Наши тонкие струны

Звучит самый настоящий эстрадно-симфонический оркестр – что-то такое из семидесятых, с перегруженной духовой секцией и картонными барабанами. Воодушевляющая музыка.

Неба утреннего стяг!

В жизни важен первый шаг!

Парни и девушки старательно поют. Даже аккордеонист пробегает пальцами по клавишам и кнопкам: и вновь продолжается бой, тарарарарам! Крис отрешенно грызет медиатор. Ее соло будет позже.

– Ну что это такое, – Фил жмет на кнопку, и оркестр затыкается. – Петь надо с выражением! С настроением! Кристина, вынь гадость изо рта! И кто опять спел «в жизни важен первый фак»? А, парни? У кого тут бас-баритон с просадкой на верхах? Думаете, вы одинаково хреново поете, так я вас не различаю? Да я десять лет хормейстером работал! И все время одно и то же. В каждом потоке какой-нибудь клоун да отыщется!

Певцы тихонько ржут и перемигиваются с певицами. Фил грозит им кулаком.

– Одно для них важно, – кипятится он. – Что на уме, то и на языке… Ну-ка, еще раз с первой цифры!

Фонограмму запускают опять. Артисты напряженно вживаются в образ. Филипп дирижирует сидя.

Еще пара попыток – и он успокаивается. Вокальная группа звучит не так уж и плохо, а внезапное соло на гитаре (ламповый овердрайв с квакушкой) врезается в звуковую ткань, как бензопила в фанеру. Когда же фанера смолкает, аккордеон вдруг продолжает играть еще с десяток тактов что-то такое отвлеченно французское на три четверти, постепенно затихая, как бы удаляясь. И прямолинейный хит из прошлого приобретает целую кучу новых смыслов.

– Ну ладно, сегодня уже получше, получше, – Фил меняет гнев на милость. – Крис вообще молодец. Если дальше так пойдет, то и комиссия нам это дело утвердит. Завтра разучиваем ваше любимое – «Вдоль по Питерской». Через две недели сделаем контрольный прогон, на учебной сцене. Кстати, для нашего гармониста я заказал красную рубаху. Серега, слышал? Красное с зеленым – сочетание «вырви глаз». Еще картуз тебе закажем, как у Есенина! Будешь первый парень на деревне!

Серега глупо кивает. Первый парень давно вздыхает по Крис, у которой он не первый… и на всякий случай он помалкивает. Рыженькая гитаристка на него не смотрит, и на новую рубаху надежды мало, равно как и на картуз. Знать бы еще, что это такое.

– Можно, я как обычно приду? – спрашивает Маша Талашева.

– Можно. Ты же у нас все равно отвернуться норовишь… Маскируешься… Ах, да, девчонки, главное-то забыл. На той неделе пойдем с вами в театральную мастерскую. Будем шить вам платья. Белые, шелковые, с блестками, цены немалой. И не вздыхайте так. Еще меня благодарить будете.

– Шелковые? – спрашивает Крис, слегка скривившись. – Блестящие? Как у кого?

– Да уж не как у Evanescence, – говорит Фил. – Как у Людмилы Зыкиной.

012. Поменьше розовых соплей

С репетиции Маша и Крис едут вместе.

– У тебя горло не болит? – заботливо спрашивает Крис.

– Вроде нет. А должно?

– Мне показалось, ты устала от всех этих советских маршей.

– Есть такое. А что поделать?

Крис замолкает.

Сегодня вечером они неплохо поиграли вдвоем. Потом явился Филипп Филиппыч. Сел на свой любимый стул. Попросил исполнить что-нибудь авторское. Ну как тут откажешь? Пришлось сыграть для него «Что-то может случиться». Под одну гитару.

Фил никак не прокомментировал услышанное. Только попросил текст почитать.

«Вроде ничего криминального, – сказал он. – На будущее: поменьше розовых соплей. Вот вообще не ко времени. Дружеский совет».

После таких слов Крис побоялась играть «Ты мое солнце». Мало ли что.

И вот они едут домой. Как всегда, в ее голове крутится новая музыкальная фраза. Чтобы не забыть, она тихонько напела ее в диктофон. Мелодии очень легко вылетают из головы. Правда, иногда возвращаются, среди ночи или средь бела дня, никогда не угадаешь. Или исчезают безвозвратно.

Крис умеет писать музыку нотами. Но рисовать всякие крючки в автобусе – это будет уже слишком для почтенной публики. Чего доброго, примут за шпионку.

С текстами проще. Их можно заносить в телефон, притворившись, что пишешь деловые заметки. Никто ведь не заглянет тебе через плечо и не проверит. А если заглянет, то запросто получит локтем в лоб.

Сегодня в ее заметках – какие-то отрывочные строчки:

До сих пор мне было легко

Уходить, не прощаясь

Да, это странное чувство – когда тебе никогда не было дела ни до кого, и вдруг внезапно все изменилось.

Но нет, остальных это не касается. Всех остальных она легко бы послала подальше вместе с их косыми взглядами и дружескими советами.

Неужели Крис никогда раньше не умела дружить?

Она и до сих пор не умеет. Не знает даже, что говорить, когда очень не хочется прощаться.

– Ко мне зайдем? – предлагает Крис. – Слопаем пару сэндвичей?

Маша согласна. Все-таки это утомительно – петь сразу на двух репетициях. К тому же в свою отдельную комнату в студгородке она как-то не спешит.

На этот раз их никто не встречает, даже домашний парень Макс куда-то пропал. Но в квартире кто-то есть. Кто-то смотрит в гостиной телевизор. В этой квартире – толстые стены, и слов не разобрать. Ясно только, что это новости или криминальная хроника.

Крис выглядит потерянной. Она больше не улыбается.

– Может, я пойду? – говорит Маша.

– Еще чего. Из-за отчима, что ли? Этот чел здесь вообще лишний. Пусть лучше он отсюда свалит.

Кажется, она говорит слишком громко. Потому что телевизор смолкает. Зато слышится чей-то многозначительный кашель. У кристинкиного отчима – низкий густой голос, как у певца Шаляпина. И кашель тоже густой.

Это отвратительно. Этот человек ей отвратителен. Крис морщится.

– Пошли на кухню, – упрямо говорит она. – Не сожрал же он всю колбасу!

Они пьют чай с бутербродами. Изо всех сил стараются не говорить о личном. Конечно, это невозможно.

– Я хочу отсюда съехать, – говорит наконец Крис. – Я больше не могу. Он думает, меня можно купить… всякими подарками. Он думает, я буду молчать.

– О чем, – тихо-тихо спрашивает Маша.

– О том, что он… делает что хочет. Что он сидит на дейтинг-сервисах, да еще заходит с разных аккаунтов. Потом возит каких-то малолеток на дачу. Будто я не знаю.

– А как же твоя мама?

– Ей проще не замечать. Она зависает на работе. В своей больнице. Ну и еще… она боится, что нам с Маском будет плохо, если у них все развалится. Она нас двоих не потянет. Она так думает.

– А ты что думаешь?

– Ну а что поделать? – говорит Крис. – Мне даже восемнадцати нет.

Ее зеленые глаза блестят в темноте. Она вертит в руках чайную ложечку:

– Видела красоту? Серебряная. От бабушки досталась. Здесь все наше. А не его.

Маша рассматривает ложечку. На ней выгравирована какая-то монограмма нерусскими готическими буквами.

– Надоело мне все это, – говорит Крис. – Я хочу денег заработать. Чтобы не зависеть ни от кого. Создать группу и играть концерты. И чтоб люди во всем мире скачивали наши песни. Ну да, глупо, но я все равно больше ничего не умею и учиться не хочу. Не хочу жить… как они. Понимаешь?

Маша опускает ресницы. Конечно, она понимает. Она всегда мечтала о том же самом. Только не формулировала так четко. Может быть, оттого, что у нее не было отчима?

Что-то такое можно прочитать на ее лице. Потому что Крис понемногу краснеет.

– Ты не думай, он мне никто, – говорит она почему-то. – Мы с ним уже год не общаемся.

Получилось еще хуже.

– Я ничего и не думаю, Крис, – говорит Маша.

– Он еще и жадный. Он ведь даже гитару мне не насовсем подарил, а только дал попользоваться. Сам-то играть разучился, да и некогда.

Маша пожимает плечами.

– Говорит, когда-то он ее сам из Америки привез. Может, и не брешет. Он же раньше на пароходе плавал.

– Гитара – класс, – говорит Маша.

Потом они говорят о гитарах и о всяких примочках. Это всегда интересно. А главное – безопасно.

Когда совсем темнеет, Маша собирается домой. Крис порывается проводить, Маша отказывается. И верно: лучше сделать вид, что они с Машей совершенно не беспокоятся друг о друге. Иначе их могут неправильно понять. В нашем неправильном мире это легко.

И потом, можно ведь послать из автобуса сообщение?

013. Мама не узнает

Когда за Машей захлопывается дверь, Крис вздыхает. Хочет уже пройти к себе (у них с Максом одна комната на двоих, разделенная перегородкой). Макса нет дома, и в этой комнате темно, только компьютер еле слышно гудит и мигает красной лампочкой. Обсчитывает какую-нибудь тяжелую задачу. Макс называет это «рендеринг». Хз, что это значит.

– Кристи! Погоди маленько, – слышит она густой голос из гостиной.

Почему-то ей хочется накинуть на голову капюшон и отвернуться к стенке. Как в детстве, когда тебя ставят в угол за плохое поведение.

Глупое желание. И бессмысленное. Тебя и так загнали в угол уже давно.

Плотная фигура материализуется в дверях.

– Что за новая подруга? – спрашивает отчим.

Как будто он видел много старых.

– Из института, – говорит Крис.

– Ах, ну да. Новая жизнь, новые интересы.

– Не завидуй, – говорит Крис.

Он складывает руки на груди. Так его руки кажутся мускулистыми, а не просто жирными.

Что поделаешь, он стал слишком взрослым. Постарел и обрюзг буквально за два года. С мужиками такое бывает. С м[…]даками особенно.

– Ты на кухню? – спрашивает Крис. – Извини. Мы всю ветчину съели.

– Что ж вы так, – медленно говорит он.

– Тебе лучше не жрать на ночь. Вредно для здоровья. Мама сколько раз говорила.

Ее голос почти совсем не дрожит. И только пальцы нервно теребят шнурочки капюшона. Длинные, красивые пальцы.

– Мама не узнает.

Он улыбается влажными губами. И аккуратно берет ее за руку своей лапой – тоже слегка расжиревшей. Когда-то он прекрасно играл на гитаре. Теперь у него пальцы как сосиски. Как у Би. Би. Кинга, только цвет другой. Впрочем, Би. Би. Кинг до восьмидесяти лет играл великолепно. Черный король блюза.

Когда-то они вдвоем смотрели всякие такие записи. А потом он учил ее гитарной аппликатуре. И как правильно держать руку.

– Твой брат вернется нескоро, – говорит отчим. – Хочешь, послушаем музыку? Есть Jamiroquai. Есть Джек Дэниэлс.

Крис хочет освободиться. Но отчего-то замирает на месте. Он осторожно трогает ее пальцы, как струны гитары.

– Просто иди за мной, рыжик, – говорит он. – Fire… walk with me.

014. Шел-шел и устал

Чуть раньше Маша спускалась по широкой лестнице. Между этажами – широкие полукруглые площадки с высокими арочными окнами. Это называют в Питере «парадной», или «парадняком», или еще чем-то таким же возвышенным.

В архангельской хрущевке нет никаких парадных. Там – лестничные клетки. Лучше и не скажешь.

На каменном подоконнике между вторым и третьим сидит Маск.

Увидев ее, он соскальзывает вниз. Он довольно высокого роста и еще немного нескладный. Ну да, он похож на сестру: курносым носом? Зелеными глазами?

Но сегодня он не такой лохматый. Посчитал нужным подстричься?

– Привет, Максим, – строго говорит Маша: она же старше. – Ты чего тут?

– Ну… я просто шел домой.

– Шел-шел и устал?

Нет, Маша не хочет его обидеть. Конечно, этот парень не опасен. Он просто излучает позитив, и Маша легко принимает эти сигналы: я – твой друг, я тебя не ударю, ты мне очень нравишься… Но Макс был бы очень огорчен, если бы понял, что Машка может читать и все остальные его послания. Те, что он никогда не стал бы транслировать. Ну, например: у меня еще никогда не было подружки… то есть так, чтобы по-настоящему, еще ни разу… Потому что я жутко застенчивый, и я сам это знаю… А вот чего не знаю, так это о чем говорить с девушками.

– Я не устал, – говорит он сейчас.

– Ну тогда проводи меня немножко, – предлагает Маша. – Если не трудно.

Ему? Трудно? Да он тут уже битый час ее дожидается. И еще час просидел бы. На холодном-то подоконнике.

Ничего. Ему даже полезно немного остыть.

Они выходят из парадной на проспект. На другой стороне, у Петроградской, остановка автобуса. Вот дотуда они и дойдут. Машка сядет в кресло у окна, помашет рукой Максу, и он послушно отправится домой. Съест сэндвич с сыром, подольше задержится в ванной, а потом пойдет спать. Это же ясно, как день. То есть, как вечер.

Только почему-то на Петроградской они не останавливаются. Не спеша идут дальше. С Максом приятно идти, он не болтает лишнего и не выеживается. К тому же, если посмотреть в навигатор, машкин автобус застрял в пробке где-то далеко за Троицким мостом.

Хоть бы он вообще сломался, думает Макс. Хоть бы они вот так шли и шли вдвоем. Он взял бы Машу за руку, но пока что как-то не получается.

Хорошо еще, что у него не пахнет изо рта. Военная хитрость: он прячет за щекой мятную таблетку.

– Я слышал ту вашу песню, про солнце, – говорит он. – Где гитара и голос. Классно звучит, хотя и на коленке сделано. Хотите, я подложку напишу, с басовой линией? Ну, то есть… хочешь?

– Напиши, – разрешает Маша. – Только там всего два куплета. И припева нет.

– А куда больше? Запилим пока шортс. Чего тянуть-то?

– Шортс?

– Ага. На одну минуту. Прямо на телефоне вертикальное видео запишем. Я уже сюжет придумал… Ну, типа в общих чертах. Снимать надо где-нибудь на крыше, на закате, чтобы фон был яркий. Такой… имбовый будет клип.

– Ты молодец, конечно, – говорит Маша. – Только снимайтесь пока без меня.

– Как это без тебя? А кто петь будет?

– Просто ты не понимаешь…

Да, Макс не понимает. Тогда Маша медленно опускает масочку на шею. Сказать по правде, ей все равно, что он подумает. Разве что немножко интересно: этот парень – такой, как все? Или… не такой? Хотя бы потому, что он брат ее лучшей подруги?

Макс смотрит во все глаза. Девочки в таких случаях закрывают глаза руками.

Кажется, он даже сжал кулаки.

– Ну… ничего страшного, – он неумело пытается врать. – Просто царапина. И потом, можно же что-нибудь придумать. Наложить фильтр в нейросетях… если тебе… неприятно…

– Мне все равно, – говорит Маша.

В молчании они идут до следующей остановки. Ну, или нет: они обмениваются ничего не значащими фразами о музыке и о компьютерных программах. Да, эти фразы ничего не значат, если ты так и не решился сказать главного.

А ведь хотел. Еще пять минут назад.

Автобус нехотя причаливает к остановке.

– Спасибо, Максим, – говорит Маша. – Я поеду.

Темная масочка снова на ней.

Макс беззвучно шевелит губами. Он хочет что-то придумать, чтобы она осталась. Или… чтобы пригласила поехать с ней вместе. Ни один из вариантов, что всплывают в его голове, никуда не годятся. Ни один из вопросов не предполагает ответа. Вот разве что этот, последний:

– Можно мне к вам в группу?

Маша задерживается в дверях:

– Макс… давай лучше завтра про это поговорим?

– То есть можно?

Маша хочет рассмеяться, но видит его сумасшедшие глаза – и отменяет свое решение. И поворачивается к нему. Одной ногой она уже в автобусе. Макс – внизу.

Наверно, водитель видит эти маневры в свое зеркало. И не спешит закрывать двери.

Он тянется вперед. Еще миг, и он ее поцелует. Очень неумело и неловко – чуть пониже уха, к которому крепится черная маска. Он прикоснется к ее уху своим холодным щенячьим носом.

И произойдет чудо. Золотой ангел, ты слышишь? Разве это так трудно?

Но нет. Ночью ангелы спят.

И еще «ментос» во рту мешает. Вот и что с ним делать? Проглотить или выплюнуть?

Водитель в своей кабине сердито стучит пальцем по микрофону, как дирижер по пульту:

– Ш-ш… молодые люди, заканчиваем прощаться…

Макс послушно отступает на шаг. Он хорошо учился в своем десятом классе. Теперь уже в одиннадцатом.

Нет, глупый маленький принц не поцелует принцессу. И она не исцелится. Так и останется… чудовищем.

– Иди домой, Максим, – говорит Маша устало. – Проследи, чтоб у Крис все было в порядке. Увидимся.

Хлоп! Двери закрываются, и автобус отъезжает, мигая желтым поворотником. Сердце Макса сейчас разобьется на части.

Но никто на него даже не смотрит.

Всем все равно.

015. У меня есть groove

Если кому не все равно – у Крис все в порядке. В безусловном и абсолютном порядке.

В их (с Максом) комнате – тишина и темнота. Компьютер завершил свой рендеринг и впал в спящий режим.

Крис не хочет спать. Она просто валяется на кровати, раскинув руки. Она кажется совершенно спокойной. Лишь иногда ее длинные пальцы сжимаются и впиваются в черный бархат покрывала, и тогда бархат идет складками.

С девочками такое бывает.

Но если бы кто-нибудь мог сейчас прочитать ее мысли, он бы сильно встревожился. Даже настолько, что вызвал бы врача, пожалуй.

Или сразу полицию.

В прихожей щелкает замок. Стараясь не шуметь, Маск снимает кроссовки и ставит на полочку.

Нет, он не идет на кухню за бутербродами. И в ванной не задерживается. Он проходит в свою половину комнаты. Трогает мышку на столе, и компьютер оживает, но только затем, чтобы вскоре выключиться уже по-настоящему.

После этого и Макс тоже падает на постель. И лежит, закинув руки за голову.

– Крис, – зовет он негромко. – Ты здесь?

– Меня нет.

Молчание.

– Крис…

– Чего тебе?

– У тебя все в порядке?

– Это ты сам придумал так спросить? Не поверю никогда.

Макс слегка смущен.

– Ну, это… я Машу встретил. Возле дома. Проводил… немножко. Она попросила за тобой проследить.

– Что проводил – молодец. А будешь следить – глаза выцарапаю.

– Вот все-таки ты злобная фурия.

Макс выжидает с минуту. Подумав, заходит с другого конца:

– Крис… я там сделал ритм-секцию для вашей песни. Бас прописал с миди-клавы, потом подредактировал. Хочешь послушать?

– Не сейчас.

Макс огорчен. И все-таки он не выдерживает. Поднимается и заглядывает в ее половину пространства – темную и печальную:

– Слушай, Крис… возьмите меня в свой проект, а? Я у Маши спрашивал. Она вроде не против.

Сестра садится на кровати. Удивленно смотрит на брата.

– Так нет еще никакого проекта. Мы даже название не придумали. Ты о чем?

– Вот со мной и будет.

– Тебе школу заканчивать нужно.

– Вот и закончу. Досрочно. Нахрен сдалось еще год убивать? Все равно я в Первый Мед не поступлю, и думать нечего.

– Дурак, что ли? Мать всю жизнь мечтает, что ты врачом будешь. Она как услышит, тебе все лишнее отрежет скальпелем.

Макс переступает с ноги на ногу и злится, как шестиклассник:

– Не отрежет. Я за это у нее вайфай заблокирую. А вы все равно лучше меня никого не найдете, спорим?

– Обоснуй, – предлагает Крис. – У тебя даже слуха нет.

– Зато у меня есть groove. Я любой ритм забить могу на раз. Я в курсе всех трендов, даже в кей-попе, и не смейся, пожалуйста. Я знаю, где любые сэмплы можно скачать. Мои биты, чтоб ты знала, московские рэперы покупают. Ну, то есть два раза купили, а в третий раз на деньги кинули… Зато я потом жалобу разослал по всем платформам, их и забанили. Поняла? Я много чего умею, Крис. Я бы вообще один работал, но это скучно.

– Скучно ему. А у нас что, цирк с конями?

– У вас… – Он держит паузу на пару тактов, а потом продолжает. – У вас самый офигительный цирк, который я видел. Точнее, слышал. Когда Маша начинает петь, у меня мурашки по всему телу… У тебя тоже?

Крис в темноте кивает.

– А ты пишешь хорошие песни. Нет, правда. Я же много чего слушал. Это не попсня, и не рэп кринжовый, и не говнорок. Это лучше. Это… как тебе сказать… Из этого можно совсем новую музыку сделать. Которой еще никогда не было. Если ты рискнешь.

Крис не отвечает.

– Ты не думай. Это не бред. Я знаю, как это должно звучать. Это должен быть такой… темный вайб… чтобы мурашило и от голоса, и от текста, и от звука. Как трип-хоп, только по-новому. Я уже почти придумал, как это будет. Рассказать?

Крис сглатывает слюну. Вот ведь странно: как бы паршиво ни было у нее на душе, о музыке она может говорить часами. И ее брат тоже.

Так они и разговаривают, пока не слышат за дверью тяжелые шаги. И дверь отворяется без предупреждения.

– Вы чего там шепчетесь? – спрашивает темный чел. – Ну-ка живо спать. Заговорщики, блин.

Затем этот черт продолжает свой путь, шаркая шлепками. В уборную, куда же еще.

Две пары зеленых глаз блестят в темноте.

– С-сволочь, – шепчет Макс. – Долбаный скуфидон. Ненавижу его.

– Ему пофиг, – говорит Крис.

Макс ударяет кулаком в ладонь.

– А мне нет. Я не хочу это больше терпеть. Или, может, ты хочешь?

– Н-нет.

– Знаешь, Крис, о чем я мечтаю? Вот заработаем мы миллион. Купим автобус и будем на гастроли ездить, по разным городам и странам. В автобусе удобно комбики возить и инструменты. А ночевать будем в придорожных отелях, по классике, с блэкджеком и шлюхами… Ну ладно, без блэкджека. Но про все остальное я серьезно. Вот мне семнадцать исполнится, я на права сдам. Буду вас сам возить, а иногда с тобой будем за рулем меняться. Кормить меня можно сэндвичами. Как тебе такое, Крис?

Его сестра сидит на кровати, поджав ноги. При этих словах она поворачивается к нему и улыбается. Пожалуй, в первый раз за этот вечер.

– Спасибо, брат, – говорит она. – Водитель нам точно пригодится. Так что ты уже на проекте… Осталось заработать миллион.

016. Просыпаемся и пляшем

Контрольный прогон для комиссии устраивают в учебном театре на Моховой. Это недалеко от института, за Летним садом, и еще немного пройти пешком. Там – настоящий зрительный зал с рядами кресел, расставленных полукругом, и выдвинутая вперед сцена, как в телестудии. Темный паркет и темный занавес. Если верить Бессонову, на этом фоне их костюмы будут смотреться сногсшибательно.

Жаль, что этого не видно, когда ты сам внутри костюма.

Ближе к вечеру ВИА «Молодость» собрался в полном составе. У девочек и мальчиков разные гримерки. Фил Филиппыч не преминул посетить обе. К парням зашел без стука, проверил костюмы и заодно принюхался: не курят ли какую-нибудь дрянь? К девочкам – вежливо поскребся, протиснулся в дверь и уселся на табуретку.

Вид у него важный. Черная двойка с отливом, белоснежная рубашка и галстук-бабочка.

– Комиссия приедет к пяти, – сообщает он. – С хлебом-солью встречать не будем, хотя было бы аутентично… Правда, о welcome drink я позаботился. Добавим вечер в ресторане – и документ у нас в кармане. О! Прямо стихи получились. Ладно, вы этого не слышали, я этого не говорил.

Крис морщит нос.

– Люди они взрослые, серьезные, – продолжает Фил. – Поэтому без фривольностей. И без этих вот саркастических улыбок. Никакой самодеятельности. Строго следуем программе. «И вновь продолжается бой», поняли? Это самая актуальная повестка. Поэтому глаза не закатываем, смотрим вдаль, чуть выше зрителя, как я вам показывал. На народном репертуаре можно сменить интонацию. Добавить, так сказать, интима.

Девицы с третьего курса радуются знакомому слову. Фил недовольно щелкает пальцами:

– Попрошу не расслабляться раньше времени! Напоминаю, если кто забыл: на «Вдоль по Питерской» устраиваем реальный хоровод, благо сцена позволяет. Ногами не топаем, гармониста в бочину не толкаем. Потихоньку разгоняем темп, следим за фонограммой. То же самое по «Валенкам». Эту историю инсценируем по полной. Реквизит не потеряли?

Одна из девушек демонстрирует новенькие валенки (из сувенирной лавки). Серенькие, с красной заплаткой на пятке.

– Когда по сюжету валенки примерять будешь – пожалуйста, без фанатизма, – дает наказ Фил. – Не надо пыхтеть там, кряхтеть, корячиться. С улыбочкой на ногу прикинула – и в сторонку отбросила. Смысл-то песни в чем? Нельзя валенки носить. Не в чем к милому сходить.

– Так, может, мне вообще босиком петь? – спрашивает девица.

– А что? Правильная мысль. Будешь у нас такая Сезария Эвора. Знаешь Сезарию Эвору?

Девица закатывает глаза (именно так, как просили не делать).

– Ладно, ладно, – говорит Фил. – С этим вроде разобрались. Теперь гитара. Крис, ты у нас на романсе солируешь. Бантик на гриф привязала? – (Крис неопределенно шмыгает носом). – Поясняю. «Гори, гори, моя звезда» – классическая стилизация под цыганщину. Но для богатых. С одной стороны, чтоб слушатель в трактире заревел белугой и погрузился мордой в салат, а с другой, чтобы и не забывал донатить, и коньяк заказывать. Скрытые смыслы мы здесь не затрагиваем! Это уже в твой огород камушек, Талашева.

– А? Что?

– Цой в пальто! Просыпаемся и пляшем! Мария, не разочаровывай меня. Вынь затычки из ушей, повторяю для тебя специально. Запомни: в этой песне нет никакого особенного драматизма, нет и не должно быть. Ты не Анна Герман. Не нагнетай жути. Звезда у нас по жизни оптимистичная. Можно сказать, много-го-обе-ща-ю-ща-я. Как пел упомянутый коллега? Звезда по имени Солнце. Моя бы воля, я бы последний куплет вообще отрезал, или фэйд-аут сделал, как на радио. Но мы, так уж и быть, допоем до конца. «Умру ли я – и над моги-илою… гори, сияй…» – и далее по тексту. Герой-то, как видите, еще не помер, а только собирается! И заранее звездочку себе заказывает!