Последнее испытание

Простые люди, обыватели, зачастую не видят разницы между гражданскими исками, которые подают частные лица с целью получить финансовую компенсацию за понесенный ущерб, и уголовными делами, инициированными правительством. Последние чаще заводятся для того, чтобы отправить обвиняемого в тюрьму. Иногда бывает и так, что это различие не вполне четко осознают и некоторые юристы. Они подчас не понимают, что для того, чтобы осудить человека за преступление в рамках уголовного дела, доказательства, указывающие на его вину, должны быть гораздо более существенными и полными, чем в ходе гражданского процесса. По этой причине Сонни изначально склонялась к тому, чтобы запретить какие-либо упоминания о гражданских исках в зале суда. Однако затем в ходе дискуссии, происходившей в течение недели перед открытием процесса, она все же согласилась с аргументацией Стерна. Он, в частности, настаивал на том, чтобы поставить присяжных в известность о возможности получения некоторыми свидетелями финансовой выгоды от своих показаний. Но даже при этом судья заявила, что сама решит, какие вопросы к каждому из свидетелей будут считаться уместными.

– Если говорить о пользе сомнения, – произносит Сонни, стоя во главе стола и сверля Стерна тяжелым взглядом, – то, по моему мнению, вы, Сэнди, неправильно истолковали мое постановление и решили, что можете хотя бы кратко упоминать о гражданских исках без согласования со мной. Но я сформулировала все четко и ясно: даже мимолетных упоминаний о том, что кое-кто из свидетелей может стремиться заработать на этом деле или уже получил какие-то деньги, быть не должно. Фактически, Сэнди, я отчетливо помню, как вы сказали, что члены жюри могут расценить результаты гражданских исков и выплату компенсаций как доказательство вины доктора Пафко. Разве я не права?

Стерн несколько секунд колеблется – чтобы тем самым подчеркнуть, что он признает справедливость гнева судьи. Затем говорит:

– Разумеется, вы правы, ваша честь. Но все дело в том, что я в последний момент изменил свою позицию.

Когда адвокат уже находился в зале суда, лицом к лицу с присяжными, которые вскоре должны были услышать душераздирающие показания свидетелей, чьи близкие умерли после приема препарата «Джи-Ливиа», ему вдруг стало ясно: для Кирила будет намного лучше, если присяжные поймут, что для того, чтобы убитые горем семьи умерших получили финансовую компенсацию, доктору Пафко не обязательно отправляться в тюрьму. По выражению лица судьи, однако, он видит, что его объяснение кажется ей странным и озадачивает ее. Сонни расправляет плечи и выпрямляется во весь рост.

– Понимаю, Сэнди, но я своей позиции не меняла. – Произнеся эту фразу, Сонни припечатывает к столу сжатый кулак. От глубокого возбужденного дыхания мантия колышется у нее на груди. Судья чуть наклоняется вперед, продолжая сверлить Стерна взглядом: – Если вы или кто-либо другой из юристов еще раз нарушите мое постановление, то, даже если он окажется моим старым другом, я разберусь с ним надлежащим об-разом.

После этих слов в помещении наступает полная тишина.

Тот факт, что судья, ведущая дело, связана давней дружбой с юристами, представляющими защиту и обвинение, безусловно, создает несколько неловкую ситуацию. С Алехандро Стерном она познакомилась три десятилетия назад. Тогда Сонни была помощником федерального прокурора и занималась расследованием деятельности одного клиента Стерна, мужа его сестры. И Сонни, и Алехандро переживали тогда тяжелые времена. Стерн еще не оправился после самоубийства своей жены Клары, которая покончила с собой всего за три недели до этого. Что же касается Сонни, то как раз в этот период рушился ее брак – при том что сама она находилась на позднем сроке беременности. В ситуации, когда оба оказались в эмоциональном тупике, однажды вечером они вдруг потеряли голову, и им почудилось, что они увлеклись друг другом. Однако на следующий день наваждение развеялось как дым, так ничем и не закончившись. Теперь же Стерн из-за возраста и болезней одряхлел. Сонни же, хотя и все еще красива своеобразной, грубоватой красотой, сильно поседела и округлилась. Тем не менее Стерн считает, что между ними продолжают существовать некие особые отношения и взаимная приязнь, возникшая когда-то, не исчезла полностью.

Узы, связывающие с судьей Марту, возникли значительно позже. Когда-то у их с Сонни детей на протяжении многих лет была общая няня, Эверарда. Общаясь, женщины называют друг друга «подружками». Давным-давно они договорились, что никогда не будут обсуждать работу, и это упрочило их близкие дружеские отношения. Разговаривают они о мужьях, детях, семейных хлопотах и неурядицах – то есть о том, что им ближе всего.

По причине симпатии к Сонни ни Сэнди, ни Марта до этого ни разу не участвовали в процессах, которые она вела, хотя она занимает должность федерального судьи уже двадцать пять лет. Сложности возникли, когда Мозес получил повышение и занял пост федерального прокурора. По рисункам, висящим на стенах офиса Сонни, видно, что они с Мозесом вместе выступали на процессах как обвинители, то есть были партнерами в судебных битвах, а значит, близкими соратниками. Сонни и ее муж Майкл, вероятно, являются лучшими друзьями Мозеса и его супруги Шэрон за пределами сообщества Баптистской церкви реки Сион, которую Мозес часто посещает. Когда дочь Мозеса и Шэрон, Дебора, окончила школу, она два года работала под началом Сонни секретарем канцелярии суда, в том числе в течение года – совместно с еще одним клерком по имени Дэн Фелд.

К тому же Сонни не может просто отказываться вести дела с участием Мозеса. Федеральный прокурор – это единственный представитель правительства в окружном суде. Таким образом, почти 70 процентов в расписании Сонни составляют уголовные, а иногда и гражданские дела, в которых в качестве обвинителя выступает Мозес. При рассмотрении каждого из этих дел на карту ставится его репутация, даже если он лично в суде не присутствует. Так что, отказавшись от дел с его участием, Сонни сбросила бы с себя львиную долю работы. И, что еще хуже, это увеличило бы нагрузку на других судей, ее коллег. Им автоматически пришлось бы взять на себя все дела, которые Сонни отвергла бы по личным причинам. Все это выглядело бы просто неприлично, учитывая, что как федеральный судья Сонни обязана стимулировать окружных судей не выбиваться из графика собственных процессов.

Так что, когда дело было – без какого-либо умысла, просто по воле судьбы – расписано судье Клонски, она уведомила об этом по электронной почте и Мозеса, и Стерна с Мартой.

«Подумайте и посовещайтесь у себя в конторах, взвесьте все, – написала она. – Если вам покажется, что для этого дела вам нужен другой судья, напишите об этом Луису, моему сотруднику, и попросите его, чтобы дело распределили кому-нибудь другому. Обещаю, что с моей стороны не будет никаких обид».

Первым ответил Мозес: «У меня никаких возражений».

Марта сомневалась, что кандидатура Сонни в качестве судьи для этого процесса подходит. Но Стерн счел, что ее участие соответствует интересам Кирила. Он обосновал это тем, что Сонни – прекрасный профессионал и к тому же более лояльно настроена к представителям защиты, чем многие ее бывшие коллеги по прокурорскому цеху, ставшие судьями. К тому же, по его словам, Сонни не свойственно проявлять излишнюю строгость при вынесении приговора.

И вот теперь юристы, участвующие в суде над Кирилом Пафко, в первый раз в ходе этого процесса оказались на распутье.

Глядя в мрачное лицо судьи, Стерн понимает, что в этой ситуации ему следует говорить только правду.

– Ваша честь, я запутался, – произносит он. Он говорит вполне искренне, но смысл его слов производит на остальных неблагоприятное впечатление – в помещении словно бы внезапно распространяется неприятный запах. В следующую секунду Стерн и сам осознает, что его слова могут быть истолкованы присутствующими как ссылка на возраст. Судья вздрагивает, а Стерн тем временем продолжает мямлить: – Я подумал, что если ваша честь сформулировала постановление, противоречащее нашей позиции и нашим аргументам, то мы все же можем изложить свою точку зрения.

Такое объяснение кажется бессмысленным даже самому Стерну, и он в конечном итоге лишь смущенно просит извинения и обещает, что подобное больше не повторится.

Выражение сострадания, эмоции, которые в принципе свойственны Сонни Клонски, смешиваются на ее лице с выражением глубокого сомнения. В итоге она ничего больше не говорит о том, что произошло, и сообщает юристам, что ожидает их в зале суда через пять минут.

4. «Джи-ливиа»

В небольшой комнатке для адвокатов и свидетелей, по другую сторону коридора от дверей, ведущих в зал заседаний, Стерн, стараясь сохранять невозмутимый вид, рассказывает Кирилу и Донателле о том, что произошло в офисе судьи. Затем он возвращается в зал и занимает место за столом защиты. В этот момент он находится в зале один и пытается успокоиться, наслаждаясь царящей в огромном помещении тишиной.

Построенное в самом начале ХХ века в архитектурном стиле бозар, здание суда значительно расширилось, когда в 1929 году обрушился американский фондовый рынок. Замысловатые украшения, которые за годы Великой депрессии придумали и воплотили в камне специалисты и строители Управления общественных работ, требовали немалых усилий для поддержания их в надлежащем состоянии. Поэтому здание через какое-то время, а точнее через сорок лет, было заброшено, и суд переехал в выстроенную на противоположной стороне Федерал-сквер башню из стекла и стали. Но механическая и эксплуатационная системы нового здания функционировали из рук вон плохо. Стерн до сих пор хорошо помнит, как зимой в помещениях от дыхания образовывался пар, а преклонного возраста судья Картер сидел на своем месте в зале суда в пальто и варежках.

Дело кончилось тем, что суд переехал обратно. С тех пор старое здание превратилось в городскую достопримечательность, за которой стали заботливо ухаживать. Его теперь часто фотографируют для почтовых открыток – особенно кованую металлическую центральную лестницу и подсвечиваемые гипсовые панели, окаймляющие стеклянный купол крыши. В двухъярусном зале заседаний, где вершит правосудие Сонни, привлекают внимание арочные окна, окаймленные полуколоннами из полированного ореха, и весьма живописная настенная роспись, изображающая эпизоды исторических судебных процессов. Потолок украшен углублениями с золочеными гравированными узорами. По углам висят удивительно красивые крестообразные люстры, выполненные из меди с зеленоватой патиной. На какие-то секунды Стерн задумывается о том, что такое красота и как по-разному понимают это слово разные поколения людей.

Внезапно в зал возвращается судья, а следом за ней свои места занимают участники процесса и посетители. Как только присяжные рассаживаются на своей скамье, Сонни обращается к ним:

– Леди и джентльмены, в ходе процесса вы время от времени будете слышать, как юристы выражают протест по тому или иному поводу. Это может показаться чисто техническим моментом или даже попытками что-то от вас утаить. Но на самом деле представители обвинения и защиты делают свою работу. А это, в частности, подразумевает, что данное разбирательство должно проводиться в соответствии с существующими правилами и быть честным и справедливым судом. Этим правилам юристы следуют на протяжении столетий, и это дает свои положительные результаты. Моя же работа состоит в том, чтобы решать, следует ли считать заявляемые протесты обоснованными. Непосредственно перед объявленным мной небольшим перерывом я поддержала протест против заявлений, сделанных мистером Стерном. Это означает, что вы со своей стороны должны сделать все возможное, чтобы вычеркнуть из памяти те его фразы, которые вызвали протест. Другими словами, я считаю, что они не укладываются в выверенные временем правила, о которых я упомянула.

При упоминании имени отца Марта под столом довольно сильно лягает его по лодыжке. Его это скорее радует. По этому поступку он понимает, что к дочери вернулось ее чувство юмора, хотя еще совсем недавно, когда они находились в офисе судьи, выражение ее лица было очень встревоженным. При этом он прекрасно осознает смысл послания, которое дочь отправила ему носком туфли: любой юрист, выступающий в суде, должен добиваться того, чтобы судья относился к нему с симпатией – по крайней мере в присутствии присяжных. Члены жюри всегда просто обожают судей, видя в них своих единственных проводников в странном и непонятном мире законов и юридических уложений.

– Мистер Стерн, продолжайте, пожалуйста, – говорит судья. – Надеюсь, вы уложитесь в отведенное время – у вас осталось еще около двадцати минут.

Старый адвокат послушно кивает и с трудом поднимается.

– Леди и джентльмены, – начинает он, – в заключительной части своего выступления я хочу сказать несколько слов по поводу главного обвинения, которое выдвигает мистер Эпплтон против Кирила Пафко, дипломированного врача и обладателя научной степени в области медицины. Оно заключается в том, что подсудимый, способствуя появлению на рынке разработанного им препарата, якобы думал о наживе и не беспокоился о том, что в результате использования не проверенного как следует нового лекарства некоторые пациенты могут преждевременно умереть. Мы представим доказательства, которые покажут, что это обвинение, не будь оно столь тяжелым, было бы смехотворным.

Опираясь на трость, Стерн, прихрамывая, снова идет к столу присяжных и останавливается в нескольких футах от него.

– А сейчас давайте признаем очевидное. Как ни печально, но некоторые из пациентов, принимавших «Джи-Ливиа», и правда умерли, и это стало тяжелым ударом для их близких. Мы все соболезнуем их горю. Но «Джи-Ливиа» принимают не как аспирин. Люди употребляют его, потому что они тяжело больны, потому что у них рак в активной, прогрессирующей форме, и пациенты знают, что без этого препарата высока вероятность скорой смерти. Однако представители обвинения не могут утверждать, а тем более убедительно доказать, поскольку в подобных вопросах точные прогнозы вообще невозможны, сколько еще прожил бы тот или иной пациент, если бы не принимал «Джи-Ливиа».

– Протестую! – громко произносит Мозес. Шея Стерна слишком сильно поражена артритом, чтобы он мог обернуться, не сделав движения всем туловищем, но он так или иначе медленно разворачивается и смотрит на прокурора. Это еще один из минусов возраста. Груз прожитых лет сделал движения Стерна медленными и неуклюжими. Одно колено у адвоката неизлечимо поражено недугом, артритные боли пронзают позвоночник по всей его длине. Он не без труда удерживает равновесие. Однако каким-то чудом ему все же удается, если смотреть со стороны, в значительной степени сохранить изящество движений, которое всегда было характерно для него в зале суда.

– Гособвинение не обязано давать подобные оценки, а тем более доказывать их справедливость, – заявляет федеральный прокурор. По его спокойному тону Стерн понимает, что Мозес заявил протест по тактическим соображениям. Однако сидящая в судейском кресле Сонни в ответ на представление главного обвинителя качает головой.

– Насколько я поняла, представитель защиты всего лишь описывает аргументацию, мистер Эпплтон. Протест отклонен, – говорит она.

– Спасибо, ваша честь, – произносит Стерн и вежливо кивает, надеясь на то, что присяжные поймут: недоразумение между ним и Сонни Клонски улажено и они с судьей снова на дружеской ноге. – И все же наилучшим ответом на обвинение Кирила Пафко в убийстве является его жизнь. В течение пятидесяти лет он вносил огромный вклад в дело лечения онкологических заболеваний – возможно, больший, чем любой другой живущий на свете человек. Чтобы понять это, вам, леди и джентльмены, следовало бы хоть немного узнать о научных исследованиях Кирила, носящих на удивление комплексный характер. Но не беспокойтесь, пожалуйста: сам я совершенно не разбираюсь в том, чем занимается Кирил, так что вы не услышите от меня длинных и путаных лекций.

На лицах присяжных появляются улыбки. Стерн чувствует, что он уже преодолел первое препятствие. Дело в том, что изначально члены жюри обычно испытывают неприязнь к человеку, который защищает подсудимого, обвиняемого в серьезном преступлении.

– Как вам известно, – продолжает адвокат, – рак возникает тогда, когда в какой-то части человеческого организма нарушается нормальный цикл, в соответствии с которым клетки сначала растут, а затем отмирают и заменяются другими, новыми. При онкологическом заболевании рост части клеток становится неконтролируемым. Чаще всего раковые клетки образуют большие скопления, называемые опухолями. – Тут Стерн дотрагивается до собственной груди там, где находятся его легкие, которые затронуло онкологическое заболевание. Он далеко не единственный из присутствующих в зале людей, кто, заболев раком, выжил. Одна из членов жюри, крупная, мрачного вида женщина, дипломированный бухгалтер, во время процедуры проверки компетентности присяжных рассказала, что ей дважды диагностировали рак мочевого пузыря. Сонни, будучи еще совсем молодой, пережила операцию по ампутации молочной железы. Ее благодарность врачам за последующие десятилетия нормальной жизни здорового человека, по мнению Стерна, является счастливым стечением обстоятельств, которое будет работать в пользу Кирила.

– С тех самых пор, как врачи и ученые начали изучать рак, они мечтали создать так называемую волшебную таблетку – препарат, который останавливал бы развитие онкологических заболеваний в самом начале, раз и навсегда. В 1982 году Кирил Пафко был одним из трех исследователей, которым удалось сделать важное открытие. Они выяснили, что большой процент всех раковых заболеваний, включая три или четыре наиболее опасных разновидности – рак легких, рак кишечника и рак поджелудочной железы – можно отследить на уровне генетических изменений в одном и том же семействе белков, присутствующем во всех клетках человеческого организма. Это так называемые RAS-белки. Вот перед вами изображение молекулы RAS-белка.

Пинки выводит на монитор соответствующую картинку – она выглядит как скопление синих, розовых и пурпурно-красных кружочков, чем-то напоминая виноградную кисть. Стерн прекрасно понимает, что разговор о RAS-белках, о которых у него самого лишь смутное представление, может на какое-то время сбить присяжных с толку. Но, с другой стороны, он подчеркнет гениальность Кирила Пафко как ученого, а это сейчас для защиты главное.

– RAS-белки – это своеобразный переключатель, который запускает и прекращает процесс клеточного роста. Суть открытия Кирила состояла в том, что при онкологическом заболевании эти белки словно бы забывают, в чем состоит их естественная функция, и позволяют клеткам неконтролируемо расти. Это открытие огромной важности, потому что оно впервые дало человечеству возможность останавливать рак или даже лечить его. Впрочем, полагаю, вы и без моих объяснений можете понять значение того, что удалось выяснить доктору Пафко в результате его исследований.

Стерн медленно обходит своего подзащитного и, остановившись у него за спиной, кладет руку ему на плечо.

– Потому что в 1990 году доктор Кирил Пафко удостоился величайшей чести, которая только может выпасть на долю любого врача, физиолога, любого медика-исследователя, живущего на земле. Кирила Пафко, человека, сидящего перед вами, пригласили в Швецию и вручили ему Нобелевскую премию в области медицины. До этого ее присваивали медицинским светилам, открывшим пенициллин, создавшим лекарство, вылечивающее туберкулез, а также докторам Крику и Уотсону, которым впервые удалось разгадать структуру ДНК. Вот каков уровень научного достижения Кирила Пафко.

Еще до суда Мозес внес ходатайство о запрете на упоминания того факта, что Кирил является нобелевским лауреатом, на том основании, что, по его мнению, это не будет иметь отношения к делу. Но Сонни вынесла постановление о том, что подзащитный, обвиняемый в том числе в мошеннических действиях, имеет право отстаивать свою репутацию честного и порядочного человека, а Нобелевская премия может служить очевидным подтверждением этого. С учетом решения судьи Мозес в своей вступительной речи упомянул о премии, но лишь вскользь. Стерн же сделал на этом факте акцент, дав подробные объяснения по этому поводу. И проделал это таким образом, что если кто-то и не был в курсе того, что подсудимый – нобелевский лауреат, то перед ним словно отдернули штору, за которой засияло солнце.

– Когда Кирил сделал свое открытие, – продолжает Стерн, – ученые предположили, что вскоре ему удастся выяснить, каким образом можно остановить смертоносный процесс, развивающийся в человеческом теле после того, как RAS-белки частично перестают выполнять свою роль. Но RAS-белки за последние тридцать пять лет успели продемонстрировать свою нечувствительность к попыткам медикаментозной коррекции, то есть к воздействию лекарств. Другими словами, несмотря на все попытки тысяч лучших научных умов добиться с помощью фармацевтических средств того, чтобы RAS-белки в опухолях функционировали нормально, сделать это не удавалось. Тем не менее Кирил десятилетие за десятилетием продолжал изучать RAS-белки. В 2010 году Кирил и Леп опубликовали результаты еще одного открытия, почти такого же важного, как первое. Удалось выяснить, что при онкологическом заболевании RAS-белки прикрепляются к мембранам пораженных клеток задом наперед.

В это время на мониторе изображение молекулы RAS-белка начинает вращаться, пока не поворачивается к некой другой, гораздо большей по объему структуре обратной стороной, а затем прилипает к ней. Теперь их разделяет тонкая, едва различимая красная линия.

– И вот здесь в дело вступает компания «ПТ», – поясняет Стерн. – Кирил еще около двадцати лет назад решил в сотрудничестве с Истонским университетом и одним из фондов венчурных инвестиций попытаться перевести свои поразительные теоретические открытия в практическую плоскость путем создания эффективного лекарства против рака. В 2012 и 2013 годах «Пафко Терапьютикс» создала то, что в медицине называют моноклональным антителом, сокращенно МАТ. Такие клетки имитируют антитела, вырабатываемые нашей природной иммунной системой. Такие МАТ имеют длинное научное название, которое я сейчас попробую произнести – единственный и последний раз в жизни: ГАМАЛИМИКСИЗУМАБ.

Стерн довольно артистично изображает, с каким трудом ему удается выговорить диковинное слово.

– Так вот, это самое нечто, сокращенно именуемое МАТ, благодаря Ольге Фернандес, маркетинговому директору «ПТ», получило коммерческое название «Джи-Ливиа». Основное действие «Джи-Ливиа» состоит в том, что препарат как бы блокирует RAS-белки с той самой обратной, «неправильной» стороны.

На мониторе вокруг одного конца изображающей RAS-белок структуры, похожей на виноградную кисть, появляется облачко.

– После того как их обратная сторона оказывается заблокированной, мутировавшие RAS-белки начинают прикрепляться к клеткам правильно и посылать нормальные сигналы. Раковые опухоли прекращают расти, а иногда их клетки даже отмирают.

Молекула RAS-белка снова разворачивается, и на демонстрационном экране начинают мелькать мелкие светящиеся пятнышки, похожие на искры.

– «Джи-Ливиа» – это и есть та самая волшебная таблетка. Хотя сначала ее клинические испытания были проведены на пациентах с раком легких, точнее, с немелкоклеточным раком легких, – говорит Стерн и снова сокрушенно покачивает головой, давая понять, насколько тяжело даются ему сложные научные термины. – Кирил и многие, многие другие ученые верят, что «Джи-Ливиа» остановит рост опухолей и у больных с другими разновидностями рака легких, и у тех, кто страдает раком кишечника, поджелудочной железы и мочевого пузыря. – Адвокат бросает мимолетный взгляд на сидящую на скамье присяжных женщину – дипломированного бухгалтера. – Получается, что, без всякого преувеличения, «Джи-Ливиа» может улучшить состояние и даже вылечить до сорока процентов пациентов с онкологией, то есть двух из пяти.

Мозес снова поднимается со скамьи:

– Ваша честь, не зашли ли мы слишком далеко за рамки, обозначенные для начала судебного процесса?

Сонни так пристально смотрела на Стерна на протяжении всего его выступления, что слова Мозеса, казалось, застали ее врасплох и даже заставили слегка вздрогнуть, словно она только сейчас вспомнила, что прокурор тоже находится в зале суда.

– Мистер Эпплтон, думаю, я отдаю себе отчет, куда клонит адвокат. Мистер Стерн, насколько я понимаю, вы пытаетесь в общих чертах изложить ваши аргументы, относящиеся к мотивам того, в чем обвиняют подсудимого, то есть к тому, о чем ранее говорил мистер Эпплтон?

– Совершенно верно, ваша честь. – Стерн отвешивает судье глубокий поклон, после чего снова поворачивается к присяжным. – Ее честь поняла меня очень точно. Я пытаюсь сказать простую вещь. Возможность спасти миллионы и миллионы жизней – вот чем вызывалась поспешность в стремлении добиться одобрения «Джи-Ливиа» от УКПМ и передачи препарата в распоряжение врачей и пациентов. Главная и неоспоримая цель этих действий, и это ясно как день, состояла в том, чтобы продлить больным людям жизнь, а не, боже упаси, сделать ее короче. И не в том, чтобы, как предполагает мистер Эпплтон, заработать сотни миллионов долларов. Вскоре вы узнаете, что у Кирила и так было много денег.