Принцесса Дюны

Оглядев окрестности командного пункта, Плиний выкрикнул приказы их собственной небольшой группе:

– Всем вернуться на дредноут! Бойцам подняться на борт флагмана! – Он впился взглядом в Зенху: – Капитан, мы обязаны обеспечить вашу безопасность.

Зенха сопротивлялся, пока младший офицер тащил его за руку в корабль. Солдаты с криками грузились на флагман. Вторая волна с периметра отступала в идеальном порядке.

– Поднимайтесь на борт транспортников! Взлетайте, как только весь личный состав будет на месте!

Основная штурмовая группа спешила из центра города, но сильно отставала от других бойцов. Зенха приказал одному из транспортников дожидаться их на земле. Несмотря на толкотню, командующий флотом был поднят на борт флагмана его командой. Прежде, чем он добрался до мостика, дредноут оторвался от земли.

Лидер новохристиан не произнес больше ни слова, но его угрозу слышал весь город.

– Он действительно готов применить ядерное оружие, сэр? – спросил раскрасневшийся Плиний, когда офицеры наконец добрались до мостика. – Это не имеет никакого стратегического смысла.

– Лидеры фанатиков не обременяют себя дружбой с логикой – вот поэтому их и называют фанатиками. – Зенха чувствовал, как в воздухе нарастает напряжение, глядя на жуткую пустоту в центре города. Он продолжал выкрикивать вынужденные приказы: – Всем десантным кораблям! Стартуйте как можно скорее!

Три больших транспортника были заполнены лишь наполовину, ожидая отступающую штурмовую группу. Флагман набрал высоту, бросив развернутый наземный командный пункт неподалеку от космопорта. Все больше кораблей взмывало в воздух, но основная часть продолжала принимать на борт бойцов по периметру.

Внезапно небо над Лиджо озарилось ослепительно-белым светом. Через несколько секунд, хотя флагман находился уже в нескольких километрах и быстро поднимался, взрывная волна ударила в борт – Зенху отбросило, он покатился по палубе. Капитан инстинктивно прикрыл глаза рукой, защищаясь от атомной вспышки. Он взвыл от горя и растерянности, глядя, как все присутствующие на мостике разлетаются, словно листья на ветру. Он вывихнул голеностоп, зацепившись ногой за прикрученный к палубе стул, но от потрясения и ужаса не чувствовал боли. Другой офицер помог ему подняться, и все они уставились на экран – теперь уже затемненный фильтром.

Голос Плиния звучал еще тоньше, чем обычно:

– Капитан, несмотря на ваш приказ оставить на земле только один десантный корабль, остальные не успели взлететь вовремя. Весь личный состав основной оперативной группы, предположительно, погиб.

Волны яростного пламени прокатились через Лиджо – из центра города в небо поднимался огромный столб дыма и пепла. Когда фильтры справились с изображением и заблокировали слепящий свет, Зенха увидел весь масштаб катастрофы.

– Они стерли с лица планеты собственную столицу, вместо того чтобы сдаться! Со всеми жителями!

Левая щиколотка пульсировала болью. Доковыляв до командирского кресла, Зенха рухнул в него. Голова кружилась. В разведывательной сводке, полученной от Императора, не содержалось никакой информации о захваченном атомном оружии и степени фанатизма этой кучки раскольников.

– Доложить по форме! – рявкнул капитан. – Мне нужны доклады с оценкой понесенных потерь.

Цифры поступали мучительно медленно. Большинство кораблей штурмового отряда попало под ударную волну. Из четырех тысяч бойцов, которые высадились с капитаном, на Кайтэйн смогут вернуться лишь двести сорок восемь – почти все находились на борту флагмана. Ни одному другому крупному кораблю не удалось спастись.

После мученической смерти Кварта и уничтожения Лиджо гневные искры восстания – как спланировано заранее? – вспыхнут в других городах по всему Отаку, но в данный момент капитан ничего не мог сделать, чтобы их подавить. У него нет ни достаточного количества бойцов, ни технических средств. Его оперативная группа разгромлена.

Он не мог представить себе худшего исхода. Его карьера была разрушена, как и город внизу, репутация пошла прахом, а тысячи жизней потеряны. Его солдаты, бойцы, которых он так любил!

Как же вышло, что его отправили сюда таким ужасно неподготовленным? Он изучил каждую мелочь в досье, но оно оказалось неполным – более того, преступно неполным! – и ему не предоставили достаточной поддержки в этой миссии. Если бы ему дали хотя бы одно подразделение сардаукаров или более четкие сведения об этом повстанческом движении…

Зенха понимал, что все это звучит как попытка оправдаться. Он командир. Он капитан флота. Вся вина ляжет на его плечи, и это сокрушительный удар.

Некоторые воспоминания живут дольше, чем сам человек, а последствия важных поступков могут проявляться на протяжении столетий.

Преподобная мать Рамалло,ситч Табр

Когда Чани после нападения на комбайн Харконненов вернулась в родную пещерную общину, ее тут же встретили знакомые домашние запахи: густой мускусный дух человеческих тел, резкая с горчинкой нота корицы, устоявшиеся ароматы химических производных от меланжа, перерабатываемого в пластик, ткань и даже взрывчатку. Конструкция ситча обеспечивала приток свежего воздуха, но влагонепроницаемые двери удерживали его внутри. Атмосфера сильно отличалась от той, что царила в продуваемой всеми ветрами пустыне, однако внутренняя среда жилищ по-своему успокаивала, даже когда становилась совсем затхлой.

В данный момент, после известий о состоянии матери, Чани не помешало бы успокоиться. Но у нее не было на это времени.

Она слышала вокруг гул голосов: Джемис и Хоуро хвастались своими подвигами; женщины-ткачихи пели традиционные песни дзенсунни; старик перебирал струны инструмента, купленного на арракинском базаре, хотя ему и в голову не пришло бы потратить деньги на уроки игры.

Не тратя времени на разговоры с другими жителями общины, Чани направилась прямиком в жилые помещения своих родителей. Грубые каменные стены были украшены ткаными драпировками. На низком столике стоял дорогой вычурный кофейный сервиз, который Лайет-Кайнс получил в дар от торговца антиквариатом.

Старая преподобная мать ситча дежурила внутри грота возле кровати. Когда Чани вошла, Рамалло выпрямилась, сидя на подушке на полу. На ее лице застыло озабоченное выражение. Мать Чани спала глубоким сном на низкой кровати. Очевидно, движение Рамалло ее потревожило – она вздрогнула от боли во всем теле. В ярко-голубых глазах старой преподобной матери мелькнула печаль, когда она взглянула на больную, а затем вновь на Чани.

– Мы сделали все, что в наших силах, чтобы устроить ее поудобнее. Сейчас она спит.

– Но разве она отдыхает? – Чани чувствовала сильный аромат трав и благовоний, из чайной чашки с настойкой, стоящей рядом с кроватью, доносился острый химический запах.

– Скоро отдохнет, – сказала Рамалло, и Чани кивнула.

Фарула была на несколько десятков лет моложе преподобной матери ситча, но выглядела такой измученной, что казалась гораздо старше. Ее щеки ввалились, а челюсть отвисла – будто из женщины выкачали всю жизненную энергию и молодость.

В возрасте Чани мать слыла сногсшибательной красавицей. Ее голографический снимок до сих пор украшал помещение, поскольку отец с благоговением хранил его. Будучи молодой женщиной, Фарула привлекала множество мужчин, флиртуя и соблазняя их дерзким поведением, но никогда не теряла голову и принимала мудрые решения. Лайет был одним из этих поклонников, как и настоящий отец Хоуро, Уоррик – и оба они каждый в свое время взяли ее в жены.

Теперь у Фарулы оставалось совсем мало времени.

Чани в смятении смотрела на мать, думая о болезни, которая распространялась внутри нее подобно вторгшейся армии, несмотря на все целебные травы и сильнодействующий меланж в рационе. Специя не могла помочь от всех напастей. Фарула была еще молода, но изнуряющая болезнь не спрашивает возраста.

Старая Рамалло пробормотала благословение и вышла из грота, задернув за собой тканую занавеску в дверном проеме, чтобы обеспечить им уединение. Чани ничего не говорила, а просто смотрела, как спит Фарула, не желая беспокоить мать – чтобы не вернулась пронизывающая ее до костей боль. Но девушке хотелось провести каждое возможное мгновение рядом с этой женщиной, которая родила ее, воспитала и научила быть свободной – пока другие учили ее быть бойцом.

Опустившись коленями на подушку рядом с матерью, Чани нежно погладила ее лоб, откинув ломкую прядь. Когда-то Фарула обладала густыми волосами цвета воронова крыла, но теперь они заметно поредели. Глядя на запавшие щеки, высохшие губы и тени вокруг страдальчески закрытых глаз, Чани все равно представляла мать красивой. Она могла понять, почему отец и его лучший друг вызвались участвовать в той гонке на песчаном черве через пустыню – лишь для того, чтобы завоевать ее руку…

Словно почуяв присутствие дочери, Фарула пошевелилась – ее веки дрогнули и глаза распахнулись. Несколько долгих секунд она смотрела в пустоту, прежде чем сфокусировать взгляд на Чани. Сухие губы тронула улыбка, и выражение лица стало не таким болезненным.

– Ах, доченька, ты не сон. Ты действительно здесь.

Чани сжала руку матери, однако ответное пожатие было слабым.

– Я не сон, мама. Я здесь, с тобой.

– Ты всегда со мной, детка… как и я всегда буду с тобой. Помни об этом, когда меня не станет. – Хрупкая рука матери сильнее сдавила ее ладонь.

– Давай думать о сегодняшнем дне, – сказала Чани, не желая обсуждать неминуемую смерть Фарулы. Мать приподнялась на кровати, и девушка помогла ей сесть. Высохшее тело казалось пустым мешком с гремящими костями и почти ничего не весило. Чани подложила подушки матери под спину.

– Подай мне чай. – Фарула ткнула пальцем в сторону чашки с лекарством возле кровати. – От него я чувствую себя лучше. Мой собственный рецепт из трав…

Чани поднесла чашку к ее губам, и мать смогла сделать лишь маленький глоток – все, на что у нее хватило сил. Но Фарула с облегчением вздохнула:

– Я была лучшей травницей в ситче Табр долгие годы. Я записывала все свои открытия, все свои смеси. – Ее голос стал более напористым: – Они не помогли справиться с этой проклятой болезнью, но я хочу передать свои знания другим.

– Мы позаботимся о том, чтобы у каждого был доступ к твоим записям, – прошептала Чани. – Твои знания станут общим достоянием.

Ее отец придерживался научного подхода, документируя фармацевтические свойства различных трав, кореньев и цветов, которые Фарула использовала для лечения болезней, а Чани и другие молодые фрименские женщины распространяли полученные знания.

Чани услышала шорох дверных занавесок и обернулась – к ним приближался Лайет-Кайнс. Лежащая на смертном одре Фарула тоже заметила его, и ее лицо просветлело.

– Ах, это ты, любовь моя! – выдохнула она тихим хриплым голосом. – Если вы с Чани оба возле моей постели – вероятно, моя смерть близка.

Лайет помрачнел:

– Гони от себя эти мысли! Фримены знают, что самое главное – никогда не терять надежды!

Фарула тихо усмехнулась:

– А еще фримены знают, когда стоит быть реалистами.

Лайет подтянул к себе подушку и сел рядом с Чани. С любовью и заботой взглянув на жену, он прошептал:

– Как она?

– Отдыхает. Надеюсь, чай придал ей сил.

Лайет взял Фарулу за другую руку, поскольку Чани не желала разжимать свою.

– Ты всегда была красавицей, дорогая, – такой и осталась.

– Если все, что ты собираешься сказать, это комплименты, то с таким же успехом можешь петь мантры дзенсунни, – улыбнулась Фарула.

Несмотря на свою очевидную боль и горе, Лайет-Кайнс ответил ей улыбкой:

– Спою, если ты захочешь.

– Не надо, дорогой. Я знаю, какой из тебя певец.

Посерьезнев, Лайет произнес:

– Послушай, мы должны использовать любую возможность, чтобы поставить тебя на ноги. У меня есть кое-какие накопления в имперских соляриях, я мог бы найти доктора школы Сукк в Арракине. Вдруг он сможет подобрать какое-нибудь чудодейственное лечение.

Лицо Фарулы стало более напряженным:

– Инопланетная медицина не для меня. Не надо испытывать на мне чудеса науки, любимый. Лечиться в гнезде Харконненов для меня подобно яду.

Чани знала, что за последний год, пока здоровье Фарулы ухудшалось, они многократно это обсуждали. Теперь Лайет сказал:

– Наука – это то, что может изменить лицо Арракиса. С помощью науки мы строим ветроуловители и храним воду в наших огромных резервуарах, ухаживаем за плантациями, терраформируем пустыню. Ты ведь тоже веришь в нашу мечту, любовь моя! – Он крепче сжал ее руку. – Почему же ты не доверяешь науке сейчас, когда это может спасти твою жизнь?

Фарула устало закрыла глаза:

– Потому что я понимаю то, чего не хочешь понять ты, дорогой муж. Я знаю, что у меня внутри. Я умираю и приняла это. И ты тоже должен принять. – Она вновь открыла глаза и повернулась к Чани. – А ты, дочь, должна помочь ему с этим справиться.

– Она не хочет ехать в Арракин, – донесся твердый голос от двери. – Если ее спасут наши враги – можно ли считать это спасением? – Хоуро шагнул в комнату. – Я поддержу тебя, мама, что бы ты ни решила.

– А, Лайет-Чи! – улыбнулась Фарула. – Теперь мы все вместе.

Чани заметила, что брат вздрогнул, когда мать назвала его этим именем, но затем раздраженное выражение его лица сменилось отчаянием и любовью.

– Я хочу убедиться, что мы испробовали все, – сказал Лайет-Кайнс.

– Она не желает пользоваться имперской медициной, – настойчиво повторил Хоуро.

– Вы все здесь… – слабо произнесла Фарула. – Не ссорьтесь. Дайте мне запомнить вас дружными.

Чани коснулась рукояти своего крисножа, взглянула на сводного брата, на отца, затем выпустила ладонь матери.

Хоуро устроился на подушке по другую сторону от Чани, и все трое замерли у постели Фарулы в предсмертном дозоре.

Похороны представляли собой мрачную процессию в сумерках, когда небо стало пурпурным, а в узком скалистом ущелье залегли густые тени.

Тело Фарулы уже отправили в погребальный перегонный куб, а ее драгоценную воду выпарили для племени.

Чани и ее брат шагали рядом впереди группы, а отец сразу за ними. Все трое несли на спинах тяжелые канистры, направляясь к наглухо закрытой пещере в глубине каньона.

Эхо жутких песнопений на языке чакобса металось среди высоких стен. Все племя оплакивало потерю своей уважаемой подруги и травницы. И мужчины, и женщины сопровождали тех, кто нес воду, из которой состояла мать Чани, хотя она так долго чахла, что под конец от нее почти ничего не осталось.

Хоуро держался сурово и отстраненно, но Чани знала, что молодой человек скорбит по-своему, как и ее отец. Она боролась с собственными эмоциями. Фарула хотела, чтобы Чани стала хорошей женой для какого-нибудь фримена и верной его помощницей, продолжила изучать травы, понимала песни женщин, история и культура в которых передавалась из поколения в поколение. Чани и впрямь умела все это, но она также распробовала накал давней борьбы фрименов за выживание и процветание, и поклялась продолжать эту борьбу. Чани хотелось стать чем-то большим, нежели просто одной из многих – и мать понимала ее и любила за это.

Процессия достигла тупика в ущелье, и Стилгар открыл замаскированную дверь со спокойным уважением – не только к Фаруле, но и к содержимому грота. Неся канистры с водой Фарулы, Чани, Хоуро и Лайет вошли первыми. Стилгар активировал светошары, и стало видно большую цистерну, облицованную полимером.

Священная и бережно хранимая, вода в резервуаре была невообразимым сокровищем, один вид которого наполнял каждого фримена благоговением. Ее количество представлялось неисчислимым – жидкое богатство, недоступное воображению. Тем не менее, каждую каплю тщательно взвешивали и учитывали.

Стилгар повысил голос, когда люди собрались вокруг:

– Фарула была женщиной нашего племени, искусной травницей, и обладала массой других достоинств. От любимых мужчин она родила двоих детей. Она усердно трудилась на благо ситча, и все мы уважали ее за добрый нрав, мягкость, мудрость и готовность помогать другим. Пусть же ее вода останется с нами и продолжит течь. – Он кивнул Чани. Та сняла с плеч канистру и шагнула к заборной трубе цистерны.

– Я очень любила свою мать, – сказала Чани, и у нее перехватило горло, когда она вспомнила разные истории, которые можно рассказать: например, как Фарула учила ее ткать узоры на меланжевом полотне или играть древнюю мелодию на латунно-костяной флейте. Она вспомнила, как Фарула учила ее женским хитростям, когда у нее впервые начались месячные, а затем спокойно объясняла про удовольствие, которое мужчины и женщины получают, когда их тела сливаются в единое целое во время занятий любовью. Чани уже слышала подобные объяснения от других юных фрименов и старалась изо всех сил не показать смущения, позволив матери довести эту наставительную родительскую лекцию до конца.

Но ни одна из этих историй не вырвалась из уст девушки сейчас, пока остальное племя ждало и наблюдало. Наконец, после долгой паузы, Чани продолжила:

– Она просто была моей матерью – и это понятие включает в себя множество историй.

Чани открыла канистру и вылила содержимое во впускную трубу, ведущую в цистерну.

Теперь вперед выступил Хоуро:

– Фарула была моей матерью, и она умела мечтать. Однажды она выхаживала меня после того, как я наелся ядовитых ягод, которые нарвал в кустах. Они вызвали у меня нарыв во рту и ужасные судороги, но она знала нужные травы, чтобы облегчить мои страдания. Самым страшным в моем отравлении было то, что я потратил впустую очень много воды своего тела.

Кто-то из фрименов усмехнулся. Но брат стал еще серьезнее:

– Она поведала мне замечательные истории о моем настоящем отце, Уоррике. – Услышав это, Лайет-Кайнс прикрыл глаза и смущенно потупился. – Она говорила, как мой отец завоевал ее руку, победив Лайета в состязании. И рассказывала, как сильно любила моего отца – даже после того, как он вернулся в ситч покалеченным, оставив половину тела в песчаной буре. И как он умер… следуя собственным понятиям и выпив Воду Жизни.

Фримены зашептались, и Чани разозлилась на брата – к чему все эти болезненные воспоминания? Да, это правдивые истории об их матери, но выплескивая все эти истины сейчас, Хоуро превозносит своего настоящего отца и делает больно ее отцу.

Под конец своей речи Хоуро повторил:

– Она была моей матерью.

И вылил воду во впускную трубу.

Теперь все взоры обратились к Лайет-Кайнсу. Хотя этому человеку доводилось выступать на имперских советах и стоять перед троном Императора, а также вести дела с бароном Харконненом и графом Фенрингом, теперь он выглядел раздавленным и, казалось, уменьшился в росте.

Он вышел вперед, держа в руках последнюю канистру с водой из тела Фарулы.

– Фарула была моей женой, – сказал Лайет-Кайнс. – Единственной желанной для меня женщиной и единственной желанной женщиной для Уоррика. – Он взглянул на пасынка – с любовью и терпением, а не с обидой. – Мы были готовы ради нее на что угодно, и она устроила нам соревнование. Мы с Уорриком помчались верхом на песчаных червях через пустыню – туда, где она ждала нас в дальней пещере. Тот, кто добрался бы первым – завоевал бы ее руку.

Слова застревали у него в горле, и он несколько раз глубоко вздохнул.

– Уоррик победил меня, и они поженились. У них родился сын – Лайет-Чи. – Он намеренно не назвал юношу по фрименскому имени. – Но мы с Уорриком остались лучшими друзьями. Мы вместе доставляли плату Гильдии. Однажды мы отправились в полярные регионы, чтобы передать меланж через тамошних контрабандистов, но в пути нас застигла песчаная буря – мы были беззащитны и обречены на гибель. Но мы нашли крошечное укрытие. – Лайет закрыл глаза, погрузившись в воспоминания. – Оно могло вместить лишь одного из нас. И мы с Уорриком бросили жребий. В тот раз победил я…

В гроте повисла полная тишина, если не считать капанья воды. Фримены застыли на месте.

– И после его смерти Фарула приняла меня как своего нового мужа, своего второго избранника. Но для меня она была первой любовью, и я души в ней не чаял, и то же чувствую к нашей дочери. – Он поднял канистру и раскупорил ее герметичный носик. – Фарула была моей женой, – повторил он, пристально глядя на емкость с водой, будто та прилипла к его руке и он не мог ее выпустить.

Чани видела, как он дрожит. Отец прошептал так, чтобы слышала только она:

– Это выше моих сил. Это слишком бесповоротно.

Она шагнула ближе, чтобы взять емкость из его рук.

– В тебе говорит твоя имперская сторона, отец. Это земля фрименов, и так нужно для фрименов. Последним желанием матери было, чтобы ее вода принесла пользу племени. Ты это знаешь.

Пальцы Лайета еще крепче вцепились в канистру, но затем он все же передал ее Чани.

Она вылила воду в цистерну, и остальные участники похоронной процессии вздохнули с облегчением.

Стилгар объявил:

– Из тела Фарулы получено двадцать восемь литров и девять драхм воды для племени!

Вперед вышел хранитель воды и предложил Лайету горсть металлических колец в качестве компенсации за драгоценную влагу, но тот лишь покачал головой:

– Положите это в сокровищницу ситча. У меня остались дорогие воспоминания о Фаруле – это богатство, достаточное для любого мужчины.

Удрученный, он повернулся и пошел прочь сквозь толпу других фрименов – так, словно они были неодушевленными предметами.

Давным-давно один харизматичный лидер Старой Земли заметил, что жизнь несправедлива.

Он оказался прав, и его убили в молодом возрасте.

Исследование Истории человечества.Закодированный файл из Имперских архивов

Ей это казалось несправедливым.

Уэнсиция знала, что куда лучше подходит на роль наследной принцессы, ах если бы ей посчастливилось родиться первой! Однако злая судьба распорядилась иначе: она лишь третья из пяти дочерей Шаддама, незаметная по большому счету фигура, и ее ожидает ничем не примечательное будущее, независимо от амбиций и способностей. По значимости она уступала даже глупой Челис, которая через несколько минут должна прибыть с «веселым визитом» в личную смотровую ложу Уэнсиции на открытом воздухе.

Впрочем, Уэнсиция имела некоторое влияние на свою слабохарактерную сестру, которая была на два года старше, но сильно уступала по интеллекту, зрелости и мотивации. Челис отличалась упрямством и зачастую без нужды отстаивала собственную независимость – Уэнсиции приходилось обращаться с ней бережно и терпеливо.

Ожидая прихода сестры, Уэнсиция сидела за столиком с легкими закусками – перед ней открывался вид на покрытое травой поле для игры в глоубол, где вот-вот должен был начаться матч. Зрительские трибуны уже заполнились, и толпа нарядных болельщиков надрывала глотки. Челис любила такие дурацкие развлечения.

Игроки сидели верхом на грузных, но проворных животных – нарах, нетерпеливо топтавшихся на месте. Каждый из благородных участников был одет в цвета своего Дома с соответствующей символикой. В руках игроки держали длинные клюшки – для ударов по маленькому яркому светошару. Сейчас этот красный мяч парил перед арбитром в форме, который готовился выбросить его на поле. Животные хрюкали и фыркали, сверкая смертоносными бивнями.

Уэнсиция переоделась в малиновую блузку – разогревшись после интенсивной тренировки и все еще чувствуя ломоту в мышцах. Она поддерживала себя в хорошей форме и была более спортивной, чем любая из ее сестер. Ирулан тоже выглядела подтянутой, но свое крепкое здоровье заполучила от природы, без каких-либо усилий. Уэнсиция покачала головой, укоряя себя за недовольство по этому поводу – сестра ведь не виновата, что ей так повезло. Она действительно любила Ирулан и остальных сестер, независимо от того, как сильно они ее раздражали – каждая на свой манер.

Снаружи личной зрительской ложи слуги поприветствовали Челис и сопроводили к столу. Уэнсиция улыбнулась и жестом пригласила сестру занять место по другую сторону – так, чтобы они обе могли смотреть матч.

Как всегда, Челис нарядилась вычурно – в длинное черное платье с кружевным воротником. Шею ее украшало дорогое рубиновое ожерелье, руки – подобранные к нему в тон браслеты и кольца. Каштановые волосы были уложены в сложный пучок, на котором сверкал драгоценный камень.

Уэнсиция похвалила ее внешний вид, но затем добавила как бы невзначай:

– Это просто спортивное мероприятие. А ты выглядишь так, словно ожидаешь чего-то большего.

– А ты так одета, потому что ожидаешь чего-то меньшего? – усмехнулась Челис, довольная своим остроумным ответом. Уэнсиция спустила ей это с рук, дабы не портить сестре настроение. – Никогда не знаешь, в какой момент очаровательный поклонник может увидеть тебя на людях, – пояснила Челис. Затем с шелестом подобрала подол и уселась за маленький столик.