Сказители

Оставшись наедине с Сиамом, я спросила, насколько серьезно его намерение помогать своим согражданам. Не станет ли он тем самым лишать короля его работы? Он засмеялся и ответил, что в наше время король выше политики. Он – столп нации и позволяет своему правительству заниматься повседневным управлением страной – правительству, которое отныне избирается народом. Сиам попытался мне объяснить, что Таиланд теперь являлся конституционной монархией.

– То, что говоришь, кажется мне чересчур сложным и далеким от жизни, – сказала я ему. – Раньше все было гораздо проще. Когда все стало таким запутанным?

– Мир не перестает меняться, – ответил он. – Ничто не вечно. Ты так не считаешь?

Хотя я с ним согласилась, но заметила, что вряд ли такие перемены приведут к чему-то хорошему. На что он ответил, что сомнение всегда приводит к хорошим результатам.

– Ладно, отлично, – сказала я. – Ты умело управляешься со словами.

Я помолчала перед тем, как задать ему следующий вопрос.

– А почему тебе хочется помогать людям, а не другим живым существам? С людьми не так просто иметь дело: они грызутся друг с другом, точно собаки. Слово «кхон», или «человек», означает полукровку, помесь разных пород: мы не знаем, откуда они все взялись. От них одни только неурядицы на Земле, потому что они считают себя лучше прочих живых существ. Они захватывают все, что могут, они проводят воображаемые границы, чтобы заявить свою власть над королевством или страной. Они придумали разные понятия вроде «государства» только для того, чтобы оправдывать вторжение в другие земли. И я видела, как с течением времени все становилось только сложнее. Видела, как люди жаждут все контролировать: страсти, любовь, бестолковое стремление к власти. Я все это видела. И по мере того, как продолжительность их жизни укорачивается, усиливается их стремление к бессмертию. Они готовы пойти на все, лишь бы почувствовать себя так, словно им уготована вечная жизнь. А что хорошего в вечной жизни? Никто никогда меня не спрашивал, каково это. А в ней нет ничего хорошего. Обладая бессмертным духом, ты вынужден бороться за выживание. Истина в том, что долгая жизнь – вовсе не счастливая жизнь, но лишь обретя счастье, ты хочешь жить как можно дольше. Познавшему счастье его становится всегда недостаточно: очень немногие научаются довольствоваться тем, что имеют. Я полагаю, что удовлетворение – вот что позволило моему отшельнику и Будде возвыситься над обычными людьми. Вот я и удивляюсь, почему ты хочешь помогать людям, а не другим живым существам.

– Потому что мы – смесь разных пород, мам. Более того, людям необходимо хорошенько перемешаться. Слово «кхон» происходит от глагола, который означает «смешивать»: чтобы стать по-настоящему людьми, мы должны смешаться с другими. Люди обладают способностью учиться, понимать, исправлять прошлые ошибки. Перемены людям даются нелегко. Это всегда вызов, но также и необходимость. – Он помолчал немного и добавил: – Разве ты не будешь гордиться, если однажды, в будущем, люди станут вспоминать меня? Говорить обо мне? Ценность человека определяется не тем, что он говорит о себе, но тем, что говорят о нем другие!

– У тебя чему угодно находится объяснение, – сказала я. – Но я все равно люблю тебя, несмотря ни на что. Ты же это знаешь, правда? Я родилась из земли, а мать ценна так же, как и страна, в которой ты родился. Надеюсь, ты осознаешь, что тебе не надо ничего делать, чтобы завоевать мою любовь, потому что я всегда тебя любила. – Я продолжала: – Но прошу тебя, не пользуйся моей любовью для оправдания своих поступков. Не утверждай, что ты действуешь из благодарности ко мне, потому что ты ничего не должен моей любви. Моя любовь сродни воде: она бесконечно течет из своего истока. Поэтому не поступай так, как будто моя любовь может в любой момент пересохнуть, как будто ты не можешь дать мне свою любовь в ответ.

И еще я сказала ему, мне нравится, что он живет такой насыщенной жизнью, путешествует по разным странам, видит разные города. Следы его ног отпечатались на этом теле – теле его матери; и я могла ощущать биение его сердца, как бы далеко от меня он ни находился.

Сиам пробыл со мной еще десять дней, а потом как-то утром сказал, что ему надо уезжать. Я сказала, чтобы он обо мне не беспокоился. Он попрощался и пустился в путь.

А вскоре после его отъезда наша земля подверглась сильнейшему наводнению. Вода хлынула со всех сторон: с гор, от разлившихся рек и из отдаленных уголков, куда не добирался ни один человек. Вся земля была затоплена. Поля и поселки были смыты водой и унесены бурными потоками. Местные жители были в смятении. Никогда прежде они не видели, чтобы Ганга[47] выражала свой гнев. К счастью, мы с Таем выстроили мой дом на сваях, вода поднялась до пола, но до меня не добиралась. Тай приехал в своей лодке проведать мать и стал убеждать меня бросить здесь все и переехать к нему в дом. Но я сказала, что никуда не уеду. Он настаивал, но я продолжала упорствовать. В конце концов он потерял терпение, призвал меня не быть такой упрямой и, оставив этот дом, поехать к нему. Я и сама была раздражена его уговорами.

– Я никуда не уеду, – твердо заявила я. – Это всего лишь наводнение. И не стоит поднимать из-за этого шум!

Моя отповедь его огорчила, и он, ни слова не говоря, уплыл прочь, сердито взмахивая веслом.

И почему все так пугаются наводнений? Всю свою жизнь я сталкивалась с вещами куда более опасными. Тай беспокоился, что я захлебнусь и умру.

– Твоя мать не может умереть. Я же тебе уже миллион раз это говорила, разве нет?

Но Тай недоверчиво покачал головой, уверенный, что я несу чушь. Мне, впрочем, было его жалко. Он вырос в нужде и лишениях: и последнее, чего ему хотелось, так это плыть по течению. Ему нужно было осесть, обеспечить себе и семье безопасность и изо всех сил стараться избежать прошлых битв. Его дух отличался от моего. Он проживает жизнь по правилам, установленным его общиной; он теперь окончательно сформировавшийся человек, который стремится к успеху и счастью, согласно всем иерархиям, существующим в человеческом обществе. Я не возражаю против его выбора, но я хочу, чтобы он понял и меня. Я не человек, даже при том, что я живу в человеческом теле. Мой дух связан с природой, а не с людьми. Наводнения, землетрясения, удары молний – все это мне так близко! А вот дома, с другой стороны, мне не так близки. Они – нечто, построенное на клочке земли, обнесенное забором, чтобы отметить рубежи владения, зафиксированное на каком-то клочке бумаги, чтобы никто не имел права свободно бродить по твоему участку земли. Но мы забыли, что земля сотворена не для того, чтобы ею кто-то владел. Это лишь временная граница, которую могут пересекать все существа, и это нормально, что границы могут пересекать разлившиеся воды. То же самое касается креветок, ракушек, крабов и рыб: все они вправе перемещаться по земле. А змеи? Вы считаете их угрозой. Люди стали последними обитателями земли, но по какой-то причине мыслят себя высшими существами. Они выправляют свидетельства о собственности, позволяющие заселять, покупать и продавать землю. И они проделывают все, что им заблагорассудится, с Матерью-Землей – с ее джунглями, горами и реками. И я никогда не видала, чтобы все происходило как-то иначе. Земля никогда не заявляла о правах собственности на людей, не говоря уж о том, что никогда не возмущалась: «Какое у вас право осквернять мое тело, обращаясь с ним, как с телом продажной женщины? Эти деревья растут на мне, а вы их срубаете и срываете их плоды, прежде чем ими смогут воспользоваться другие животные! Было время, когда птицы, или обезьяны, или всякий, кто проходил мимо, мог просто взять себе мой урожай, чтобы выжить, и у меня с этим не было никаких трудностей. Но когда вы, люди, заявляете права на мои плоды, вы утверждаете, только вы имеете право ими наслаждаться. Разве это честно?»

Мать-Земля никогда не заявляла права владения на что-либо. Вот основа ее любви. Она никогда не требовала возврата своей доброты. Она щедра ко всем существам, к наиболее и наименее благодарным из них. Ее не интересует язык долгов; экскременты, оставленные на ней одними существами, помогают кормиться и развиваться другим. Мать-Земля может быть расколота или разорвана, но в будущем реки и каналы заполнят зияющие на ее теле рубцы. Она одновременно нескончаемое циклическое повторение и вечное преображение, ибо одно влечет за собой рождение другого или способствует возможному появлению чего-то неведомого.

Вот она какая. И кто же любит разглагольствовать об ответной любви к земле, кто осуждает тех, кто обращается с ней с жестоким коварством? Разве не люди? Едва появившись на свет, люди нарушают жизненные циклы всех прочих существ, навязывая природе свои непререкаемые законы. Они подстраивают земли под придуманные ими идеи государства, наций или стран, позлащая камни и деревья, дабы пометить то или иное как свою собственность. Они уверяют, что любят ее, относятся к ней с теплом, но на самом деле они любят заборы, которыми они ее разгородили. Они любят территории, символизирующие их государства. И кто любит славить землю – землю, которая никогда ничего не просила взамен? Разве не люди? Неблагодарные и тщеславные. Я не знаю ни одного вида живых существ, кто был бы столь же коварным. С человеческой точки зрения природные катастрофы злые и угрожающие. Но если это так, то, возможно, Матери-Земле надоело, что люди бродят по поверхности ее кожи. Возможно, иногда она раздраженно отряхивается.

Наводнение продолжалось примерно месяц, после чего воды начали спадать. Как только вода ушла, половина земельного участка, который купил для меня Тай, исчезла, смытая разливом вод. Моя хижина, которая некогда находилась на приличном расстоянии от реки, внезапно оказалась на кромке берега. Увидев такое, я вспомнила, что в мире нет ничего постоянного. Мать-Земля устроила мне проверку, отобрав половину моей земли.

– Я вовсе этим не огорчена, – произнесла я. – Ты можешь забрать хоть всю землю, если хочешь, потому что эта земля мне не принадлежит. Мое пребывание здесь лишь временно, и если тут невозможно будет жить, я всегда смогу переехать в другое место.

Но Тай и его жена придерживались другого мнения. Они рассвирепели, узнав о потере земли, что далась им тяжким трудом, и обвинили в этой утрате жестокую природу. Они решили, что так проявилась дурная карма их прежних жизней. В конце концов, Тай арендовал небольшой экскаватор и забросал землей затопленный участок около хижины, что было далеко не легкой задачей. Он предложил мне оставить хижину, переехать к нему в дом и жить с ними. Здесь небезопасно, сказал он. Тай собирался продать землю, как только река вновь станет полноводной.

И я стала жить у него в доме, вместе с его женой и детьми. Вот он, этот дом. Он пристроил к нему гараж: там они целыми днями стучат молотками, красят машины из пульверизаторов, перебирают генераторы, в общем занимаются всякой всячиной. Каждый день, с рассвета до заката, я вынуждена была слушать этот грохот и вдыхать неприятные запахи краски и моторного масла, витающие над мастерской. Радости в этом мало. Вы, дети, можете сказать, что запах не такой уж неприятный. Ну, это сегодня запах не такой, потому что гараж давно закрыли. У взрослых теперь какие-то важные дела, вот почему они оставляют вас, дети, со мной, понятно? А если подумать, так вы, наверное, теперь просто привыкли к этим запахам. Но я никогда к ним не привыкну. Я просто не понимаю, как жена моего сына и его дети их выносят.

В иные дни я выходила из дома и отправлялась в сад к соседке поболтать. Я говорила ей, какой у нее роскошный сад и как там приятно, и спрашивала, можно ли мне там побродить; в конце концов она с радостью позволила мне проводить у нее в саду чуть не весь день. Когда об этом услыхал Тай, он сказал, что мое поведение ему не нравится. Он сказал, что я поступаю неправильно, разгуливая по чужой собственности, и вообще ему не нравилась хозяйка соседского сада, потому что некогда в прошлом у него с ней возник какой-то конфликт. И он попросил меня сидеть дома.

Я очень огорчилась, но не стала с ним пререкаться.

Отпущенное мне время подходит к концу, напоминая, что смерть неминуема. Я уже какое-то время отчетливо ощущала ее близость, и, вынужденная жить в чужом для себя месте, я чувствовала ее еще острее.

Примерно месяц назад мне приснился Сиам. Он блуждал в клубах тумана и кричал:

– Мам! Мам! Где ты?

Я ответила, услышав его зов:

– Я здесь, мой дорогой! – но он как будто был слеп и глух, проходя, спотыкаясь, мимо в густом тумане почти вплотную от меня. Я, вздрогнув, проснулась и попыталась встать, но нижняя половина моего тела окаменела, словно мне на колени сел призрак. Я крикнула Таю, что не чувствую ног, и он отвез меня к врачу. Врач сказал, что какой-то мой позвонок пережал нерв, вызвав паралич нижней части туловища. Вот, глядите, дети! Глядите, как человеческое тело постепенно и неизбежно ветшает со временем.

* * *

Жизнь все еще теплится в этом теле, древнем и окончательном. Некогда она была под землей и, выбравшись наружу, поселилась внутри гигантского дерева тхалок. Потом в наге, тигре, олене, в каменной статуе и, наконец, в человеческом теле. И вот настала пора очередного преображения. Сначала я подумывала покинуть сей мир навсегда, потому что мои дети выросли и живут своей жизнью. И я стану для них не более чем обузой, если продолжу жить: да и для вас тоже обузой, верно? Ваши родители попросили вас побыть здесь со мной, присмотреть за мной, потому что у них много своих дел, и они не хотят, чтобы вы, дети, в них влезали. А хотите узнать, что это за дела такие?

На прошлой неделе я молилась о том, чтобы заснуть навсегда и никогда больше не просыпаться. Но когда я уснула, то опять увидела Сиама, заблудившегося в тумане и зовущего меня. В тот же день Тай сообщил мне, что Сиам потерял сознание во время работы, и его отвезли в больницу. Сознание к нему еще не вернулось. Услыхав эту весть, я рассказала Таю о своем сне, который теперь мне кажется предвестником беды. Мой старший сын заблудился в другом мире, и его мать не может просто так сидеть и ничего не делать. Прямо сейчас ваши родители пытаются его спасти, но мне кажется, пока без особых успехов.

Когда я услыхала, как сын зовет меня с другого плана, то поняла: сейчас нельзя думать о своем желании покинуть этот мир. Мне надо отправиться к нему на помощь. Я многое пережила и многое из пережитого сумела отпустить – но не в этот раз. Мать должна действовать, когда ее дети нуждаются в ней. Так что сейчас мне самое время отправиться в очередное путешествие. Я должна вернуть своего сына в наш мир.

А вы, дети, хотите мне помочь? Если да, принесите мне лекарство. Пришла пора принять его. Принесите тот сверток с полки, где стоит Будда. Я сама не могу до него дотянуться, потому что полка очень высоко. Да, это он. Помните этот сверток? В нем лежат целебные травы, подаренные мне отшельником перед тем, как он покинул этот мир. А теперь, пожалуйста, налейте немного воды в эту серебряную чашу. Хорошо. Сначала я должна сконцентрироваться и направить свое сердце к моему сыну. Я найду его и верну в этот мир, а потом приму травы отшельника, чтобы покончить со своей жизнью. Я умру и возрожусь в своем истинном обличье.

А теперь, дети, идите отсюда, поиграйте на свежем воздухе. Дайте мне немного поспать, а потом можете вернуться, ладно?

Часть 2

Приключения д-ра Сиама в мире конспирологий

Пробуждение

Никогда прежде я не ощущал такого облегчения. О, боже! Когда я осознал, что это был всего лишь сон, то сначала мне стало хорошо, а потом – чересчур хорошо. Один хотел того, другой хотел этого… Я же не святой и не могу разорваться, чтобы доставить удовольствие всем поровну. Неужели трудно понять такую простую вещь?

Сначала я сидел возле камней, и рядом со мной низвергался водопад. Зеленая вода была прозрачная: я мог с легкостью разглядеть замшелые камни и небольших рыбок на глубине. Водная лавина каскадом падала вниз: вокруг эхом разносилась шумная какофония воды, разбивавшейся о россыпь камней, вздымая белую пену и волны на поверхности. Брызги превращались в сплошную водную пелену в воздухе, орошая мне лицо… Как прохладно и освежающе. Яркие солнечные лучи пробивались сквозь висевшую в воздухе водную пелену, создавая радугу. Я сидел на камнях и нежился на солнце, болтая ногами над прозрачной водой, обсыхая после прыжка с утеса и краткого заплыва. Сидел я, казалось, недолго, но мое тело быстро стало красно-коричневым и покрылось гусиной кожей – руки, грудь и ляжки. Я был совершенно нагой и слегка дрожал. Мой член съежился до размеров мизинца.

Когда я почти высох, а подгоревшую кожу на спине стянуло, я медленно встал, балансируя на скользком утесе, и приготовился к очередному прыжку в воду. В прошлый раз мне удалось три раза сделать в воздухе сальто, но сейчас захотелось прыгнуть ласточкой, как это делали парни в зарубежных фильмах. По опыту прошлых прыжков я знал, что здесь довольно глубоко, так что прыгнуть головой вперед было совсем неопасно. Я крикнул приятелям, плескавшимся внизу подо мной, привлекая их внимание:

– Я сейчас прыгну ласточкой!

Но кто-то из них крикнул в ответ, что он уже так прыгал и что я просто ему подражаю, а другой предложил мне придумать что-то более изобретательное. Эти ублюдки вечно старались меня превзойти. Я был оскорблен. Я считался вожаком нашей ватаги, несмотря на то что был среди них самым маленьким. Я попытался придумать более замысловатый прыжок, а другой мой приятель – придурок Сомчай, кто же еще! – стал подбивать меня плюхнуться в воду лицом, расставив руки в стороны, точно орлиные крылья.

– Ну, разве ты не мужчина? – подначивал он меня.

Сомчай, гнусный ты ублюдок! Конечно, я мужчина, еще какой. Но в чем смысл? Сомчай все продолжал меня подзадоривать, говоря, что если я такой трусишка, мне лучше осторожненько сползти по утесу к воде, а он сам прыгнет. Другие парни хохотали до упаду. Мой младший братишка тоже плавал с ними. Он глядел на меня, но я не понимал, то ли он пытался меня остановить, то ли подзуживал вместе со всеми.

Я потеряю лицо, если не пройду это испытание. Я точно знаю: мне будет больно, но зато я не стану жертвой их насмешек. Я очень даже мужчина. Выпрямившись стрункой, я приготовился к прыжку. Ребята внизу продолжали вопить. Я пошатнулся, краешком глаза увидев, что сзади ко мне подкрался кто-то из них. Я сразу понял, что он намеревался меня столкнуть, и увернулся, прежде чем тот успел до меня дотронуться.

– Ха! Ну ты и идиот! – торжествующе крикнул я, но моя нога поскользнулась на поросшем мхом камне, и я упал.

– Я так и знал, придурки! – кричал я им, летя вниз и изготовившись к удару о воду и к волне боли, которая пробежит по всему моему телу: боли, что взорвется сперва в животе, а затем спазмами разойдется по рукам и ногам.

Я летел так долго, что потерял счет времени. Скорость словно перестала существовать, и я хоть и медленно, но падал, словно погружался в липкий кипящий сироп. Воздух был плотный, вязкий. Меня как будто сжали, как будто завернули в вакуум, где я утратил способность дышать. Словно замерев посреди полета, отчаянно пытаясь дотронуться до поверхности воды, я не желал ничего другого, кроме как ощутить ту боль, что я предвкушал. Я лихорадочно сопротивлялся липкому мерзкому воздуху, крича что есть мочи. В последний раз я собрался с силами. И снова дернулся всем телом ввысь. И наконец, я пробудился от своего падения…

Никогда прежде я не ощущал такой легкости. Сев в кровати, я испытал невероятное облегчение: это был всего лишь сон. Я огляделся: обстановка незнакомая, свет медленно проникает внутрь, растворяя тьму. Я находился в комнате: это было миленькое бунгало в духе ковбойских фильмов. Напомните мне, как это называется? Бревенчатая хижина? Четыре стены, облицованные бревнами в стиле кантри, на всех трех окнах задернуты розовые занавески. Мне спокойно, когда я вижу Дао, безмятежно спящую рядом со мной. Надеюсь, я не толкал ее во время своего ночного кошмара, что мне только что привиделся. Я вдруг вспоминаю, что мы вместе проводим выходные. Я привез ее познакомиться с моей матерью. Привез в свой родной город.

Окончательно проснувшись, я встаю с кровати. Раздвинув розовые занавески, смотрю на вид, раскинувшийся за окнами. Утренний пейзаж заставляет меня выйти из дома, одного. Не хочу будить Дао. Я знаю, как она вымоталась и что ей нужен отдых. А меня влекут мои детские воспоминания. Они быстро, одно за другим, заявляют о себе, дразня меня, заставляя вспоминать, где я сейчас нахожусь, кому раньше принадлежала эта земля и что когда-то на месте этого бунгало находились поля и сады. Я с радостью шагаю по знакомым местам, прохожу мимо большого пруда с рыбами, где в детстве частенько часами рыбачил. Я медленно шагаю по грунтовой дороге, что бежит вдоль высокой насыпи, поднявшейся над рисовым полем и домами, которые как будто тонут в земле по обе ее стороны. Чувствую себя балдежно.

Я дохожу до ворот дома с двумя деревянными стульями, поставленными на изгибе дороги. На одном стуле уместилась медная миска с дымящимся рисом, а рядом с ней еда, разложенная по пакетам, свечи и палочки благовоний; другими словами, все, что требуется для подаяния путникам. Утренний туман не дает развеяться аромату свежесваренного риса. Рисовые поля испещрены обрезками стеблей, омытых утренней росой. И когда сквозь облака пробиваются солнечные лучи, они блестят, точно утренние звезды. О, Дао! Моя любимая Дао. Ты слышала эту сказку? Жила-была маленькая покорная девушка с короткой челкой и личиком, перемазанным слезами. По ночам она боялась темноты, опасаясь, что ее возлюбленный не вернется утром, как обещал. Она горько плакала и так засыпала, а поля вокруг были орошены ее слезами. Ее возлюбленный, заблудившись в глухих джунглях, пошел по следам ее слез и вернулся к ней, сдержав обещание. Моя милая Дао, я вернусь к тебе до того, как утреннее тепло высушит твои слезы, и ты не станешь обвинять своего дорогого Сиама в том, что он тебе лгал.

«Почему ты обо мне плачешь?» – спрошу я, хотя знаю, что ты вовсе не романтическая натура. И ты не сладкоречива – кому-то твоя манера разговаривать может показаться грубой, но меня она не коробит. По мне, ты говоришь красиво!

Я знаю, ты скажешь: «Эй, Сиам, давай без этого, ладно? Без безнадежно романтической чуши!» А я рассмеюсь в ответ на твою беззастенчивую прямоту, потому что знаю – в глубине души ты любишь меня, невзирая ни на что! «О, моя дорогая! – скажу я, – ты посылаешь мне свою любовь с утренним солнцем!»

И ты ответишь, повысив голос: «Не говори глупостей, Сиам!»

Но я и ухом не поведу. Я даже не стал бы возражать, если бы ты, захотев этого, ущипнула меня за сосок, потому что эта боль была мне так же приятна.

Я собираюсь продолжать свою прогулку, как вдруг слышу, что кто-то издалека зовет меня по имени. Из дома вышла старушка и что-то мне кричит. Она остановилась у дороги, рядом со стулом, на котором лежало подаяние для странствующих монахов, и машет рукой, словно зовет меня, но я не уверен, за кого она меня принимает. Я оборачиваюсь и вижу шагающего ко мне монаха. О, думаю я, эта старушка, должно быть, хочет привлечь внимание монаха, не мое. Я поворачиваюсь к ней с виноватой улыбкой и продолжаю идти своей дорогой.

Поравнявшись с монахом, я останавливаюсь и складываю ладони вместе, дабы выразить ему свое почтение. Прежде чем мне ответить, он смотрит на меня с некоторым удивлением.

– Куда путь держишь?

– Просто иду, отец.

– Без всякой цели?

– Ну, не совсем. Захотелось прогуляться этим утром.

– В таком случае, загляни после прогулки ко мне в храм.

– Зачем, отец?

– Там тебя ждут.

«Кто еще меня ждет? – думаю я. – И чего они ждут?»

Этот монах так странно себя ведет, говорит тревожным шепотом, стреляет по сторонам глазами. Услышав, что меня кто-то ждет, я невольно начинаю нервничать. Мгновение назад все было прекрасно. Сколь же кратким оказалось это мгновение! Теперь, благодаря ему, меня переполняет тревога. А я-то полагал, что монахи должны помогать нам избавляться от бремени тревог! И кто же, скажите мне на милость, может дожидаться меня в храме? НЕ-СМЫС-ЛИЦА! Ворчу я по-английски. Что им еще от меня нужно?

Только из вежливости я говорю монаху, что зайду, и спешу прочь. С высоты прожитых лет могу сказать, что я всегда частенько посещал храмы. Когда у меня было свободное время, я ездил по стране, чтобы воздать дань уважения Будде, сделать подношения и принять участие в разнообразных религиозных церемониях: Катхин[48], Пха Па[49], позлащении святых камней и медалей[50]. Не сомневаюсь, что я сделал достаточно и для нынешней жизни, и для следующей. Единственное, чего я не сделал, так это не выстроил гигантскую статую Будды. Может быть, монах, которого я только что встретил, хотел заиметь такую у себя в храме.