своей холодной логикой, доходящей до бесчеловечности, не мог принять такое объяснение.

Он видел, как собратья впадают в экстаз и утверждают, что лицезрели увенчанных нимбом святых или самого Иисуса Христа. Как некоторых каждую ночь мучают дьявольские сновидения – именно поэтому доминиканцы обычно поют Salve Regina после повечерия. Но раньше Эймерик с уверенностью списывал все это на чрезмерно строгий образ жизни или слишком пылкие фантазии увлеченных мистицизмом.

Однако женщина, которую он видел, не была ни Девой Марией, ни дьявольским созданием. Не говоря уже о молодых девушках, на нее указавших. Город вдруг показался Эймерику странным – даже жутким. Ему вспомнилось, как отец Агустин призывал его опасаться женщин Сарагосы. Может, возбужденное этими словами воображение сыграло с ним злую шутку? Он прочитал про себя короткую молитву, чтобы вернуться в реальность. Но все же это лицо…

Вот, наконец, и узкая дорога, ведущая к Альхаферии; ее охраняли солдаты. Эймерик шагал быстро, погруженный в собственные мысли. А когда подошел поближе к каменному фундаменту, на котором стоял замок, заметил небольшую группу перед центральным входом. Узнал своего приора, регента[15] и нескольких придворных, стоявших рядом со слугами-вассалами высокопоставленных особ, которых называли криадо[16]. Сначала Эймерик решил, что они собрались для отпевания тела отца Агустина. Но, оказалось, ждали именно его.

– Отец Николас! – навстречу Эймерику, раскрыв объятия, шел приор. От улыбки на старом лице разгладились морщины. – То, что сказал мне декан, – правда?

– А что он вам сказал? – словно пытаясь занять оборонительную позицию, спросил Эймерик.

– Что наш бедный отец де Торреллес назначил своим преемником вас. И именно вы теперь великий инквизитор королевства!

– Это правда, – коротко ответил Эймерик. – Он оставил завещание.

Старик поднял руку и повернулся к собравшимся:

– Это действительно правда! Какая честь для моего приората! Николас Эймерик – новый великий инквизитор Арагона!

Последовавшие за словами приора поздравления присутствующих невыносимо действовали Эймерику на нервы. Он пробирался между людьми, выдавливая из себя улыбку и бормоча в ответ подобающие случаю выражения. Подойдя к парадному входу, инквизитор увидел капитана стражи, которого накануне вечером попросил проверить галерею у цистерны. Тот настойчиво кивал ему.

Отделавшись от излишне подобострастного криадо, Эймерик подошел к стражнику:

– Капитан, что случилось?

– Сегодня утром я обходил колодец, – заметно нервничая, ответил офицер. – И нашел там ребенка.

– Какого ребенка?

– Помните, вчера мы обнаружили чепчик? Маленький такой?

– Ну да. И что?

– У цистерны я нашел тело ребенка. С перерезанным горлом.

– Что вы такое говорите? – вздрагивая, спросил Эймерик.

Капитан посмотрел ему в глаза:

– Это не все. У него что-то с телом. Вы не поверите своим глазам, – он сделал глубокий вдох. – Боже мой, я даже не знаю, как описать это словами.

Эймерик нахмурил брови:

– Проводите меня.

Быстрый как мысль – 2

Зная, что опаздывает, Маркус Фруллифер влетел в кафе «Гамбургер Хаус», расположенное на самом подъезде к Техасскому университету. Он хлопнул стеклянной дверью с такой силой, что та зазвенела, чудом не разбившись. Посетители повернули головы, официантка посмотрела на него с недоумением, кассир – с беспокойством, а управляющий – с ненавистью.

Но у Фруллифера не было времени обращать внимание на такие пустяки. Там, за столиком, его ждала Синтия Гольдштейн; перед ней стоял огромный бумажный стакан, видимо, с пепси. Она очень нервничала и теребила в руках пачку сигарет, наверное, совсем забыв о том, что курить в этом кафе строжайше запрещено.

Фруллифер направился к столику, обнимая девушку взглядом. Сердце его учащенно забилось. Синтия была не просто женщина. А настоящая Женщина. Само совершенство. Ему несказанно повезло, что она согласилась прийти. Остальное зависело от него.

Маркус тяжело опустился на мягкий стул:

– Извини, что опоздал, – еще не отдышавшись, начал он. – Я снова пытался поговорить с профессором Триплером. Но он рванул от меня с такой скоростью, что я его не догнал.

Синтия приоткрыла рот, обнажая белоснежные зубы:

– Не переживай. Силой тут ничего не добьешься. Просто надо найти способ изложить ему свои идеи, – она улыбнулась еще шире. – Думаю, ты здесь за этим.

Фруллифер только начал приходить в себя после бега, как вдруг ощутил волнение совершенно другого рода. Теперь он мог внимательно рассмотреть девушку, сидевшую напротив. Очень длинные каштановые волосы. Пухлые губы. Тонкий нос, усыпанный веснушками (он обожал веснушки). Высокие скулы. Блестящие черные глаза.

Она была так хороша, что Фруллифер не удержался от соблазна и скользнул взглядом вниз. Он еще никогда на это не осмеливался! От вида соблазнительных выпуклостей на желтой блузке у него начали гореть уши, а в паху сладко заныло. Раньше он видел Синтию только в белом халате. Чтобы прийти в себя, Фруллифер подозвал официантку:

– Пива, – резко потребовал он.

Симпатичная девушка-студентка с пухленькими щечками, в очках, улыбнувшись, покачала головой:

– В это время мы подаем только безалкогольные напитки.

– Тогда большой стакан колы, – сказал он, а потом, понизив голос, заговорщическим тоном добавил: – Но налей туда пива.

На лице официантки мелькнуло замешательство, но потом она захихикала и сказала:

– Сделаю все, что могу, – девушка подмигнула и удалилась.

Фруллифер вздохнул с облегчением и снова уставился на Синтию, которая с улыбкой слушала его беседу с официанткой. Он старался смотреть ей прямо в глаза, не отвлекаясь на все остальное:

– Ты прочитала то, что я тебе передал? Как тебе мои идеи? Кажутся совсем безумными? Почему Триплер не хочет в них разобраться?

Девушка слегка нахмурила лоб:

– Нет, они точно не безумные. Уравнения верны, математическая модель элегантна, – у нее был приятный голос, разве что немного хрипловатый. – Но кое-что надо бы доработать. Название в первую очередь, «Быстрый как мысль».

– Оно ведь отражает содержание, разве нет?

– Да, но подходит скорее для романа. И потом, ты приводишь доказательства существования во Вселенной частиц, скорость которых превышает скорость света, а в конце пишешь, что в будущем можно будет использовать их энергию, чтобы путешествовать по галактикам. Вот с этого места в твоих размышлениях ничего не понятно.

По лицу Фруллифера было видно, что он расстроился:

– Я знаю, это очень сложная тема. Нужно отказаться от понятия космических экспедиций в том виде, в котором оно существует сегодня, – начав говорить, он почувствовал себя увереннее, а голос зазвучал с большим энтузиазмом. – В рамках общепринятых физических теорий, особенно релятивистских, на сегодняшний день нам доступны только некоторые участки Солнечной системы. А пситроника позволит мобилизовать силы воображения, вывести их на передний план, благодаря чему у нас появится возможность выйти за пределы наблюдаемой Вселенной и вернуться в нее в любом месте. То есть речь будет идти не о перемещении в космическом пространстве, а о перемещении мгновенном, осуществить которое можно, используя материальную составляющую объема нашей фантазии.

Блестящие глаза Синтии слегка подернулись пеленой:

– Не уверена, что поняла.

– Постараюсь объяснить на примере. Если бы я строил пситронный космический корабль, то в первую очередь снабдил бы его искусственно созданными клетками, имитирующими человеческие нейроны. Пситроны переходят в возбужденное состояние именно благодаря молекулярным процессам, происходящим в нейронах мозга. В остальное время сами нейроны удерживают пситроны в обычном, невозбужденном состоянии покоя, как «пленников». Но это кажущийся покой. Во время нахождения пситронов в мозге в них загружается информация – в зависимости от внешних раздражителей, оказавших воздействие на нейронные слои.

Фруллиферу пришлось прервать объяснение, потому что вернулась официантка с большим бумажным стаканом на подносе.

– Вот ваша кола, – лукаво сказала она, ставя перед ним стакан.

Фруллифер с удовольствием посмотрел на темную пену, характерную для ирландского пива:

– Прекрасно. Минут через пятнадцать принеси мне еще одну.

На этот раз девушка не стала возражать. Залилась смехом и ушла, виляя бедрами.

– Ты что, напиться хочешь? – улыбаясь, спросила Синтия.

– Я никогда не напиваюсь. Ну, почти никогда, – Фруллифер с жадностью сделал большой глоток. Сейчас он чувствовал себя гораздо свободнее и мог более спокойно созерцать правильные черты собеседницы. – Пока все понятно?

– В основном… Пожалуй, да. Посмотрим, что будет дальше.

– Хорошо, тогда продолжу. Чтобы пситроны перешли из основного состояния в квантовое, мозг должен отдать им волевой приказ, то есть с помощью регуляторной функции активации изменений запустить электрохимические процессы, характерные для синапсов в фазе передачи. Именно в этот момент начинается «путешествие» пситронов – настолько быстрое, что они вырываются из физической Вселенной и переносятся в воображаемую область, где понятие времени отсутствует.

Синтия грациозно покачала головой:

– Не спеши, пожалуйста. Ты считаешь само собой разумеющимся существование этой воображаемой области. Но именно твоя уверенность меня и смущает. Это все равно что говорить о мнимых числах как о чем-то конкретном.

– Но что такое, по-твоему, числа? Это интерпретация нашей психикой законов Вселенной. Именно оттуда мы их взяли. Откуда же еще? – он вынужден был прерваться. Явно озадаченная Синтия сложила губы розовым сердечком. Фруллифер почувствовал острое желание ее поцеловать. Но как? У него нет никакого повода. Фруллифер резко мотнул головой. – Может, я несу чушь.

– Нет, нет, – ответила девушка. – Рассказывай дальше, я вроде начинаю понимать. Воображаемое измерение должно где-то реально существовать? И что потом?

Прежде чем продолжать, Фруллифер сделал еще один глоток пива, замаскированного под кока-колу. Потом оторвался от стакана, не замечая, что на кончике носа осталась пена:

– Возбужденные пситроны большинства людей просто-напросто исчезают в водовороте нашего измерения, со всей информационной нагрузкой, которую они несут. Но люди, способные сознательно контролировать мозговую активность, могут заставить вернуться ранее выпущенные пситроны. Причина очевидна: во время фазы «нейронного плена» в пситроны загрузили не только обычную информацию, но также дополнительную – о способах возвращения в нашу Вселенную. Другими словами, этим пситронам будто бы дали карты пересечения воображаемого, где отмечены точки повторного входа в нашу реальность.

– И как это связано с космическим кораблем, о котором ты пишешь?

– Напрямую! Космический корабль должен быть оснащен искусственными нейронными сетями, такими, чтобы они имитировали человеческий мозг – разумеется, не весь, что в принципе невозможно, а отдельные функции, необходимые для «путешествия». Схему сетей легко описать с помощью векторных матриц: она проще, чем в реальном мозге, но незначительно. Важно, чтобы искусственные сети были в состоянии удержать находящуюся в них Психею и загрузить в нее пситроны с информацией, предоставленной им собственными синапсами. Информацией двух видов: непосредственно связанной с маршрутом, по которому нужно следовать внутри и вне воображаемого, и касающейся характеристик космического корабля, в том числе экипажа.

В этот момент Синтия, явно потерявшая нить рассуждений Фруллифера, сделала то, что ни в коем случае нельзя было делать. Рассеянно расстегнула две первые пуговицы своей желтой блузки. Лихорадочно блестевшие глаза Фруллифера заметили ложбинку между округлыми розовыми грудями, на которых вздымалась ткань, очерчивая соски.

Он снова уткнулся носом в стакан с пивом, но руки дрожали так сильно, что большая часть пены плюхнулась на штаны. Потом нащупал сигарету в пачке Синтии и, взяв ее зажигалку, прикурил.

– «Навигацию», – поспешно продолжил он, – нельзя полностью возложить на искусственные нейроны. На корабле должны быть люди, активность мозга которых выше нормы. Тогда они смогут заставить свои пситроны взаимодействовать с Психеей, плененной сетями нейронов, чтобы при необходимости сообщить им достоверную информацию о маршруте и экипаже, что позволит точнее смоделировать воображаемую форму. Потому что «путешествие», о котором я говорю, будет включать не непосредственно вещи и людей, а лишь их психический отпечаток, дематериализованный и повторно материализованный в силу эквивалентности массы и энергии.

Фруллифер был вынужден прерваться. Над ним грозно возвышалась официантка, выражение лица которой на этот раз вовсе не было дружелюбным:

– Пить еще ладно. Но курить – точно нет. Потушите сигарету.

Ему пришлось посмотреть на собственные руки, чтобы понять, о чем говорит девушка. Он и сам немало удивился. Фруллифер курил редко – пару раз в год.

– Простите, – смущенно пробормотал он. – Как-то случайно вышло…

– Так вы потушите или нет?

Что-то в ее тоне заставило Фруллифера взбунтоваться. Он глубоко вдохнул дым, закашлялся, а потом угрожающим тоном спросил:

– Знаете, когда началась кампания против курения? В шестидесятые. Когда стали проводить большие ядерные испытания. С тех пор заболеваемость раком выросла. Нужен был козел отпущения, и тогда…

Вместо ответа официантка обратилась к другим посетителям:

– Этот мужчина травит всех нас. Мы будем терпеть?

Прежде чем Фруллифер понял смысл слов девушки, к нему уже подбежало несколько человек. Один вцепился в свитер, другой выхватывал сигарету из рук, третий пытался надавать пощечин. Фруллифера вытолкали на улицу, на дорожку, ведущую к университету.

Еще не придя в себя, он поискал глазами Синтию, но она исчезла. Как же так? Почему один вид ее вызывающе торчащих сосков заставил его забыть о всяких правилах и сунуть в рот сигарету? Подавленный, он пошел прочь. Похоже, тут ему не светит попробовать на вкус чего-нибудь сладенького. У него есть лишь космические корабли и ясная, четкая цель. Это, конечно, утешало, но не слишком.

2. Хустисья

Маленькое тельце лежало на низком каменном бортике колодца, такого огромного, что дальний его край терялся в темноте сводов. Стоявшие справа и слева от тела двое солдат с алебардами оглядывались по сторонам, не пытаясь скрыть своего беспокойства. Увидев инквизитора и капитана, они, казалось, вздохнули с облегчением.

Эймерик подошел к трупу и потрогал зеленое шерстяное одеяло, которым было прикрыто тело.

– Почему оно вас испугало?

– Посмотрите сами, – ответил капитан.

Замешкавшись на мгновение, отец Николас сдернул одеяло. Исполняя обязанности инквизитора вместе с отцом Агустином, Эймерик насмотрелся на всякие ужасы, но вид этого тела поразил его настолько, что он едва не лишился чувств. Нет, труп был не страшным, просто до такой степени не нормальным, что глаза отказывались поверить в увиденное.

Перед ним лежало безжизненное тело годовалого ребенка. С перерезанным горлом и неестественно запрокинутой головой. В ней-то все и дело. У ребенка было два лица, совершенно обычных, расположенных по обе стороны головы. Их черты, возможно, слишком взрослые для малыша такого возраста, ничем не отличались друг от друга: припухшие зажмуренные глаза, обескровленные губы, маленькие носы. На безволосом округлом черепе – ни трещин, ни наростов; только рядом с местом, где соединялись челюсти, торчали по два уха с четко выраженными мочками, обращенные в противоположные стороны. Как будто вторая половина головы была зеркальным отражением первой и такой же реальной.

Через несколько секунд Эймерик снова прикрыл труп одеялом. И внимательно посмотрел на капитана.

– Шутка природы, – прокомментировал он, пытаясь сделать, чтобы голос не выдавал эмоций.

– Природы? Шутка дьявола, отец, – на лбу капитана выступил пот. – Это же колдовство, я впервые такое вижу.

– Может, и не колдовство, – вмешался стоявший на посту солдат. – Говорят, далеко за морями живут существа вроде этого.

– Да, – задумчиво кивнул Эймерик. – Мы называем их блеммии, панотии, сциоподы, собакоголовые. Но никто из этих монстров не носит чепчики и никогда не появлялся в двух шагах от королевской резиденции. – Он посмотрел офицеру в глаза. – Вы кому-нибудь говорили о… об этом?

– Да, отец, – немного смущенно ответил капитан. – Мне пришлось рассказать своим людям и нескольким слугам.

– Нет, меня интересует, знают ли об этом во дворце.

– Нет, не думаю.

– Хорошо. Теперь пусть тело уберут отсюда, как-нибудь не слишком заметно. Отнесите его наверх, туда, где находятся кельи инквизиторов. В келью отца Агустина, которая, к сожалению, опустела. Положите ребенка на кровать и поставьте у дверей стражу.

– Но слухи расползутся очень быстро. Все захотят увидеть уродца.

– Это правда, – вздохнул Эймерик. – Но любопытство быстро угаснет, если мы всех запутаем. – Он повернулся к солдатам. – Когда у вас будут спрашивать о монстре, каждый раз отвечайте разное. Одному скажите, что нашли ребенка с головой свиньи, другому – что кошку с лицом старика. Только всегда повторяйте, что у чудовища кожа покрыта бубонами и вас поставили охранять келью, чтобы никто не заразился. Все понятно?

– Да, отец, – немного повеселел тот солдат, который был постарше.

– А теперь встаньте на колени, – приказал Эймерик.

Офицер и солдаты подчинились, склонив головы к крестообразным рукоятям мечей. Инквизитор быстро произнес слова благословения, прося Бога оградить всех присутствующих от коварства дьявола. Потом разрешил подняться.

– Еще кое-что, капитан, – сказал Эймерик, направляясь к выходу. – Вы ничего не слышали о необычном видении в небе, меньше часа назад?

– Боже мой, – голос капитана дрогнул, – нет. О каком видении вы говорите, отец?

– Да ничего серьезного, – Эймерик махнул рукой. – Не берите в голову, кое-что привиделось одной сеньоре. Сегодня утром фантазия жителей Сарагосы что-то слишком разыгралась. – После этих слов инквизитор пошел по сырому коридору.