На излом клинка. Книга третья

Александр Капков

На излом клинка. Книга третья

Глава первая. В переделке

      Февральское послеполуденное солнце светило настолько ярко, что искрящийся в его лучах, подобно алмазам, снег слепил глаза. К большому моему сожалению, теплее от этого не становилось. Морозы! Вот к чему я так и не смог привыкнуть за все годы жизни в России. И сейчас, на пустынной дороге среди оренбургской степи, мне было зябко, несмотря на застегнутый на все крючки ментик1, обшитый мехом. Особенно доставалось ногам в коротких сапожках, именуемых ботиками, в которых то и дело приходилось шевелить пальцами, чтобы не замерзли. Я охотно сменил бы их на теплые русские валенки, но, увы, гусар в валенках смотрелся бы несколько странно, да и не по уставу. А вот моему спутнику мороз был нипочем, хотя и он родился гораздо южнее этих мест. Этот, крепкого сложения молчаливый малый, по имени Макар и по фамилии Курин, был моим денщиком. Так в русской армии называли солдат, поставленных прислуживать офицерам. Честно говоря, я почти не знал его, так как в денщики его определили недавно. И, к тому же, за эти пару месяцев он из десяти слов из себя не выдавил.

Кони наши шли неторопливой рысью, выпуская ноздрями теплый воздух, отчего морды их покрылись инеем. Мой – гнедой красавец-дончак с большой примесью арабской крови, проявившейся в маленькой аккуратной голове и тонких ногах, время от времени шевелил ушами, будто прислушивался. Я назвал его Алезаном2 из-за красноватого оттенка его масти. Еще он обладал добродушным нравом и был очень ко мне привязан. Я купил его трехлеткой у заводчика за восемьдесят пять рублей. Это большие деньги за невыезженную лошадь. Хитрец хозяин никак не хотел уступать, утверждая, что в бою такой конь не раз может спасти жизнь, за него и торговаться совестно. Алезан был достаточно росл для службы в кавалерии, неприхотлив, как и вся их степная казачья порода, быстр, как ветер, и неутомим в беге. Старый вахмистр из черногорцев Певич отлично выездил его для меня. Уже второй год я с ним не разлучался. Он был со мной в Польше, и вот теперь, в заволжских степях, где наш корпус находился с середины января этого года, участвуя в подавлении пугачевского бунта.

Бунт этот, поднятый яицкими казаками, потребовал участия многих воинских команд. Среди них оказался и полк Ольшанских гусар, в котором я служил со времени своего приезда в Россию. Он входил в сводный корпус под началом моего первого полкового командира Петра Михайловича Голицына, ныне уже генерал-майора.

– Господин ротмистр, – обратился ко мне Макар.

– Что? – я отвлекся от своих мыслей, подняв голову.

– Дорога-то бугор огибает, может нам напрямки податься? Так-то быстрее выйдет.

Я огляделся, пристав на стременах. Действительно, нам, ехавшим верхом, не было необходимости делать широкий объездной круг вокруг пологого, но высокого холма.

– Хорошо, поедем прямо, – согласился я, старательно выговаривая русские слова. Увы, произношение некоторых звуков русского языка все еще трудно мне давалось, и я никак не мог полностью избавиться от легкого акцента, выдававшего во мне иностранца. Так мне тяжело было выговаривать звук «ч», его нет в моем языке. Славно, что в моем полку выходцев из Европы среди офицеров была едва ли не треть, и мой прононс не слишком бросался в глаза.

Мне пришлось пришпорить Алезана, упрямо не желавшего сходить с утоптанного наста в снег и шагать в гору. Обиженный конь несколько раз фыркнул, осуждая мою к нему грубость, и, все же подчинившись, потрусил вперед.

– Ничего, – подбодрил я вслух Алезана. – Тебе же лучше, дурачина, скоро получишь ты овса и отдых в теплом стойле.

Я потрепал коня по холке, и слегка надавил коленями на его бока, понуждая к более быстрому аллюру. Макар ехал чуть позади. Мы выбрались на холм и с его вершины увидели внизу слева сгоревшие останки какого-то жилья. Скорее всего это мог быть постоялый двор, ибо он находился совсем рядом с дорогой. Я поинтересовался у Макара, и тот согласился с моим выводом.

Вниз лошади пошли веселее и гораздо быстрее преодолели спуск. Мы проехали мимо развалин и снова приблизились к дороге. Невдалеке, слева от нас показался небольшой распадок. Когда мы почти поравнялись с ним, Алезан неожиданно заржал, и тут же из распадка донеслось ответное ржание. За месяц войны с бунтовщиками, я приобрел тяжкий опыт борьбы с небольшими отрядами казаков и башкир, нападающими из засад и легко рассеивающимися при оказанном сопротивлении, поэтому вряд ли мог надеяться на то, что это наш армейский разъезд. Я подал знак Макару приготовиться и взвести курки на пистолетах, находившихся в седельных кобурах, и сам поступил также.

Навстречу нам из распадка выезжали человек десять верховых в казачьей одежде и серых шапках. Они двигались нестройной толпой, негромко переговариваясь между собой. Самым первым ехал коренастый широкоплечий мужчина с небольшой черной бородой, в опрятном синем кафтане, с пистолетом за поясом и с властной осанкой. Черные же кудри выбивались из-под высокой шапки из волчьего меха с красным суконным верхом. Скорее всего, это был казачий офицер. Впрочем, дисциплину он не держал, остальные вели себя с ним вольно. Из оружия у них были только сабли, да у троих поперек седел лежали ружья. Мое внимание привлек еще один казак, белокурый, с короткой светлой бородкой, усами подковой и с узким вислым носом. Мне почему-то он показался знакомым своей повадкой. Однако разглядывать его мне было некогда. Я ни на секунду не усомнился в том, что передо мной пугачевцы. Войска использовали в этой войне донских казаков крайне редко, а яицкие почти все поголовно ушли к мятежникам. Нас заметили сразу, говор прекратился, всадники придерживали лошадей, выстраиваясь полукругом. Расстояние между нами насчитывало не больше полста шагов. Наша гусарская форма не оставляла сомнений в принадлежности к армии, а то обстоятельство, что нас было всего двое, позволяло им не бояться.

– Глядите-ка, никак сам господин офицер к нам в гости пожаловал. Добро пожаловать, ваше благородие! – воскликнул первый казак, улыбаясь мне во весь рот. Сзади за ним засмеялись. То обстоятельство, что он угадал во мне офицера, причем издалека, выдавало в нем человека бывалого. Мой мундир был почти таким же, как и у моего денщика. Надо послужить в армии не один год, чтобы вот так, мгновенно, разглядеть какого цвета сапоги3 и из меди или серебра пуговицы и галуны на ментике. Соответственно, мне эта неожиданная встреча грозила не только пленом, но и смертью, с офицерами бунтовщики не церемонились.

– А ну-ка, погодь! – продолжал чернобородый более строго. Эти слова подтверждали, что перед нами были бунтовщики, никто из «реестровых» не стал бы обращаться к гусарскому офицеру запанибрата.

– А вы кто такие? – спросил я в ответ, и, откинувшись назад, шепнул Макару:

– Готовься, как я выстрелю – стреляй сам и скачи прочь.

Я не был уверен в верности Макара воинской присяге, пугачевцы охотно переманивали рядовых солдат на свою сторону. Тем не менее, приходилось рисковать.

– Мы – люди государя Петра Федоровича! Сдавайся, ваше благородие, не твой сегодня фарт, – громко сказал атаман.

Он лениво махнул плетью, и двое казаков поехали в нашу сторону. Бунтовщики держались очень спокойно, по-видимому, не считая нас хоть сколько-нибудь опасными для такой ватаги, никто из них даже за оружие не взялся. Непростительная беспечность, за которую стоило их проучить. Я кивнул головой, словно соглашаясь сдаться, приподнялся в седле, быстро вытащил пистолеты из кобур и, подняв на уровень груди, выстрелил в приближающихся всадников почти в упор, не целясь, из обоих стволов одновременно. Сразу же моим вслед грохнули выстрелы Макара, который не подвел меня. Все, на какие-то мгновения, заволокло дымом, послышались крики и даже стоны. Так, по крайней мере, мне показалось. Не дожидаясь, пока пороховой дым рассеется, я круто повернул коня кругом и дал ему шпоры. Алезан резво взял с места в галоп, быстро унося меня от врагов. На скаку я обернулся и увидел, что позади, забирая в сторону, скачет Макар, один из всадников, лежит на земле, а другой скорчился в седле, видимо раненный. Казаки с ружьями изготовились к стрельбе, а остальные начали погоню.

Я рассчитывал на Бога, быстрые ноги своего скакуна и удачу. На последнюю надежда была особая: казаки стреляли метко. И точно, тут же началась стрельба. Я и Алезан остались невредимы, а Макару повезло меньше, я услышал его вскрик и повернул голову. Мой денщик, раскинув руки, падал с лошади. Я не мог понять, убит он или ранен, надо было спасать свою жизнь. Так как я скакал в обратную сторону, то впереди был холм, а справа пепелище. Мне нужно было снова подняться на вершину, и пока я бы поднимался, то представлял собой мишень для пуль врагов. И пусть проехать надо было всего ничего, сотню шагов, пуля могла догнать меня в любой момент.

Только мы поравнялись с развалинами, как Алезан споткнулся на полном скаку и, не удержавшись, упал левым боком на снег. Я едва успел выдернуть ноги из стремян и кубарем скатиться с седла. Радостные возгласы приближающихся врагов не позволили мне залеживаться в сугробе, куда я свалился, к счастью, ничего себе не повредив. Я увидел, что Алезан тщетно пытается подняться на ноги, кося на меня влажным черным глазом, словно безмолвно прося о помощи. Но в любом случае, казаки были слишком близко. Я не успевал ни помочь ему подняться, при условии, конечно, что он не сломал себе ногу, ни облегчить его страдания милосердным выстрелом. Прости, брат, сказал я коню про себя и побежал к развалинам, придерживая рукой саблю. Я не надеялся там спрятаться, но решил продать жизнь как можно дороже. Преодолеть оставшееся расстояние было делом двух минут. Утопая в снегу по колено, я добрался до горелых построек и юркнул в остов какого-то сооружения, крайнего с моей стороны. Понимая, что мои следы меня выдадут, я, уже осторожно и не торопясь, стал пробираться в глубь развалин, стараясь ставить ноги так, чтобы не оставлять явного следа. Наконец, я нашел укромный уголок и остановился, с трудом переводя дух. Вот теперь мне стало настолько жарко, что я весь вспотел.

Однако, я успел отдышаться и принять меры к обороне до того, как мои преследователи окружили развалины. Кроме сабли со мной были два карманных короткоствольных пистолета, с которыми я почти никогда не расставался. Они отличались надежностью и точным боем, разумеется, на близком расстоянии. Я проверил заряды и подсыпал свежего пороха на полку одного и другого из маленькой пороховницы. Пуль у меня было с собой всего шесть, но вряд ли мне доведется расстрелять их все. Я также вытащил саблю из ножен, которые отцепил и спрятал вместе с ташкой4 в самом углу, сейчас они мне только мешали. Раз эти развалины станут моим полем сражения, надо было хорошенько их изучить, пока оставалось время.

Все пепелище раньше, до пожара, представляло собой большой дом на полтора этажа, с примыкающими к нему с двух сторон под прямыми углами хозяйственными постройками, такими как амбар, конюшня и хлев. Задние стены построек выполняли роль ограды. Обширный двор, с торчащим посредине остовом обгорелого колодца, ранее имел ворота и частокол, выгоревшие почти полностью. Пламя пожара не пощадило также и крыши, зато сам дом, конюшня и амбар были сложены из таких крепких и толстых бревен, что огонь оказывается не смог с ними справиться. Они лишь обуглились, но не сгорели. Я же укрывался в темном углу бывшего амбара, где рухнувшие стропила образовали завал из полусгоревших досок, делавший меня пока невидимым для врагов.

Тем временем казаки окружили мое убежище, но в развалины пока не совались. Один из них, привстав на стременах, крикнул:

– Эй, ваше благородие! Выходи, поговорим! Сам выходи! Коли мы достанем, то враз живота лишишься.

Он засмеялся, довольный донельзя своим остроумием. Еще один так оглушающее свистнул, что одинокий ворон сорвался с дерева в вышину неба. Я стоял недвижимо, наблюдая за ними из своего укрытия, готовый спустить курок, если казаки начнут обыскивать развалины. Но они не торопились, совещаясь между собой. Задержка была связана с ранением их командира, кто-то из нас в него попал, жаль только, что мы его не убили. Он подъехал шагом, баюкая правую руку. Для меня же всякая задержка была желательна, потому что темнело зимой рано, и наступавшие сумерки затруднили бы поиски. На одной из лошадей лежало мертвое тело убитого казака. Бунтовщики привели с собой жеребца Макара, а также живого и здорового Алезана. Последнему обстоятельству я немало порадовался, несмотря на свое тяжелое положение.

– А ну-ка, ребята, поищем господина офицера, негоже ему прятаться, пора и ответ держать, – сказал их атаман, кривясь от полученной раны. Я слышал его слова, разносившиеся далеко в морозном воздухе, как будто он находился рядом. Казаки стали спешиваться, чтобы начать обыскивать пепелище. Они были злы и явно жаждали моей крови. Тот белокурый казак что-то шепнул командиру, и тот громким голосом приказал:

– Офицера брать живьем, слышали?

Один казак остался с лошадьми, а еще один стал разводить костер. По тому, как он двигался, я догадался, что тот тоже ранен. Оставшиеся четверо вошли в развалины.

Я взвел курки пистолетов. На моих карманных часах было две четверти пятого. Скоро должны были наступить сумерки, только я сомневался, сумею ли до них дожить. Казаки разбрелись по развалинам, осматривая дом и постройки, один из них прошел совсем рядом с моим убежищем, не замечая меня. Он стоял ко мне спиной, тыча острием сабли в нагромождения горелых досок. Полагал, наверное, что я буду прятаться от них, словно испуганная мышка в подполье. Напрасно. Я был в двух шагах от него, до меня доносился его запах, кисловатый от овчины, смешанный с запахом кожи и железа. Стоило казаку повернуться, и он бы меня увидел. Так что он не оставлял мне выбора. Я осторожно шагнул вправо, приставил другую ногу и изготовился к удару. Казак услышал-таки шорох и резко обернулся, рот его ощерился, рука с саблей вскинулась вверх, чтобы обрушиться мне на голову. Но он не успел, ни крикнуть, ни завершить свое движение. В том месте, где я находился, поперечная балка не давала возможности для удара сверху, поэтому мне оставалось лишь колоть, хотя саблей это делать не так удобно, как шпагой. Заранее отведя руку назад, я сделал выпад и с силой ткнул его острием в грудь, так что оно проткнуло шубу и вонзилось в тело, пусть и не глубоко. Казак отпрянул назад и пошатнулся. Шагнув к нему, вторым ударом я рубанул его наискось с плеча по голове. Казак, лицо которого залилось кровью, упал сначала на колени, сабля выпала у него из рук в снег и сам он, затем повалился навзничь. Скорее всего, он был уже мертв. Я не успел перевести дух, как слева от меня послышались шаги.

– Вот он! – крикнул вошедший в амбар другой казак, он взялся за саблю и потащил ее из ножен. Быстро вынув один из пистолетов из-за пояса, я поторопился выстрелить, и пуля впилась в бревно рядом с его головой. Раздосадованный, я взялся за другой, но казак выбежал из амбара.

– Здесь, здесь! – прокричал он своим. – Пистоли у него!

– Сейчас мы его сердешного, – отозвался другой голос, – давай-ка разом.

– Постой, – сказал третий, – никуда он не денется.

Больше я ничего не услышал, видно, казаки отошли подальше. Но я и так знал, что за этим последует. По неясным звукам, доносившимся откуда-то сбоку, шороху и скрипу я сообразил, что один из казаков лезет на стену, чтобы достать меня сверху, а остальные постараются отвлечь внимание. За те минуты, что они мне подарили, я успел заново зарядить пистолет, теперь у меня была возможность снова сделать два выстрела. Я был настроен решительно, раз уж мне будет суждено умереть, как говорят русские, у черта на куличках, от рук бунтовщиков, то, по крайней мере, я покажу им, что я умею. И так просто им меня не взять.

В дверном проеме показалась казачья шапка, старый солдатский трюк. Конечно же, держали ее на конце сабли. Я не собирался тратить заряды впустую и продолжал выжидать. С пистолетом в каждой руке, я лег подле самой стены на серый от копоти снег спиной, чтобы одновременно держать под прицелом и вход и крышу. В этот момент грянул выстрел из ружья, в том месте, где я находился до этого, на уровне груди, из бревна посыпалась труха, от попавшей в него пули. И тут же один из казаков прыгнул в проем головой вперед, кувыркнулся и вскочил на ноги, в зубах у него был зажат нож. Он не сразу понял, где я, и это обстоятельство меня спасло. Одновременно с ним, другой казак показался на верху стены. Я выстрелил с обеих рук, направив один вверх, а другой на противника внизу. Пока наш полк стоял в Польше, я стремился еще более отточить свое умение стрелять, тренируясь каждый день. И почти не делал промахов, попадая и в гораздо меньшую мишень, чем здоровенный казачина всего в нескольких шагах. Казак с ножом получил пулю в живот и упал, как подкошенный. Того же, кто был на стене, моя пуля, очевидно, только зацепила, и он спрыгнул вниз, приземлившись рядом со мной и выбив пистолет из моей правой руки. Я не успел подняться на ноги, как он навалился на меня, схватил за горло и стал сдавливать, по-звериному рыча. Я попытался оторвать его руки от себя, пока не вспомнил про зажатый в левой руке пистолет. Рукоятью я ударил казака по голове раз, другой, пока не почувствовал, что хватка на моем многострадальном горле ослабла, и можно было глотнуть воздуха. В третий раз я ударил неудачно, казак защитился плечом, и, оторвав от моего горла свою правую руку, стал отнимать пистолет, схватившись за дуло. Ему это удалось. Он так резко дернул пистолет, что, в результате, откинулся назад. Я воспользовался этим, чтобы ударить в подбородок и сбросить с себя. Вскочив на ноги быстрее, с силой пнул его ногой, не давая подняться. Пистолетом, подобранным в снегу, я заехал казаку по уху. Тот обмяк и вновь повалился на снег.

Итак, я вышел победителем из схватки, но очень недолго мог претендовать на этот титул. Я как раз нагнулся за саблей и, когда выпрямился, прямо передо мной вырос огромного роста казак. Его кулак мелькнул перед глазами, удар пришелся в лицо, и боль была такая, точно меня лягнули копытом. Я стукнулся о стену, едва не потеряв сознание, что даже не смог защититься саблей. Тут он схватил меня в столь крепкие объятия, что сравнение с медведем само запросилось на язык. Прижав к себе одной рукой так, что я ткнулся головой ему в грудь, обоняв грубую ткань кафтана, он избавил меня от сабли и легко, как ребенка вынес из амбара.

Глава вторая. На волосок от смерти

Едва не сломав нос о каменную грудь казака, я был брошен в снег рядом с костром, и очень споро и тщательно обыскан. У меня отобрали часы, кошелек с деньгами и сняли с пальца перстень с аметистом.

– Ну, вот, ваше благородие, зря только ерепенился, все одно наша взяла, – услышал я голос казачьего командира.

– Злой, сволочь! – сипло прогудел мой конвоир. – Прохору – карачун, Тишку в живот ранил, а сам-то мелковат, что твой комар, – восхитился он.

– Поднимайся, господин офицер, чего разлегся, дай на себя полюбоваться, не часто такие-то ерши в сеть попадают, – продолжил атаман. – Северьян, подсоби.

Меня взяли за шиворот, оторвали от бренной земли и, встряхнув, поставили на ноги.

У костра, в надвигающихся сумерках столпились уцелевшие казаки, число коих изрядно уменьшилось, и я имел к этому непосредственное отношение. Во время турецкой компании мне приходилось видеть их в деле. И скажу, что воевать казаки умели. Я не заблуждался на свой счет, не пожелай атаман взять меня живым, мой труп бы уже окоченел. А потери во время моей поимки, сделали их только злее. Пока атаман с усмешкой оглядывал меня, я лишь пожалел, что вид мой был весьма непрезентабельный. Шапку я потерял еще при падении с коня, ментик, изначально темно-серого цвета с коричневым оттенком, был весь в саже, красные чакчиры5 и ботики вымазаны не в меньшей степени, а под левым глазом набухал синяк. Я уже не говорю о своих волосах. По гусарскому обычаю, я не носил парика, а только пудрил волосы и заплетал косу. В драке же моя прическа превратилась в воронье гнездо. Тем временем казаки делили добычу: пистолеты, часы и деньги – пятьдесят рублей. Перстень атаман уже надел себе на мизинец.

– Кто ты таков? – спросил, он – И куда путь держал, отвечай, твое благородие.

На мгновенье я задумался, стоит ли говорить свое имя или умереть безымянным.

– Лучше скажи сам, голубь, – разомкнул свои уста носатый казак с офицерской выправкой. И как только он произнес первое слово, я понял, откуда он. Поляк. Наверняка ссыльный шляхтич, много их попало сюда из-за участия в конфедерации. Доигрались, ясновельможные! Два года назад их австрийские и прусские покровители сдали Речь Посполитую с потрохами, разделив ее земли между собой и Россией. Теперь паны, считавшие дома своих крепостных за говорящую скотину, готовы были лизать сапоги самозванцу, объявившего свободу от крепостной неволи, в хрупкой надежде восстановить Польшу «от моря до моря».

– Что молчишь, песья кровь?

Великан, стоявший позади меня, слегка, по его мнению, ткнул меня в спину.

– Какая тебе разница, кто я.

– И то верно, повесить можно и безымянного. А то, что ты гусарский офицер, и так видно. Смотрю, говоришь ты чудно, как не русский. Откуда родом?

– Издалека.

– Ты отвечай, коли спрашивают! – с угрозой приказал атаман.

– Из Франции, – мне показалось, что при этом слове поляк посмотрел на меня очень уж пристально, будто бы чего-то ждал.

– Далеко же тебя занесло, ваше благородие. Сам али по принуждению в Россию приехал?

– Сам.

– И не жалеешь?

– Нет.

– А я в Пруссии был, когда мы с Фридрихом ихним воевали, – мечтательно сказал атаман. – Хорошая там жизнь, сытая! Даже крестьяне в каменных домах живут! Кони у них, что твои буйволы.

– Пусть скажет, куда направлялся, – снова вмешался поляк, прерывая воспоминания казака.

– Зачем это вам? – спросил я вместо ответа. – Из отпуска еду в полк. И не встреться с вами, уже бы кашу ел в своем эскадроне.

– Смелый ты парень, офицер, а не хочешь ли на сторону императора нашего Петра Федоровича перейти? Нам в полку тоже такие молодцы нужны!

Ну, вот мы и дошли до главного вопроса, решающего мою участь.

– И как же называется ваш полк?

– Оренбургский, полковника Падурова6, – с гордостью сказал атаман. – Слыхал про такой?

– Слыхать-то слыхал, воевать с ним пока не приходилось.

– Так как, офицер, пойдешь к нам? Ты вот в каком чине?

– Ротмистр.

– У нас полковником станешь. Государь чины не жалеет тому, кто дело знает.

– Нет, господин казак…

– Я – есаул.

– Нет, господин есаул, я присягал государыне, на сторону самозванца становиться не буду.

– Воля твоя, примешь смерть от веревки.

– Не пугай, я – солдат!

– Василий, отдай его мне, – зло прошипел шляхтич, раздувая ноздри, – я его визжать заставлю!

– Заставь, – сказал я и сплюнул. – Ты, пан, случайно не из Волыни? Жил там, в одном застянке, род Игначевских, у повешенного главы семейства нос был выдающийся, вроде твоего. Пан случаем не родственник тому пану? Больно носы у вас похожи.

Мой польский не шел ни в какое сравнение с русским, но шляхтич меня понял, это было видно по его налившемуся кровью лицу. Очень мне захотелось уесть этого поляка. Так и вышло.

– Да я тебя, – начал он, приподнимаясь, но докончить ему не дал есаул. Он усадил его обратно.

– Погоди, баринок, есть у меня мысль. Пускай офицер покажет нам свое мастерство в рубке. Он Прохора свалил так, то из засады, а как в открытом бою бьется, не ведаю. Что, ротмистр, сразишься?

– Выбора у меня нет, сражусь.

– Ну, ребята, кто с офицером на саблях сойдется?

– Да хоть бы и я, – прогудел Северьян. – Лют я на него, он Прошку порубил.

– Быть по тому, верните их благородию его саблю, – распорядился есаул. – Но смотри, ротмистр, попробуешь сбежать – словишь пулю, уразумел?

Насколько силен был в сабельном бою великан казак, я не знал, но принял предложение помериться с ним силами спокойно. Смерть ждала меня в любом случае, и я ничего не терял в случае поражения.

       Я снял ментик, оставшись в одном доломане7, поднял брошенную к моим ногам саблю, посмотрел на взведенные ружья, нацеленные на меня, и встал в боевую стойку, опустив по венгерскому способу защиты кончик сабли вниз. В могучем кулаке Северьяна казачья сабля казалось детской. Он остался в кафтане и шапке, всерьез меня не принимая. Драться нам предстояло на небольшом пятачке более-менее утоптанного снега, освещаемого светом костра, куда казаки подбросили дров.

Северьян снял шапку, перекрестился, и вдруг, подняв саблю над головой, бросился на меня. Если бы я не был свидетелем его необычайной ловкости, то уже лежал бы мертвым. Но в тот самый миг я сделал кувырок ему навстречу и вскочил на ноги за его спиной. Не поворачиваясь, казак выбросил назад саблю, едва не зацепив мое плечо. Я отскочил, постаравшись держаться от него на расстоянии. Казак вновь бросился в атаку, пытаясь рубануть меня сбоку. Я присел, уйдя от удара, и проскочил под его рукой, снова оказавшись позади. Казаки подбадривали Северьяна криками, по их мнению, поединок слишком затянулся. Наши сабли с лязгом столкнулись и разошлись. Северьян по-настоящему рассвирепел, он позабыл о защите, маша саблей как дубиной во все стороны. Подгадав удобный момент, я подставил свою саблю под его рубящий удар и отразил его так, что клинок казака соскользнул вниз. И тогда, используя поворот кисти, я ударил по его руке сверху с потягом на себя. В таком ударе мало силы, но движение его почти неуловимо, и потому он часто достигал цели. Как произошло и сейчас. Я порезал руку казака пониже локтя и достаточно глубоко. Кровь из пореза потекла по рукаву и кисти, частые капли запятнали снег. Северьян выпучил глаза от удивления, словно не понимая, откуда взялась рана. Взревев, он взялся за рукоять обеими руками и, прыгнув ко мне, обрушил сверху страшный удар. Отражать его было бесполезно, я успел лишь отскочить вправо. И тут мне представилась возможность для «внутреннего удара», так мастера старых школ называли удары, идущие снизу вверх. Они направлялись обычно в подбородок или горло, и отразить их бывало очень сложно. Я зацепил Северьяна лишь самым кончиком клинка, срезав часть бороды вместе с кожей. Он схватился за подбородок, быстро окрасившийся в красный цвет, а я нанес сильнейший удар по его клинку сверху и выбил саблю из его руки. Помня, что ружья нацелены на меня, я сделал два шага назад, оставаясь в боевой стойке. Великан хотел было поднять саблю, но его остановил есаул.