Полная версия
Блюз
«Продолжаю запись от седьмого июня. Всё тот же паровоз, температура за бортом упала до минус одного градуса, через пару вагонов от меня кому-то отрезают ногу. Очень хочется есть и спать.
Итак, пришло время рассказать о том, как устроился мир после Initium Temporis – Времени Начала.
В какой-то момент автомашин стало так много, что пробки строились уже на выездах из дворов. Извержения вулканов, землетрясения, потопы. Когда природа начала щедро одаривать нас климатическими катастрофами, немалая часть населения всего мира поняла, что дальше прогрессировать нельзя… мало того – мы поняли, что нам нужен регресс – движение обратно. Это уже нельзя назвать «борьбой за Зелёную Планету», скорее всего, это борьба за наши жизни. Мы – Партизаны, а не вегетарианцы. Года четыре назад по телевизору говорили, что нужно просто перейти на безопасное для атмосферы топливо и снизить выброс химикатов; они говорили, что как-то собираются очистить реки от мусора и перестать сливать в них жидкие отходы. Слова, слова, слова. Ничего не менялось, всё шло по-старому.
Население начало делиться на два фронта: почти в каждом государстве образовались автономные партизанские бригады, которые, рассеявшись по территориям, совершали диверсии на всевозможных заводах и фабриках, грабили банки и оружейные склады, уничтожали милицейские участки. Государства в своё время, кроме регулярных войск, собирали добровольные войска из граждан, поверивших глупым обещаниям: высокие зарплаты, достойное образование, профессиональная медицина… вечная жизнь. Как ни странно, таких дураков тоже оказалось немало. Государства всеми силами пытались спасти экономику и предпринимали различные попытки, но все их старания оказались тщетны – финансовая система рухнула. И тогда к непонятному климату, всяким погодным сдвигам и другим аномальным явлениям прибавилась настоящая беспощадная война и голод. В течение последних трёх-четырёх лет все партизанские бригады с запада России сарафанным путём просили друг друга прибыть всех, кто может, к десятому июня этого года во Владимир, где мы должны будем собрать все возможные силы и дать генеральное сражение государственным войскам, защищающим этот город. Там, во Владимире, каким-то мистическим способом ещё сохраняется баланс, работают заводы и фабрики и даже строятся новые объекты – люди работают за еду. Но когда мы придём туда, то не будем их спасать от этого рабства – мы убьём всех, чтоб не путаться. Я получил извещение письмом от партизана из другого отряда, а сам известил ещё две бригады: Волоколамскую и Наро-фоминскую. (По названию городов, где отряды впервые собрались). Не знаю, как оповещали остальных… Говорят, в Германии, например, как-то научились использовать голубиную почту. Четыре года подряд мы – партизаны – бродили, рассеявшись по городам и лесам, чтобы нас вдруг не засекли и не вдарили по нам ракетой. Теперь это будет первое масштабное сражение на территории России за всю войну.
Оседлые. Ты наверняка спросишь меня, кто такие оседлые?
Это часть населения, неудачно занявшая место под перекрёстным огнём; люди, не разделяющие ни одной, ни другой точки зрения. Когда наступило Время Начала, все разбрелись кто куда, но появился третий вид. Они начали группироваться в коммуны и занимать заброшенные деревни, сёла и мелкие города – любое место, где у них была бы крыша над головой и хоть какое-то продовольствие. Каждая коммуна защищает свою деревню, каждый мужчина в коммуне защищает собственный дом, семью и пищу. Такие правила. Они просто хотят жить и живут в тех местах, которые заняли, в которых осели несколько лет назад… и оттуда – ни с места. Поэтому у всех принято называть их оседлыми. Продовольствие они добывают методом грабежа: грабят любые проходящие составы на железных дорогах, нападают на небольшие истощённые отряды (на наши и правительственные)… если не находят продовольствия – питаются мёртвыми.
Посоветовавшись, наши проводники решили производить высадку на расстоянии 15 км от города. Джазмен – наш проводник – сам родом из Владимира. Он говорит, что знает деревню километрах в пяти от железной дороги, в которой можно будет поесть, помыться и поспать на мягких кроватях. Ещё он говорит, что недалеко от деревни есть вход в подземный город, и что он знает, как по подземелью попасть в самый цент настоящего, наземного Владимира.
Если ты спросишь меня, какая жизнь мне нравилась больше: жизнь в системе или выживание в хаосе – я не смогу тебе дать чёткого ответа.
Я просто уверен, что если населению предложить выбор: непредсказуемая война или стабильная система – население большинством голосов, конечно же, теперь выберет войну. Да, мы страдаем от голода и лишений, от болезней; мы не знаем, что будет завтра (и наступит ли оно вообще), в конце концов, нас убивают. Но знаешь, что: это сделало нас чистыми, свободными, это отсеивает слабых, и делает нас немного честнее в своих чувствах. Это то, чего нам всегда не хватало, то, почему мы сохли. И как бы для тебя это не звучало – ты скоро и сам поймёшь, как это важно. Никаких законов и морально-этических норм. Мы больше не боимся тюрьмы, потому что тюрьмы теперь не работают; мы не боимся сумы и голода – потому что мы и так уже голодные, а деньги теперь ничего не стоят; нам больше не нужно носить «маски» – никто не осудит нас за искренность. Чтобы утолить свою жажду к потребностям, мы лишили себя всех благ и просветлели. Теперь мы не забиваем себе голову ненужными вещами: следить за модой, выражаться грамотно, иметь достойное положение в обществе и т.п. Теперь мы убиваем и хотим ещё… раньше бы это расценивалось как психическое отклонение – теперь это обыденное явление – человеческая природа, а для большинства – потребность. Что лучше: честное выживание в хаосе или лживая ванильная жизнь в системе? Конечно, первое… но есть один нюанс: и здесь никому нельзя доверять!»
Паровоз остановился. Токарев очень хотел спать. В вагон вошёл Джазмен; он встал в проходе, облокотился на стену и сказал:
– Ну что, пираты! С вещами на выход! Приехали. – Он прикурил. – Тех, кто живым не доехал – лучше оставляйте здесь… от них никакого проку.
Партизан за партизаном брали свои мешки и, общаясь между собой, выходили из вагонов. Джазмен затягивался, пускал дымные кольца и продолжал:
– Сейчас, подождите меня возле вагона! Пойду, скажу остальным и тоже выйду. Пока что осмотрите прилегающую местность.
Токарев вышел из паровоза, стрельнул сигарету и закурил. Солнце всё ещё тускло светило. Энтузиасты бродили недалеко от паровоза, отыскивая врага, но никого не находили. Кругом, чуть ли не вплотную друг к другу, стояли лиственные деревья, возле которых партизаны справляли нужду. Листья на них были зелёные, что странно для этого времени года, когда ночная температура может опускаться до десяти градусов мороза. Почти на всех листьях были твёрдые бугорки, если нажать на которые, оттуда вытекала бесцветная жидкость. Это говорило о том, что здесь был либо повышен радиационный фон, либо деревья подвергались химической обработке, либо что-нибудь ещё в этом стиле… или просто так.
«Природа ведёт себя так, чтоб её не поняли, – думал Токарев, – потому что если мы начнём её понимать, для неё это будет конец».
III.
Когда вышел Джазмен, у него на шее болтался бинокль, а в руках он держал всё тот же автомат, модели которого Токарев не знал (видимо это был новый автомат), на поясе висел среднего размера нож.
– Эй, пираты! – Громко сказал он, по какой-то, известной лишь ему одному, причине, всегда называя партизан пиратами. – В пяти километрах отсюда есть деревня, куда я предлагаю и направиться. Там можно будет поесть, помыться и поспать на мягком… А оттуда мы отправимся в подземный Владимир. Я знаю дорогу.
– А если там щакалы? – прохрипел чей-то голос с кавказским акцентом. По всей видимости, это был Ахмед из Хасавюртинской бригады, он стоял, прислонившись плечом к вагону. По неподтверждённым данным, его бригаду из двухсот человек засекли со спутника где-то под Воронежем и дали по ним залп из новенького лёгкого ракетного комплекса «Нептун – 20..» (Дальность стрельбы до 151, 4 км). Это было ещё в начале войны. Тогда спутники ещё действовали. Теперь они уже не обслуживались и не работали. В живых из бригады остались только шестеро: Ахмед и пятеро его товарищей – в тот момент они находились далеко от места, где расположился отряд, и ловили рыбу в озере. Чуть позже они присоединились к Воронежской бригаде (вот они – стоят справа от Токарева) и, пока добрались досюда, пятеро партизан погибли. Ахмед остался один. Ну, так вот… Ахмед сказал:
– А если там, в деревне, щакал сидит, э! Тогда щто дэлять буим?
– Щакаль буим рэзать, как баран, э!. – Артистично жестикулируя и передразнивая Ахмеда, отвечал Джазмен. По рядам партизан прокатился сдержанный смех. Ахмед одобрительно улыбнулся.
– Ладно, кто-нибудь и ещё кто-нибудь, пойдёмте со мной, – продолжал проводник, – поглядим какая там обстановка, в деревне.
Токарев и ещё двое парней вышли вперёд и пошли за проводником. Эти двое, шли по левую сторону от Константина и о чём-то разговаривали, Джазмен шёл впереди. Они шли через лес, вокруг повсюду были деревья с этими «геномодифицированными» листьями на ветвях. Токарев, спотыкаясь об коряги, сонными полузакрытыми глазами смотрел прямо в спину Джазмену и думал:
«Я сейчас усну. Надо думать… чтобы не уснуть, надо побольше двигаться и думать. Иначе, если я всё-таки упаду, Джазмен подумает, что я умер… и пойдёт дальше… и всех поведёт за собой. Это лидер… он видит всех нас насквозь… а мы его – нет. Талантливый лидер, музыкант и философ – философию этой войны он знает, как самого себя… как «дважды два». И поэтому он без всякого зазора совести, без моральных колебаний, без эмоций пойдёт по трупам детей и женщин, стариков и мужиков в той деревне, а потом и во Владимире… и дальше. И мы тоже пойдём за ним. Никто из нас даже не заметил, как он стал нашим негласным главнокомандующим, командиром который не командует. Он просто предлагает своё решение любой проблемы, и мы его принимаем. Он предлагает нам путь, и мы идём за ним, как по единственно правильному пути – по узкой тропинке, которая проходит между всеми тупиками. Это проводник. Но, несмотря на весь его цинизм, он способен понять, а значит, и простить нас всех: партизан, оседлых, Армию – каждого из нас. И он прощает, но знает, что его не простит никто. Он знает единственный закон: делай, что должен и будь, что будет.
И мы с ним пойдём по трупам… но он будет делать это с особым энтузиазмом. Это суровый и циничный лидер, и в то же время – это самый настоящий человек! Концентрат человека без посторонних примесей.
Природа принесла нам Время Начала, а он принесёт Время Конца. Мне кажется, что так и будет. Мне кажется – это его истинная сущность. И ещё мне кажется, что это только вершина Айсберга. Ещё одна неподтверждённая информация».
Об этом думал Токарев, спотыкаясь закоченевшими ногами об коряги и, как дозу адреналина или удар током, получая по лицу холодными заражёнными ветками деревьев. Он не без причины видел своего проводника жестоким и способным расстреливать детей прямо в колыбелях. Ему вспоминалось всё, что говорил Джазмен о мёртвых и раненых партизанах: «Не берите… оставьте здесь… теперь от них никакого проку»; о мёртвых врагах он не говорил ничего и никогда.
Лес заканчивался, из-за ветвей деревьев виднелась большая холмистая местность, усаженная редкой пожухлой травой. Метрах в пятистах от леса была расположена небольшая деревня, как видно, даже не тронутая войной. Джазмен, оставил оружие под деревом, забрался повыше на берёзу, поднял с груди бинокль и стал рассматривать в него деревянные и, по большей части, кирпичные строения, находившиеся за оградой из колючей проволоки с висящими на ней консервными банками.
– Вон они… шляются. – Пробормотал он себе под нос, а потом тихо обратился к партизанам. – Эй, вы глядите в оба глаза! Деревня занята! Это оседлые (он понял это по тому, что у жителей деревни не было униформы и в одном из дворов играли дети), они могут здесь рядом находиться. Мало ли, окрестности обшаривают. Следите! – Он снова уткнулся глазами в окуляры и, произнося только одними губами, начал считать:
– Раз, два… восемь… двенадцать… и в итоге – сорок.
Он слез с дерева и взял автомат. Один из партизан (Артём из Выборгской бригады) спросил:
– Ну, что там? Есть резон брать-то?
– Что ж, сорок домов, женщины, старики, дети оторжратые бегают… это уже значит, что поесть найдётся… сразу видно: недавно продовольственный поезд ограбили. Мужики с оружием ходят. (Он закурил). Ну, два «козелка» с пулемётами разглядел, но, мне кажется, у них в гаражах и в сараях ещё всякого дерьма навалом. По периметру всё колючей проволокой сделано, на ней погремушки висят. Не удивлюсь, если всё поле вместе с холмами заминировано – у них для этого было много времени. В общем, узнаю родные места! Хе-хе. Это ж моя деревня, я тут вырос! Хе-хе. Короче, резон есть, кончено, но тут хитрость надо проявить. Ладно, пошли-ка обратно, там уж что-нибудь придумаем.
Выслушав отчёт проводника, партизаны направились в сторону паровоза. По дороге Дмитрий – последний партизан – рассказывал историю о своей «довойне». Он говорил:
– Не, а я, помню, тоже в деревню летом ездил. Шалаши строили, в войнушку резались: «Тррр… Ты убит!», а тебе в ответ: «Ни хрена! Я ранен!» Всё то же, что и сейчас, только тут тебе никто не скажет, что он ранен. Убит – ну, значит, убит… с кем не бывает?.. Хех.
– Да! да! это точно! Это я тоже помню! – оживлённо соглашались слушатели.
«Ещё один пример того, что война и хаос – честнее мира и Системы».– С удовольствием от собственной правоты подумал Токарев.
– А ещё, помню, у меня кровать была большая, мягкая, и на стене картина висела – тоже большая, тяжёлая. – Дмитрий, сморщившись, сделал особенное ударение на слове «тяжёлая». – Ну, помню, спал-то я всегда головой к стене, а тут, однажды утром просыпаюсь, только привстал и картина как с гвоздя слетит! И «хлоп!» прям в то место, где у меня шея была!
Никто не знал, для чего Дмитрий рассказывал эту историю. Бывают такие моменты, когда просто хочется о чём-то рассказать – пусть даже о чём-нибудь отвлечённом; пусть даже не в кассу.
– Ещё бы минуту пролежал,– продолжал он,– так бы и остался лежать! Как говорится, проснулся бы мёртвым! Хе-хе!
– А я это называю – отправиться в Вечность. – Сказал Джазмен, и всем показалось, что его глаза уставились в пустоту… а может быть, как раз в тот момент он и увидел эту самую Вечность.
– Ну да, точно! – поддакнул Дима и оскалился улыбкой блаженного непонимания.
«Ну да, точно! Ну да, точно! – Мысленно искажая голос, мысленно передразнивал его Токарев. – Если б ты знал, что Вечность это предбанник с пауками, думаю, ты бы сейчас не скалился».
Когда парни подошли к железной дороге, Джазмен умилённо улыбнулся. Возле леса партизаны копали большую яму и сбрасывали в неё тела тех, кто умер в поезде: вот этот старый солдат – схватил инфаркт, этот – застрелился в проёме между вагонов; а вот как раз тот, без ноги, который умер от сепсиса. Все здесь.
– Правильно, правильно! – Подбадривал Джазмен. – Пока не завоняли. А то ещё трупным ядом отравимся. Так держать братва!
Никто не обращал внимания – продолжали закапывать. Интересующиеся лица подошли узнать результаты разведки, чтоб принять участие в составлении плана дальнейших действий; среди них был и проводник второй половины состава. Все почему-то называли его Рубанок.
– Ну что там? – спросил он.
Выслушав отчёт, он присел на насыпь и задумался. Джазмен с не прикуренной сигаретой примостился рядом:
– Дальше ехать нельзя категорически, – отметил он, – там Владимир, целая армия, приедем на станцию, упрёмся в тупик и нам хана.
«Тот, кто поведёт нас мимо всех тупиков…» – ещё раз подумал Токарев, стрельнул сигаретку и отошёл в сторонку.
– Да, деревню надо брать. – Согласился Рубанок. – Что ты предлагаешь? Напролом идти?
– Да я же говорю, поле там стопроцентно заминировали, демоны! Надо стратегию какую-нибудь придумать. Не всё же время напролом ходить, как болваны – а то от нас так ничего и не останется!
Они помолчали.
– Знать бы только, где заминировано. А? Они же ведь как-то оттуда выходят. А? – Рубанок заострил на этом всеобщее внимание и закурил.
– Да, пожалуй, от этого и будем отталкиваться…
Джазмен поднёс к сигарете огонь.
Смеркалось.
IV.
–Полночь. – Пробормотал Рубанок. – Через пятнадцать минут начнём.
Рубанок, Ахмед и один партизан из Оренбургской бригады залегли в овраге возле леса с северной стороны. За их спинами находилось ещё около восьмидесяти человек. По большей части периметра заседали стрелки. Решение было принято, партизаны разработали нехитрую стратегию: разделить периметр на части света. Всего их – партизан – около двухсот человек: три бригады заняли западный рубеж (с ними Токарев и Джазмен), ещё пять бригад – южный, остальные – заняли север. Восток был никак не защищён, так что партизанам оставалось только надеяться, чтобы выход из деревни не пролегал именно с восточной стороны. Атака была назначена на пятнадцать минут первого.
– Ну что, пора, что ли. – Сказал партизан по кличке Пися и положил на плечо гранатомёт.
– Ну, дауай! – прохрипел Ахмед.
Пися прицелился.
– А куда стрелять-то? – Растерянно спросил он.
– Первую в дом какой-нибудь пальни, а остальные по Уазикам. – Сказал Рубанок и закурил. – Или по людям. Не все же дома крушить, нам же в них домах ещё переночевать надо.
Пися заметил движение в окне двухэтажного кирпичного дома, и первый его снаряд отправился аккурат в то место. Второй этаж рухнул. По деревне покатились крики оседлых:
– Это атака! Атака!
Кто-то, оглушённый взрывом, кричал:
– Они взорвали мой дом! Суки! Там были дети! – И этот кто-то безрассудно полез в завалы, отыскивать своих детей. Всё это стрелки мельком замечали в своих оптических прицелах, после каждого выстрела отыскивая новую цель.
– Вон, закопошились! – С довольной улыбкой произнёс Джазмен на западной стороне.
Пися зарядил второй снаряд. К этому времени часовые были уже мертвы или бились в судорогах, а из домов выбегали мужики с оружием и, не зная куда стрелять, палили вверх.
Чтобы оседлые окончательно заметили, откуда идёт стрельба, Пися стрельнул ещё раз, но уже в скопление людей, которые метались возле колючей проволоки, как в собственном заточении.
«Стрелять в людей из гранатомёта, – думал стрелок, – гораздо легче, чем из ружья. Не видишь их искажённые лица, не видишь их судорог, эти утробные крики. «Бах!» и он как будто исчез, испарился. Главное, не смотреть по сторонам… потому что его останки разбросаны повсюду метров на двадцать, и это – жёсткое зрелище. А самого его – нету».
Всё шло по плану.
Партизаны увидели горящие фары. «Козелки» с пулемётами на крышах двигались по внутренним улицам деревни к западной стороне периметра. На некоторых участках открывались гаражи, и оттуда выезжали ещё такие же «козелки». По внешней улице поехала БМП.
– На запад едут! – Заметил Токарев. – К нам…
– Они не к нам едут, а к северным! – Перебил кто-то из партизан.
– Они думают, что нас тут нет. – Дополнил Джазмен. – Пропустим их. Пока северные будут их там окучивать, мы уже деревню займём.
«Западные партизаны» лежали вдоль оврага числом около шестидесяти человек. Густо посаженные деревья позади них всё больше освещались электрическим светом. Уазики с фарами и пулемётами подъезжали к лесу вплотную, а потом сворачивали к северным частям. Над головами партизан мелькали световые лучи; с северной стороны палили уже четверо гранатомётчиков. С юга – играючи, со своей работой справлялись стрелки. Некоторые пешие оседлые ныряли в овраг, спасаясь от обстрела с севера; в овраге их встречали партизаны с запада, деревню обстреливали снайперы с юга, путь к спасению лежал через восток. Но там было минное поле.
Нехитрая стратегия удалась!
Когда последний пеший солдат пробежал по дороге и удалился метров на сто, Джазмен приподнялся сказал:
– Ну всё, пираты, наш выход!
И «пираты», тихонько, вереницей начали выбираться из оврага, и пошли по дороге, начерченной для них оседлыми. Они шли в полный рост «по тропинке, мимо всех тупиков». Зайдя в деревню, весь отряд из шестидесяти человек рассыпался по сторонам. В домах вершилось страшное.
Токарев старался держаться поближе к Джазмену, чтобы не растеряться. Так они подошли к первому попавшемуся дому. Джазмен, саркастически проявляя тактичность, косточкой среднего пальца постучался в металлическую дверь, и, не дожидаясь гостеприимства хозяев, дернул за ручку. Дверь была заперта. В это время Токарев заглянул в окно и, убедившись, что опасности нет никакой, начал ломать его раму прикладом «Вепря». Всех переполнял азарт и адреналин: никто ничего не слышал, не видел, и все действовали по находке. Токарев с проводником забрались в дом. На стене висела репродукция картины Сальвадора Дали «Предчувствие Гражданской Войны». Под ногами лежал мягкий ковёр, возле стены горел камин – как будто войны не существует.
Проверив все комнаты, и даже заглянув под ванну, Токарев с проводником отправились на второй этаж. В одной из комнат, обитых сосновыми досками, они нашли пустую колыбель, а в углу сидела женщина с младенцем на руках. Токарев решил остаться в дверях и следить за каким-то своим порядком. Одна из комнат открылась, и оттуда выбежал парень, на вид лет пятнадцати, и бросился к лестнице. Токарев попал ему в висок со второй попытки, и тело по инерции покатилось по ступенькам. На лакированных перилах осталась кровь и кое-где – куски биоткани. Женщина в комнате завизжала, ребёнок сорвал голос от неистовых рыданий. Женщина положила младенца на пол, встала и с дрожащими коленями подошла к проводнику. Константин наблюдал. Она что-то сквозь слёзы говорила, можно было понять, что она просила отпустить её с ребёнком из деревни, оставить в живых. Она распахнула халат, надетый на голое тело, и сказала, что за это они могут отыметь её вдвоём. Джазмен с серьёзным видом осмотрел её с ног до головы, заглянул в её удивительно молодое красивое лицо и сказал:
– Да что ж мы… варвары, что ли? – И всадил ей прикладом по лицу, а когда она упала – всадил ещё раз по затылку; голова промялась. Красота не спасала мир, она истекала кровью на глазах своего младенца. Женщина билась в судорогах; на полу образовывалась кровавая лужа. Джазмен направил автомат на младенца и спустил курок.
«Сбывается!» – подумал Токарев.
Константин оказался прав в своих предположениях. Совершать такие жестокие убийства даже он себе не мог позволить, а если когда-то и смог бы, то совесть съела бы его заживо. Когда Джазмен повернулся, всё его лицо было забрызгано кровью, похожей на гранатовый сок. Оно улыбалось сытой улыбкой. Проводник сказал:
– Пошли, приятель! Покажу тебе дом своего детства! – И они спустились по лестнице, переступили мёртвое тело подростка, вышли на улицу и пошли искать дом, где Джазмен провёл своё детство. Сон и голод отступили.
На севере периметра партизанский отряд из восьмидесяти человек отстреливался от сорока оседлых, девяти «козелков» и уже подбил БМП. С юга им помогали снайперские винтовки. Из всех домов деревни слышались истошные крики. Женщины предлагали себя в обмен на жизнь. Кругом творился ад.
– Ну, ты и деспот! – Сказал Токарев, глядя прямо перед собой.
– А! Так ты всё-таки хотел её трахнуть? – Ответил проводник и засмеялся в голос.
– Их можно было бы отпустить…
– Так. – Джазмен принял серьёзный вид и так же, не глядя на Токарева, приступил к ответу: – Только не начинай тут мне читать морали! Ты такой же, как я, ты тоже кровожадный убийца! Если я на пол литра кровожаднее тебя – это нас не особенно разделяет. Сечёшь? Ну, мы бы их отпустили… допустим, они бы добрались живыми до другой деревни. Допустим, этот ребёнок бы вырос и стал бы сильным мужиком.
– Ну?
– Это был бы человек, который будет искать тебя всю свою жизнь. Искать, чтобы убить. За свою деревню, за брата, которого ты, между прочим, сейчас завалил. Мать во всех подробностях опишет ему твою внешность и…
– Даже, если так… он не знал бы, как меня зовут, не знал бы, что со мной. Как бы он меня нашёл?
– О, парень, не будь скептиком! Всё, что нужно – это внешность. Давай, лучше, я тебе историю расскажу.
Они уже подходили к дому Джазмена. Во всех окнах горел свет.
– Итак, – начал он, – у меня был друг, – он дёрнул металлическую ручку двери, дверь не открылась, – а у друга была девушка, – он выстрелил в замок, – а друг был медбратом. – Он открыл дверь и пошёл по комнатам. – Девчонка была умницей и красавицей, и любила его – дурака, – продолжал Джазмен, – до тех пор, пока не полюбила меня. – На кухне он открыл дверь под раковиной, кого-то застрелил и со спокойным лицом продолжил. – Она ушла ко мне, я её тоже любил. Готов был всё отдать за неё! Не волнуйся, это не любовная история. – Джазмен зашёл в большую комнату и начал открывать шкафы, один за другим. – Но однажды случилось ужасное. – Сказал проводник и достал свой среднего размера нож. – Десятиэтажка, где жила моя Любовь – обрушилась. Мою Любовь завалило камнями и арматурой. Взрыв бытового газа, плюс непрочная конструкция… ну, ты понимаешь. – Проводник открыл последнюю дверь шкафа и за волосы вытащил оттуда двенадцатилетнюю девчонку. Он зашёл сзади и приставил к её горлу свой тесак. Она рыдала.