bannerbanner
На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь
На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь

Полная версия

На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
8 из 10

Прочистив горло, подтянув манжеты, он начал свою речь.

– Не знаю, – сказал он, обводя собравшихся пытливым взглядом, – читал ли здесь кто-нибудь стихи?

Сэр Герберт, и без того нервный, заскрипел, как игла на пластинке, и попросил не отвлекаться. Менее сдержанный оратор мог бы немного сдать, но Фредди холодно взглянул на дядю.

– Я и не отвлекаюсь, – сообщил он. – Как ты узнаешь, не став намного старше и толще, слова мои относятся к делу. Я собирался предположить, что вам попадался такой стишок: «Сокровища сияющих камней таятся в темной глубине пещер, и россыпи прекраснейших цветов безвестно увядают на лугах».

– О, господи!

– Да, на лугах, – сурово подтвердил Фредди. Возмутился же сэр Герберт, а поддержала его леди Лидия.

– Герберт, ты прав. Фредди, мой дорогой, ну зачем же это? Мог бы прочитать в другое время, мы с удовольствием послушаем.

– Тетя Лидия, – отвечал он, стараясь быть помягче с женщиной, – не могла бы ты помолчать хоть минутку? Говорить невозможно, если свои же родные то и дело встревают. Значит, молчишь?

– О, пожалуйста!

– Почему же, спросите вы, эти камни и цветы безвестны? – продолжал Фредди. – Что мешает им сделать карьеру, создать себе имя? Казалось бы, камни – сияют, цветы – прекрасны, всё в порядке. А славы нет! В чем же их ошибка? Сейчас скажу. Ошибка в том, что им не попался мастер своего дела, виртуоз рекламы, торговый гений. Что толку от самого лучшего камня, если никто о нем не знает? Цветы – то же самое. Равно как и эликсиры или, если хотите, бальзамы.

Сэр Герберт что-то хотел сказать, но встретил взгляд племянника и сдержался.

– Давным-давно, – продолжал Фредди, – один человек изобрел эликсир для лысых. Я имею в виду, что у них вырастали волосы. Состав мне неизвестен. Немного того, немного сего… Назывался он бальзамом Прайса.

Сид оперся подбородком в ладони и пристально глядел на портрет. Тут он заволновался.

– Что такое? Наш бальзам?

– Если Фредди не будет читать стихи, – успокоил его Тони, – вы всё скоро узнаете. Тем, у кого слабое сердце, советую за что-нибудь держаться. Ну, прочитай нам «Гунга Дин» и «Атаку легкой кавалерии» [24], и – к делу.

Фредди не терпел понуканий.

– Этот бальзам, – сказал он, – всегда отличался бесценными качествами, но некому было им заняться. Старый Прайс продал своим клиентам флакончика два – и все. Как говорится, застой. Тут явился ваш покорный слуга и увидел, что в темных пещерах или, скажем, на лугах – золотое дно. Где же пещеры, где луга? Найтбридж, Мотт-стрит, вот где!

И он обвел аудиторию горящим взглядом.

– Я взялся за дело. Прежде всего я послал полдюжины флаконов будущему тестю Кубика, узнав из надежных источников, что тот – лысый как шар. Мы потолковали за ланчем. «Попробуйте! – сказал я. – Больше ни о чем не прошу. Какой тут риск? Попробуйте». Очень мозговитый дядя, надо заметить. Не удивляюсь, что он миллионер. Понял – с налета. Стал мазать голову. И через две недели – две недели! – яйцеобразный купол покрылся нежной щетинкой.

Сид громко вскрикнул.

– Если это правда, – сказал он, – имя Прайсов не умрет.

– Теперь, – продолжил Фредди, – создана компания для массового производства. Она просила меня узнать у Тони, сколько он хочет. Так и сказали: «Пусть назовет цифру». Пределов нет. Этот тесть выпустит акции на американский рынок, и деньги потекут рекой. Я в этих делах не разбираюсь. Кажется, так всегда с этими финансами.

Сид встал. Вид у него был точно такой, как у мистика.

– Да я сто тысяч затребую! – вымолвил он.

Фредди презрительно засмеялся. Сид резко повернулся к нему, он вообще не любил, когда смеются.

– Чего раскудахтался? – спросил он.

– Как тут не засмеяться! «Затребую!» Да вы-то при чем?

– Эт я?!

– Вы. Бальзам принадлежит Тони.

Челюсть у Сида медленно отвисла, лицо посерело.

– Хо! Грабить меня вздумали!

– Почему вас?

– Вот именно, – подхватил сэр Герберт. – Или то, мой дорогой, или это. Если вы лорд Дройтвич, вы ничем не связаны с Прайсом.

Нависло молчание. Сид явственно думал. Потом, вскрикнув «У-у!», он схватил мамашу, подтащил к столу и вложил перо ей в руку.

– Быстро, ма! – прикрикнул он. – Давай подписывай!

– Так я же, сынок…

– То-то и оно, сынок! – заорал Сид. – Твой родной сын Сид Прайс, единственный владелец бальзама! – Он оглядел собравшихся. – Нужны мне теперь эти титулы! Да на что они дались? – Он положил бумагу в карман. – Вот, у меня документик есть. Что, съели? Пошли, мамаша.

Вихрь событий совсем сбил с толку несчастную женщину. В сознании ее мелькали кошки, сойки, юристы и бумаги.

– Значит, я правильно сделала? – робко спросила она.

– А то! – заверил сын. – Понять не могу, откуда ты взяла эту чушь. Графы какие-то!..

Он вытолкнул мать на газон и сказал, обернувшись:

– Если кому понадоблюсь, гостиница «Ритц»!

– Не забудьте, – сказал Фредди, – мне десять процентов за комиссию.

Сид искоса взглянул на него.

– Ох, сел бы ты ко мне в кресло!

И с этими словами он ушел.

Тони взял Полли за руку и сказал ей:

– Ну, вот!

Сэр Герберт молодел на глазах.

– Тони! – взволновано сказал он. – Поздравляю!

– Спасибо, – улыбнулся племянник. – Ах, ты про это? Я думал, ты рад, что мы с Полли поженимся.

Сэр Герберт несколько замялся.

– Э… м-мэ… – начал он.

Но тут вмешалась леди Лидия. Она подошла к Полли и ее поцеловала. Если за поцелуем скрывался вздох о том, что графиней Дройтвич никогда не станет богатая и знатная девица, его никто не услышал.

– Душенька, – сказала она, – Тони и впрямь можно поздравить.

И прибавила, обращаясь к Слингсби:

– Смешайте мне, пожалуйста, коктейль.

– Нет! – твердо возразил Фредди. – Ради такого случая коктейли смешаю я. – Он постучал себя по груди. – Я, Фредерик Чок-Маршалл, принесший добрую весть из Аахена в Гент [25].

– Если ты меня отравишь, – сказала леди Лидия, – я умру счастливой.

Слингсби посторонился, давая им пройти, а потом пошел за ними. Его лунообразное лицо блаженно светилось.

– Коктейль? – сказал сэр Герберт. – Неплохая мысль. Как вы, Уэзерби?

– Не против.

Тони поцеловал Полли.

– Наконец, – сказал он, – мир и счастье пришли к Антони, пятому графу Дройтвичскому.

Полли, немного отойдя, печально на него взглянула.

– Тони, я не могу!

– Чего ты не можешь?

– За тебя выйти.

Тони благодушно улыбнулся.

– Подожди, приведу тебя на Ганновер-сквер, в церковь Святого Георгия – мигом обкрутимся!

– У тебя такой большой замок…

– Ничего, привыкнешь.

– Я не смогу стать графиней!

– Чем они плохи?

– Это я не гожусь!

– Вот что, – сказал Тони, – когда ты дала мне слово, я был парикмахером. Труд и уменье вывели меня в графы. Разве можно меня бросать? Зачем же я тогда старался? Представь, как падут духом те, кто карабкается вверх! Стоит ли, подумают они, так надрываться, если она отвергнет нас в час победы?

– Ой, Тони, как ты не видишь? Как не понимаешь? Я совсем… я просто…

– Хватит, – решил он и взял ее на руки. В дверях он остановился, чтобы ее поцеловать.

– Тони и Полли! – сказал он. – Старая добрая фирма.

И он понес ее в гостиную, где, судя по звукам, достопочтенный Фредди Чок-Маршалл сел к роялю.

Веселящий газ

1

Едва я сел писать эту историю, как ко мне заскочил за содой один приятель-литератор, накануне слишком засидевшийся в Пен-клубе, и мне пришло в голову показать ему начало, на случай, если я завалил первую лунку и всю партию. Дело в том, что, если не считать анекдотов в курилке «Трутней» про шотландцев, ирландцев и евреев – да и тогда я обычно умудрялся упустить всю соль, – вашему покорному слуге в жизни не приходилось рассказывать никаких историй. Между тем все знатоки этого дела напирают на то, что удачное начало – ключ к успеху.

– Слушай, можно я тебе кое-что почитаю? – обратился я к приятелю.

– Ну, если это обязательно… – вздохнул он.

– Отлично. Понимаешь, мне хочется изложить на бумаге один довольно странный случай, который произошел со мной в прошлом году. Пока еще я не слишком продвинулся… в общем, начинается все с того, как я встретил мальчишку…

– Какого мальчишку?

– Которого я встретил, – пояснил я и приступил к чтению:

«Мальчик сидел в одном кресле, я сидел в другом. Левая щека у него распухла. Моя левая щека тоже распухла. Он перелистывал картинки в «Нэшнл джиографик», и я перелистывал. Короче, мы оба там сидели.

Он был чем-то обеспокоен, во всяком случае, мне показалось, что «Нэшнл джиографик» не поглощает его внимание полностью. Он то откладывал журнал, то снова брал в руки, то вдруг опять откладывал. Наконец в момент очередного откладывания его взгляд упал на меня.

– А где все остальные?..»

Тут мой приятель, прикрывший было со страдальческим видом глаза, вдруг встрепенулся. Он вел себя так, словно ему сунули под нос тухлую рыбу.

– Неужели такую чушь, – спросил он, – собираются напечатать?

– Частным образом. Это останется в семейных архивах для просвещения моих потомков.

– Бедняги. Насколько я могу судить, тут они никаких концов не найдут. Где, черт возьми, все это происходит?

– В Голливуде.

– Ну, так прямо и скажи! А то кресла какие-то… Что за кресла? Где они стоят?

– В приемной у дантиста, – объяснил я. – Мы там встретились с мальчиком.

– С каким мальчиком? Кто он такой?

– Потом оказалось, что это малыш Джо Кули, ребенок-кинозвезда, Кумир Американских Матерей.

– А ты кто?

– Как это кто? – Вопрос меня слегка удивил, потому что мы учились в одной школе. – Ты же знаешь меня, старина, я Реджи Хавершот.

– Да я-то знаю, но ты должен представиться читателю, он же не ясновидящий!

– А нельзя сделать так, чтобы это выяснялось постепенно, по ходу повествования?

– Ну конечно, нет, – отрезал приятель. – Когда пишешь, первое правило – сразу изложить предельно ясно, кто, когда, где и почему. Так что советую начать сначала.

Он забрал соду и исчез.

Итак, возвращаясь назад и приступая к делу по всем правилам, должен сообщить вам, что меня зовут, как и упоминалось выше, Реджи Хавершот, или Реджинальд Джон Питер Свизин, третий граф Хавершот, если уж быть совсем точным. Для друзей я просто Реджи. Лет мне двадцать восемь с хвостиком, а во время тех событий, что я описываю, было, соответственно, двадцать семь с хвостиком. Рост шесть футов один дюйм, глаза карие, цвет волос ближе к морковному.

Заметьте, что, называя себя третьим графом Хавершотом, я не имею в виду, что был им всегда. Напротив, вышел я из самых низов и в жизни пробивался собственными силами. В течение долгих лет гнул спину в качестве самого обычного Р. Д. П. Свизина, нимало не сомневаясь, что только это имя и будет высечено на моем могильном камне, когда вопрос о могильных камнях приобретет актуальность. Что же касается моих шансов выйти в графы, то они поначалу едва ли поднимались выше одного к десяти. На поле с избытком хватало опытных игроков, каждый из которых мог дать мне сто очков вперед. Однако вы сами знаете, как это бывает. Дядюшки отказываются от жизненной борьбы, кузены складывают оружие, и так, мало-помалу, шаг за шагом, не успеваете вы толком разобраться, что происходит, как вдруг – вот оно.

Ну вот, собственно, и все о моей персоне, не знаю, что тут еще можно добавить. Входил в сборную Кембриджа по боксу… Короче, я один из многих, ничего особенного, так что лучше уж сразу перейду к тому, как оказался в Голливуде.

Однажды утром, когда я налегал на яичницу с беконом в своей лондонской резиденции, раздался телефонный звонок. Старый Гораций Плимсолл спрашивал, не могу ли я зайти к нему в контору по важному делу. Ну конечно, ответил я, разумеется! И тут же отправился в путь, причем с большим удовольствием.

Мне по душе старина Плимсолл. Он семейный поверенный, и в последнее время нам пришлось изрядно пообщаться по поводу вступления в права наследства и всего такого прочего. Ввалившись в контору, я, как обычно, едва разглядел его среди всевозможных исков и постановлений. Раздвинув бумажные горы, Плимсолл выбрался на поверхность и взглянул на меня поверх очков.

– Доброе утро, Реджинальд.

– Доброе утро.

Старик снял очки, протер их и вернул на нос.

– Реджинальд, – произнес он, снова устремляя на меня свой взгляд, – вы теперь – глава семьи.

– Знаю, – кивнул я. – Смех да и только. Мне подписать что-нибудь?

– Пока нет. Дело, ради которого я пригласил вас сегодня, носит, скорее, личный характер. Хочу напомнить, что в качестве главы семьи, Реджинальд, вы несете особую ответственность и, я уверен, не станете ею пренебрегать. На вас лежат определенные обязанности, которые должны быть исполнены, невзирая ни на что. Noblesse oblige.

– О! – Я поднял брови, ощутив некоторое беспокойство. Похоже, предстояло раскошелиться. – Плохие новости, да? Какая-нибудь боковая ветвь решила запустить руку в кассу?

– Позвольте мне начать с самого начала, – вздохнул Плимсолл, смахивая с рукава судебную повестку. – Я только что имел беседу с вашей тетушкой Кларой. Она серьезно обеспокоена.

– Ах, вот как?

– Крайне обеспокоена, – кивнул он. – По поводу вашего кузена Эгремонта.

Разумеется, я сочувственно поцокал языком, но не могу сказать, чтобы сильно удивился. С тех пор как упомянутый молодой человек достиг совершеннолетия, он оставался предметом хронического беспокойства моей несчастной тетушки, снискав всеобщую известность в качестве самого одиозного гуляки в Вест-Энде. Сколько ни пытались окружающие убедить Эгремонта в бессмысленности попыток выпить все спиртное в Англии, он продолжал их предпринимать. Настоящее бульдожье упорство, старая добрая национальная черта, однако тетушку Клару это, ясное дело, не могло не волновать.

– Вы знакомы с его послужным списком? – продолжал поверенный.

Я задумчиво наморщил лоб.

– Ну… однажды после регаты я видел, как Эгремонт уговорил шестнадцать двойных виски за вечер, но побил ли он с тех пор свой рекорд, не знаю.

– В течение долгих лет его поведение было для леди Клары источником постоянной тревоги, а на этот раз…

– Стоп, не говорите, – поднял я руку, – дайте догадаться. Он украл шлем у постового?

– Нет, он…

– Бросил яйцо всмятку на электрический вентилятор? В ресторане это производит необыкновенный эффект.

– Нет, он…

– Неужели убил кого-нибудь? Ни за что не поверю.

– Нет. Он удрал в Голливуд.

– Удрал в Голливуд? – удивленно переспросил я.

– Вот именно, в Голливуд, – кивнул Плимсолл.

Я как мог выразил свое непонимание сути проблемы. Старик продолжал:

– Некоторое время назад леди Клару обеспокоило состояние здоровья вашего кузена. Дрожь в руках, жалобы на пауков, бегающих по спине… Медики с Харли-стрит посоветовали отправить его в кругосветный круиз. Свежий воздух и перемена обстановки…

Слабое место этого плана бросалось в глаза.

– На пароходах есть буфеты, – заметил я.

– Бармены получили строжайшее указание не обслуживать Эгремонта.

– Ему это вряд ли понравилось.

– Не понравилось. Его письма домой, как и почти ежедневные телеграммы, были полны жалоб и выдержаны в неизменно раздражительном тоне. На обратном пути, во время стоянки в Лос-Анджелесе, Эгремонт покинул борт судна и отправился в Голливуд, где до сих пор и пребывает.

– Ну и ну! Пьет, небось, как лошадь?

– Прямых свидетельств мы, к сожалению, лишены, но, думаю, вполне можем предположить, что дело обстоит именно так. Однако это еще не самое худшее. В крайнее волнение леди Клару привело другое…

– Другое? – удивился я.

– Совершенно верно. Отдельные фразы из писем дают основание полагать, что Эгремонт возымел намерение вступить в брак.

– Вот как?

– Да. Его слова не оставляют места для сомнений. Он либо уже обручен, либо вот-вот обручится с какой-то местной девицей, а вам, я думаю, хорошо известно, какого сорта женщины преобладают в Голливуде…

– Говорят, все как одна красотки.

– В физическом отношении они, несомненно, обладают определенными достоинствами, – поджал губы старый Плимсолл, – однако ни в коей мере не подходят в супруги вашему кузену Эгремонту.

Не знаю, не знаю. Лично мне казалось, что такому, как Эгги, еще здорово повезло, если нашлась девица, согласная с ним связаться. Разумеется, своих соображений я высказывать не стал. Старый Плимсолл слишком уж благоговел перед нашим семейством, и мое замечание его бы расстроило. Вместо этого я решил уточнить, чего, собственно, от меня хотят в возникшей ситуации. Чем я могу помочь? Так и спросил его.

Плимсолл посмотрел на меня, словно верховный жрец племени, вдохновляющий юного вождя на священную битву.

– Ну как же, Реджинальд… Вы отправитесь в Голливуд и вразумите этого заблудшего молодого человека. Положите конец его неразумным планам. Употребите все свое влияние.

– Кто, я?

– Вы.

– Хм…

– Никаких «хм»!

– Ха!

– Никаких «ха». Ваш долг очевиден. Вы не можете от него уклониться.

– Но… Голливуд – это же черт знает где!

– Тем не менее я настаиваю на том, что на вас, как на главе семьи, лежит обязанность немедленно туда отправиться.

Я задумчиво пожевал нижнюю губу. Мчаться со всех ног, чтобы подрезать на корню романтическую любовь, в которой я пока не мог усмотреть ничего плохого. Живи и давай жить другим – вот мой девиз. Если Эгги вдруг приспичило бросить якорь, почему бы и нет? Может быть, семейная жизнь изменит его к лучшему. Во всяком случае, к худшему его уже ничто не изменит.

– Хм, – снова сказал я.

Старый Плимсолл уже возился с карандашом и бумагой – очевидно, разрабатывал маршрут.

– Вы правы, – заметил он, – путь довольно долгий, но вместе с тем очень простой. Прибыв в Нью-Йорк, вы должны будете сесть на так называемый экспресс «Двадцатый век» до Чикаго. Оттуда с совсем небольшим интервалом…

Я подпрыгнул на стуле.

– Чикаго? Вы сказали – Чикаго?

– Да. Там у вас пересадка. Затем, из Чикаго в Лос-Анджелес…

– Погодите, – снова перебил я. – Тогда это куда больше смахивает на реальный план. Как раз в Чикаго через неделю или около того пройдет чемпионат мира в тяжелом весе…

Теперь ситуация представлялась в совершенно новом свете. С детства мечтая посмотреть мировой чемпионат, я никогда прежде не мог себе этого позволить, а теперь, с титулом и всем, что к нему полагается, мне это – раз плюнуть. Удивительно, что такая мысль не пришла мне в голову раньше. К изменившимся обстоятельствам жизни не сразу привыкаешь.

– А от Чикаго далеко до Голливуда? – спросил я.

– Чуть больше двух дней пути.

– Тогда ни слова больше. Я еду. Не думаю, правда, что смогу справиться со стариной Эгги, но я с ним повидаюсь.

– Вот и замечательно, – просиял старик и вдруг снова нахмурился. Наступила пауза. Я вздохнул, ожидая новых осложнений. – Э-э… Реджинальд…

– Да?

– Надеюсь, вы будете осторожны?

– Осторожен? – поднял я брови.

Плимсолл смущенно откашлялся, теребя в руках подвернувшийся арендный договор.

– Я хочу сказать, в отношении себя самого… Эти голливудские девицы, как вы только что заметили, славятся необыкновенной внешней привлекательностью…

Я от души расхохотался.

– Боже правый! Да ни одна из них на меня и не взглянет!

Он снова нахмурился. Очевидно, я задел честь семьи.

– Вы граф Хавершот.

– Я знаю. И тем не менее…

– Кроме того, если не ошибаюсь, женщины смотрели на вас и прежде.

Я понял, что он хотел сказать. Два года назад в Каннах мы обручились с девушкой по имени Энн Банистер, американской журналисткой, которая проводила там отпуск. Поскольку я в то время считался уже наследником, это событие вызвало изрядный переполох в старшей ветви рода. Полагаю, последующее расторжение помолвки явилось для всех немалым облегчением.

– Хавершоты отличаются крайней чувствительностью, – наставительно произнес Плимсолл, – они склонны принимать необдуманные решения, по воле сердца, а не разума. Поэтому…

– Ладно-ладно. Буду держать себя в руках.

– В таком случае мне нечего больше сказать. Verbum… э-э… sapienti satis. Итак, вы отправитесь в Голливуд как можно скорее…

– Не медля ни минуты! – воскликнул я.

Ближайший пароход отчаливал в среду. Прихватив чистый воротничок и зубную щетку, я едва на него успел. Краткая остановка в Нью-Йорке, несколько дней в Чикаго, и вот уже лос-анджелесский поезд катит по просторам чего-то там – кажется, Иллинойса.

И вот в этом самом поезде, на второй день пути, когда я сидел, попыхивая трубкой, на смотровой площадке и размышлял о том о сем, в мою жизнь вошла Эйприл Джун. Эффект был такой, будто я проглотил хорошую порцию динамита и кто-то поджег фитиль изнутри.

2

Если вы не в курсе, такие специальные смотровые вагоны находятся у них там, где в английских поездах – вагон охраны. Открываешь дверь и выходишь на площадку с креслами, где можно сидеть в свое удовольствие и разглядывать окрестности. В последних недостатка обычно не бывает, поскольку, как вам, вероятно, известно, Америки очень много, особенно в западной ее части, и, сев на поезд до Лос-Анджелеса, вы просто едете и едете, и этому нет конца.

Короче говоря, как я уже сказал, наутро второго дня путешествия я сидел на смотровой площадке и смотрел, когда внезапно открывшаяся дверь вышибла из меня дух.

Ну, не совсем так, конечно. Последнее предложение надо не забыть подредактировать. Я вовсе не хочу сказать, что меня треснуло по голове или что-нибудь в этом роде. Дух из меня вышибла не дверь, а то, что оказалось за ней. А именно, самая красивая девушка, какую я видел в своей жизни.

Самым первым, что поражало в ней зрителя, словно пуля, выпущенная в упор, была какая-то особенная милая, нежная, поистине ангельская кротость. Выйдя на площадку в компании проводника негроидной наружности, который положил в свободное кресло подушку, девушка поблагодарила его таким проникновенным воркующим голоском, что у меня даже пальцы на ногах поджались от удовольствия. А если добавить к кротости пару огромных голубых глаз, совершенную модель корпуса и нежную улыбку с ямочкой на правой щеке, то вы без труда поймете, почему ровно через две секунды после того, как это божественное существо ступило на сцену, мои пальцы, сжимавшие трубку, побелели от напряжения, а дыхание стало натужным и прерывистым. Свободной рукой я поспешно поправил галстук, а если бы длина моих усов позволяла их подкрутить, то я бы без всякого сомнения подкрутил их.

Наш цветной брат незаметно улетучился, видимо, вернувшись к трудам, за которые получал жалованье, а прекрасная незнакомка подошла к креслу и опустилась в него, как опускает лепестки поникший цветок. Полагаю, вам приходилось видеть поникшие цветы.

Некоторое время ничего не происходило. Она вдыхала воздух, и я вдыхал воздух. Она вглядывалась в расстилавшиеся вокруг равнины, и я занимался тем же самым. В остальном мы с таким же успехом могли находиться на разных континентах… Печаль от осознания этого факта уже начала окутывать меня, словно туман, когда вдруг девушка издала резкий вопль и стала усиленно тереть глаз. Даже наименее интеллектуально одаренному представителю рода человеческого стало бы ясно, что ей попала туда частица паровозной сажи, которой вокруг летало в избытке.

Таким образом, проблема снятия барьеров и последующего знакомства отпала сама собой. К счастью, если что-то у меня и получается хорошо, так это извлекать из глаз соринки, мушек и прочее – на пикнике или где-нибудь еще. Выхватить из кармана носовой платок было секундным делом, и мгновением позже незнакомка уже сбивчиво благодарила меня, а я прятал платок на место и смущенно отнекивался. Подумать только, еще минуту назад погруженный в отчаяние от невозможности завязать прекрасное знакомство, теперь я был на коне.

Странное дело, но никаких следов сажи я в глазу не заметил, хотя она безусловно должна была там находиться – иначе за что же девушка, как я уже сказал, меня благодарила? Да что там, просто превозносила. Спаси я ее от целой шайки маньчжурских бандитов, она и то не могла бы быть благодарнее.

– Спасибо, большое-большое спасибо! – повторила она уже в который раз.

– Не за что, – потупился я.

– Это так ужасно, когда горячая зола попадает в глаз!

– Да… или муха.

– Или комар.

– Или соринка.

– О да! Я никак не могла удержаться, чтобы не тереть.

– Я заметил, что вы терли.

– Говорят, тереть нельзя.

– Вы правы, нельзя, – кивнул я.

– А я никогда не могу удержаться.

– Да, так всегда и бывает.

– Наверное, глаз красный?

– Нет, голубой.

– Кажется, что красный.

На страницу:
8 из 10