Безумные рубиновые очерки

– Всё ясно, – он почесал макушку. – Ну, теперь нам точно нельзя отставать с этой историей. Раз уж начали, надо крутить до конца. Узнайте, что да почему, держите на контроле следствие. Возьмём, как обычно, не количеством, а качеством. Ник, подключи своё обаяние и выясни такие детали, которые никогда не сможет узнать эта недвижимость из информагенств.

Я захихикал и как будто бы невзначай оглядел Экспресс-отдел. Мой взгляд поймала Молли, сидевшая ближе всех к стеклянной двери, что отгораживала их гнездо от нашего блока. Я получил в ответ очередную порцию грома и молний из зелёных глаз. Я подмигнул ей, а мой тонкий слух уловил сочетание звуков, очень похожих на те, что есть в слове „скотина“.

– Не ёрничай, – осёк меня Гардо. – Вы уж постарайтесь. Нам, ребятки, очень нужны просмотры.

Ох, а вот это нехороший звоночек.

– А в чём дело? У нас проблемы?

Гардо пожал плечами.

– Такие же, как у всех независимых изданий. Либо мы увеличиваем аудиторию и просмотры, либо пичкаем сайт рекламой, чего я очень не хочу.

– А третий вариант есть? – с сомнением спросил я.

– И монетка может упасть на ребро, Ник, – ответил Гардо, смешно поведя бровями. – Ещё можно выбрать между оплатой счетов и вашим жалованием.

– Тоже погано.

Коллапс! Я, кажется, и правда расстроился.

Хитер стукнула кулаком по столу.

– Вот что бывает, когда идёшь на поводу у копов! Вот что, что, скажи, он бы потерял, если бы мы написали все и сразу?

– Работу?

Хитер бросила на меня разъярённый взгляд.

– Всё шутишь? Будешь смеяться, когда увидишь статистику!

Я вздохнул. Возразить было нечего. Просмотры – это то, что превращало информацию в материальный эквивалент. Энергия – в вещество. Вот такая магия. Чем больше просмотров, тем выше гонорары, чаще всего – из-за рекламы. А больше просмотров всегда там, где появляется свежая информация. Сенсация, если угодно. Сам я терпеть не могу это слово, и вообще вся эта суета меня выбивает из колеи. Я мог писать свои репортажи неделю. Даже две. И они с лихвой компенсировали все те потери, которые происходили в этой информационной гонке. Я как-то в шутку сказал Гардо, что будь у нас два Ника Мерри, можно было бы сэкономить на Экспресс-отделе. Стоит ли говорить, что ребята на меня здорово разозлились? Пришлось заглаживать вину – я заказал пиццу. Вроде бы пронесло.

Но двух меня не было. Как не было спонсоров, которые бы отваливали нам деньги. Даже контрактников, что платят нам за материалы, в отличие от тех же „Хайварс“ было в разы меньше по одной простой причине: Гардо был из тех, кто считал: мир должен прогибаться под него, поэтому начисто отказывался идти на поводу у людей, желающих, чтобы их грешки остались за кадром.

Я ничего не имею против цензуры. Как бы это странно ни звучало, я даже выступаю за её наличие. Если позволить людям говорить всё, что они хотят, будет стоять такой шум, что позавидует любой школьный коридор во время перемены. Райтмен прав: истина не рождается в спорах, наоборот, споры рвут её на части, на маленькие правдочки, которые люди так любят возводить в непререкаемый абсолют и защищать любой ценой. С этого начинались все войны.

И всё же, цензура – это то, что принимается добровольно. Одни принципиально не пишут о смерти, другие – о политике, третьи  не постят картинки с котятами. В нашем мире это зовётся политикой редакции. Так уж вышло, что политика „Гард Ньюс“ состояла в максимально возможной честности. Испокон веков это синоним слова „нищие“. Крайне невыгодно спонсировать организацию, которая в любой момент может начать рассказывать о вещах, способных подмочить репутацию. И увести из-под носа денежную кормушку. Даром что это заслуженно. „Хайварсам“ было проще – их поддерживало правительство, а они взамен не говорили многих вещей, которые бы отдельные лица не хотели поднимать в воздух. Их цензура была оплачиваемой. Это приносит больше доходы, но я бы так работать не смог. Я слишком сильно ценю свободу слова, доверие читателей и собственные принципы. За это приходится платить практически буквально. Если спонсоры платят, они заказывают музыку, а мы в „Гард Ньюс“ если и работали под заказ, то только с теми, кто не разводил людей на деньги, а предлагал что-то действительно стоящее. Таких было немного.

Но отчаяние – не наш конёк.

– Не переживай, детка, мы что-нибудь придумаем, – я подмигнул Хитер и спрыгнул со стола, на который забрался, пока рассказывал Гардо о сегодняшнем утре.

– Ты куда?

Я поймал себя на мысли, когда смотрю на её рассерженную мордашку, думаю совсем не о работе. Совсем не о ней.

– Пойду выясню у этого плащеносца, почему он запрещает мне использовать с таким трудом раздобытую информацию, а сам сливает ее налево-направо. Заодно и вытрясу из него побольше об этой девушке.

Главное, чтобы Дастин не успел от меня сбежать – покараулю его прямо у кабинета. А ещё у меня будет отличный повод не попасться под горячую руку Хитер, если она увидит очередную новость, опередившую наше издание. Хитер терпеть не может проигрывать в этой гонке сенсаций. Вот почему я выбрал деятельность поспокойнее – в моей сфере у меня нет конкурентов.

7

Здание полицейского участка напоминало гроб – длинный и четырёхэтажный. И люди тут ходили хмурые, как на похоронах. Я не имел привычки часто хмуриться, мне вообще казалось, что мышцы, которые за это отвечают, у меня атрофированы, так что я чувствовал себя в участке инородным предметом.

– Куда? – прохрипел динамик, встроенный в затемнённое стекло дежурной будки – так же вежливо, как спросите вы, если кто-то вздумает пройтись по свежевымытому полу в истекающих грязью ботинках.

– Ник Мерри, репортёр, – я помахал своей карточкой, пытаясь понять, кого скрывает эта неприступная крепость. – К Дастину Хоуку, у меня назначена встреча.

– Не слышал.

В душу закралась тень подозрения. Я подошёл к стеклу и прижался к нему чуть ли не носом и разглядел в тонированной кабинке знакомое лицо.

– Гриш, ты опять? – взвыл я. – Каждый раз одно и то же!

Гриш – ладно сбитый мужчина самого неопределённого возраста. Ему можно было дать как двадцать, так и пятьдесят, смотря с какой стороны разглядывать. Почти идеально круглое лицо заканчивалось такой же идеальной лысиной, отчего голова Гриша приобретала сходство с воздушным шариком. Но главная его особенность – это нос. Большой, такой же круглый, как его физиономия, он виделся даже через тонированное бронестекло, отбрасывал собственную тень и, не удивлюсь, если периодически спрыгивал и отправлялся гулять.

Видимо, Гриш читал мои мысли, или невыраженные шуточки о его внешности светились у меня на лбу бегущей строкой, потому что каждый раз, когда я встречал Гриша в дежурной будке, он устраивал мне настоящий квест под названием: «Попробуй пройти через турникет». Власть опьяняет, особенно сильно – тех, кто сам долго находится в подчинённых.

– Не положено, Ник, – ответил Гриш, высовываясь в форточку своей сторожевой будки. – Сам знаешь.

– Но мне, правда, очень нужно!

– Раз нужно, зайди за угол и спусти штаны. Только отвернись от дороги.

Я выругался. Гриш вздохнул.

– За решётку бы тебя за нарушение общественного порядка. Подожди, я наберу Хоука. Подтвердит – милости прошу.

Пока я выдавал новую тираду, Гриш и вправду позвонил. Понятия не имею, что и кому он сказал, и что ответили Гришу, но как только этот цербер положил трубку, вертушка запищала, индикатор отозвался весёленьким зелёным человечком, и я быстро прошмыгнул в коридоры дома правосудия.

– Сам найдёшься? – спросил Гриш. – А то мне нельзя уходить, а на вахте больше никого.

– Что, ваши ряды редеют? – усмехнулся я. – Зарплата не устраивает или повышенная концентрация лицемерия?

– Ох, по лезвию ходишь, Мерри, – насупился Гриш.

Я пожал плечами и отправился на третий этаж к своему другу. По дороге мне попалось несколько человек, у всех – одно и то же угрюмое выражение на лице. Им тут что, выдают специальные маски? Стараясь спрятать ухмылку и осечь привычку осматриваться по сторонам, я дошёл до следственного отдела и тут же почувствовал себя в безопасности.

За стеклом в приемной я увидел знакомую фигурку. Она стояла на маленькой лесенке возле стеллажа и пыталась запихнуть на полку здоровые папки. Я подкрался сзади и легко шлёпнул её по приятно выпирающим округлостям, обтянутым строгой узкой юбкой.

– Привет, Ева!

Естественно, она вскрикнула, вздрогнула от неожиданности и… споткнувшись, полетела на меня. К такому повороту событий я был готов, поэтому уже через мгновение вернул секретарше Дастина вертикальное положение.

– Мерри! Не стыдно?! – она ударила меня папкой с кипой бумаг. Учитывая, что так называемую бумагу сейчас делают из полимеров, это все равно, что получить по голове куском пластмассы. – Что творишь?!

– Восхищаюсь. Как поживаешь?

Я лучезарно улыбнулся. Ева Файнс была настоящей красоткой: рыженькая, голубоглазая, с невероятно светлой кожей, она походила на старинную фарфоровую куколку, а когда улыбалась, где-то далеко таяли ледники, и за окном начиналась весна. Всё, как я люблю. Что она делала в этих серых стенах, лично для меня было загадкой. Еве была дорога в модели. Или хотя бы – в рекламу.

Она покачала головой и ещё раз ударила меня бумагами, но уже из принципа и несильно.

– Иди ты… Лучше некуда, – улыбнулась она. Боги, это был единственный человек, который понимал меня в этом королевстве скорби! – Опять накопал что-то интересное?

– Ага, умираю от любопытства узнать, кто порешил девочку на юго-западе Уэйстбриджа.

– Ох, да. Такая шумиха с утра, – Ева покачала головой. – Хоук носится, как сумасшедший, под глазами синяки. Ему бы выспаться…

– Да и мне не помешало бы, – сказал я, стараясь справиться с щемящим чувством от потери прекрасных часов безделья в выходной.

– И вправду, – фыркнула Ева. – И побриться заодно.

Я провёл рукой по щеке – точно погладил против шерсти стриженую полчти налысо кошку. Вот что значит забыть об утренних ритуалах.

– Не переживай, ты всё равно красавчик, – подмигнула она, снова забираясь на лестницу. – Ох, расцвёл, как фиалка! Будь добр, подай папки.

Она указала на стол. Да уж, бюрократия умрёт только вместе с человечеством. Я притворно закряхтел, отрывая их от стола. Ева покачала головой и усмехнулась.

– Спасибо. Только тронь меня ещё раз, я тебе руки скрепкошиной отрежу, – пропел её ангельский голосок с лестницы. – Кофе будешь?

– Нет, спасибо. У меня срочное дело к Хоуку, надо его убить.

– Придётся подождать, – ответила Ева, спускаясь. – Он еще на допросе.

– Ого, вот это интересно. Кто жертва?

– Не знаю точно, – пожала плечиками Ева.

– Давно он там занят?

– Часа полтора назад.

Я задумался. Странно. Новость вышла примерно в это же время. Дастин бы не успел растрепать всё журналистам. Я оглядел коридор и,  вздохнув, сказал:

– Ладно, Ева,  я буду кофе. Если, конечно, нет ничего покрепче.

Я подмигнул ей.

– Американо подойдет? – усмехнулась она, качая головой.

Да, милая, я неисправим.

Мы с Евой провели прекрасные полтора часа, беседуя о всякой ерунде, которая не стоила внимания прессы. Так, пустяки – медицина, налоги, рост цен. Говорили, как два обывателя, которым не терпелось продемонстрировать, как много они знают об этом сложном мире, и как глубоко понимают, как он работает. Вот так, обмениваясь флёром поверхностных знаний, предположений и конспирологических теорий, водители, грузчики, электромонтёры и сантехники учились управлять обществом, и жутко негодовали, когда какой-то там политик проморгал такой для них очевидный ход. И почему на должность Генерального не выдвигают представителей рабочего класса? Уверен, мы бы жили, катаясь как сыр в масле – без налогов, коммунальных проблем и долгов, а по вечерам всем бы развозили по банке пива. Впрочем, с большей долей вероятности именно из-за неё люди нашли бы очередной повод угробить друг друга.

Мы добрались до международной политики, когда Ева вдруг замолкла и многозначительно посмотрела в сторону. Я повернул голову. Из дальней двери в коридор практически ворвался Дастин Хоук. В одной руке – плащ, в другой – папка. Он быстрым шагом подошёл к стойке и кинул папку на стол.

– Ева, это к делу, – начал Хоук, но тут его взгляд упал на меня. – Почему посторонние в отделении?

– И тебе привет, – усмехнулся я.

– Он сам зашёл, – уже перелистывая дело, отозвалась Ева. Уголки губ дрогнули, и я понял, кому звонил Гриш, чтобы меня пропустили. – Для прессы?

Ева потрясла папкой.

– Только первая страница. Остальное просто прицепи к делу. Никаких ответов не давать, на все звонки отвечай, что ведётся следствие. Меня нет, – ответил он приказным тоном, а потом небрежным кивком указал мне на дверь. Я не стал мешкать.

8

Кабинет Дастина походил на переговорную. Окна вечно наглухо закрыты пыльными жалюзи. Два стола выставлены буквой «Т»: тот, что у стени и покороче – рабочее место Хоука. Девственно-чистое, если не считать компьютера. Ни бумаг, ни канцелярии, ни даже кружки, просто голое дерево, моноблок с панелью клавиш. Вплотную к нему – второй стол, длинный и узкий,  разделял помещение практически пополам. Возле стола только два стула, и оба – едва ли не в самом конце. Я обошёл этот памятник интровертности и приземлился на своё обычное место – в видавшее виды кожаное кресло, в дальнем углу делившее пространство с фикусом и замшелым шкафчиком, и развалился в нём, свесив ноги с подлокотника. Отсюда я мог общаться с другом, не чувствуя себя участником допроса.

– Я-то надеялся, что не увижу тебя хотя бы до завтра, – буркнул Дастин. Он бросил пальто на куцую вешалку и закатал по локоть рукава идеально выглаженной белой рубашки.

– А я надеялся, что ты пришлёшь мне результаты экспертизы раньше, чем всем остальным, – парировал я. – Не ты ли мне говорил, что преждевременные выводы грозят наказанием и четвертованием? Из-за тебя мы профукали передовицу. Хитер меня чуть не убила.

Дастин уселся за стол и посмотрел на меня исподлобья.

– Мерри, если ты не заметил, я только что кинул Файнс материалы для прессы. О чём ты?

Я нахмурился.

– Тогда, либо «Хайварсы» умеют читать мысли на расстоянии, либо у вас завелись грызуны, мистер Хоук.

Он непонимающе насупился.

– Кто-то слил информацию ещё до того, как ты успел её получить. Как там было сказано про этот камушек? «Сложно идентифицировать, поскольку подобные элементы отсутствуют в перечне известных современной науке наименований»?

Дастин замер. Я пожал плечами.

– Этого ещё не хватало, – процедил он и, закрыв глаза, потёр виски. – Мало мне трупа, теперь придётся выяснять, кто сливает информацию. Опять.

– Что, не в первый раз?

Хоук скривился.

– Нет. Последние пару месяцев. Те дела были не мои, и не шибко громкие. Мы списали это на совпадение – мало ли откуда это могло вытечь? Но сейчас…

– А в чём проблема?

Дастин посмотрел на меня, как на человека, решившего лечить открытый перелом подорожником.

– Подарить тебе мозги, Ник? Пока не закончено следствие, делать какие-то выводы – само по себе преступление. Не говоря уже о том, что слив информации – это серьёзное нарушение.

– Кстати, о преступлениях. У вас пока нет никаких вариантов, что случилось с девушкой?

– Решил-таки заняться этим делом? – кисло спросил Дастин.

– Постараюсь быть тише воды, – я примирительно поднял руки. – Так как успехи? Что слышно? Расскажешь, что там с девочкой?

– Расскажу. Через пару годиков, когда ей стукнет двадцать один.

– Коллапс, несовершеннолетняя!

Он усмехнулся.

– А что её родители?

Хоук пожал плечами.

– Даже если я свяжу тебя с папашей, толку не будет. Пятнадцать минут назад отпустил его. С тем же успехом я мог допросить свой ботинок.

– Почему?

Хоук окинул меня таким взглядом, после которого стараешься поскорее прикрыть голову – неровен час запустит чем-нибудь потяжелее, но ответил:

– Такое ощущение, что они вообще не родственники. То есть о детстве-то её он рассказал более-менее сносно, но чем дальше, тем меньше информации. Не знает, ни чем она занималась, ни куда и с кем ходила. Сказал только, что была студенткой и, цитирую: «чересчур увлекалась наукой». Ни факультета, ни оценок, ни увлечений – ничего.

Я нахмурился.

– Пример отеческой любви и заботы. Почему ты не арестовал этого родителя года?

– За что? – развел руками Дастин. – За то, что оказался никудышным отцом? Всё твердил: «Я её плохо знал». Но за это, как правило, срок не дают. А надо бы. Он не смог сказать, где его дочь была вечером накануне убийства. Сказал только, что ушла из дома в районе шести.

Я поднял бровь.

– И тебя это не смутило?

Дастин вздохнул.

– Ник, ты удивишься, но это проблема многих родителей. Не он первый, не он последний. Я вёл дела и о пропажах, и об убийствах, и сложнее всего было докопаться до истины именно потому, что ни мамаши, ни папаши не могли толком сказать, чем заняты их дети. Работа, дом, Сеть – вот и вся история. А потом они рыдают, узнав, что их чадо по вечерам занималось не музыкой, а проституцией.

Я нахмурился. Да уж, не самая приятная реалия. Конечно, можно сказать, так было всегда – конфликты отцов и детей воспевались в искусстве ещё до Коллапса, но после конца света надеешься, что хоть что-то изменится. Сам я плохо ладил с детьми. Для меня это была неизведанная территория со своими правилами, которых я, увы или к счастью, уже не помнил, но то, о чём говорил Дастин, нет-нет да замечал. Когда речь идёт о выживании, трудно думать о каких-то психологиях. Моя мать на вопросы, где я таскаюсь по вечерам, чем увлекаюсь, и кто мои друзья, тоже бы вряд ли ответила. Она была слишком занята, пытаясь не дать мне умереть с голоду.

– В любом случае он тоже в поле зрения. Сейчас с ним работают ребята, подписывает бумаги, потом поедем на обыск. Конфискую технику. Надо же понять, какого чёрта девчонка оказалась в этом болоте…

– А если он причастен к этому делу? Что тогда?

Дастин задумчиво посмотрел на меня.

– Тогда я поступлю с ним так, как с любым убийцей, Мерри.

– Не боишься потерять его?

Дастин прищурился.

– Далеко не убежит, будь уверен.

– Поделишься контактами? – спросил я. – Не помешала бы пара комментариев.

– Ага. Может, тебе ещё и домашний адрес дать?

– Было бы неплохо.

Хоук закатил глаза.

– Столько лет, Мерри, и ты всё равно делаешь это.

– Делаю что?

– Мы о чём договаривались?

Я наигранно вздохнул и кивнул. Хоук прав: когда я стал репортёром, мы с Дастином заключили негласный договор.  Дружба не должна заставлять нас идти на сделки с совестью. Я не выдаю ему свои источники, он не разглашает мне тайны следствия. Во всяком случае, все. Одна из немногих моих привилегий в том, что я получаю официальную информацию раньше остальных (ну, до сегодняшнего дня). Случалось, что мы прикрывали друг другу спину, но это была, скорее, подстраховка, чем прямое нарушение нашего принципа «дружба – дружбой, а служба – службой». Стоит ли говорить, что балансировать между ними было так же легко, как идти по леске, натянутой между двумя небоскрёбами? Но мы справлялись.

– А что с камнем? Ну, с той побрякушкой, которая была на теле? Что значит «сложно идентифицировать»?

Дастин возвёл очи к небу.

– Купи себе, наконец, словарь. Это значит, что материал, из которого… Стой, ты опять пишешь?

Опять этот его фирменный взгляд – с укором, исподлобья.

– Всё уже написано и без меня, но держи и проверь.

Я встал, положил ему на стол коммуникатор и вернулся в исходную позицию. Дастин бросил на технику равнодушный взгляд и не шелохнулся.

– Материал, из которого сплавлен камень, создан из непонятных элементов. Геммологи не смогли его сертифицировать. А ещё он тихо фонит – с трудом засечёшь.

Я задумался. О том, что кулон – или что у неё там было? – имеет магическое происхождение, я даже не сомневался. Артефактов после Коллапса по миру разбросано – пруд пруди. За Стеной полно всяких древностей – от пластиковых крышек до целых сооружений, впитавших в себя лошадиную дозу дикой магии, подобно радиации проникающей в структуры материалов. Хранение артефактов без законного основания вроде предметного изучения в лабораториях было запрещено, но вещи, сохранившие эффект, так или иначе попадались всюду. Интересно, где девочка нашла эту штуку?

– Погоди, сплавлен?

– Угу. Искусственное происхождение. По составу напоминает турмалин, но с большим содержанием железа и ещё какой-то неизвестной примесью. Из неё же процентов на девяносто состоит кристаллизовавшаяся кровь.

Я тупо уставился на Дастина.

– И что это значит?

– Я понятия не имею, – раздражённо сказал он. – Одно знаю точно: кто-то в городе помышляет магией крови. И этого «кого-то» нет в системе обнаружения Купола. Дальше сам, или подсказать?

Возникла пауза.

– Ты думаешь, это мулдаси? – наконец спросил я, сам не веря, что это говорю.

Он шумно вздохнул.

– Рядом со Стеной найдено тело со следами, которые оставляет только магия крови – согласись, не то, чему можно научиться по книжкам. Врождённый эффект такого характера встречается в городе… Никогда. А единственные, кто ей пользуются с рождения, живут на пустоши недалеко от Уэйстбриджа и просто обожают людей, которые их туда выгнали. Добавь к этому неизвестный науке артефакт. Нет, Ник, я думаю, что это самоубийство.

Это было настолько неожиданно, что я даже не захотел язвить – мне в голову не пришло ни одной пристойной шутки.

Если бы Дастин сказал, что убил девчонку лично, я бы удивился меньше. Сама мысль о том, что цыгане-отщепенцы пробрались за Стену, казалась невероятной, но…

Воспоминания снова поскреблись где-то в районе солнечного сплетения – противно и неприятно, как кошка, которой срочно нужно выйти во двор глубокой ночью, когда ты только-только начал засыпать. Следующий вопрос я задал, понимая, что подбираюсь слишком близко к красной линии.

– Должна же быть какая-то причина? Может, их спровоцировали?

Не то чтобы мне хотелось защитить цыган, просто мой друг имел привычку делать поспешные выводы. Особенно когда чувства брали верх над разумом. Чаще всего это проявлялось в наших с ним отношениях, но никак не в работе. Он классный следователь, профессионал, читающий людей похлеще любого детектора лжи, но чем совершеннее система, тем серьёзнее сбой. Я вдруг подумал, что на этот раз его объективный взгляд может затуманить тень прошлого.

Дастин состроил презрительную гримасу и точно выплюнул слова:

– Ненависть считается за причину?

«Ещё как», – подумал я, глядя на его лицо, но промолчал, стараясь не сделать ещё крепче ледяную стену, которую Дастин планомерно начинал выстраивать между нами. Как всегда, когда мы хоть на шаг подходили к теме смерти его родителей.

– Что им девчонка-то сделала?

– Ты думаешь, я не сомневаюсь? – вздохнул Дастин, уставившись в стол. – Но если я прав? Мы снова возвращаемся к событиям двадцатилетней давности? Опять гора нераскрытых преступлений и преступники, которых невозможно поймать?

– Будешь трубить тревогу?

Дастин покусал губу.

– Пока нет. Нечем подкрепить, кроме этого кулона, магии крови и…

– Воспоминаний и закрытого дела, – ляпнул я.

– Именно. Ты ведь понимаешь, что если вы это напишете, будет суд, а я лично отверну тебе башку? – спросил Дастин, глядя на меня исподлобья.

Я сменил тему.

– Можно посмотреть на украшение?

– Сходи в ювелирку, – бросил Дастин. – Может, наконец купишь Хейзерфилд кольцо.

Я поморщился. Хоук противно усмехнулся.

– Зачем тебе этот камень?

– Сделаю пару фото.

– Ты развалился в кресле в кабинете главного следователя и требуешь, чтобы тебе показали вещдоки. Совсем обнаглел? И не смотри на меня так, ясно? Я сказал «нет».

9

– Потрясающая вещь.

Я склонился над сверкающим розоватым камнем размером с кулачок новорожденного. Трудно представить, сколько стоит такое чудо. Точнее, стоило бы, если бы его признали драгоценным. Украшение покоилось в прозрачном контейнере с этикеткой, пластик немного размывал картинку, да и освещение в этой комнатушке было далеко не студийным, но даже так можно было разглядеть, насколько искусно постарался ювелир. В центре – большая гладкая грань, почти круглая, если бы не одно «но»: от неё расходились другие, настолько крошечные, что их трудно было сосчитать. Основание камня – такой же многоугольник, только шире. Рядом в таких же коробочках лежало ещё несколько кулончиков – дешёвки, которые подростки любят скупать в оккультных лавках.

– Ну? Насмотрелся? – сварливо спросил Дастин.

– И как такая вещица попала к простой уэйстбриджской девчонке?