Ночь ведьмы. Книга первая

Мы выжили.

Но не простили.

И никогда не забывали.

Когда я подрос и наши деньги начали заканчиваться, а в городе стали говорить, когда же Хильда выйдет замуж и за кого, я отправился в Трир.

Я прошел обучение у Дитера. Я стал продвигаться по служебной лестнице, и высокая должность досталась мне благодаря репутации моего отца.

Я сделался капитаном охотников, убивших мою мать.

И теперь я возвращаюсь домой.

За сестрой.

* * *

Дом все такой же, каким я его запомнил. Переехав в город, я поначалу часто навещал Хильду. Позже мне пришлось сохранять дистанцию между нами, и время нас разделило.

Из трубы поднимается дым.

В ту первую зиму, проведенную без мамы, Хильда ни разу не разводила огонь. Но сейчас печка топится, и неудивительно, ведь стоит холод, а Хильде нужен огонь, чтобы варить пиво.

Я останавливаю лошадь. Мужчины, следующие за мной, делают то же. Повозка грохочет по изрытой глубокими колеями дороге. Я представляю, как моя сестра едет в ящике, стоящем в повозке, как ее тонкие руки и ноги ударяются о грубое дерево, пока ее везут в Трир.

Один из мужчин пришпоривает лошадь, останавливаясь рядом со мной. Это Бертрам, я тренировался с ним.

– Сэр, вы можете остаться снаружи, – говорит он. – Арестовывать родственника нелегко. – Он встречается со мной взглядом, и я вижу в его глазах сочувствие.

Я отрицательно качаю головой:

– Нет. Я хочу, чтобы она знала, что это я выдал ее. Не могу допустить, чтобы зло существовало в моей собственной семье.

Бертрам сжимает челюсти и уважительно кивает.

Я быстро спешиваюсь. Лучше покончить с этим поскорее.

Я расстегиваю брошь, с помощью которой мой плащ держится на плечах, и позволяю ткани упасть на седло, стараясь, чтобы на нее не попала грязь. Мои люди следуют моему примеру – несмотря на холод, клубящийся из трубы дым намекает, что внутри будет душно.

Мать хорошо научила Хильду – нужно поддерживать в печи огонь, пока варится пиво.

Меня пронзает боль при воспоминаниях о доме и о том, что он для меня значил. Когда-то.

Три коротких уверенных шага, и я у двери, мои люди следуют за мной.

Я чувствую оружие, спрятанное у меня на теле.

– Боже, благослови праведников, – произносит Бертрам, когда я протягиваю руку к двери. Его слова заставляют меня замешкаться, ненадолго, мои пальцы холодеют на железном кольце.

За окном что-то мелькает. Каштановые волосы. Белая косынка. Хильда внутри. Она напевает себе под нос, в печи потрескивает огонь – она не заметила прибывших мужчин.

Мой взгляд останавливается на подоконнике, где стоит глиняная миска со сливками. Бертрам следит за моим взглядом. Он крестится. Такие чашечки со сливками являются маленькими подношениями лесному народу.

Древний обычай кельтов, который еще не искоренили.

Я распахиваю дверь.

Моя сестра оборачивается, широко раскрыв глаза. На долю секунды я встречаюсь с ее взглядом, полным любви. У нас с сестрой общая кровь только по отцу, но мы росли вместе, были счастливыми детьми, которые по-настоящему любили друг друга.

Ее взгляд скользит мне за спину.

Она замечает мужчин.

Лошадей.

Ящик на телеге.

И когда снова глядит на меня, я вижу в ее карих глазах яростный протест. Она знает.

Пора.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

– Я слишком долго закрывал глаза на твои занятия. – Я стою в дверях. Чувствую, как Бертрам и остальные у меня за спиной ждут приказа, чтобы войти в дом, но я им не позволяю. Пока нет.

Это моя сестра.

Этот момент принадлежит нам.

– Какие у тебя доказательства? – выплевывает Хильда. Свет печи мерцает на ее волосах. Ее непокорность и удушающая жара не смиряют хэксэн-егерей, стоящих на ее пороге.

Мой взгляд задерживается на котле, установленном на огне. Он медный, а не железный.

– Сосуд для зелий? – спрашиваю я, выгибая бровь.

– Для пива, ты, чертов дурак, и ты это прекрасно знаешь.

Я поднимаю остроконечную черную шляпу, которая лежит на столике у двери. Она называется «геннин» – мама тоже носила такую, чтобы выделяться в толпе, когда продавала пиво на городском рынке.

Еще один знак ведьмы.

– И метла у двери! – говорит Бертрам. Он пытается сунуть метлу мне в руку, но я не беру ее. Метла падает на земляной пол.

– Разве можно судить женщину из-за котла, шляпы и веника? – спрашивает Хильда, уперев руку в бок. – Я зарабатываю на жизнь, варя пиво. А как еще мне его делать и продавать?

Метла – это знак, который используют женщины в епархии. Выставляя ее за дверью, Хильда дает понять, что у нее есть пиво на продажу. Большинство людей не умеют читать, но этот знак достаточно распространен и является приглашением зайти в дом и купить товары домашнего производства.

Я слышу, как мужчины за моей спиной беспокойно переминаются с ноги на ногу. У каждого, у кого есть мать, есть и дом, в котором найдутся котел и метла. Геннины – старые и вышедшее из моды шляпы, но достаточно распространенные в городах, где есть рынки.

По комнате пробегает рыжий кот.

– Фамильяр! – вопит Бертрам, тыча пальцем.

Хильда недовольно ворчит.

– Я варю пиво с хмелем! Мыши любят хмель, но кошки любят мышей.

Я качаю головой.

– Ведьмы прячутся у всех на виду, – говорю я. – Но детали сходятся. У тебя, кажется, на все есть оправдание.

– Мне не в чем оправдываться. – Голос Хильды становится жестким. – Мое единственное преступление заключается в том, что я до сих пор не вышла замуж. Я девушка, которая осмеливается жить одна, и…

– Одна ли? – я позволяю словам легко слетать с губ, будто они не имеют значения, но они становятся для Хильды ударом. – Или ты живешь с дьяволом? Часто тебя навещает ковен?

Хильда вздрагивает, наконец осознав, что ничто не заставит все это – меня – исчезнуть.

– Твою мать сожгли как ведьму, – говорю я без эмоций. Говорю так, будто для меня она не была матерью. – Я надеялся, Хильда, что ты не пойдешь по ее стопам.

– Bruder…[12] – ее голос надламывается от страха.

– Я тебе не брат, – говорю я, свирепо глядя на Хильду.

Эти слова уничтожают ее. Ее едкие ответы и проклятия замирают на губах. Она превращается в девочку, которая приходила ко мне, ободрав коленку или обжегши пальцы. Ее глаза умоляют меня, и ее тело, кажется, сжимается от осознания, что я не спасу ее.

Не в этот раз.

– Хильда Эрнст, – объявляю я, – настоящим я арестовываю вас за злейшее преступление – колдовство. Вы предстанете перед судом в Трире, а затем будете приговорены к смерти от огня здесь, на Земле, прежде чем Бог отправит вашу душу гореть в аду.

5. Фрици

– Взволнована перед предстоящим вечером, mein Schatz?

Мама замешивает тесто на столе, ее руки до локтей покрыты мукой. Солнечный свет просачивается в кухонное окно, столбы света подсвечивают белесую пыль в воздухе, которая поднимается, когда мама бросает горстки муки на тесто. Ее шупфнудельн – мое самое любимое блюдо – картофельные клецки, которые получаются маслянистыми, хрустящими и умопомрачительно вкусными.

Также она готовит мое любимое рагу – «Гайсбургский марш», – который варится в огромном котле на огне, отчего в нашем доме пахнет пряным бульоном, а еще мама попросила тетю Кэтрин купить на рынке мой любимый апфельвайн[13].

В конце концов, девушке исполняется восемнадцать только раз.

Я беру стакан с сидром и заставляю себя улыбнуться маме.

– Конечно, – говорю я и делаю глоток. Сидр разливается по моему языку, как жидкий золотистый мед, и с пряным привкусом оседает в горле.

Расслабляющий эффект алкоголя почти заставляет меня признаться маме. Слова вертятся на языке, смешиваясь со сладостью сидра.

Я чуть не произношу вслух: «Мама, я его пригласила. Он возвращается».

Мама останавливается, чтобы откинуть волосы с лица. На лбу у нее остается след от муки.

– Совсем скоро ты станешь старейшиной, как я, – говорит мама с гордой улыбкой. – Ты так быстро взрослеешь. Мне с трудом в это верится.

Я отвечаю ей сардонической улыбкой.

– Я еще не доросла до такой старости.

– Старость? Ты считаешь, что я старая?

Я смеюсь вместе с ней.

– Кроме того, – добавляю я, – может, я вообще не стану старейшиной.

Мама начинает скатывать половину теста в длинную трубочку. Она переводит глаза со своего занятия на мое лицо и обратно.

– О? Дева, Мать и Старица зовут тебя куда-нибудь еще?

Я наклоняюсь вперед, расплескивая апфельвайн. Несколько капель падают на пол.

– А что, если они вообще со мной еще не говорили? – Слова вырываются из моего рта так же неожиданно, как проливается сидр из стакана, это еще одно пятно, с которым мне придется разбираться. – Что, если Триединая никогда не заговорит со мной?

Абноба, Старица, мудрая, безвременная и умелая, она защитница лесов и главная хранительница жизни.

Перхта, Мать, богиня правил и традиций, охоты и зверей.

Хольда, Дева, хранительница в загробной жизни, богиня зимы, дуальности и единения.

Они направляют, благословляют, присматривают – и иногда разговаривают с нами. Насколько мне известно, это тихий шепот, который успокаивает душу и наполняет ощущением правильности. Именно так мама узнала, что станет главой нашего ковена. Перхта, Мать, явилась к ней в видении. Именно так моя кузина Лизель, которой всего десять, практически с младенчества знала, что станет самой могущественной авгур[14] в своем поколении; Абноба, Старица, проявила к ней большой интерес.

У меня есть связь с силой, как и у других ведьм, – магия Источника течет через меня, когда я использую травы и зелья, но у каждой ведьмы есть талант, который она развивает с раннего возраста, исходя из интересов, потребностей или склонностей. Это один из законов, который способствует сохранению магии Начального Древа: ведьмы придерживаются своей специальности и следуют правилам, установленным лесным народом. Работа с растениями и зельями всегда давалась мне легко.

Но ни одна богиня не говорила со мной о моем высоком предназначении. И во мне не пробуждалось никаких особых сил.

«Ну… это не совсем правда, не так ли?»

Я заставляю голос в моей голове замолчать, и мурашки пробегают у меня по спине.

Мама видит, как я волнуюсь. Она кладет руки на стол и смотрит на меня так пристально, что мне хочется сдаться, склонить голову в знак подчинения. Но я выдерживаю ее взгляд.

– Фридерика, – говорит она, и ее голос полон такой нежности, что у меня на глаза наворачиваются слезы. – Ты доверяешь мне? Веришь, что я достойна быть главой нашего ковена?

Я опускаюсь на табурет, упираясь спиной в стену.

– Да. И я знаю, что ты собираешься сказать – поскольку я твоя дочь, моя кровь гарантирует, что Дева, Мать и…

– Ни в коем случае. Кровь не имеет никакого отношения к тому, что Триединая захочет говорить с тобой. Не додумывай за меня, дитя.

Я молчу, крепко сжав губы.

– Я собиралась сказать, – ее брови приподнимаются, но она улыбается, – что я не допускаю в наш ковен никого недостойного. Даже своих родных. Если ты не доверяешь себе, доверься мне и моему желанию защищать нашу семью. Ты видела, на какие жертвы я пошла, чтобы обеспечить нашу безопасность. Триединая заговорит с тобой, когда придет время. Наберись терпения.

Мама отводит от меня взгляд.

Но через мгновение добавляет:

– Ты все еще слышишь голос, который просит тебя использовать дикую магию?

В ее словах не слышится никаких эмоций.

«Что, будешь ей врать, а? Какой смысл врать? Она видит правду».

– Нет, – быстро отвечаю я. – Уже много лет.

Она кивает, хмыкнув. У меня перехватывает дыхание, когда мама начинает с такой силой вымешивать оставшееся тесто, что стол сотрясается.

– Если бы ты была недосягаема для богинь, – говорит она, – я бы давно тебя вышвырнула.

* * *

Дым клубится.

Я кашляю, продираясь сквозь морок…

Нет, нет, мама! Лизель… я иду, клянусь, я иду…

Я бегу, но дым вьется и сгущается, и я задыхаюсь в нем, легкие наполняются воздухом, только чтобы сжаться в приступе кашля…

Меня пронзает судорога, и я просыпаюсь. Действительность, разорвав сновидения, оглушает меня так, словно я выпила слишком много апфельвайна, и иглы головной боли пронзают череп.

Я сажусь, хватая ртом воздух, обхватив голову руками.

Я спала.

Unverschämt, ты идиотка!

Должно быть, прошлой ночью я еще раз споткнулась. Растянулась на корнях деревьев, среди корявых кустов, и хорошо хотя бы то, что меня не смог бы увидеть никто, кому бы довелось проходить мимо. Поблизости нет больших дорог, но это не значит, что тут не попадаются другие путешественники, которые надеются избежать встречи с солдатами или хэксэн-егерями.

Застонав, я наклоняюсь вперед, пытаясь унять головную боль. Мои рубашка, юбка и ботинки покрыты инеем. День зимнего солнцестояния еще не наступил, но зима приближается быстро и неумолимо.

Мне нужно сделать запасы – если прошлой ночью был мороз, большинство полезных трав скоро погибнут от зимних холодов.

Но Лизель может уже быть в Трире, если увезшие ее охотники не делали по пути остановок.

Несколько часов беспокойного сна прояснили мое сознание достаточно, чтобы я поняла, что не могу появиться в Трире, находясь в полубезумном состоянии. Головная боль глухо пульсирует в висках, и я опускаю голову между согнутыми коленями.

Schiesse. Как мне вообще удавалось так долго продержаться? Я позволила горю управлять мной, и вот к чему это привело.

Глубокий вдох. Нужно просто время, чтобы…

Я снова дышу. Осторожно втягиваю носом воздух.

Дым.

Мне не приснилось.

Я вскакиваю на ноги. Тело одеревенело от сна на твердой земле, и я морщусь, потирая затекшую спину и возвращая тепло конечностям, пока пытаюсь понять, где я.

Солнце еще не поднялось высоко – едва рассвело. Я стою лицом к югу, может быть, чуть к юго-востоку, и принюхиваюсь, как охотничья собака, чтобы понять, откуда приносит запах дыма.

Туда – в ту сторону.

Спотыкаясь, я иду вперед. Сон настолько затуманил мой рассудок, что я не спрашиваю себя, зачем двигаюсь в сторону пожара. Но меня тянет туда, как рыбу на крючке.

Еще через несколько шагов лес расступается, образуя небольшую поляну. На ней стоит одинокий домик с соломенной крышей, его оштукатуренные белые стены перекрещивают деревянные доски, которые нуждаются в покраске, но выглядят прочными. Из каминной трубы над покатистой коричневой крышей поднимается дым.

Я замираю на опушке леса. Мой разум все еще затуманен, и я смотрю на дым, будто он вот-вот покажет ответы на небе. Лизель умеет читать подобные знаки.

Желудок урчит, указывая на еще одну проблему. Я не обеспечила себя запасами еды.

Что ж, там, где есть дом, есть люди, а там, где есть люди, есть и еда.

Мама вбила мне в голову законы нашего ковена еще до того, как я научилась ходить. Мы несем в мир добро, и этим добром питается Источник магии. Привнесение в мир зла подпитывает дикую магию, и мы не касаемся дикой магии.

Я крала, после того как ушла из Бирэсборна. Но воровство ведь не приносит в мир ничего плохого, не так ли? Скорее… отнимает добро.

Я осматриваю поляну, но никого не замечаю и иду к дому.

Задняя дверь выходит в небольшой сад, и несколько окошек разбросано по задней стене. Тот, кто находится внутри, может легко увидеть меня. Мой желудок сводит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Охотники на ведьм (от нем. Hexenjäger).

2

Мое сокровище (нем.).

3

Черт побери (нем.).

4

Перхта – персонаж германского фольклора, женский дух, связанный с жизнью и смертью.

5

Хольда – германская богиня, покровительница сельского хозяйства и женских ремесел.

6

Исход – вторая книга Пятикнижия, Ветхого Завета и всей Библии.

7

Да, капитан (нем.).

8

Непотизм – вид фаворитизма, заключающийся в предоставлении привилегий родственникам или друзьям независимо от их профессиональных качеств.

9

Ведьма (от нем. hexen).

10

Неуч, бесстыдник (нем.).

11

Черт, проклятье (нем.).

12

Брат (нем.).

13

Апфельвайн (нем. Apfelwein) – разновидность сидра или яблочное вино.

14

Авгур – в Римской империи жрец или жрица, толковавшие волю богов, предсказывающие будущее по поведению птиц, природным признакам.