Пока не будешь счастлив

– Ударил меня расческой.

Маша посмотрела на меня осуждающе, поэтому я уточнила:

– По лицу. И по ногам.

Здесь мне бы снова пригодились синяки, но хитрый Ярик их не оставил.

– Четырехлетка не мог ударить настолько сильно, чтобы ты сделала ему такую подлость…

– Он еще много чего сделал.

– Например?

Ответить я не успела. В кафе зашла парочка пенсионеров. Маша переключилась на них, натянув улыбку, а я отошла, чтобы не мешать ей.

Пенсионерам было неловко от любезности, в которую Маша их закутала. Они переглядывались, мило хихикая, а потом наконец-то решили, за какой столик сядут, и Маша их проводила. Меню с QR-кодом привело их в восторг. Тогда Маша вернулась на хост, чтобы взять обычное меню.

– Твой столик, – сказала она мне.

– Ненавижу обслуживать пенсионеров.

– А есть кто-то, кого ты любишь обслуживать?

Я усмехнулась. Тут Маша ловко меня поддела. Почти обо всех посетителях я была нелестного мнения. Пенсионеры долго не могли разобраться, как читать меню. Они устраивали мне экзамен на его знание, расспрашивая о любом непонятном слове в названии блюда или в его описании, а потом заказывали наполеон. Дети с семьями оставляли бардак. Девушки раздражали меня больше всего, потому что были максимально ко мне приближены. Я не могла не сравнивать себя с ними и потому злилась, что я работаю, в то время как они – нет. Парни хоть и не делали мне ничего плохого и оставляли чаевые, просто не должны были видеть меня в форме официантки. Единственные, кого я обслуживала с выдавленной улыбкой, это пары от тридцати лет до пенсионного возраста. Они оставляли хорошие чаевые. Но я плохо знала наше вино, а они расспрашивали про его разновидности, как будто у меня на бейджике написано «сомелье», а не «официант».

Подождав пару минут, я отправилась к парочке.

– Что желаете? – спросила я. – Могу предложить наполеон, он…

– Нет, нет! – перебил меня дед. – Мы пришли в кафе, чтобы попробовать что-то новенькое.

Я была в восторге от этой информации, но виду не подала. К тому же меня перебила бабка:

– Вы знаете, у нас дочка так вкусно готовит наполеон. Скажи, Саша? Только я ей всегда говорю, чтобы клала сливочное масло. А она кладет маргарин, потому что экономит. Не слушается меня. Ну что с нее взять, взрослая уже…

Бабка продолжала бормотать что-то про то, как быстро растут дети. Чтобы не сойти с ума от этого потока информации, я переключилась на ее прическу. Это было самое яркое пятно не только за столом, но и во всем кафе. Яркое фиолетовое пятно. Мне иногда казалось, что бабулям с такими волосами платят бо́льшую пенсию. Иначе непонятно, почему все они так помешаны на этом цвете.

– А что такое удон? – спросил дед, перебив жену.

Я поморгала, чтобы восстановить восприятие цвета. После залипания на эти волосы окружающий мир стал серее, чем был на самом деле.

– Это такая лапша… – начала я.

Но меня перебила бабка:

– Саша, там же свинина! Тебе нельзя холестерин, мы и так сегодня яичницу ели на завтрак. – Тут она посмотрела на меня и продолжила: – Мы добавляем туда бекон. Знаете, как вкусно получается? Только у Саши моего высокий холестерин, поэтому мы часто таким не балуемся. И так сегодня ночью такой стол готовим… Наша дочка сказала, что испечет наполеон. Только она вместо нормального сливочного масла…

– Да, – сказала я. – Кладет маргарин. Жуть. Давайте тогда, может, десертик? В нем нет холестерина…

В последнем я не была уверена, но мне нужно было скорее натолкнуть их на какое-то решение. А то Маша мне сигналила, что пришел следующий стол.

– Десертик… – сказал дед, ни к кому не обращаясь. – А что у вас есть?

– Тирамису и малиновая панна-котта. Это десерты в стаканчиках. Еще есть брауни и шоколадный фондан, который подается с мороженым.

– Ой нет, – сказала бабка. – У Саши непереносимость лактозы. Ему такое нельзя.

Саша зыркнул на жену, но спорить не стал. Затем оба углубились в меню.

– А наполеон у вас есть? – спросил Саша.

Я кивнула.

– Тогда нам два наполеона и кофе.

Из-за того, что уточнения по кофе не последовали, захотелось избить пенсионеров подносом, поэтому я пожалела, что оставила его на базе. Выровняв дыхание, я спросила:

– Вам с молоком или без?

– Мне без молока! – сказал Саша, опережая жену.

– Эспрессо или американо? – сказала я и, заметив рассеянность в глазах деда, добавила: – Американо – это разбавленный водой эспрессо.

– Не, не, – ответила Саша. – Мне не надо ничего разбавлять. Давайте ваш эКспрессо.

Я кивнула, превозмогая боль в ушах, и посмотрела на бабку.

– А вам?

– Мне с молоком. Латтэ.

– На миндальном молоке или кокосовом?

Бабка призадумалась, глянула на мужа в поисках поддержки, но тот смыслил в молоке явно меньше нее.

– На миндальном.

Я кивнула и удалилась. Пробив заказ, я вернулась к Маше.

– Какой стол? – спросила я.

– Глеб уже пошел. Ты там так долго торчала, что я ему записала.

Прозвучало как обвинение, потому я оскорбилась.

– Ты же знаешь этих пенсионеров.

Маша закивала, в чем я почувствовала поддержку, поэтому перестала злиться.

Мы немного постояли, погрустили. Затем я отнесла заказ деду с бабкой и вернулась на хост.

– Как же ужасно работать тридцать первого декабря, – сказала Маша.

– Как и в любой другой день.

Маша призадумалась. Она осматривала меня, пока я пыталась отодрать что-то засохшее на рукаве, а затем сказала:

– Тебе прямо настолько не нравится здесь работать?

Я глянула на нее так, чтобы она усомнилась в своих умственных способностях. Маша под такими взглядами не робела, поэтому мне пришлось объяснить:

– Как может нравиться работа официанткой?

Маша пожала плечами.

– Так уволься. Ты же можешь себе это позволить.

Я скривилась.

– И что мне тогда делать? С этой работой я хотя бы дома меньше времени провожу. Знаешь, с тех пор как Ярику исполнилось три, у него вечный кризис.

– Знаю.

Маша из многодетной семьи. У нее четыре младших брата и сестры, так что проблемы старшего ребенка ей знакомы не понаслышке. Тем не менее она никогда не жаловалась. По крайней мере, мне. Работать она пошла в семнадцать лет. Сначала в шашлычную, куда брали без разбора, но где приставали, если ты особь женского пола. Терпения Маше было не занимать. Она нуждалась в деньгах, а в другом месте ее, несовершеннолетнюю, не брали. В шашлычке это знали, поэтому не боялись ее потерять. Отработав полгода до дня рождения, Маша пришла сюда. Здесь ей безумно нравилось хотя бы потому, что смены заканчивались в девять вечера, а не в одиннадцать.

– Устройся на нормальную работу.

– В офис, что ли? – скривилась я еще больше. – Ну уж нет, такая жизнь мне не нужна.

– А какая нужна?

Вопрос Маши ввел меня в тупик. Я не могла дать ответа, хотя сама не раз задавалась этим вопросом. Какая жизнь мне нужна? Такая, чтобы не приходилось просыпаться от криков Ярика. Чтобы не нужно было забирать его из садика. Чтобы мама не заставляла мыть посуду, а папа уважал Кирилла и не говорил, что он меня не достоин.

– Нормальная, – наконец сказала я. – Счастливая.

– Такую все хотят.

Я согласилась.

Маша еще пару минут молчала, а потом сказала так эмоционально, что я дернулась, испугавшись:

– Нет! Я не понимаю… Ты же действительно можешь найти нормальную работу. У тебя же есть диплом! Какая у тебя специальность?

– Международные отношения, – ответила я и, не дожидаясь вопроса Маши, добавила: – Я не знаю, кем работают люди, которые окончили ее… Хотя знаю. Официантами.

Я показала на себя, усмехнулась, но Маша не сдалась.

– Ты же молодец! Так стараешься всегда и все такое… Немного нелюбезная… Даже не вздумай спорить со мной! Но дружелюбие не везде нужно. Ты же хорошо училась, да?

– Да, – сказала я и с грустью добавила: – У меня красный диплом.

– Ни фига себе!

Глаза Маши загорелись восторгом, что было странно, ведь она смотрела на меня.

– Ты же вообще куда угодно можешь устроиться!

Я усмехнулась. Это было не так. Без опыта не берут на работу. А чтобы получить опыт, нужно куда-то устроиться. Замкнутый круг.

– Это совсем не так, – сказала я. – Я никому не нужна. Красный диплом не показатель успеха.

– А твои одногруппники? – спросила Маша.

– Одни стали офисными планктонами, другие в соцсетях светят попами. Ни то ни другое мне не по душе.

– А что тебе по душе?

Еще один вопрос от Маши, на который я не могла найти ответ. Несмотря на обилие положительных качеств, Маша не была эмпаткой и потому часто задавала неудобные вопросы.

Благо, от ответа меня спасли. В кафе зашли гости, и Маша занялась ими.

Закончив со столом, я хотела вернуться к ней, чтобы она спросила у меня еще что-нибудь душераздирающее и я снова пожаловалась на жизнь. Но тут увидела, что меня зовут пенсионеры.

Они выглядели опечаленными. Виной этому, кажется, был чек. Бабка его изучала, а дед вываливал из карманов мелочь. Я смотрела на них с ненавистью. Первое – собирать мелочь по всему столу мне совершенно не хотелось. Второе – такими темпами они вряд ли оставят мне на чай.

Я не сомневалась, что они не знают о существовании банковских карт, поэтому, попытавшись улыбнуться (может, чаевые они все-таки оставят), понесла им счет без терминала.

– Тут, наверное, какая-то ошибка, – сказала бабка, указывая на чек. – В меню кофе стоит сто пятьдесят рублей, а вы нам посчитали двести двадцать.

Я вгляделась в чек. Но и без этого я знала, в чем проблема.

– Нет. Ошибки нет. Просто семьдесят рублей доплата за миндальное молоко.

– Ого! – воскликнул дед. – Почему так много? Неужели миндаль так тяжело доить?

Несмотря на подавленность, вызванную размером счета, дед радостно забулькал от своей шутки. Прекратилось это с первым взглядом его жены.

– Почему вы не предупредили, что оно за дополнительную плату?

Потому что тогда вы бы его не взяли и мне не удалось бы повысить средний чек. Сказать такое означало получить просьбу принести книгу жалоб. Так что я задумалась на секунду, а потом сказала:

– Вы не спрашивали.

Бабка открыла рот, чтобы возмутиться, но я шустро добавила:

– Я думала, вы знаете об этом.

К моему удивлению, бабка не стала спорить. Она и до того не выглядела разгневанной, просто расстроенной. На пару с мужем она выгрузила всю наличку, что была рассована у деда по карманам, а у бабки по сумочке. Я отошла, потому что со мной разговор был окончен. Когда они отдалились от столика, я сгребла деньги и пошла к кассе. Пересчитав копейки, я обнаружила чаевые и довольная пошла к Маше.

Бабка и дед как раз проходили мимо хоста. Когда она вышли, Маша сказала:

– Какие-то они грустные, – затем она глянула на меня и заметила: – А ты какая-то довольная.

– Все нормально, – сказала я. – Просто их удивила стоимость миндального молока.

– Ты не сказала им, что за альтернативное доплата?

Я кивнула.

– Это нечестно, – сказала Маша, чем удивила меня. – Ты же видела, что они не разбираются.

– Но они оставили мне на чай! – Я потрясла карманом с мелочью. – Значит, все в порядке!

Маша покачала головой, с опаской глядя на дверь, словно эти пенсионеры могли вернуться с разборками.

– Это нечестно, – повторила она. – Вряд ли они придут к нам еще.

Я не ответила. Я вообще не понимала, почему Маша так печется о репутации этого кафе. Будто оно ей принадлежит. Или будто ее зарплата зависит от процента продаж.

Куриные ошибки

Следующие полдня прошли в скуке. Людей было мало. Пришел всего один столик, и им занялся Глеб. А после мы с ним и Машей играли в камень-ножницы-бумага.

Алина, как и любой человек, у которого в подчинении находятся другие люди, ненавидела, когда эти люди не работают. Она заставила нас с Глебом по десять раз (или около того) протереть каждый столик, накрутить салфетки и поменять воду в крошечных вазах с цветочками. А мне бонусом Алина поручила протереть игрушки на огромной елке, которая стояла в углу зала. Дерево было колючим, игрушки реально пыльными, и все это мне так не нравилось, что к середине дня настроение упало до уровня подвала, а там его сгрызли крысы.

Что уж говорить про новогодний настрой. Для меня это такой же миф, как единороги и гиппогрифы. Но те есть хотя бы на картинках в детских книжках. А новогоднее настроение… Его нельзя описать иначе как «что-то, что случается только в детстве».

Может, только у меня так, но я не ощущала того самого новогоднего настроения с первого класса. Я помню, как ждала тридцать первое декабря. Все вокруг было таким волшебным. Ожидание чуда – вот, что отличает Новый год детей от того, как видят этот праздник взрослые. Они не верят в Деда Мороза. Они сами Дед Мороз. А детям кажется, что это волшебство, а не переодетый папа.

Новый год был моим любимым праздником. До Ярика я была единственным ребенком в семье и потому все нерационально инвестировали большую часть финансов мне в подарки. А еще на каждый Новый год мне покупали костюм. Конечно, у меня были костюмы снежинки (хотя папа сказал, что мне больше подошел бы костюм снежной королевы), кошки (что тоже не особо оригинально, но зато он мягкий и об него приятнее вытирать руки, жирные от запеченной курицы), платье Авроры из диснеевской «Спящей красавицы». Но хитом всех детских грез был костюм русалки. В нем не было лифчика из ракушек, что выглядело бы странно на маленькой девочке. Вместо него мама украсила маленькими пластиковыми ракушками красный сплошной купальник. Русалочий хвост был тесным, поэтому я передвигалась крошечными шажочками или ползла по полу, если мама не видела. Но тогда это не казалось неудобством. Наоборот, я лишь больше вживалась в роль.

Ярику тоже сейчас делают костюмы. И я с завистью смотрю на то, как он им радуется. Где эта детская непосредственность? Почему сейчас мне не нравится любой предмет одежды, на котором есть хоть одна пайетка?

Когда в начале декабря Алина предложила на новогоднюю смену нарядиться в костюмы, я не придала этому значения. Но, узнав, что смена будет моей, я голосовала за то, чтобы никаких костюмов не было. Аргументов была масса. На костюмы надо было потратить деньги, они могли испачкаться, а переодеться было бы не во что. В костюмах наверняка было бы холодно. И неважно, что официанты носятся, как заведенные машинки, и нам всегда жарко. Мольбы были услышаны, и никаких костюмов нам не выдали на новогоднюю, то есть сегодняшнюю, смену. Может, из-за этого тоже Алина меня так не любит?

Сегодня мы были в нашей обычной форме. Коричневая кофта с круглым вырезом и длинными широкими рукавами, собирающимися на манжетах. Штаны тоже выдавались заведением, но я предпочитала ходить в своих, черных. И да, вероятно, это тоже не добавляло мне очков репутации в глазах Алины. Впрочем, ругаться она отчаялась.

Форма – буквально единственное, что мне в этой работе нравилось. Коричневый цвет мой любимый. Не мрачный, как черный, не пачкается быстро, как белый, и не кричит на всю улицу, как красный. Идеальный. У меня почти вся одежда коричневая. Кроме бледно-розового платья, которое мама заставила купить меня, чтобы я надела его на ее день рождения. Правда, платье так и осталось висеть в шкафу с биркой.

Алина и ее сменщица всеми силами пытались создать новогоднее настроение в зале кафе. Они украсили помещения гирляндами, игрушками, рассовали настоящие еловые ветки по все местам, куда можно что-нибудь засунуть. Ветки бесили меня больше всего. Дело в том, что сыпаться они стали уже десятого декабря, и мне, а не менеджерам приходилось заметать иголки. Сегодня ветви были уже наполовину желтыми. Я была уверена, что убирать их Алина захочет, только когда на них совсем не останется иголок. А пока, ну… красивенько же?

Единственным нормальным украшением в нашем зале была елка. Благодаря ей появлялась атмосфера праздника. По крайней мере, для гостей. Мне она наскучила уже на пятую смену в декабре (мести за ней иголки надоело и того раньше). Но зато она сокращала площадь пола, который мне с утра нужно было мыть.

Еще новогоднюю атмосферу создавали музыкой. Тут у меня тоже есть жалоба. Причем не к Алине, что звучало бы логично, а к современным исполнителям. Вопрос: почему вы не пишете песни про Новый год? Неужели это так трудно? Что там вообще ту песенку написать? Я бы не переживала так остро нехватку новогодних песен, если бы не работала в кафе. Но когда ежедневно слышишь «Last Christmas» по десять раз, в какой-то момент понимаешь, что, если эта песня включится еще хоть раз, то этот Christmas может и вправду стать last. Если бы мозоли могли образовываться на ушах, то они возникли бы на моих еще в день запуска этой композиции.

Закончив с уборкой, я решила уединиться с надеждой провести немного времени без шума и чужих голосов. Но едва я зашла в туалет, дверь в каморку открылась, и раздался голос Алины:

– Алиса! Третий!

Спустя пару минут я стояла возле третьего столика и с ненавистью осматривала дам, которые за ним сидели. Все как одна в джинсах, белых свитерах и кожаных куртках. Точнее кожаные куртки висели на спинках их стульев. Дамы были предположительно моего возраста, может, чуть старше. Поэтому выдавливать милую улыбку мне было сложнее, чем при других посетителях.

Одна девушка в прямом смысле слова выделялась накаченными губами. Как раз когда я посмотрела на них, губы задвигались, рождая слова:

– А у вас есть веганские блюда?

Я мельком глянула на ее кожаную куртку из фиолетовой кожи радиоактивного крокодила и сказала:

– Да.

Воцарилась тишина. Я понимала, что сейчас мне нужно рассказать о таких блюдах, но мне было влом. От такого обращения страдал мой средний чек, но зато нервы были в порядке.

– Какие?

Мне все еще не хотелось распинаться, поэтому я ответила:

– Травяной чай.

Тупые телки переглянулись и захихикали. Мне захотелось стукнуть подносом каждую по голове, словно в детском аттракционе. Но спиной я чувствовала, как Алина прожигает во мне дырку своим вездесущим взглядом, так что я сдержалась.

Пока никто из этих девиц не успел пошутить какую-нибудь дурацкую шутку в адрес моей сообразительности, я заговорила:

– Боул с рисом и авокадо, паста с овощами… Из салатов можем убрать мясо. Например, из «Цезаря».

– О! – сказала одна из телок. – Я буду «Цезарь».

Ее подружки поддержали этот выбор. Потом они заказали травяной чай, так что я поняла, что не зря распиналась.

Пробив заказ, я подошла к хосту, где спиной ко мне стояла Маша.

– Глянь, какие курицы пришли за третий… – сказала я. – Угадаешь, что заказали? Ладно, говорю. «Цезарь»! Как оригина…

Я запнулась, потому что осознала, что допустила катастрофическую ошибку. Как я могла обознаться, было загадкой. Вместо Маши на хосте стояла Алина, и реплика про «куриц» ей не пришлась по душе. Перепутать Машу и Алину было сложно. У них только волосы были одного цвета, светло-русые, собранные в высокий хвост. Алина была раза в два шире и немного ниже Маши. Но в мешковатой форме эти различия стирались.

Какая-то древняя часть моего мозга сигнализировала о том, что перед нами хищник и что в целях безопасности нужно сматываться. Но ноги будто наступили на сотню свежих жвачек, так как я приклеилась к полу.

– Алиса, – сказала Алина, повернувшись ко мне. – Мы же с тобой обсуждали это. Нельзя обзывать гостей. Особенно в зале. В их присутствии. Только за пределами кафе… Хотя нет. Никогда не нужно обзываться. Понимаешь?

Я понимала. Более того, я никогда не обсуждала никого за пределами кафе, потому что в наружном мире никому нет дела ни до гостей, ни до меня. Поэтому меня так взбесил участливый тон, с которым Алина говорила.

– Не надо меня учить жизни. Я от этого бешусь, понимаешь?

Алина нахмурилась. А я всего-то по старой доброй мудрости обращалась с ней так, как она обращалась со мной.

– Ты от всего бесишься.

– Может, просто не надо со мной обращаться, как с маленьким ребенком?

Я заметила, как Алина стиснула зубы, и ее злость принесла мне удовлетворение.

– Ты мне не мамка, – сказала я. – Не тебе мне рассказывать, что кому говорить.

– Если ты будешь так себя вести…

Алина запнулась. Не от растерянности, а потому что ее Маша позвала. Она в упор смотрела на меня, а я не отводила взгляд.

– Что будет? Что? Уволишь?

Алина не ответила. Она все еще глядела на меня, только теперь ее взгляд был скорее грустным, чем злым.

– Ты звала? – повторила Маша.

Я не отводила взгляд. Прервать зрительный контакт первой означало бы сдаться. А я не любила проигрывать. Так мы и смотрели с Алиной друг на друга, пока Маша не сказала в третий раз:

– Алина. Ты сказала подойти?

Маша тронула ее за плечо, и Алина наконец-то отвернулась. Я ухмыльнулась и тоже посмотрела на Машу.

– Да, – сказала Алина. – Хотела вам кое-что сказать. Дождемся только Глеба…

Алина поднялась на носочки и стала высматривать его. Мне очень хотелось наклоняться в те стороны, куда она смотрела, чтобы закрывать Алине обзор и этим еще больше ее бесить. Но когда я почти решилась на это, Глеб уже подошел.

– Ты подходила к третьему? – спросил он у меня.

Я кивнула. Затем увидев мое злое лицо и Алинино расстроенное, Глеб сказал:

– Что-то случилось?

Я хотела сказать, что Алина запрещает мне называть тупых куриц тупыми курицами, но тут сама она вмешалась:

– Нет. Я хотела вам кое-что сказать… Людей, как видите, немного. Мы думали, что тридцать первого будет наоборот. Поэтому поставили всем вам смену. Но в этом нет необходимости. Так что я отпущу некоторых.

Я улыбнулась и даже подпрыгнула от радости. Нас отпустят пораньше! Ну что за счастье!

– Но одному официанту придется остаться.

Эта фраза не уменьшила мою радость. Разумеется, Алина отпустит меня, потому что ей приятнее работать с Глебом.

– Понимаю, что у вас есть планы на сегодня и что вряд ли мы сможем голосованием определить, кто останется со мной. Так что сделаем так. Маша уходит. Глеб уходит. А Алиса, как опоздавшая, остается до восьми.

Улыбка слетела с губ.

– Что? – воскликнула я. – Почему?!

– Почему ты опоздала? – спросила Алина. – Это ты лучше меня знаешь.

– Нет! – сказала я, будто не поняла иронии. – Почему я остаюсь? У меня планы на сегодня, как ты и сказала… Грандиозные! Мне еще нужно докупить подарки, накраситься и…

– Алиса, – прервала меня Алина. – У всех планы. Все хотят попасть домой пораньше.

Я глянула на Машу и Глеба. Маша лучилась счастьем, как и всегда, но сейчас чуть больше. У нее должность бестолковая, мы с Глебом можем ее подменить. А вот она официантов – нет. Так что Маша определенно будет той, кто уйдет пораньше. А Глеб…

– А почему не Глеб? У него, могу поспорить, нет друзей, а мама вообще алкашка! Пусть работает! Ему на работе лучше, чем дома!

После моих слов, как это часто бывало, повисла напряженная тишина. Я поняла, что сморозила лишнего, когда наткнулась на взгляд Глеба. Он хмурился, что не скрывала даже эмо-челка. И губы он так плотно сжал, что их почти не было видно, словно Глеб их тоналкой замазал.

Впрочем, он ничего мне не ответил, так что я отогнала мысль о том, что перегнула палку.

– Возражения не принимаются, – сказала Алина и, повернувшись ко мне, закончила. – Алиса, остаешься ты. В любом случае, мы закрываемся сегодня раньше. В восемь. Так что ты и так раньше уйдешь.

– Ну спасибочки! – я отвернулась.

Пора была выносить заказ тупым кури… ой, то есть нашим милым гостям. Только бы не перевернуть этот дебильный поднос с этими дебильными цезарями. А то станется Алине урезать мне зарплату за бой посуды и списание.

Отдав заказ, я подошла к раздаче. Прислонившись к стенке, я с ненавистью наблюдала за Алиной и булькала от недовольства.

– Ну что я этой Алине сделала? – возмущалась я. – Что за несправедливость?

Глеб стоял рядом, натирая ножи и вилки страшненьким на вид и на запах полотенцем. Хотя, может, на запах было страшненьким не полотенце, а Глеб. Но я не стала уточнять эту информацию, потому что он и так выглядел подавленным.

Глеб не отвечал. Я решила, что он ждет продолжение мысли, и заговорила:

– Она вечно ко мне придирается! Это просто кошмар какой-то. Когда я устраивалась, она была такой милой… Почему ко всем она милая, а ко мне нет?

– Алиса, – сказал Глеб резко.

Это было так неожиданно, что я даже наклонилась к нему. Вряд ли он даст ответы на все мои вопросы. Но было жутко интересно услышать его мысли. Глеб редко говорил, поэтому я так переполошилась.

– Помолчи, пожалуйста. Голова болит.

Я отпрянула. Ну и грубиян. Хотелось сказать ему, что так вести себя – невежливо. Но потом я подумала, что если начну учить его жизни, то буду выглядеть, как Алина. Так что я молча прислонилась к стеночке.

Тут что-то звякнуло. Я испугалась, словно это елочная игрушка разбилась.