Поверь своим глазам

– Я все равно благодарен вам, Гарри.

– Вот к чему я клоню, Рэй. Наследство отца для тебя вещь, разумеется, приятная, но ведь ты легко обошелся бы и без него. Ты хорошо зарабатываешь, а если, не дай Бог, эта работа перестанет давать достаточно денег, найдешь другую и, уверен, всегда будешь крепко стоять на ногах. А для твоего брата… Для него наследство – единственный источник дохода, который он когда-либо будет иметь. Ему могут понадобиться все его деньги от продажи дома только для того, чтобы удержаться на плаву, но лишь при условии, что он найдет недорогое жилье или получит субсидию на его аренду.

– Мне это уже приходило в голову.

– Тогда ответь на вопрос, который не дает мне покоя. Ты сможешь заставить его покинуть родительский дом? Причем не для однодневной прогулки, а навсегда?

Я оглядел его кабинет, словно в поисках подсказки.

– Даже не знаю. Он ведь не страдает этой, как ее… агорафобией? Иногда папе удавалось выманить его из дома. Правда, в основном для поездок к врачу.

Мне не хотелось произносить слова «психиатр», но Гарри знал, о каком докторе идет речь.

– Проблема не в том, чтобы вытащить Томаса наружу. Гораздо сложнее оторвать его от компьютера. Когда бы они с папой ни уезжали, оба затем возвращались совершенно измотанные. Поэтому мне очень не хотелось бы заставлять его переселяться в другое место.

– Что ж, тогда давай пока оставим эту тему, – произнес Гарри. – Могу с радостью сообщить, что твоя роль душеприказчика не потребует больших усилий. Просто придется несколько раз заехать сюда и оформить кое-какие бумаги. У меня могут неожиданно возникнуть мелкие вопросы, но тогда я попрошу Элис позвонить тебе по телефону. А ты сам, вероятно, захочешь, чтобы вашу собственность оценили и точнее назвали сумму, какую можно за нее выручить. – Он порылся в листках из папки. – Если не ошибаюсь, у меня здесь есть все твои номера и адрес электронной почты.

– Должны быть, – кивнул я.

– И между прочим, твой отец прислал мне копию своей страховки. Она покрывает и смерть в результате несчастного случая.

– Я об этом не знал.

– Это еще пятьдесят тысяч. Так сказать, небольшая добавка в общий котел.

Гарри сделал паузу, давая мне время осмыслить новую информацию.

– Значит, ты пробудешь у нас какое-то время, прежде чем вернешься к себе в Берлингтон?

– Да, пока не улажу все дела.

На сегодня мы закончили. Когда Гарри провожал меня к выходу, он положил мне ладонь на руку и неожиданно спросил:

– Рэй, если бы твой брат заметил, что отца долго нет дома, и отправился искать его немного раньше, это что-нибудь изменило бы?

Я и сам не раз задавался тем же вопросом. Папа пролежал, придавленный к земле трактором на склоне холма, несколько часов, прежде чем брат нашел его там. А ведь сама авария должна была сопровождаться немалым шумом. Грохот опрокидывающегося трактора, скрежет вращающихся лезвий.

Кричал ли отец? И если кричал, то можно ли было услышать его сквозь треск мотора? Доносились ли до дома какие-то звуки вообще?

Впрочем, мой брат скорее всего в любом случае ничего не услышал бы.

– Мне пришлось смириться с мыслью, что ничего изменить было нельзя, – ответил я. – И не вижу смысла строить иные предположения.

Гарри понимающе кивнул:

– Ты прав. Наверное, так и следует все воспринимать. Что случилось, то случилось. Время не повернешь вспять.

Я ждал, что Гарри выдаст на прощание еще серию затертых клише, но он лишь спросил:

– Твой брат ведь действительно полностью скрылся от действительности в своем маленьком мирке?

– Вы даже не представляете, до какой степени, – сказал я.

2

Я сел в машину и вернулся к дому отца.

После маминой смерти я очень долго думал об этом месте как о доме родителей, хотя папа жил там уже без нее. Мне потребовалось несколько лет, чтобы привыкнуть к этому. А теперь, когда после гибели папы прошло менее недели, я знал, что какое-то время не перестану по-прежнему считать дом принадлежащим исключительно ему.

Но ведь это не так. Теперь все изменилось. Это мой дом.

И дом моего брата.

Хотя я никогда здесь не жил. Приезжая ненадолго навестить их, я ночевал в гостевой комнате, но в ней не осталось и не могло остаться никаких памятных вещей из времен моего детства: ни пачки припрятанных номеров «Плейбоя» и «Пентхауса», ни моделей автомобилей на полках, ни плакатов на стенах. Родители купили дом, когда мне исполнился двадцать один год, и я даже успел покинуть наше прежнее фамильное гнездо на Стоунивуд-драйв в самом центре Промис-Фоллз. Папа с мамой лелеяли надежду, что один из их сыновей выбьется в большие люди, но, похоже, расстались с мечтой, когда я забросил учебу в университете Олбани и нашел работу в художественной галерее на Бикман-стрит в Саратога-Спрингс.

Родители никогда не стремились стать фермерами, но стоило им увидеть это место, как оно сразу покорило их. Во-первых, дом располагался практически за городом и в нескольких сотнях ярдов от ближайших соседей. Это создавало ощущение уединенности, обладания личным пространством. И снижало вероятность повторения инцидента.

Во-вторых, даже отсюда отцу было недолго добираться до работы. Вот только вместо того, чтобы по дороге туда проезжать Промис-Фоллз через центр, он всегда пользовался объездным шоссе, прокладку которого завершили в конце 1970-х годов. Отцу нравилось трудиться в «Пи энд Эл», и он даже не пытался искать другую фирму, чтобы работать ближе к дому.

В-третьих, дом был прекрасен сам по себе с окнами в мансарде и террасой по всему периметру. Мама обожала сидеть на ней в течение по меньшей мере трех времен года из четырех. Вместе с домом продавался большой амбар, который не был отцу особенно нужен. Он использовался как склад инструментов и место стоянки трактора для стрижки травы. Но им обоим нравилась эта нехитрая постройка, пусть ее и не заполняли каждую осень ароматным сеном, как при прежних владельцах.

Земельный участок был действительно обширным, но родители всерьез ухаживали только за парой акров. Задний двор примерно на шестьдесят футов был плоским, а потом его поверхность резко уходила вниз, в неразличимый из дома овраг, тянувшийся к руслу реки. Она же плавно протекала через центр городка, чтобы потом образовать каскад водопадов, которые, собственно, и дали этому месту название Промис-Фоллз [2].

За все время, что я бывал у родителей, мне пришлось спуститься в овраг лишь однажды. Но теперь меня ожидала там работа, за нее я собирался приняться, как только соберусь с духом.

Еще один большой и безлесный участок земли, обрабатывать который отец был не в состоянии, сдавали в аренду соседям-фермерам. И многие годы это служило моим родителям дополнительным, хотя и чисто номинальным источником дохода. А ближайший лес простирался уже по противоположную сторону шоссе. Поэтому, когда сворачиваешь с основной дороги на проселок, дом и амбар двумя прямоугольниками сразу же возникали в отдалении. Мама не уставала повторять, что ей нравится, когда к дому ведет длинная подъездная дорожка, потому что, стоило ей заметить, как в их сторону направлялась незнакомая машина – а это происходило, по ее собственному признанию, крайне редко, – у нее оставалось достаточно времени, чтобы морально подготовиться.

Подготовиться к чему?

– Люди обычно не появляются у тебя на пороге с хорошими новостями, – объясняла она.

Что ж, таков, несомненно, был ее собственный жизненный опыт с самой юности, когда правительственный чиновник явился к ним с мамой домой, чтобы сообщить: ваш муж и отец пал смертью храбрых на поле брани в Корее.

Я подъехал почти к самым ступеням, ведущим на террасу, и припарковал свою «ауди» рядом с микроавтобусом «крайслер», на котором папа ездил последние десять лет. Моя немецкая машина вызывала у него антипатию. Он считал, что не следует поддерживать экономику страны, которая не так давно являлась нашим врагом.

– Так дойдет до того, – сказал он мне несколько месяцев назад, – что как только они начнут импортировать автомобили из Северного Вьетнама, ты себе сразу же купишь один из них.

В ответ на такую принципиальность я предложил ему помочь отнести на помойку его любимый телевизор «Сони», огромный экран которого позволял хорошо видеть движение шайбы во время хоккейных матчей.

– Его ведь произвели в Японии, не так ли? – злорадно спросил я.

– Только дотронься до «ящика», и я тебе башку отверну! – огрызнулся отец, не найдя возражений по существу.

Я взбежал по лестнице на крыльцо, перескакивая через две ступени, отпер входную дверь (мне не понадобился для этого отцовский ключ, потому что я всегда имел свой) и направился в кухню. Настенные часы показывали почти половину пятого. Самое время позаботиться об ужине.

Я изучил содержимое холодильника, чтобы проверить, не осталось ли там чего после последней поездки отца в город за продуктами. Умением готовить он никогда не отличался и ограничивался самым элементарным. Мог, например, сварить спагетти или разогреть духовку и положить в нее курицу. Но на те частые дни, когда у него не хватало энергии даже на это, морозильник был забит гамбургерами, рыбными палочками, жареным картофелем и таким количеством прочих полуфабрикатов, что впору было открывать филиал фирмы «Стоуффер» [3].

Что ж, на сегодня сойдет и это, но уже завтра придется поехать в супермаркет самому. Если честно, то я тоже не люблю готовить, и нередко по вечерам мне лень возиться с чем-то более сложным, чем миска залитых горячим молоком кукурузных хлопьев. Мне кажется, что одинокому человеку вообще трудно найти мотивацию для приготовления кулинарных изысков, как и употреблять пищу, сидя за обеденным столом. Я, к примеру, мог поужинать, стоя перед телевизором во время выпуска новостей, или тащил разогретую в микроволновке лазанью в мастерскую и поглощал ее, не отрываясь от работы.

В холодильнике я нашел шесть банок «Будвайзера». Отец всегда отдавал предпочтение недорогим и проверенным сортам пива. Признаюсь, внутри у меня что-то екнуло, когда я брался за его последнюю в жизни упаковку, но это не помешало мне достать банку и вскрыть ее.

– За тебя, папа! – произнес я, чуть приподнимая банку и пристраиваясь за столом.

В кухне царила образцовая чистота. Отец всегда отличался аккуратностью и опрятностью во всем. Вот почему ему было трудно смириться с тем, во что превратились коридор и лестничная площадка второго этажа. У меня сложилось впечатление, будто любовь к порядку ему привили в армии. Он отслужил по призыву ровно два года, причем большую часть этого времени провел во Вьетнаме. Но никогда не рассказывал о пережитом.

– Было – и прошло, – обрывал отец разговор, стоило кому-нибудь поднять эту тему.

Сам он считал свою аккуратность и тщательность во всем профессиональными привычками работника типографии – где от точности и внимания к деталям зависело очень многое.

Так я посидел еще немного, попивая отцовское пиво и собираясь с силами перед тем, как что-нибудь разморозить и разогреть в печи. Открыв вторую банку, стал доставать из морозильника продукты. Не зная, где что лежит в кухне, я выдвинул несколько ящиков, чтобы найти сервировочные подстилки, ножи с вилками и салфетки.

Когда все было почти готово, я пересек гостиную, но замер на лестнице, прежде чем подняться наверх. Захотелось снова взглянуть на гостиную, где стояли диван с клетчатой обивкой, купленный моими родителями лет двадцать назад на распродаже в Олбани, кресло-качалка, в которой отец располагался, когда смотрел передачи на своем драгоценном «Сони», потертый журнальный столик, приобретенный одновременно с диваном.

Но если мебель новизной не отличалась, то на современные технологии отец явно не скупился. Здесь был тот самый телевизор с плоским экраном диагональю в тридцать шесть дюймов и функцией высокого разрешения, который отец купил год назад специально для просмотра футбольных и хоккейных матчей. Ему нравились спортивные передачи, хотя и приходилось «болеть» в одиночестве. Внизу пристроился проигрыватель для DVD, а рядом находилось устройство, позволявшее заказывать через Интернет любые фильмы.

Хотя и кино отец тоже смотрел один.

Эта гостиная походила на миллионы других таких же гостиных. Совершенно стандартная. Ничего необычного.

Чтобы увидеть нечто экстраординарное, достаточно было подняться в холл и коридор второго этажа.

Родители пытались ограничивать странные увлечения моего брата пределами его комнаты, но потерпели в этой борьбе сокрушительное поражение. Стены коридора и холла, которые мама сама покрасила в бледно-желтый цвет много лет назад, были теперь полностью покрыты различного рода картами, планами, схемами, и едва ли можно было найти среди них хотя бы квадратный дюйм свободного пространства. Стоя на верхней ступеньке лестницы и глядя вдоль коридора, который вел к трем спальням и общей ванной комнате, я представил, что именно так мог выглядеть подземный командный пункт времен Второй мировой войны, где к стенам бункера были бы прикреплены огромные карты занятых врагом территорий, чтобы знатоки стратегии планировали по ним наступления своих армий. Но у военных все это располагалось бы хоть в каком-то порядке. Например, картам Германии и планам немецких городов было бы отведено на стене определенное место. Как Франции или Италии.

Представлялось маловероятным, чтобы находящийся в здравом уме генерал разместил рядом карты Польши и Гавайских островов. Или залепил часть туристической схемы улиц Парижа картой расположения бензоколонок на автомагистралях Канзаса. Или приколол кнопками топографическую карту Алжира в соседстве со спутниковыми фотографиями Мельбурна. Или пришпилил степлером прямо в стену вырванную из журнала «Нэшнл джиографик» и основательно помятую карту Индии вместе с планом Рио-де-Жанейро.

Этот пестрый бумажный ковер, это безумное лоскутное одеяло из карт, покрывавшее коридор, – все это выглядело так, словно кто-то поместил нашу планету в миксер и, смешав, превратил в обои.

Красные стрелки, проведенные фломастером-маркером, соединяли карты между собой, придавая им некие невразумительные и случайные связи. Повсюду от руки были сделаны приписки. Поперек Португалии без видимой причины значилось: «236 миль». В отдельных и совершенно непредсказуемых местах коридора были проставлены цифры широты и долготы. Причем некоторые страны удостоились фотографий отдельных объектов. Ксерокопию с изображением известного здания сиднейской оперы коротким обрывком зеленого малярного скотча прилепили поверх карты Австралии. Старый снимок Тадж-Махала держался на карте Индии скорее всего с помощью шарика жевательной резинки.

Непостижимо, как отец, оставшись один, все это терпел. Пока мама была жива, она принимала удар на себя. Говорила начинавшему возмущаться отцу, чтобы он на время ушел из дома, отправился в спорт-бар и посмотрел игру в обществе Ленни Прентиса и других товарищей по работе. Или навестил Гарри Пейтона. Но как папа мог выносить это позже, когда день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем проходил вдоль коридора? Неужели ему удавалось уговаривать себя ничего не замечать? Делать вид, будто перед ним только все та же желтая краска, которую многие годы назад он сам помог жене накатать валиком на стены?

Я подошел к двери первой из спален, она, как обычно, оказалась закрыта, и уже поднял руку, чтобы негромко постучать, но прислушался. Из комнаты доносились голоса. Это был диалог, хотя голос принадлежал одному человеку. Смысл остался для меня неразборчивым. Я постучал.

– Да! В чем дело? – отозвался Томас.

Я открыл дверь, полагая, что он, вероятно, говорит по телефону, но трубки в его руке не увидел. Я сказал, что пора ужинать, и он пообещал сейчас же спуститься вниз.

3

– Рад снова слышать вас.

– Спасибо, что ответили на мой вызов.

– Вообще-то я не даю свой личный номер кому попало. Но на вас мы возлагаем особые надежды.

– Я очень ценю ваше доверие, сэр. Поверьте, очень ценю.

– Мной получено ваше последнее электронное письмо. Дела у вас идут весьма успешно.

– Так точно, сэр.

– Это хорошая новость.

– Но позвольте спросить… Вам уже стала известна точная дата, когда все произойдет, сэр?

– Нам бы очень хотелось обладать информацией. Но это так же сложно, как предсказать, когда нанесут свой очередной удар террористы. Сейчас мы пока ничего не знаем. Вот почему так важно быть готовым в любой момент.

– Разумеется.

– И, как я вижу, вы в полной готовности. Вы будете представлять для нас огромную ценность. Станете ресурсом особой важности.

– Вы можете полностью на меня рассчитывать, сэр.

– Надеюсь, вы осознаете, с каким риском связана ваша работа?

– Осознаю, сэр.

– Вы уникальны, и силы, враждебные нашему правительству, дорого бы дали, чтобы вы попали к ним в руки.

– Я всегда настороже, сэр.

– Правильно. Но мне пора идти. Жена возвращается сегодня из вояжа по Ближнему Востоку.

– Неужели?

– Да. И она вернется не с пустыми руками, можно не сомневаться.

– Она сожалеет, что смогла добиться избрания на пост президента?

– Отвечу просто. Не думаю, что у нее оставалась для сожалений хотя бы секунда свободного времени.

– Полагаю, вы правы, сэр.

– Что ж, продолжайте в том же духе.

– Огромное спасибо, мистер президент. Я ведь могу… То есть это ведь правильно, что я по-прежнему обращаюсь к вам именно так?

– Конечно. Ты остаешься президентом, даже если больше не занимаешь Белый дом.

– Буду поддерживать с вами связь.

– У меня нет в этом никаких сомнений.

4

– Предположим, ты остановился в отеле «Пон-Руаяль» и тебе нужно добраться до Лувра. Как ты это сделаешь? – приставал ко мне Томас. – Ну же, это задачка из самых легких!

– Что? – рассеянно отозвался я. – О каком городе речь?

Он вздохнул и посмотрел на меня через кухонный стол с такой грустью, словно я был нерадивым учеником, который расстроил учителя, показав, что не умеет считать хотя бы до пяти. Внешне мы с Томасом похожи друг на друга. Ростом примерно в пять футов и одиннадцать дюймов, с уже начавшими редеть темными волосами, хотя Томас на несколько фунтов тяжелее меня. Скажем так: меня можно сравнить с более стройным Винсом Воном [4] из «Тусовщиков», а Томаса – с уже набравшим лишнего веса Винсом Воном из «Развода по-американски». Вид у меня более здоровый, и физическое развитие здесь совершенно ни при чем. Если вообще не выходить из дома и проводить двадцать три часа в сутки у себя в спальне – а он ухитрялся отводить завтраку, обеду и ужину лишь три двадцатиминутных перерыва, – то лицо делается одутловатым и приобретает почти болезненную молочную бледность. Ему явно не хватало витамина D и не помешало бы провести хотя бы недельку на Бермудах. Впрочем, даже не побывав там ни разу, Томас наверняка мог назвать мне все местные отели и указать, на каких улицах они располагались.

– Я ведь назвал Лувр. Разве трудно после этого понять, о каком городе мы говорим? Лувр! Проще некуда.

– Ну разумеется, это Париж, – нехотя произнес я. – Ты говоришь о Париже.

Он поощрительно, почти радостно закивал. С замороженным куском говядины, который я разогрел в микроволновке, Томас уже расправился, хотя сам я не съел еще и половины своей порции, уже понимая, что остального мне не осилить. Намазанный маслом кусок картона показался бы мне сейчас гораздо вкуснее. Брат сидел на стуле, развернувшись в сторону лестницы, словно в любую секунду был готов сорваться с места.

– Правильно. Итак, тебе нужно попасть в Лувр. Каким путем направишься туда?

– Понятия не имею, Томас, – устало сказал я. – Я знаю, где находится Лувр. Я не просто бывал в Лувре, а провел там целых шесть дней. Когда мне было двадцать семь лет, я месяц жил в Париже. Брал уроки рисунка. Но откуда мне знать об отеле, который ты имеешь в виду? Я останавливался в молодежном общежитии.

– Это отель «Пон-Руаяль», – повторил он.

Но я лишь смотрел на него и ждал.

– На рю де Монталамбер.

– Томас!

– Это рядом с рю дю Бак. Напряги извилины. Старинный отель. Здание из серого камня, с вращающейся парадной дверью, из древесины грецкого ореха. Там еще рядом заведение, где делают рентген, потому что в витрине реклама маммографии и радиологии, а сверху вроде бы обычные квартиры с глиняными цветочными горшками в окнах. Этажей восемь, а внизу по левую руку расположен очень дорогой ресторан с тонированной витриной, у которого нет столиков снаружи в отличие от большинства других парижских кафе, а еще…

И все это по памяти!

– Пойми, я действительно устал, Томас. У меня сегодня состоялся очень серьезный разговор с Гарри Пейтоном.

– Но ведь как раз до Лувра добраться оттуда проще простого. Ты практически мог бы увидеть его, едва выйдя на улицу из дверей отеля.

– Ты не хочешь узнать, о чем мы беседовали с нашим адвокатом?

Но Томас уже ожесточенно жестикулировал, показывая руками направления прямо у меня перед носом.

– Ты пересекаешь рю де Монталамбер, минуешь треугольной формы тротуар и попадаешь на рю дю Бак. Там поворачиваешь направо и идешь прямо, пересекаешь рю де л’Юниверситэ, потом рю де Верней – я, кстати, не уверен, что произношу названия правильно, потому что в школе не занимался французским, – и видишь магазин, торгующий аппетитными булочками и хлебом, но ты идешь дальше через рю де Лилль, все время прямо…

– Мистер Пейтон сообщил, что по завещанию отца этот дом теперь принадлежит нам с тобой.

– …и если посмотришь в конец улицы, ты увидишь его. Я имею в виду Лувр. Хотя он все еще будет на противоположном от тебя берегу реки. Поэтому ты шагаешь дальше. Слева остается набережная Анатоля Франса, а справа – набережная Вольтера. Просто в том месте меняется название. Берешь чуть правее и переходишь через мост, он называется Пон-Руаяль. Как я понял, «пон» по-французски «мост». И стоит тебе оказаться на другом берегу, как ты уже на месте. Видишь, как все просто? Не нужно петлять и менять направления. Выходишь из отеля, поворачиваешь всего один раз – и, считай, ты достиг цели. А теперь давай разберемся с чем-нибудь посложнее. Назови мне отель в любой части Парижа, и я расскажу тебе, как до него добраться. Кратчайшим путем. Впрочем, порой в одно и то же место можно вроде бы попасть десятком разных маршрутов, но расстояние преодолеваешь примерно одинаковое. Как в Нью-Йорке. Хотя нет, на Нью-Йорк не похоже, потому что в Париже улицы повсюду. Он не делится на прямоугольные кварталы. Но ведь ты понял, что я хотел сказать?

– Томас, остановись ненадолго, – попросил я, начиная терять терпение.

Он посмотрел на меня, захлопав ресницами.

– Зачем?

– Нам нужно поговорить о папе.

– Папа умер, – произнес брат и окинул меня таким взглядом, словно сомневался в моих умственных способностях.

Но затем нечто похожее на печаль ненадолго исказило его лицо, и он посмотрел в сторону окна.

– Это я нашел его. Рядом с оврагом.

– Знаю.

– Ужин задерживался. Я все ждал, что отец постучит в дверь и скажет, что пора садиться за стол. Потом я действительно проголодался и спустился вниз узнать, что происходит. Сначала обошел дом. Даже в подвал заглянул. Думал, может, он там чинит печку или еще что. Но его там не оказалось. Автобус стоял на месте, значит, отец находился где-то поблизости. Так и не найдя его в доме, я вышел наружу. Проверил амбар.

Все это я уже слышал.

– Затем обошел вокруг дома и, подойдя к склону, увидел его, придавленного трактором.

– Мне это известно, Томас.

– Я столкнул трактор с него. Это было тяжело, но мне удалось. А папа так и не поднялся. Тогда я бросился в дом и позвонил в полицию. Они приехали и сказали, что он мертв.

– Знаю. Ты натерпелся страха.

– Он все еще там.

Да, трактор. Мне нужно было бы поднять его наверх и запереть в амбаре. Он так и остался у подножия холма. Я не знал, заведется ли мотор. Как я понял, топливо вытекло из бака, пока машина оставалась перевернутой. Впрочем, в амбаре всегда хранилась канистра с бензином.

– Есть вещи, которые нам необходимо обсудить с тобой, – произнес я. – Например, что мы будем делать теперь, когда папы нет, и все такое.

Томас кивнул.

– Я как раз подумал, – сказал он, – нельзя ли мне развесить карты на стенах в его спальне? У меня почти не осталось для них места. Я помню, что папа и мама строго запретили мне прикреплять их на первом этаже или на лестнице, но ведь его комната на втором этаже. Вот я и хотел спросить, как ты отнесешься к этому. Он ведь там больше не спит. И мамы тоже нет. Наверху вообще не спит никто.

Это было не совсем так. Пустовавшую прежде спальню рядом с комнатой Томаса поначалу занял я, поскольку мама всегда стелила мне там во время моих редких приездов. Но прошлой ночью я перебрался дальше по коридору, в бывшую спальню отца, потому что вынужден был слушать проникавшие через стену звуки щелчков «мыши», что скоро сделалось невыносимым. Я даже один раз поднялся среди ночи и попросил Томаса выключить компьютер, но он мою просьбу проигнорировал, и мне пришлось сменить комнату. Первое время я чувствовал себя не совсем уютно, ложась под одеяло отцовской кровати, но скоро перестал думать об этом. В эти дни я очень уставал, да и по натуре не слишком сентиментален.