Друд, или Человек в черном

По счастью, Диккенс услышал мои крики. Он вернулся и нашел меня лежащим в воде, с чудовищно распухшей лодыжкой.

Поначалу он просто поддерживал меня, прыгавшего на одной ноге по предательски скользкому склону, но в конечном счете потащил на руках. Нисколько не сомневаюсь, он воображал себя Ричардом Уордором, несущим на руках своего соперника Фрэнка Олдерсли через арктические пустоши. Покуда Диккенс меня не ронял, мне было наплевать, каким там фантазиям он предается.

В конце концов мы отыскали гостиницу. Хозяин, дрожащий от холода и бормочущий проклятья себе под нос, разбудил свою жену и велел приготовить нам поздний ужин, или ранний завтрак. Слуги растопили камины в общей комнате и наших спальнях. Доктора в деревне не было – собственно говоря, там и деревни-то как таковой не было, – а посему Диккенс самолично накладывал мне ледяные компрессы и туго бинтовал распухшую лодыжку, покуда мы не вернулись в цивилизованный мир.

Мы отправились в Уигтон, потом в Эллонби, потом в Ланкастер, потом в Лидс – продолжая делать вид, будто собираем материал для путевых очерков, хотя я мог передвигаться лишь при помощи двух тростей и безвылазно сидел в гостиницах, – а затем наконец поехали в Донкастер, который с самого начала являлся нашей истинной и тайной целью (вернее, целью Чарльза Диккенса).

Там мы посмотрели несколько спектаклей, в одном из них Эллен Тернан мелькнула в эпизодической роли. На следующий день Диккенс отправился на пикник с семейством Тернан и (теперь я уверен) на долгую прогулку наедине с Эллен. Что произошло во время той прогулки, какие мысли и чувства были тогда выражены и отвергнуты, по сей день остается тайной, но я точно знаю, что из Донкастера Неподражаемый вернулся в прескверном настроении. Когда я попытался условиться с ним о часах совместной работы в конторе «Домашнего чтения» над завершением и редактурой наших слабых путевых очерков, Диккенс ответил мне необычайно доверительным письмом, где, в частности, говорилось: «…неудача, постигшая меня в Донкастере, все еще тяготит меня столь сильно, что я совершенно не в состоянии писать и не знаю ни минуты покоя (когда бодрствую)».

Как я уже сказал, тогда я не знал, да и сейчас не знаю, в чем именно заключалась постигшая Диккенса неудача, но в самом скором времени она изменила весь ход нашей жизни.

Я рассказываю об этом, дорогой читатель, поскольку во время нашей ночной вылазки в июле 1865 года я заподозрил, а сейчас, по прошествии многих лет, утвердился в своих подозрениях, что на поиски таинственного Друда жаркой и смрадной июльской ночью Диккенса толкало не столько желание найти воскрешенного мертвеца, сколько то же, что он искал в Эллен Тернан в 1857 году в Донкастере и в течение восьми окутанных тайной последующих лет, до Стейплхерстской катастрофы.

Но, как и в случае с нашим восхождением на Кэррок- или Кэррик-Фелл, подобная одержимость может очень и очень дорого стоить другим людям, пусть сам одержимый и не злоумышляет против них. Другие люди могут в конечном счете погибнуть или получить увечья, как жертвы самого что ни на есть преднамеренного преступления.

Минут двадцать мы шагали по еще более темным и вонючим трущобным кварталам. Изредка я замечал признаки скученного человеческого обитания в покосившихся многоквартирных домах, порой слышал приглушенные голоса и посвистывания в темноте по обе стороны тесных улочек, а в иные разы тишину нарушало лишь постукивание Диккенсовой трости по булыжному мощению там, где таковое имелось. Мне вспомнилось описание ночной поездки из последнего и еще незаконченного романа Диккенса «Наш общий друг», когда два молодых человека катят в наемном экипаже к Темзе, чтобы опознать труп, найденный и вытащенный из реки отцом и дочерью, которые таким образом зарабатывают на жизнь:

Колеса катились дальше; катились мимо Монумента, мимо Тауэра, мимо Доков; и дальше, мимо Рэтклиффа, мимо Ротерхита, и дальше, мимо тех мест, где скопились подонки человечества, словно смытый сверху мусор, и задержались на берегу, готовые вот-вот рухнуть в реку под собственной тяжестью и пойти ко дну[1].

Честно говоря, подобно двум молодым повесам из упомянутого романа, я не следил за дорогой, а просто шагал за громоздкой, неуклюжей тенью сыщика Хэчери и стройной, гибкой тенью Диккенса. Впоследствии мне пришлось пожалеть о своей невнимательности.

Внезапно зловонный запах поменял оттенок и стал резче.

– Ф-фу! Мы что, снова приближаемся к реке? – воскликнул я, обращаясь к двум своим спутникам, смутно различимым во мраке.

– Хуже, сэр, – промолвил Хэчери, оглядываясь через плечо. – Это кладбище, сэр.

Я осмотрелся по сторонам. Поначалу у меня сложилось впечатление – противоречащее, впрочем, здравому смыслу, – будто мы приближаемся либо к Черч-стрит, либо к Лондонской больнице, но темная улочка выходила на своего рода поле, окруженное стеной и железной оградой с воротами. Никакой церкви поблизости не наблюдалось, а значит, это было не церковное кладбище, а муниципальное, каких появилось очень много за последние пятнадцать лет.

Видите ли, дорогой читатель, в наше время без малого три миллиона лондонцев жили, ели и спали в буквальном смысле слова на могилах, где лежало по меньшей мере столько же, но почти наверняка гораздо больше мертвецов. Разрастаясь, Лондон поглощал окрестные селения и деревни вместе со всеми кладбищами, и потому гниющие останки сотен и сотен тысяч наших возлюбленных усопших оказались в городской черте. Поначалу, например, погост при церкви Сент-Мартин-ин-зе-Филдс занимал площадь всего в каких-то двести квадратных футов, но к 1840 году, за двадцать пять лет до сей насыщенной событиями жаркой и зловонной июльской ночи, на нем уже покоились останки от шестидесяти до семидесяти тысяч лондонцев. Сейчас их там гораздо больше.

В пятидесятых годах, в пору Великого Зловония и самых страшных холерных эпидемий, всем стало ясно, что переполненные кладбища представляют серьезную опасность для здоровья людей, которым не посчастливилось жить поблизости от них. Все до единого городские кладбища были переполнены сверх всякой меры – положение вещей не изменилось и поныне. Многие тысячи мертвецов погребались в мелких могилах рядом с часовнями, ремесленными мастерскими, школами и на пустырях между частными домами. Посему принятый в 1852 году Закон о погребении (за него рьяно выступал Диккенс) предписывал Министерству здравоохранения учредить кладбища, открытые для всех мертвецов независимо от вероисповедания.

Возможно, вам также известно, дорогой читатель, что при моей жизни до недавних пор всех мертвецов в Англии надлежало погребать по христианскому обряду, на приходских кладбищах. Это правило нарушалось лишь изредка. В 1832 году парламент положил конец принятому в Англии обыкновению хоронить самоубийц прямо посреди общественных дорог, предварительно вогнав кол в сердце грешника. Упомянутый Парламентский акт – образец современной мысли и филантропии – разрешил погребать самоубийц на приходских кладбищах вместе с добрыми христианами, но только в случае, коли тело предадут земле между девятью часами вечера и полуночью, без церковного обряда. Следует заметить также, что обязательное расчленение трупов убийц тоже было отменено в 1832 году – поистине знаменательный год нашей просвещенной эпохи! – и в нынешнее либеральное время на христианских кладбищах нередко покоятся даже душегубы.

Многие – точнее, большинство – из таких могил не отмечены надгробными камнями, но рано или поздно они все равно обнаруживаются. Кладбищенские рабочие, днем и ночью роющие новые могилы, неизменно вонзают лопаты в гнилую плоть, что лежит в земле слоями, и кости безымянных скелетов. На иных кладбищах нанимают людей, чтобы они каждое утро обходили территорию и проверяли (особенно после проливных дождей), не поднялись ли где на поверхность разложившиеся останки прихожан, которым слишком уж не терпится услышать трубный глас Судного дня. Я не раз видел, как рабочие во время таких обходов везут в тачках полусгнившие руки, ноги и другие, хуже поддающиеся опознанию части тел – так усердный садовник в каком-нибудь имении собирает с земли суки и ветки после сильной бури.

Такие новые места захоронений стали называться «муниципальными» кладбищами в отличие от «приходских», и они пользовались большой популярностью. Первые муниципальные кладбища являлись сугубо коммерческими предприятиями (на Континенте и по сей день принято выкапывать и выбрасывать на свалку останки, распиливать прекрасные надгробья на плиты для облицовки стен или мощения тротуаров, а сам участок продавать клиентам понадежнее, если родственники не вносят своевременно плату за могилы своих возлюбленных усопших), но после того как, в соответствии с требованиями парламентских актов пятидесятых годов, многие переполненные приходские кладбища в Лондоне закрылись, почти все наши новые кладбища получали статус муниципальных – часть территории выделялась для приверженцев традиционной церкви (там земля освящалась и строились часовни), а часть отводилась диссентерам. Интересно, приятно ли правоверным христианам и сектантам проводить Вечность в столь близком соседстве?

Похоже, кладбище, к которому мы приближались сейчас в темноте, изначально являлось погостом: церковь здесь пришла в запустение, когда окрестные кварталы стали слишком опасными для добропорядочных граждан, а потом церковное здание и вовсе сожгли с целью освободить участок под строительство многоквартирных домов, позволяющих домовладельцам выжимать еще больше денег из постояльцев-иммигрантов, – но сам погост сохранился и принимал все новых и новых мертвецов… вероятно, был захвачен диссентерами пару веков назад, а в какой-то момент в течение последних двадцати лет превращен в платное муниципальное кладбище.

Когда мы подошли к сырым стенам и черной железной ограде, я невольно задался вопросом, кто согласился бы заплатить хотя бы пенни за возможность упокоиться здесь. Огромные деревья, некогда росшие среди погоста, погибли уже много поколений назад и ныне обратились в окаменелые скелеты, вздымающие обкорнанные ветви к черным зданиям, что нависали над кладбищем со всех сторон. С обнесенной стеной и кованой оградой территории тянуло такой нестерпимой вонью, что я полез в карман за платком и только потом вспомнил, что Диккенс забрал его у меня, дабы накрыть мертвых младенцев. Я приготовился увидеть зеленое облако миазмов над могилами – и действительно, туман, сгустившийся в преддверии очередного теплого, парного дождя, бледно светился во мраке.

Диккенс подергал высокие черные кованые ворота, но они оказались заперты на большой висячий замок.

«Слава богу», – подумал я.

Однако сыщик Хэчери запустил руку под пальто и отстегнул от тяжело нагруженного пояса увесистую связку ключей. Попросив Диккенса подержать фонарь, он перебрал звенящие ключи и нашел нужный, подошедший к замку. Огромные кованые ворота – сплошные полудужья да завитки – медленно отворились с таким надсадным скрипом, словно уже прошел не один десяток лет с последнего раза, когда желающие избавиться от трупа возлюбленного усопшего заплатили за вход на кладбище.

Мы зашагали по разбитым мощеным дорожкам, между темных надгробных плит, просевших могил и древних склепов, мимо мертвых деревьев. Судя по пружинистой походке и бодрому постукиванию трости, Диккенс наслаждался каждой секундой нашей прогулки. Я же боролся с рвотными позывами и внимательно смотрел под ноги, чтобы не наступить на что-нибудь мягкое и вязкое.

– Я знаю это кладбище, – внезапно сказал Диккенс. В ночном безмолвии голос его прозвучал так громко, что я слегка подпрыгнул. – Я видел его при свете дня и описал в «Путешественнике не по торговым делам». Но за ворота я прежде не заходил. Я назвал его Городом Ушедших, а конкретно это место – Погостом Святого Стращателя.

– В самую точку попали, сэр, – откликнулся Хэчери. – Именно что Стращателя.

– Я не заметил на железных остриях поверху ворот украшений в виде черепов со скрещенными костями, – промолвил Диккенс все тем же неуместно громким голосом.

– Они по-прежнему там, мистер Диккенс, – заверил Хэчери. – Я почел за лучшее не светить на них фонарем. Ну вот мы и пришли, сэры. Вход в Подземный город.

Мы остановились возле узкого запертого склепа.

– Вы шутите? – спросил я.

Мой тон мог показаться несколько раздраженным. Я пропустил поздневечерний прием лауданума, и теперь подагрическая боль терзала мое тело, а голова раскалывалась, словно туго стянутая металлическим обручем.

– Нет, мистер Коллинз, никаких шуток, сэр. – Хэчери снова перебрал ключи в связке и вставил очередной массивный ключ в древний замок на металлической двери склепа. Высокая дверь с резким скрипом отворилась, когда он налег на нее плечом. Сыщик направил луч света внутрь и выжидательно посмотрел на нас с Диккенсом.

– Это нелепо, – сказал я. – Здесь не может быть никакого Подземного города, да и вообще никакого подземелья. Мы на протяжении нескольких часов чавкали сапогами по зловонной речной жиже. Уровень грунтовых вод здесь наверняка такой высокий, что все могилы вокруг затоплены.

– На самом деле – нет, сэр, – прошептал Хэчери.

– Эта часть Ист-Энда расположена на скальном основании, дорогой Уилки, – сказал Диккенс. – Под десятифутовым слоем земли – сплошная скала. Безусловно, вы знаете геологическое строение вашего родного города! Вот почему их соорудили именно здесь.

– Соорудили – что? – осведомился я, стараясь (но без особого успеха) не выдать своего раздражения.

– Катакомбы, – ответил Диккенс. – Подземные погребальные галереи под монастырями. А под древними христианскими катакомбами почти наверняка находятся еще более древние римские кубикулы.

Я не стал спрашивать, что означает слово «кубикулы». Я не сомневался, что в самом скором времени этимология данного термина прояснится.

Диккенс вошел в склеп, за ним последовал сыщик, а потом и я. Конусообразный луч света пробежал по всему крохотному помещению. Каменный постамент в центре маленькой усыпальницы – достаточно длинный, чтобы на нем поместился гроб, саркофаг или завернутое в саван тело, – был пуст. Никаких ниш в стенах или любых других мест, пригодных для упокоения мертвецов, здесь не наблюдалось.

– Тут же ни черта нет, – сказал я. – Кто-то стащил труп.

Хэчери тихо рассмеялся.

– Да бог с вами, сэр! Здесь никогда не было никаких трупов. Этот склеп является – и всегда являлся – просто входом в царство мертвых. Посторонитесь, пожалуйста, мистер Коллинз.

Я отступил к покрытой влагой каменной стене, а сыщик низко наклонился, налег плечом на растрескавшийся мраморный постамент и поднатужился. Скрип камня, трущегося о камень, болезненно резал слух.

– Я сразу заметил здесь дугообразные следы, прорезанные на старых плитах, – сказал Диккенс сыщику, по-прежнему напирающему плечом на постамент. – Свидетельство столь же ясное, как желобки, прорытые в земле сильно провисшими воротами.

– Ага, сэр, – пропыхтел Хэчери, продолжая напрягать силы. – Но обычно они засыпаны листьями, грязью и прочим мусором и не видны даже при свете фонаря. Вы очень наблюдательны, мистер Диккенс.

– Да, – довольно согласился писатель.

Я испугался, что пронзительный визг и скрежет медленно ползущего по каменному полу постамента привлечет на кладбище толпу любопытных головорезов, но потом вспомнил, что Хэчери запер кованые ворота за нами. Мы были заперты на кладбище. А поскольку дверь самого склепа неохотно отворилась только под напором могучего плеча Хэчери и он с таким же усилием закрыл ее за нами, мы были заперты и в самом склепе. Черное треугольное отверстие в полу становилось все шире по мере того, как постамент сдвигался все дальше в сторону, и в нем уже показались крутые каменные ступеньки – при одной мысли, что такая громада будет поставлена на место и мы окажемся в буквальном смысле погребенными под тяжеленным камнем в запертом склепе на запертом кладбище, у меня мороз подрал по спине, несмотря на душную жару июльской ночи.

Наконец Хэчери выпрямился. Черное треугольное отверстие в полу имело незначительные размеры, чуть более двух футов в ширину, но, когда Диккенс посветил в него фонарем, я увидел очень крутую каменную лестницу, уходящую в темноту.

Диккенс поднял лицо, причудливо освещенное снизу, и спросил сыщика:

– Вы точно не пойдете с нами, Хэчери?

– Нет, сэр, благодарю вас, сэр, – сказал великан. – Договоренность не позволяет.

– Договоренность? – с легким любопытством переспросил Диккенс.

– Так точно, сэр. Неписаное соглашение, издавна существующее между полицейскими и обитателями Подземного города. Мы не спускаемся вниз и не осложняем жизнь им, сэр, а они не поднимаются наверх и не осложняют жизнь нам.

– Похоже на соглашение, какое большинство живых пытается заключить с мертвыми, – негромко промолвил Диккенс, вновь переводя взгляд на темное отверстие в полу и крутые ступеньки.

– Именно так, сэр, – подтвердил сыщик. – Я знал, что вы поймете.

– Ну ладно, мы, пожалуй, пойдем, – сказал Диккенс. – Вы найдете обратную дорогу без фонаря, сыщик? Нам определенно понадобится фонарь внизу.

– О да, сэр, – ответил Хэчери. – У меня к поясу прицеплен еще один фонарь на случай необходимости. Но я покамест никуда не уйду. Подожду здесь до рассвета. Коли вы к тому времени не вернетесь, я отправлюсь прямиком в участок на Леман-стрит и доложу об исчезновении двух джентльменов.

– Это очень любезно с вашей стороны, сыщик Хэчери. – Диккенс улыбнулся. – Но вы же сами сказали: констебли и инспекторы не полезут вниз на наши поиски.

– Ну, не знаю, сэр. – Сыщик пожал плечами. – Все-таки оба вы известные писатели и знатные господа – может статься, они сочтут возможным сделать исключение в вашем случае. Я просто надеюсь, что нам не придется выяснять, так это или нет.

Диккенс рассмеялся.

– Пойдемте, Уилки.

– Мистер Диккенс, – промолвил Хэчери, извлекая из-под пальто огромный пистолет револьверного типа. – Пожалуй, вам следует прихватить с собой вот это. Хотя бы для того, чтобы отпугивать крыс.

– О, это лишнее, – сказал Диккенс, отстраняя оружие облаченной в белую перчатку рукой.

(Вам следует помнить, дорогой читатель, что в наше время – я понятия не имею, как там принято у вас, – никто из служащих полиции не носил при себе огнестрельного оружия. И почти никто из преступников не носил. Слова Хэчери о «договоренностях» между преступным миром и стражами порядка во многих отношениях соответствовали истине.)

– Я возьму, – торопливо сказал я. – С радостью. Терпеть не могу крыс.

Револьвер оказался страшно тяжелым, каким и представлялся на вид, и едва поместился в правый карман моего сюртука. У меня возникло странное ощущение, будто наличие столь увесистого груза в кармане слегка нарушает мое телесное равновесие. Я сказал себе, что душевное мое равновесие наверняка нарушится гораздо сильнее, коли при мне не окажется оружия, когда в нем возникнет необходимость.

– Вы умеете обращаться с таким оружием, сэр? – спросил Хэчери.

Я пожал плечами.

– Полагаю, принцип заключается в том, чтобы направить эту штуковину на мишень тем концом, где отверстие, а потом спустить курок, – сказал я.

Все тело у меня мучительно ныло. Я словно воочию видел перед собой бутыль с лауданумом, стоящую на полке в запертой кухонной кладовой.

– Да, сэр, – кивнул Хэчери; котелок сидел у него на голове так туго, что, казалось, немилосердно сдавливал черепную коробку. – Принцип вы правильно понимаете. Вероятно, вы заметили, что у револьвера два ствола, мистер Коллинз. Верхний потоньше и нижний потолще.

Я этого не заметил. Я попытался извлечь несуразно тяжелый револьвер из кармана, но он зацепился за подкладку и порвал карман моего дорогого сюртука. Тихо чертыхаясь, я умудрился наконец вытащить оружие и принялся разглядывать его при свете фонаря.

– На нижний ствол не обращайте внимания, сэр, – произнес Хэчери. – Он предназначен для стрельбы картечью. Своего рода дробовик. Бьет со страшной силой. Надеюсь, сэр, он вам не понадобится, и в любом случае у меня нет зарядов к нему. Мой брат, до недавних пор служивший в армии, купил эту пушку у одного американца, хотя изготовлена она во Франции, – но не беспокойтесь, сэр, на ней стоят славные английские клейма, с нашей родной Бирмингемской оружейной фабрики. Барабан для стрельбы из верхнего гладкого ствола заряжен, сэр. Там девять пуль.

– Девять? – переспросил я, заталкивая огромный тяжелый револьвер обратно в карман и стараясь при этом не порвать подкладку еще сильнее. – Прекрасно.

– Может, возьмете еще про запас, сэр? У меня в кармане мешочек с пулями и капсюлями. Тогда мне придется показать вам, как пользоваться шомполом, сэр. Но это совсем несложно.

Я чуть не рассмеялся при мысли об уйме самых разных предметов, какие могут лежать в карманах и висеть на поясе сыщика Хэчери.

– Нет, спасибо, – сказал я. – Девяти вполне достаточно.

– Они сорок второго калибра, сэр, – продолжал сыщик. – Девяти штук будет более чем достаточно для крысы средних размеров – четвероногой или двуногой, смотря какая вам попадется.

Я невольно содрогнулся.

– Мы вернемся до рассвета, Хэчери, – сказал Диккенс, убирая хронометр в жилетный карман. Он начал спускаться по крутым ступенькам, держа фонарь низко перед собой. – Пойдемте, Уилки. До восхода солнца осталось меньше четырех часов.

– Уилки, вы знаете Эдгара Аллана По?

– Нет, – ответил я.

Мы спустились уже на десять ступенек, но еще не видели впереди конца круто наклоненной лестничной шахты. Ступеньки – высотой по меньшей мере три фута – походили скорее на каменные блоки египетских пирамид и были скользкими от подземной влаги, сочившейся повсюду тонкими струйками; маленький фонарь отбрасывал на них чернильно-черные обманчивые тени, и, если бы любой из нас споткнулся или оступился здесь, дело непременно закончилось бы переломанными ребрами и, вполне возможно, свернутой шеей. Я полушагнул-полуспрыгнул на следующую ступеньку, стараясь не отстать от пляшущего узкого конуса света, что исходил от руки Диккенса.

– Какой-то ваш приятель, Чарльз? – спросил я. – Специалист по криптам и катакомбам, надо полагать?

Диккенс расхохотался. Гулкое эхо в каменной шахте прозвучало до жути громко. Я искренне понадеялся, что больше он не станет смеяться.

– На первый ваш вопрос я с полной определенностью отвечу «нет», дорогой Уилки, – промолвил он. – А на второе предположение скажу «вполне возможно».

Диккенс остановился на ровной площадке у подножья лестницы, посветил фонарем на наклонные стены, низкий сводчатый потолок, а потом направил луч света в тоннель, уходящий в темноту. Черные прямоугольники по обеим сторонам подземного коридора наводили на мысль об открытых проемах. Я спрыгнул с последней ступеньки и встал рядом с Диккенсом. Он повернулся ко мне и положил обе руки – в правой был зажат фонарь – на бронзовую рукоять трости.

– Я познакомился с По за пару недель до завершения своей поездки по Америке в сорок втором году, – сказал он. – Этот малый навязал мне сначала свою книгу, «Гротески и арабески», а потом и свое общество. Держась со мной как с равным или со старым другом, По часами разговаривал со мной – вернее, сам с собой в моем присутствии – о литературе, о своих произведениях, о моих произведениях и снова о своих произведениях. Я так и не удосужился прочитать его рассказы, пока находился в Америке, но Кэтрин прочитала. Они произвели на нее чарующее впечатление. Похоже, этот По любит писать о склепах, трупах, преждевременных погребениях и сердцах, вырванных из груди живых людей.

Я пристально вглядывался в темноту за пределами крохотного круга света от фонаря. От того, что я отчаянно напрягал зрение (а оно у меня слабое), мне мерещилось, будто повсюду сгущаются и шевелятся тени, похожие на расплывчатые высокие фигуры. Головная боль усилилась.

– Полагаю, все это имеет какое-то отношение к делу, Диккенс, – резко промолвил я.

– Только в том смысле, что сейчас у меня складывается отчетливое ощущение: мистер По получил бы от нашей вылазки гораздо больше удовольствия, чем в данный момент испытываете вы, друг мой.

– В таком случае, – грубовато сказал я, – мне очень хотелось бы, чтобы ваш друг По находился здесь сейчас.

Диккенс снова расхохотался, и гулкое эхо, запрыгавшее меж незримых стен во мраке, на сей раз прозвучало еще жутче прежнего, даром что заметно тише.

– Возможно, он и находится здесь. Вполне возможно. Помнится, я читал в прессе, что мистер По умер всего через шесть или семь лет после нашей встречи – совсем еще молодым, и при весьма странных обстоятельствах, возможно не совсем приличных. Но если судить по нашему непродолжительному, но весьма интенсивному общению, данное место в точности походит на такого рода каменную обитель, какую с радостью посещал бы призрак мистера По.

– Так что же это за место такое? – спросил я.

Вместо ответа Диккенс поднял повыше фонарь и двинулся в темный тоннель. Черные проемы по обеим его сторонам оказались на поверку входами в вытянутые прямоугольные камеры. Диккенс направил луч света в первую из них, расположенную по правую руку от нас.