Кисть ее руки. Книга 2

Услышав мой робкий ответ, мужчина дружелюбно улыбнулся, припарковал свой байк, выдвинул стояночный упор и слез на землю. Двигатель он не выключал. Он подошел к багажнику и, порывшись в содержимом прикрепленного к нему ящика, на ощупь нашел письмо. Держа его в руках, он подошел ко мне. Он вошел под карниз и протянул мне слегка влажный конверт. Чернила на нем слегка расплылись, адрес был написан по-английски, а слова «Г-н Кадзуми Исиока» – иероглифами. Я инстинктивно понял, что это от Митараи. Спасибо. Друг прислал мне ответ.

Почтальон решительно снял черную виниловую шляпу. От этого дождевая вода, скопившаяся на ее полях, хлынула мне под ноги.

– Похоже, здесь сейчас всем действительно туго приходится, – сказал он веселым тоном.

– Да, вы правы, – согласился я.

Однако мне не хотелось вдаваться с ним в подробности.

– Извините, но вы можете чем-то подтвердить, что вы Кадзуми Исиока? – спросил почтальон.

– Подтвердить, говорите…

Я торопливо порылся в карманах. К счастью, на мне была куртка, и в ее кармане лежали водительские права. Я показал их и получил письмо.

– Сочувствую вашей ситуации, – сказал он, снова надев шляпу.

Отступив под дождь, он медленно сел на свой байк, развернулся на 180 градусов и поехал обратно. Видимо, в деревне активно обсуждали эту тему.

Я не стал смотреть, как он уедет, и нетерпеливо открыл конверт. Меня разочаровало, что письмо было таким маленьким, наверное, сотой частью того, которое я ему отправил, но я все равно был ему благодарен.

Я поднялся в коридор «Рютэйкана» и быстрым шагом пошел вперед, пока не увидел двор перед своей комнатой, залитый моросящим дождем. Затем я сел в конце коридора, достал письмо из конверта и начал читать, что написал мне Митараи.

Исиока, мне было приятно прочитать твое письмо. Я не знал, что ты в префектуре Окаяма. Надеюсь, наша квартира на Басядо еще цела.

Сразу хочу сказать, что я сейчас очень занят, и как бы ни старался, не смогу к тебе приехать. Кроме того, в твоем отчете серьезно недостает материала, и я не могу сказать на его основании ничего определенного. Ясно одно. Поскольку ты оказался замешан в большую трагедию, ты должен спасти попавших в нее людей. И я хочу, чтобы ты это серьезно осознал. У тебя есть необходимая для этого сила и опыт. Просто описать, что произошло, может любой. Тебе пора уже выходить на другой уровень. С тем, что произошло до сих пор, ничего не поделаешь, поэтому мы должны точно предсказать, что произойдет в будущем, и любой ценой предотвратить дальнейшие трагедии. Это твое предназначение. И никто другой этого не сделает.

Общая картина дела в целом понятна. Ясно, что целью является какой-то конкретный человек. Миссия, которой ты облечен, – спасти этого человека. Рискни своей жизнью, если это необходимо. Не нужно стесняться. Если ты потерпишь неудачу, я оплачу твои похороны. Ладно. Кажется, ты этого не понимаешь, но у тебя есть силы и мозг, чтобы это сделать. Не думаю, что бы тебе это не нравилось.

В твоем письме недостает описания места происшествия. Нет схемы местности. Пока это дело кажется очень запутанным, но в свете моего небольшого опыта я могу сказать, что дела такого рода никогда не бывают простыми. Если дело выглядит сложным, то обычно это потому, что в нем переплетено множество простых историй. Это все, что я могу сказать тебе прямо сейчас, но и этого не так уж мало.

Исиока, я хочу, чтобы ты внимательно усвоил то, что я сейчас пишу, и хорошенько обдумал это. Сегодня в Японии очень много таких людей, как ты. Это люди, убежденные в своей некомпетентности, хотя у них есть способности, и они автоматически опускаются на дно колодца комплекса неполноценности. Они пребывают в глупом заблуждении, что такая их позиция моральна. Никогда не слушай людей, которые подогревают такие заблуждения. Это ничего не значащая дрянь.

Депрессия из-за чувства неполноценности вовсе не является добродетелью. Это просто лень, которая доставляет неприятности окружающим. Надо просто со всем этим расстаться. Я никогда не смогу тебе в этом помочь. И никто не может этого сделать. Ты должен сделать это сам. Поэтому я не буду тебе сейчас льстить.

Мне нужно сказать тебе еще кое-что. Многие люди у вас там до сих пор не понимают, что ты спаситель. Не могут произнести это вслух. Но они терпеливо, как овцы, ждут, когда ты покажешь свою силу. Все терпеливо ждут, надеясь, что ты их спасешь. Вот что такое массы. На этом деле проверяется твоя сила. Ты должен четко следовать своей судьбе. Это твой долг. На карту поставлены жизни людей, поэтому, пожалуйста, не облегчай себе задачу, пытаясь убедить себя, что у тебя нет на это полномочий.

Я бы ничего не сказал, если бы ты хотел просидеть на дне колодца всю оставшуюся жизнь, но я уверен, что там не так уж комфортно. Пришло время выбираться. Пока ты колеблешься, люди снова будут умирать. Если нужно, вспомни, как действую я. Повторяюсь, у тебя уже достаточно опыта. Ты теперь уже не молодой детектив, а, скорее, ветеран. Ты знаешь все о том, как собирать материал, как необходим анализ и как важна интуиция. Все, что тебе нужно – это уверенность. Я верю, что ты добьешься успеха. Вперед.

Киёси Митараи

Прочитав это, я почувствовал себя утомленным. Заподозрив, что Митараи что-то перепутал, я инстинктивно перевернул конверт и посмотрел на адрес. Но письмо определенно было адресовано мне.

Убедившись в этом, я долго тупо смотрел на дождь во дворе. Письмо было небольшое, и его содержание было совершенно неожиданным. Интересно, есть ли в этом мире человек, которому бы помогло такое письмо?

Что же хотел сказать Митараи? Это было мое честное первое впечатление. Я сначала подумал, какой же безответственный этот человек, а потом подумал, что мой друг сошел с ума от переутомления. Он предлагает мне самому разобраться в этом деле? Что за ерунда? Митараи принимает меня за кого-то другого. Он путает меня со своим другом-детективом или что-то в этом роде. Видимо, ему изменила память. Я ни за что не смогу этого сделать. Он должен знать это лучше всех.

Глядя на холодный, моросящий во дворе дождь, я почувствовал необъяснимую боль и заплакал. Я не очень понимаю почему, но мне стало так грустно и одиноко, что хотелось умереть.

Но, наверное, мое нынешнее настроение объяснялось главным образом ностальгией по Митараи.

Я понятия не имел, что и как произошло в этом деле. Это чистая правда. Даже полиция, которая поначалу старалась изо всех сил, развернулась и убежала. Жители «Рюгатэя», которые считали, что они в состоянии что-то понять и поначалу что-то говорили, теперь замолчали или исчезли. Короче говоря, все сдались.

Я услышал звавший меня голос, поэтому быстро вытер веки, поднял глаза и увидел Сакаидэ, идущего по коридору. Когда я положил письмо в карман и встал, он подошел ко мне со слегка кривой улыбкой на лице.

– В семье Инубо сейчас была большая ссора. Насчет того, что они будут делать после того, как уедут отсюда. Сатоми говорит, что хочет переехать в город, а Юкихидэ говорит, что хочет жить у своих родственников в Симанэ. Кадзуо говорит то же самое, но кажется, что его жена против.

– Что значит – против?

– Похоже, она хочет развода. Ну, хочет и хочет. Но муж ни за что не соглашается. Твердо стоит на этом. Требует, чтобы все поехали в Симанэ.

– Вот как, – подумал я, вспомнив, что видел прошлой ночью.

– Похоже, в семье серьезный раскол, так что полиции необходимо как можно скорее положить конец этому делу. Но и на полицию полагаться нельзя.

– Понятно, – кивнул я.

Попрощавшись с Сакаидэ и зайдя в свою комнату, я начал писать, затем сделал перерыв, чтобы подумать о письме от Митараи, затем подумал о происшествии, а когда мне надоело думать, я вернулся к письму. Митараи, кажется, советовал мне взяться за это дело, но я не мог не воспринять этот совет иначе как безответственную шутку. Сколько я об этом ни думал, хоть встань на голову, ничего не приходило мне на ум. Я понятия не имел, что стояло за этим делом. На ум не приходило даже намека на разгадку. Просить меня раскрыть это дело – все равно что просить меня свободно говорить по-английски. Совершенно бесполезно. Моя голова для такого не приспособлена.

Утверждать в такой ситуации, что у вас не хватит сил – это не добродетель. Вероятно, это так. Каким бы скромным ты ни был, что в этом толку, если при этом будут убивать людей одного за другим. Было бы гораздо лучше спасти всем жизнь, даже если бы это немного задело чувства других. Должно быть, именно так Митараи смотрит на жизнь. Конечно, я это понимаю. Он всегда использовал жесткие методы. Однако это работает только с такими людьми, как Митараи, способными оказывать решающее влияние на других, и не относится к обычным людям, таким как я. Я не такой яркий человек.

Внезапно я понял, что уже полдень. На обед меня не пригласили. Я продолжал размышлять и в итоге пропустил время обеда. Но аппетита у меня все равно не было, так что это меня не расстроило.

Ужин был похож скорее на поминки. Семья Инубо больше не могла скрывать от нас возникший у них разлад. Улыбки исчезли и с лица Икуко, и с лица Кадзуо, и даже с лица Сатоми. Еда, – не знаю, стоит ли об этом говорить, – тоже была довольно скромной. Она стала похожа на то, что подают в дешевых забегаловках на окраинах городов, но мне не хотелось бы предъявлять претензии, поскольку было вполне вкусно. Но все же вкус был не тот. Скумбрия не походила на скумбрию.

Я не мог вынести этого тоскливого ужина, поэтому поспешил к выходу и обнаружил маленькую фигурку, скрючившуюся на земле перед задней дверью кухни.

Это была Сатоми, дрожащая и плачущая.

– Сатоми!

Она подняла заплаканное лицо и посмотрела на меня. К счастью, было темно, поэтому я не мог ясно рассмотреть ее лицо. И очень хорошо. Я не люблю смотреть на лица страдающих людей.

Не было нужды спрашивать у нее, что случилось. Я знал причину ее слез. Сатоми быстро подошла к стене, где я стоял, и молча прислонилась к ней спиной. Я впервые видел Сатоми в таком состоянии. Она всегда казалась мне энергичным человеком, шумным, смеющимся и веселым. Иногда до меня доходили слухи, что она плачет у себя в комнате, но я никогда не мог себе этого представить. Трудно было вообразить Сатоми плачущей. Но сейчас она явно плакала. И ничего не говорила. Видя ее в таком состоянии, я почувствовал себя очень странно, как будто рядом была незнакомая мне девушка.

Смотреть на плачущую Сатоми было больно. Довести до слез такую веселую девушку! Сатоми, которая резвилась на берегу Асикавы с уткой на руках, теперь плакала в темноте своего сада. «Как это печально», – подумал я.

Но она, похоже, не находила, что сказать. Но, кажется, и не стремилась вернуться в свою комнату. Наверное, в такой вечер ей было слишком больно остаться одной. Поэтому мне пришлось подыскать подходящие слова, чтобы утешить ее.

– Вы собираетесь отсюда переехать? – спросил я. – Я слышал, что к родственникам в Симанэ.

– Я не поеду, – тихо сказал Сатоми, – мне не нравятся эти люди.

– Это ты о родственниках? А твой отец и Юкихидэ поедут?

– Ну и пусть себе едут.

– А ты?

– Я хочу поехать в Токио.

– Ты это мне уже говорила раньше. А мама?

Сказав это, я вспомнил ночную сцену.

– Я не знаю, – тихо сказал Сатоми, – мама к этому не имеет никакого отношения. Надо договориться с отцом.

Это, безусловно, было логично.

– А что, отец и мать собираются расстаться?

– Я не знаю. Может быть, и нет. Отец на это никогда не согласится.

– Хм.

– Ведь дом! – сказала Сатоми.

– Дом? Ты имеешь в виду «Рюгатэй?

– Да. Это же десять миллионов иен.

– Цена дома – десять миллионов иен?

– Да.

– Целиком?

– Они говорят, что не получится продать его дороже. Поэтому мы не сможем купить новый. Тогда у нас больше не будет дома.

Я не знал, что сказать.

– Десять миллионов… это просто ужасно. Такое огромное количество земли. Но у вас же есть еще и поля, верно?

– Они не наши, все принадлежит родственникам. Наша семья распадается, ей пришел конец…

– Какое несчастье… Тогда почему бы просто не остаться здесь?

– Это тоже бесполезно. Все в деревне требуют, чтобы мы уехали.

– Вам не обязательно их слушать.

– Это было решено на семейном совете. Уехать.

– Никогда не слышал подобной ерунды. Каждый сам должен решать.

– Но если так будет продолжаться, мы ничего не сможем с этим поделать.

– А если дело будет раскрыто?

– Это дело никогда не будет раскрыто. Все об этом говорят.

– Почему оно не будет раскрыто?

– Это проклятие. Ничего нельзя сделать.

– И когда вы собираетесь уехать?

– Когда полиция разрешит.

– То есть достаточно раскрыть дело?

– Да, но это невозможно.

– Если раскрыть дело, доказать, что эти преступления был совершены человеком, и убедить жителей деревни, что ваша семья не имеет к этому никакого отношения, тогда все будет нормально?

– Да. Но это невозможно.

– Хорошо, я понял. Только немного подождите.

– Подождать чего?

– Я сделаю все возможное, просто подождите несколько дней.

С этим я вернулся в свою комнату. Хотя у меня не было никакого плана, я решил все записать и попытаться упорядочить. Во всем том, что я до сих пор написал и опубликовал, были ответы. Я подумал, что если я правильно опишу нынешние события, моя ручка поможет написать и ответ. Это была хорошая идея. Сейчас, когда Митараи меня покинул, мне оставалось надеяться только на это.

Несколько часов спустя, поздно вечером, я сделал перерыв и снова подумал о Митараи. В этот момент я вдруг задумался, какая связь между его письмом и телеграммой. В письме не было ни слова о том, что он отправил телеграмму. Если бы он отправил письмо после телеграммы, думаю, Митараи при всей своей эксцентричности написал бы о ней хотя бы несколько слов. А раз он этого не сделал, то, должно быть, он сначала отправил письмо, а потом телеграмму. Просто телеграмма шла быстрее, и я понял, что она обогнала письмо и попала ко мне раньше.

Затем я снова стал думать о том, что говорилось в письме Митараи. Поначалу мне было обидно, я подумал, что он меня бросил, но сейчас я с удивлением понял, что это было не так и что письмо на самом деле было проявлением с его стороны крепкой дружбы. Жизнь с Митараи полностью погубила меня как мужчину. Он тоже говорил об этом, и это его весьма беспокоило. Отталкивая меня вот так, он, возможно, рассчитывал вернуть мне мужскую гордость и самоуважение.

Если это так, то мне это было приятно, но все же я должен был сказать, что он принял меня не за того человека. Мне это было не по плечу. Точно так же, как я не в состоянии говорить по-английски, как бы ни старался, для меня это изначально невозможно. Я курица. Единственное, на что я способен, – ползать по земле, находить на ней еду и клевать ее. И такого вот человека мой друг принял за голубя и требует, чтобы он летал в небе. И если ему подчиниться, то только упадешь и расшибешься. Я только что попросил Сатоми немного подождать, но, как и ожидалось, сколько бы часов я ни думал об этом, мне в голову так и не пришло никаких идей, ведущих к раскрытию дела. Я хотел бы спасти Сатоми, но не смогу. Эта роль не для меня.

– Господин Исиока, – послышался из дверного проема женский голос.

Голос был слабый, но поскольку стояла поздняя ночь, не мешал шум машин и в лесу было совершенно тихо, поэтому даже это голос был хорошо слышен.

– Да, – ответил я и подошел к двери.

Было понятно, что голос женский, но шел он издалека, поэтому я не мог разобрать, кто это. Думая, что это Сатоми, я вышел в прихожую и обнаружил, что в коридоре с ошеломленным видом стоит одна Митико.

– О, мама Юки, что случилось в такой поздний час?

– Господин Исиока, не могли бы вы зайти в нашу комнату на минутку?

– Могу, но только зачем?

– Я немного волнуюсь за своего ребенка.

И она побежала по коридору впереди меня. Добравшись до «Мукадэаси-но-ма», мы сразу же вошли внутрь. Дверь здесь была деревянная, а не тростниковая, поэтому в комнате было немного теплее, чем у меня. Я увидел ребенка, спящего в дальней комнате с телевизором.

– У дочки жар. У нее слабое горло, и врач сказал, что это из-за флегмоноза, но сейчас я думаю, что это просто простуда.

– Понятно, – сказал я.

Но я не понимал, почему надо было говорить об этом мне. Да, я давно уже Ватсон, но в отличие от него я не врач.

– Да, это действительно тревожно. Наверное, вам следует обратиться к местному врачу.

– Господин Исиока, мне очень неудобно, но не могли бы вы присмотреть за ребенком какое-то время? Я очень волнуюсь.

– Ну ладно, я могу, но что надо делать?

Меня озадачила эта неожиданная просьба.

– Вам ничего не нужно делать. Просто проследить, чтобы во сне она не сбросила одеяло и не замерзла, вот и все. И если она проснется и заплачет, скажите ей, что мама скоро вернется. Если ей объяснить, она поймет.

Я снова удивился. На часах было уже одиннадцать.

– Вы говорите, что скоро вернетесь. Вы сейчас куда-нибудь собираетесь?

– Да.

– Куда?

– В храм Хосэндзи.

– В храм Хосэндзи?! Зачем?

Митико опустила голову и ненадолго задумалась.

– Господин Исиока, вы, должно быть, знали, верно? – сказала Митико.

– Знал что?

У меня не было провалов в памяти. Я действительно не понял, о чем речь.

– Я загадала желание. Каждую ночь после десяти я должна молиться в храме Хосэндзи, и так сто дней подряд. Я верю, что, если я буду делать это в течение ста дней, мой злой рок отступит. Вот зачем я хожу.

– Так, и что дальше?

– А сегодня вечером у девочки поднялась температура, и я не могу нести ее на спине.

– Так вы ходите в храм Хосэндзи каждую ночь?

– Да. Вы ведь знаете это, господин Исиока, верно?

– Нет. Так вот что это была за тень, направлявшаяся в этот час к храму Хосэндзи?!

– Это я. Я тогда несла Юки на спине.

– Ну, понятно… но почему вы не сказали? Потом за столом госпожа Инубо спрашивала, кажется, был ли кто-нибудь ночью в храме Хосэндзи.

– Если вы загадываете желание, о нем никогда и никому нельзя рассказывать, пока оно не сбудется.

– Я понимаю… Но сейчас…

– Дочка заболела, а я думала, что вы уже знаете об этом.

– Ясно.

– Можно я схожу быстро? Вот лекарства, которые дал мне врач. Если запоздаю и дочка начнет сильно кашлять, или температура подскочит, надо взять эту пипетку, набрать лекарство из бутылочки до этой линии, а затем дать ей выпить. Не могли бы вы это сделать, пожалуйста?

– Хорошо, но не знаю, получится ли… Лекарство горькое?

– Нет, сладкое. Юки не отказывается его пить.

– Надеюсь, все будет в порядке. Мне никогда не приходилось ухаживать за детьми, поэтому, пожалуйста, возвращайтесь поскорее.

– Хорошо, я бегом. Извините, что так… Спасибо!

Митико надела плотную куртку, обмотала шею шарфом и вышла из комнаты, несколько раз поклонившись мне с извиняющимся видом. Я заметил, что на ней была длинная юбка и толстые серые чулки. Ее шаги в коридоре стали быстро удаляться и вскоре совсем стихли.

Оставшись один, я смотрел на спящее лицо четырехлетнего ребенка и размышлял, почему все это происходит. Почему ей приходится каждую ночь отваживаться на такие приключения с маленьким ребенком на руках, чтобы сто дней подряд глубокой ночью возносить молитвы в храме? Она могла бы просто спокойно спать в обнимку с дочкой, так зачем ей каждую ночь упорно выходить на холод? Зачем взбираться на холм, заросший бамбуком, и ходить на кладбище, где бродят призраки? Или за этим скрывается какая-то боль?

Понятно, что тогда на кладбище силуэт показался мне таким странным из-за того, что на спине под пальто у нее был ребенок.

То есть никакого превращения в цветущую на кладбище камелию не было. Наверное, Митико просто заметила, что за ней следят, и поспешила куда-то спрятаться, чтобы не ставить под угрозу эффективность своего ритуала загадывания желаний. Именно поэтому мне тогда показалось, что на месте матери с ребенком появилась камелия. Дело было в плохой видимости из-за тумана и темноты. В таких условиях подобные недоразумения вполне вероятны.

Девочка повернулась на другой бок. Спала она тревожно. Наверное, из-за температуры. Поправляя на ней одеяло, я коснулся лба ребенка. Он был горячий. Значит, у нее жар. Может быть, нужно остудить ее влажным полотенцем? Или не стоит этого делать? Я слышал, что температура тела у детей бывает выше, чем у взрослых, но на сколько? Не слишком ли она высока? И не мешает ли девочке горящий в комнате свет?

Пока я раздумывал, выключать свет или нет, Юки открыла глаза. Это меня обеспокоило. Я не знал, что делать. Тут ее губы внезапно скривились, и она заплакала.

– Мама! – позвала Юки.

– Юки, Юки, это дядя Исиока, – сказал я насколько мог дружелюбно.

Юки, похоже, почувствовала, что в комнате что-то не так, и на время перестала плакать.

– А мама где? – спросила она меня.

– Она пошла молиться в храм Хосэндзи и сказала, что скоро вернется. Просила ее немножко подождать. Ты можешь подождать, да? – спросил я.

Она тихо кивнула, ее глаза были полны слез.

– Ну вот и хорошо. Мама скоро будет дома. У тебя что-нибудь болит?

– У меня болит горло и голова тоже, – сказала Юки.

– Понимаю, наверное, это из-за простуды…

– Это стрептококковая инфекция, – сказала девочка.

– Вот как, стрептококк, – сказал я.

Мне показалось, что после этого она задремала. Как и в случае с Сатоми, я всегда видел ее только веселой, поэтому для меня было немного неожиданно увидеть ее такой молчаливой и печальной. Видимо, она не могла заснуть, и иногда ее лицо искажалось гримасой. Конечно, ей было плохо. Но в присутствии постороннего она изо всех сил старалась держаться. Наверное, она решила, что нельзя жаловаться, пока мама не вернется домой.

– Вдруг бабах! И камень лопнул, – внезапно сказала она, чем очень удивила меня.

– Что, что ты сказала? Бабах, говоришь? Когда это?

– Знаешь, вчера.

– Вчера вечером?

– Ага.

Девочка кивнула, но я вспомнил, как ее мать говорила мне в столовой, что все, что произошло в прошлом, было для нее «вчера», случилось ли это давно или только что. Однако ее слова о том, что камень внезапно лопнул, меня обеспокоили. Их нельзя было игнорировать.

– А где ты слышала бабах?

– В храме.

– В храме, там где кладбище?

– Да.

– И что мама тогда сделала?

– Закричала и побежала изо всех сил.

– Что ты говоришь? Может быть, в вас стреляли из ружья?

– Не знаю.

Я не мог найти слов.

– Подожди, это серьезно, нужно что-то делать. Такое бывало раньше?

– Нет, только вчера.

– Юки, а мама не сказала, что в нее стреляли?

Тут Юки улыбнулась своей обычной улыбкой.

– Я не знаю, – сказала она.

Какой ужас, подумал я. Если я не ошибаюсь, получается, что в мать с ребенком стреляли на кладбище Хосэндзи? И после этого Митико снова пошла в то же место? Что за глупость! Она невероятный человек. Я не мог усидеть на месте и, еще не зная, что делать, вскочил на ноги.

– Дядя Исиока, пожалуйста, спасите маму, – сказала девочка.

– Спасти? От чего?

– Мама иногда плачет, она говорит, что ей страшно, страшно. Я не хочу, чтоб так было.

Последние слова она произнесла с серьезным выражением на лице. Я не мог не встать. Не верилось, что девочке всего четыре года.

– Юки, я переживаю за маму. Я сейчас позову господина Футагояму. Не могла бы ты немного побыть с ним?

– Хорошо, – она медленно кивнула.

Она, кажется, прекрасно понимала жизнь. Я поспешил в коридор и побежал к «Ункаку-но-ма». Картина с изображением Муцуо все еще висела на стене рядом. Однако у меня не было времени ее разглядывать. И я не мог позволить себе бояться.

– Господин Футагояма, господин Футагояма! – громко позвал я.

Было не важно, кто выйдет – отец или сын.

– Да, – сказал непринужденный голос, принадлежавший, кажется, сыну.

Потом я услышал звук открывающейся раздвижной двери, и выглянул Кадзусигэ в пижаме.

– Извините, не могли бы вы минутку присмотреть за Юки? Кажется, ее мать ушла в храм Хосэндзи, и я за нее волнуюсь.

– В Хосэндзи? Сейчас?

– Да, она дала обет сто раз помолиться в храме. В любом случае накиньте что-нибудь и приходите. Поговорим потом.

– Ладно.

Я затащил Кадзусигэ Футагояму, который успел надеть свитер, в «Мукадэаси-но-ма» и слово в слово передал поручения относительно дочки, которые дала мне Митико. Он выглядел таким же встревоженным, как и я.

– Не знаю, получится ли у меня…

– Все в порядке, я скоро вернусь.

Я потрепал Юки по голове и вышел в коридор. Было бы хорошо иметь с собой какое-нибудь оружие, но, к сожалению, ничего подходящего не было. Если то, что говорит Юки, правда, то в Митико и ее дочку стреляли. Мне был очень нужен бронежилет, но его не было. У меня нет другого выбора, кроме как положиться на удачу. Не нужно сдерживаться, просто рискни своей жизнью. Я горько улыбнулся, вспомнив эти слова Митараи. Потом я вышел в коридор. И пошел вниз.