Виверна. Пламя миров

Алеся Лисовская

Виверна. Пламя миров

Глава 1. Ловец душ

– Есть где руки помыть в этой богадельне? – жёсткий голос, от которого у меня отчего-то мороз пошёл по коже, легко продрался сквозь привычный гул постояльцев, заставив всех замолчать. Даже пьяный Ирвик, давно уснувший в салате, неожиданно вскинулся и, роняя листья петрушки с бороды, прищурился, пытаясь разглядеть того, кто так грубо прервал его сон. Все замерли в ожидании, оценивая вошедшего и одновременно прикидывая, как его встретить – пинком под зад или смиренным почтением. Кто-то истерично заржал, но тут же смолк и сполз под стол.

Вошедший был худ, высок, лицо наполовину скрывала тень капюшона. Казалось, что нет в нём ничего особенного, разве что плащ с гербом короля на груди выдавал человека неприкасаемого и наделенного властью. Да и взгляд быстрых цепких глаз прожигал насквозь, не хуже каленого железа. Плащ был мокрым, явно не от дождя – на небе с утра ни облачка, и не оставалось сомнений, что на руках вошедшего – свежая кровь. Было ясно, что отмывать придётся не только руки. Окинув присутствующих недобрым взглядом, мужчина добавил:

– На заднем дворе кинул тушку гарпии, не вздумайте трогать. На ней заклятье, может зацепить и вас, а мне не досуг возиться с дураками. Толковых лекарей у вас тут не водится, я полагаю. И да, за дверью лежит один. Сказал, что мест нет. Проспится к утру. Где уборная?

Этот вопрос он задал Мии. Тётушка по обыкновению стояла за стойкой и уже успела отсчитать сдачу толстяку Рику, но так и замерла, уставившись на вошедшего, а я ждала чуть поодаль с полным подносом наготове, нужно было лишь взять ещё одну кружку пива. Тревожные мурашки побежали по телу. «Кто мог перейти дорогу этому странному человеку? Не разобравшись, кто угодно! Только бы не Терри!». Мия бросила на меня быстрый испуганный взгляд, в этот момент из кухни, словно разъярённый зверь, вырвался мой отец. Таким взбешённым я его ещё никогда не видела. Проход между стеной и стойкой не был рассчитан на двоих, и отец оттолкнул меня в сторону так, что я, потеряв равновесие, влетела под ноги тётушки вместе с подносом. Тарелки чудом уцелели и сейчас, дребезжа, танцевали у меня перед носом, а салат лежал на полу рельефными горками, выстилая дорогу из листьев зелени, кусочков куриного филе и помидор до самых мешков с чаем и пряностями. Пиво оставило на юбке Мии мокрый след, а руку ужасно жгло. Я приподнялась и увидела под собой россыпь блестящих осколков. Кружка-таки разбилась. Капли крови быстро окрасили ладонь.

– Прочь! Уходи! Мы не обслуживаем чужестранцев! – закричал отец, отчего добрая половина посетителей, уже отмершая к этому времени, едва не подавилась своими напитками. Но возражать никто и не думал, зрелище разыгрывалось редкое. Ловец душ. Здесь. В глуши. Когда такое увидишь?

– Я сказал, прочь! – кричал отец с такой яростью, что я с трудом узнала его голос.

Не знаю, что напугало меня больше. Всё это было так странно. Всё! Мы были рады каждому, кого Многоликий занёс в наши края и кто мог вытрясти здесь кошелёк. О том, чтобы смех, веселье и тосты не перевелись в нашей таверне молилась Мия перед сном, но то, что происходило сейчас, не укладывалось в голове. Рик, потеряв терпение, сам ссыпал в свою потную ладонь сдачу и нырнул за ближайший столик. Я осторожно выглянула из-за стойки.

– Прочь! Прочь! Прочь! – отец налетел на ловца и, сопровождая каждое слово сильным толчком в плечи, стал оттеснять того к двери. – Прочь!

Его голос звенел, как сталь, и незваный гость, не ожидавший то ли такой прыти от уже немолодого трактирщика, то ли того, что кто-либо вообще может дерзнуть ему противостоять, и вправду сделал несколько шагов назад.

Мия смотрела на мужчин, один из которых был её мужем, и ещё никогда я не видела столько страха и растерянности в её глазах. Моё сердце сжалось, и я потянулась, чтобы обнять её, а она, внезапно с силой схватив меня за плечи, усадила на мешки и, зажав мне рот руками, закрыла собой. Руки её были ледяными от страха. Я прижалась к ним губами и с ужасом заметила, что перемазала её тонкие пальчики кровью.

– Однако! – удивленно произнёс чужестранец, начав уклоняться от нападок отца. Пляску их смазанных теней я видела в отражении на потолке.

– Папа! – в трактир вошёл Терри – мой брат, и я, одновременно почувствовав облегчение (он цел!) и отчего-то испугавшись ещё больше, не сдержалась и выглянула из-за тётушки.

В этот момент что-то произошло. Воздух вокруг заледенел, словно в одночасье зима опустилась на город, словно само её сердце расцвело здесь, в нашем доме, заморозив и дыхание, и мысли. Словно невидимый ледяной зверь взял след, и след привёл его к нам.

– А ну-ка! – заинтересовано протянул ловец, легко отодвигая отца, будто тот и не преграда вовсе, не мужчина весом со шкаф.

Я побледнела от ужаса, чувствуя, что ладони тётушки задрожали. Ловец втянул носом воздух. Шумно, как хищник. Воздух зашевелился, словно в трактире ожил ветер. Мия выдернула свои руки из моих и зажала рот, чтобы не закричать. Ловец шёл к ней. Каждый его шаг эхом отзывался в голове. И страшно было вдохнуть. Чёрные глаза ловца и походка охотника заставляли цепенеть.

– Ви-вер-на! – ещё раз вдохнув неощущаемый никем другим запах, почти по слогам, наслаждаясь звучанием этого слова и ужасая нас своей искусственной улыбкой, протянул ловец. – Это же надо! – словно самому себе, с какой-то жуткой усмешкой на губах произнёс он. – Гнался за гарпией, а нашёл виверну! Вот это удача.

«О чём он говорит?». Я видела белое, как мел, лицо отца и пот на лбу младшего брата. Слышала стук сердца. Своего или чужого… Я перестала понимать, что происходит. Страх завладел мной полностью, сковал тело. Лишь этот стук считал секунды. Один, два, три, четыре, пять… Сильные руки схватили Мию и выволокли к себе через стойку.

Я не могла пошевелиться от ужаса. Замер и отец, и брат. Лица всех, кто стали свидетелями этого кошмара, вытянулись, замерло время, дыхание. Лишь ловец собирался вершить одному ему ведомую справедливость. Он держал Мию словно тряпичную куклу, а она закрывала лицо окровавленными руками. Ловец шумно вдохнул, втягивая воздух. Спустя мгновение на его лице мелькнуло разочарование. Он широко распахнул глаза, казалось, яркими вспышками в них расплескалось пламя гнева, словно кто-то обманул его, подсунул не то.

Ловец оттолкнул Мию к двери. Она отлетела к отцу и упала у столиков, тот не успел её подхватить. Отец смотрел на меня. Терри смотрел на меня. Мия, всё ещё сидевшая в неудобной позе на полу, смотрела на меня. И всех их объединяло одно и тоже чувство. Ужас. Он разрастался внутри них и стремился ко мне. Дикий страх за меня, словно они знали что-то… знали больше, чем я.

Ловец поворачивался. Медленно. Казалось, что время стало тягучим. Я поняла, что он найдёт меня, даже если погаснет свет, даже если земля разверзнется, даже если… мне не скрыться. Эти глаза…

Холод его души пронзал меня хуже зимнего ветра. Стоя нагой на снегу и то больше шансов спастись. Есть пусть и призрачный шанс, есть.

– Виверна, – почти ласково протянул ловец, и его руки сомкнулись на моей шее.

Его руки оказались на удивление тёплыми. На мгновение мне привиделось, будто мы вместе рухнули в пропасть с подтопленного солнцем обрыва, и, срываясь в покрытую снегом бездну, обнажаем скрытое от посторонних глаз Царство Весны. Но видение рассеялось.

Его взгляд снова сковало льдом. Ловец медлил всего секунду.

– Пошёл прочь! – разъярённый, полный отчаяния голос брата ворвался в моё затуманенное сознание.

Я увидела, как нож в руке Терри взлетел над головой ловца. «Нет!» – всё внутри закричало, но из груди не вырвалось ни звука. Тело вдруг собралось, сжалось в тугую струну, налилось неведомой доселе силой. Нас с ловцом всё ещё разделяла стойка. Молниеносно мои руки проскользнули между рук чужака, схватили его за шею и рванули на себя, заставляя его разжать захват, чтобы смягчить удар о столешницу. Следующим движением я накрыла его сверху собой. Резкая боль пронзила тело. Нож вошёл мне между лопаток. Я вскрикнула, изогнулась и успела увидеть растерянное лицо Терри. Звякнул о пол металл. Сознание меркло. Темнота обняла меня.

– Я не хотел! Я не хотел! – захлёбываясь, словно заведённый, повторял Терри.

Его слова рвались с надрывом, то быстро, теряя часть звуков, то медленно, почти по слогам, превращаясь в протяжный вой.

– Я не хотееееееееееееел…

Невидимые слёзы потекли у меня по щекам, вторя его стенаниям. Тело не слушалось.

– Зачем? Зачем ты это сделала? Зачем! – в исступлении кричал брат, хватая меня за локоть и больно сжимая его.

Я сглотнула несуществующий ком: «Терри, какой же ты дурак, я сделала это ради тебя». Как же хотелось сейчас прижать его голову к себе, вдохнуть такой родной запах волос, успокоить, замереть, как в детстве, когда мы играли в прятки и, спрятавшись в шкафу и обнявшись, бывало засыпали там, если другие дети с кухни – Том и Рани – не спешили нас искать. Мы ведь всегда защищали друг друга. Всегда делили вину на двоих. Вернее я, как старшая, всегда защищала брата, а когда он подрос… мой милый Терри… решил отплатить мне сполна.

– Тебя казнили бы за его смерть. Это было глупо. Спустя мгновение здесь бы уже были каратели и нас даже слушать не стали бы, выжгли бы вместе с постояльцами, как рассадник чумы, – голос отца, такой сухой, надломленный.

– Лиена, – брат позвал меня, уткнулся лицом мне в бок и не сдержал рвущийся наружу звук, то ли крик, то ли вой.

– Хватит стонать! – рявкнул ловец. – Хватит, я сказал! Вы совершили покушение на мою жизнь!.. Нет, я просто не могу поверить. Вы отдаёте себе отчёт, в том, что произошло? И какие должны быть последствия? Вы понимаете, ЧТО… Я… ДОЛЖЕН… СДЕЛАТЬ?

Тишина. Мне казалось, что я слышу стук сердец и шелест скользящих и разбивающихся о столешницу слёз.

– Терри, – прошептала Мия, и у меня сжалось всё внутри, столько боли прозвучало в этом тихом слове, столько боли вырвалось из уст матери, прощающейся со своим сыном. – Лиена.

«Мама», – отозвалось моё сердце. Меня накрыло такой волной, что стало больно дышать. Я называла Мию тётушкой лишь потому, что все вокруг знали, жизнь мне подарила другая женщина, но Мия была мне настоящей матерью, лучшей из матерей. Я почувствовала её руку на лбу, её тепло. Вспомнила, как она пыталась защитить меня, закрывая собой, поняла, что отец толкнул меня у стойки специально – он хотел меня спрятать! Они все знали и никогда не говорили, что я – другая. Но никогда я не чувствовала себя чужой.

Как же это страшно умирать. Страшно оставлять тех, кого так сильно любишь. Свою семью.

– Нет, ну это просто немыслимо! – возмутился ловец, с трудом сдерживая нервный смех. – Мне кто-нибудь объяснит, зачем вы вырастили виверну, как родную дочь?

Глава 2. Отец. Исповедь

Я лежала на стойке, скорее догадываясь об этом по каким-то едва уловимым подсказкам (как падал приглушенный свет, где стояли родные, как они касались меня), чем зная точно. Сознание блуждало, то покидая моё тело, то возвращаясь. Не было сил даже открыть глаза. Но через закрытые веки я видела силуэты людей, неясными тенями они все были здесь – моя семья и человек, принёсший смерть. Никого другого я не ощущала рядом, должно быть посетителей давно разогнали.

Голос отца дрожал. Чтобы скрыть это, он прочистил горло:

– Однажды это должно было произойти. Только кто мог знать, что вы найдёте нас в этой глуши и что это случится так скоро. Я расскажу всё. Пусть это будет моя исповедь. Я ничего не скрою. Многоликий мне судья…

– Меня вырастила Агнес. Моя родная бабка. Лаской не баловала. Чтобы держать в узде, могла и огреть чем-нибудь, а-то и приказать высечь Эдвилу – единственному своему слуге. Должно быть оттого и я не прикипел. Уважать – уважал. Видел в зеркале и в манерах общие черты, подарки дарил на праздники – из дерева вырезал кораблики – от души. И она бережно хранила их. Стояли на видном месте, возле старинных картин и ваз из Заморья.

Говорить про родителей было непринято. Что о них говорить? Обоих похоронили. На кладбище я место знал, Агнес ходила к ним по выходным. Стояла на коленях, прижимая к глазам платок, потом запиралась в комнате, было слышно, как она вздыхает. Иногда просила бокал с вином покрепче. Если попадался ей на глаза, могла схватить, прижать к себе и долго держала. До сих пор помню запах её платьев. Она шептала: «Как ты похож на отца!». Не знаю, что лучше – когда она так прижимала меня к себе, что я боялся задохнуться и вскоре начинал вырываться, либо когда Агнес была не в духе и могла наорать, мол: «Что ты таскаешься без дела, как призрак?! Нечем занять себя – на кухню иди, хоть какой-то от тебя прок!».

Кулачки у неё были маленькие, руки тонкие, кожа синяя, как у несвежей куриной тушки. Она сжимала их, сотрясая воздух. Помню глаза её – распухшие, раскрасневшиеся, блеклые, влажные, каждая жилка видна. На груди висел медальон. Какой шум она подняла однажды, когда он закатился за кровать, пожар бы был – не так бы кричала. Иногда она разрешала мне сесть рядом и, теребя цепочку пальцами, говорила: «Здесь моё сердце!».

Со временем я понял, что ей больно смотреть на меня, и старался держаться подальше. По сути, я вырос на кухне. Кухарка – её звали Эми – была добра ко мне. С ней было весело, и она быстро обучила меня своему мастерству. Да и нравилось мне готовить. Когда подрос, ко мне стал приходить учитель. Агнес поощряла мои успехи в учёбе и давала денег на «ярмарку».

Когда Агнес умерла, я был ещё молод и, что скрывать, глуп. Мне достался дом и небольшая сумма в наследство. Эдвил не стал мне служить, а Эми решила остаться. Мне казалось тогда, что вот наконец – сейчас заживу, но деньги разлетелись быстро. Я сам не понял, как это вышло.

Воистину я думал тогда, что впереди меня ждёт безбедное блестящее будущее, а началась чёрная полоса. Ко мне пришёл друг, Версен, и предложил открыть лавку на ярмарке. Сначала торговать выпечкой и овощами, а потом привезти из Заморья ткани и украшения. Его брат, Килар, как раз собирался в путешествие. Нужны были деньги. Я заложил дом.

Мы с Версеном были полны надежд. Эми помогала нам во всём, и через неделю после отплытия корабля, наша лавка на рынке уже приносила прибыль. Беда пришла позже. Мы ждали возвращения Килара, считали дни и честно платили налоги. Как-то в конце дня Версен поймал за руку воришку – щуплый пацан смотрел из-под бровей, не вырываясь и царапаясь, как малолетки. Ему было лет тринадцать. Помню его волчий взгляд – глаза тёмные, как бездна, кожа чёрная от солнца, волосы в кучеряшках под грязной шапкой, руки подраны. Версен думал, мальчишка будет просить, умолять его отпустить, но тот просто молчал. И смотрел так… с вызовом. Нужно было отпустить его. Да и взял он всего лишь пару хлебных лепёшек. Пусть бы шёл себе.

Шайка воришек промышляла на ярмарке всегда. Никто их не трогал. Лишнего они не брали. В банде были одни сироты да те, у кого родители немощны. Частенько помогать брались: мешки принесут, гниль переберут, сети расправят, рыбу потрошат, любой работе рады – да никто не платил малышне, едой отдавали. Закрывали глаза на воровство.

Да вот зацепил Версена этот взгляд. Он мальчишке руку завернул, а потом толкнул его, так что тот в грязь упал. С лепёшками вместе. Мальчишка молча встал и хлеб поднял. И стал его есть, волком глядя на нас. Как земля на зубах хрустела, нам слышно было. Тогда Версен подскочил к пацану, замахнулся, краснея от гнева, а я и сделать ничего не успел. Воришка тенью метнулся прочь. Только взгляд его запомнился мне, виделся до самой ночи. Тёмный омут, бездонный, упрямый.

Мы с Версеном не разговаривали больше в тот день. Я не знал, что сказать.

О мальчишке мы успели забыть – стёрлись из памяти его черты и взгляд этот треклятый, как где-то через месяц лавка наша сгорела. Со всем товаром, что был.

Я примчался на ярмарку утром. Мне уже доложили, но я поверить не мог, пока сам не увидел. Всё сгорело. Чёрные огрызки стен торчали из пепла мрачной Короной Смерти. Прямо на земле, у той самой лужи, сидел Версен. Он узнал о пожаре раньше, чем я. Руки у него были обожжены и в саже, он пытался разгребать завалы. Да нечего уже было спасать.

Я сел рядом. И мы молчали. Люди сновали мимо нас, словно не замечая. Так прошёл день.

Корабль, которого мы так ждали, не вернулся. Он подвергся нападению пиратов. Несмотря на то, что от них удалось отбиться, незамеченная вовремя течь привела к тому, что корабль затонул, утянув на дно не только богатства Заморья, но и весь экипаж. Спастись удалось лишь одному моряку. Он прибыл в город месяц спустя и рассказал, как всё было.

Наутро его нашли мёртвым. Люди были злы. Таких как я, потерявших всё, оказалось немало.

Версена я больше не видел. И только много месяцев спустя узнал, что последним моряком был Килар.

Дом у меня забрали, запретив даже входить в него, чтобы собрать вещи. Ведь я заложил его вместе со всем, что было внутри. У старой Агнес скопилось много дорогих вещей. Помню испуганные глаза Эми. Тайно пробравшись к ограде на заднем дворе, она передала мне плед, немного еды и все деньги, которые смогла найти, включая свои. Она целовала мне руки и плакала, как плакала бы мать, прощаясь.

К зиме я растерял все свои связи, потерял всех, кого считал уж если не друзьями, то надёжными людьми. Я был так зол, столько отчаяния и желчи скопилось во мне, что никто не брал меня на работу. Я стал нищим. Никому не нужным существом, которого и человеком-то сложно назвать. Я дошёл до того, что если бы мне кто-нибудь бросил под ноги хлеб, я ел бы его с лошадиным дерьмом, не то, что с родной землёй.

Ту ночь я помню, как вчера. Пришла зима. Я забыл, когда ел в последний раз и жил на улице. Прохожие не узнавали меня, так отросли мои волосы и борода. Ни следа не осталось от меня прежнего. Ни снаружи, ни внутри. А ещё я ненавидел Версена. Мне казалось, попадись мне он на пути, я задушил бы его своими руками. Он отнял у меня всё. И сбежал, как крыса. То ли решил, что это я убил Килара, а может и сам приложил к этому мокрому делу руку, забрав у брата что-то ценное. Кто знает, что мог прихватить Килар, спасаясь с тонущего корабля. Покойники не говорят.

Выпал снег. Уже не первый, но этот не таял. Ночь обещала быть холодной, и я заходился в кашле. Чувствовал, смерть где-то рядом, мне недолго осталось. Совсем. Эта ночь будет последней. Моё тело заледенело настолько, что почти не слушалось. Синие пальцы с полопавшейся кожей было бесполезно греть дыханием. И тогда я увидел девочку. Не знаю, откуда она взялась.

На ней была тёплая одежда – шапка, шубка, шарф, сапоги. Казалось, кто-то забыл её на дороге. Где-то поблизости должны были быть родители, но никого не было. Я наблюдал за ней, словно хищник. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что это мой шанс.

Голос отца дрогнул, он сглотнул:

– Да. Я – тварь! Самый жалкий на свете человек. Хуже и представить нельзя. Я не достоин жизни, но в тот момент, если бы кто знал, как мне хотелось жить.

Это очень тяжело вспоминать. Я пытался это забыть. Но разве такое забудешь. Мне оправданья нет. И раз пришло время всё рассказать, я буду говорить, как есть. Потому что…

Отец заплакал. Я почти видела, как кривится его рот, как слова вылетают и ранят его же…

– Я хотел. Нет, я не хотел… Я… схватил эту девочку, собрав остатки своих сил, и понёс. Она не кричала, не плакала, не звала никого. Просто обняла меня. Ручки у неё были крохотные. Ей было от силы года три. Да, три, не больше. Я не стал уходить далеко на случай, если её станут искать. Вдруг сжалятся, да дадут мне пару монет. Но никто не искал её. И расчёт у меня был иной.

Я замерзал. Не чувствовал рук, пальцы на ногах болели от малейшего движения. Кашель рвал грудь. И я хотел… забрать… её тепло.

Здесь на улице мы не пережили бы эту ночь. И уповать на чудо было как минимум глупо. Я забрался с ней в бочку, служившую мне домом, и засунул руки под её шубу, к самой коже. От прикосновения моих ледяных рук она даже не дрогнула. Просто смотрела на меня. Она была очень горячей. И тело её не остывало, а казалось наоборот становилось всё горячее. От её дыхания иней в моей бороде растаял. Она сняла варежку, потрогала блестящие капельки и засмеялась. Борода щекотала её. И она смеялась всё смелее. И я засмеялся. Сквозь слёзы. Сквозь горькие слёзы. Я чуть не убил это дитя. Я…

Я прижал её к себе, мысленно тысячу раз прося прощения и благодаря судьбу за этот подарок. И обещая всем богам, что буду беречь её, как родную дочь.

Тепло разливалось по телу, мне даже стало жарко.

Знал ли я, что она – виверна? Догадался. Не сразу, конечно. Позже.

С того момента удача снова полюбила меня. Я помню, как проснулся ночью, мучимый жаждой.

– Хочешь пить? – спросил я.

Девочка кивнула.

– Я сейчас. Подожди меня, ладно?

Она кивнула опять. Я набрал снега в кувшин, специально припасённом для таких дел, и с досадой глянул на горку хвороста, что сложил перед бочкой сколько-то дней назад, когда ещё не потерял огниво. Девочка внимательно наблюдала за мной. Что произошло дальше, я не понял. Отвернулся всего на секунду и почувствовал запах дыма. Обернулся. А хворост уже горел.

И огонь отражался в глазах малышки. Но не те несмелые язычки, корёжащие древесину, а огромное всесильное пламя неизвестных миров.

Я смотрел на дитя, посланное мне небесами, и пил горячую воду, словно в жизни не пил ничего вкуснее и слаще.

Утром я проснулся абсолютно здоровым.

Днём мы направились в другой город. Я боялся, что кто-нибудь узнает меня и девочку заберут. И, уж если каяться, я боялся, что её будут искать. Не могу это объяснить, просто понял, что держу в руках настоящее чудо. Понял, что не хочу её отпускать.

Я нёс малышку на плечах. Путь, который должен был быть невероятно трудным, мы проделали с лёгкостью. Не знаю, откуда силы взялись. Мы баловались, играли в снежки, я бросал её в сугробы, она догоняла меня. Я никогда так не смеялся, сам чувствовал себя ребёнком и забыл обо всём на свете. Я забыл про Версена. Забыл про то, что всё потерял. То, что я нашёл в ней, было несоизмеримо больше. Во мне не осталось ни обиды на судьбу, ни гнева, сжиравшего меня изнутри. Она очистила мою душу.

А ещё – холод больше не страшил меня. Стоило взять малышку за руку, как становилось тепло.

Ловец:

– Что было дальше?

Отец:

– Я уже говорил, что удача повернулась ко мне лицом. Судите сами. Я нашёл кошелёк, когда мы шли по дороге в Дэрвел. Он был полон монет. Я просто не мог поверить своим глазам. Мы зашли в первую попавшуюся таверну, и нам дали комнату, разрешили помыться и принесли поесть. Хозяйка – подслеповатая баба – не стала задаваться вопросом, откуда у грязного нищего такая красивая прилично одетая дочь. Деньги решили всё.

Так Лиена (это имя я дал ей сам) осталась со мной. Сперва она не говорила совсем, но я и не торопил. Я легко нашёл работу. Одну, вторую, третью. Каждая была лучше и доходнее.

В конце концов, я разбогател и купил таверну. А ещё я встретил Мию. И она полюбила Лиену так же, как и я.

Отец замолчал. Стало так тихо… И лишь когда Терри шмыгнул носом, я поняла, что ещё жива.

Глава 3. Мия. Озеро погасших свечей

Ловец дал себе немного времени осмыслить услышанное, а у меня в груди всё жгло и кипело. Как же хотелось обнять отца. «Папа! Я этого не помню и ни в чём тебя не виню. Ты дал мне так много! Вы все – моя семья. Какой была бы моя жизнь без вас? Отец!» – я мысленно звала я его и почувствовала его тепло рядом.

– Вы знали, что Лиена – виверна?

Голос ловца ворвался в мои мысли. Я догадалась, что вопрос обращён к Мии.

– Да, – быстро отозвалась она.

– Как это произошло?

Голос тётушки дрожал, но не как у отца. Он звенел от напряжения, от едва сдерживаемого гнева. Я почти увидела пылающие, как у дикой кошки, глаза Мии:

– Раз уж пришло время говорить, раз вы пришли, чтобы забрать у меня детей, да и нас, судя по всему, не пощадите, я вам скажу начистоту, что даже если бы я знала, что всё закончится так, если бы мне сказали, что вы придёте уничтожить нас, вырезать, как свиней, я никогда не отказалась бы от этого дитя! Никогда! И если будет нужно, я буду защищать её, пока дышу.

Она вложила свою руку в мою. Как же хотелось сжать пальцы, дать ей почувствовать, что я всё ещё здесь и слышу каждое слово. Нечёткий силуэт ловца качнулся, видимо, тот переменил позу.

– Не надо громких слов, – голос ловца царапал хрипотцой. Он звучал угрожающе и в то же время спокойно. – Ваше будущее зависит от того, что я услышу. А я хочу знать. ВЫ ЗНАЛИ, ЧТО ОНА ВИВЕРНА? Как это произошло?

Мия немного помолчала, то ли собираясь с мыслями, то ли решая, есть ли смысл пускать чужака туда, где наша семья была счастлива, и даже дальше, намного дальше, ведь если рассказывать, то с самого начала. Быть может, стоило плюнуть ловцу в лицо и закончить разом весь этот кошмар. Мне казалось, что я слышу эти мысли, они невидимым пятном разливались в воздухе, сгущаясь над головой тяжёлой тучей.