Фонарики желаний

– Смотрю, ты прям повзрослел после первого курса, – отвечаю я, закрывая витрину и придерживая её рукой.

– Шутки про какашки смешны в любом возрасте.

По правде говоря, Цзяо мог бы рассказать самую смешную шутку на Земле, а я всё равно бы не засмеялся – потому что её рассказал он. Да, дошло до того, что я не могу отделить то, что он говорит, от факта, что это говорит он.

Цзяо проглатывает последний кусок пирожного и тянет, опершись о прилавок:

– Можно задать тебе серьёзный вопрос?

«Нет», – думаю я.

– Почему ты проводишь тут столько времени? Я уже говорил это однажды, но повторю снова: выпечка – для девчонок.

Однажды? Он говорил это примерно миллион раз. Честно скажу, если бы я попытался ответить на вопрос Цзяо, ничего хорошего из этого бы не вышло, поэтому я просто молчу.

По иронии судьбы, именно из-за него я полюбил выпечку. Когда мама вернулась на работу и больше не могла защищать меня от Цзяо, я начал проводить всё больше времени на кухне «Лунных пряников» и учиться у папы. Это было единственным местом, безопасным от Цзяо – он не выносил и мысли о том, что его могут увидеть рядом с чем-то «настолько девчачьим». Поначалу я ненавидел печь, потому что никак не мог заставить тесто, глазурь и слойки мне повиноваться, но чем больше Цзяо надо мной подшучивал – «Эй, тебе яйца миксером перевзбило, что ли?», – тем сильнее я хотел научиться печь хорошо, в пику ему. Или, возможно, чтобы доказать, что он ошибается. Прошло уже столько лет, что я и не помню, думал ли когда-нибудь, что мне удастся его переубедить, но за это время я успел искренне полюбить выпечку.

И не менее искренне полюбить эту грань своей личности. Сначала я очень огорчался, когда надо мной насмехались, но теперь, хотя мне порой всё равно бывает больно, понял, как ко всему этому отношусь: если вас так задевает, что я парень, который любит печь, пожалуйста – можете со мной не общаться. Так будет даже лучше. Может быть, мне помогает ещё и то, что Лия́ однажды сказала, что парень, который умеет печь, – это «секси». Я это истолковал как намёк на чувства, но явно оказался не прав. Может, она думала о ком-то из участников «Самых горячих американских булочек» – кулинарного реалити-шоу, в котором участники месят, раскатывают и лепят, одетые в один фартук?

Мама тоже поощряет моё увлечение готовкой. Она, конечно, нечасто бывает дома, но всё равно считает «Лунные пряники» своим третьим ребёнком и знает, что я лучше всех за ним присматриваю. А ещё она обожает булочки с солёным яичным желтком и говорит, что у меня они получаются самыми сочными, прямо как в торте «Горячая лава» – когда надкусываешь, а из него льётся шоколад. Когда мне впервые удалось добиться такого эффекта с густым желтком, я решил, что теперь уж точно имею право называть себя пекарем.

И всё-таки мне немного неприятно, что я не разговариваю с Цзяо, которого не было целый год – хотя, признаюсь, год без него оказался куда приятнее всех предыдущих, – поэтому я говорю:

– Жаль, что ты приехал не вчера вечером. Мог бы вместе с нами пойти на фестиваль фонариков.

– Тьфу. Там куча стариков. – Цзяо аж вздрагивает. Очаровательно. – Я бы не пошёл, даже если бы был дома.

Дверь открывается – звучит спасительный звон. Цзяо никогда не любил общаться с посетителями. Всегда говорил: «Ты с ними справляешься намного лучше меня. Я занимаюсь большими идеями. Ну, представь, что я Илон Маск, а не продавец машин «Тесла».

Моя надежда, что Цзяо сбежит, увидев покупателя, – или хотя бы ненадолго избавит меня от своего присутствия, – испаряется, когда входит Лия́. Моё сердце готово выпрыгнуть из груди – и от волнения, и от ужаса.

Глаза Цзяо загораются.

– О-о-о, твоя подружка пришла, Сын-Какашка.

Мне очень хочется кинуть бесформенной булочкой ему в голову. Услышав прозвище «Сын-Какашка», Лия́ поднимает брови. От одного взгляда на неё у меня пересыхает во рту, а язык вдруг кажется огромным и неповоротливым. «Она здесь», – услужливо подсказывает мне мозг, заставляя обратить на неё внимание.

– Хайди, – вырывается у меня. Ну я и осёл. Собирался сказать «Хауди», но понял, что никогда в жизни никого так не приветствовал, да и вообще это слово звучит очень странно, если его произносит не ковбой в десятигаллонной шляпе и с огромной пряжкой на ремне, потому попытался быстро исправиться на «Хай», и два слова слились вместе.

Сейчас бы, конечно, исчезнуть куда-нибудь.

– София, – отвечает Лия́, и я вопросительно склоняю голову. А потом вспоминаю, что за чушь сам только что сморозил, и всё наконец встаёт на свои места. Вот она, настоящая Лия́, – не просит меня ничего объяснять и помогает почувствовать себя получше.

– Саймон, – говорю я.

– Хоуи[13], – она называет имя четвёртого судьи передачи «Америка ищет таланты».

Цзяо таращится на нас так, словно у нас из ушей мясная нить полезла. К счастью, мы его так напугали, что он просто уходит, не сказав больше ни слова.

– Жаль, что он вернулся, – вздыхает Лия́.

Эти слова из её уст имеют особое значение, потому что никто не знает о моих отношениях с Цзяо и о том, что я о нём думаю, лучше её.

Я благодарно киваю, потом говорю:

– Очень рад тебя видеть.

Наступает неловкая пауза.

Раньше я всегда готовил что-нибудь особенное на случай, если она зайдёт, но она не приходила уже несколько месяцев. Когда-то это был лучший момент моего дня: я готовил ей португальский яичный тарт с чёрным смайликом сверху или матча-латте с раком-отшельником, нарисованным на пене. Хотя нет, это был второй лучший момент; самым лучшим моментом было, когда она действительно приходила.

– Извини, что ничего не приготовил к твоему приходу, – говорю я.

– Пожалуйста, не извиняйся, что ничего не приготовил, – говорит она в этот же момент и показывает на кухню. – Возьму там что-нибудь особенно уникальное. Полагаю, всё менее уникальное уже съел Цзяо?

У неё очень доброе сердце, и она обожает бесформенную еду – примерно как Чарли Браун свою неказистую ёлочку[14]. Всегда называет эти кривые булочки «уникальными», «редкими» и «особенными».

Я приношу несколько её любимых лакомств – яичный тарт, слойку с таро, лунный пряник с семенами лотоса, – выбирая самые бесформенные. Она широко улыбается и достаёт кошелёк, но я поднимаю руку.

– За счёт заведения.

Она тут же качает головой.

– Не глупи. Семена лотоса – самая дорогая начинка. Возьми.

Мы ещё немного препираемся, а потом Лия́ заканчивает разговор шуткой:

– А если бы мы не были китайцами, мы бы тоже так торговались?

– Да уж, это у нас в крови.

Она кладёт деньги на прилавок, потом резко меняет тему, чтобы я уже не мог отказаться.

– Вообще я хотела сделать заказ. Мне, э-э, нужен Особый лунный пряник. С персональной запиской.

От её слов у меня сердце уходит в пятки. Я не могу это контролировать. Особый лунный пряник делается с нуля; покупатель сам выбирает начинку и текст запечённой в пряник записки. Это лакомство вдохновлено Восстанием лунных пряников во времена династии Юань. Легенда гласит, что в XIV веке, когда Китаем правили монголы, глава повстанцев Чжу Юаньчжан воспользовался предстоящим Праздником середины осени, во время которого китайцы традиционно едят лунные пряники. Он запёк в пряники записки, чтобы координировать восстание против монголов, и, поскольку эти пряники в основном ели китайцы, восстание увенчалось успехом. Чжу Юаньчжан стал первым императором династии Мин[15]. Когда Цзяо был маленьким, он был просто одержим этой историей, потому что она помогала ему защищаться от насмешек других ребят над его семейным бизнесом и над тем, что он мягкий и трусливый, как Пит из «Голодных игр».

– Лунные пряники – это оружие войны! – кричал им Цзяо. – Наступательное, а не оборонительное!

Тогда другие ребята возражали:

– Ага, как же! «Лунные пряники» – это девчачье название!

После этого Цзяо уже ничего не пытался объяснить.

Историю о Восстании лунных пряников любил Цзяо, но именно я вдохновился ею, когда придумывал десерт «Особый лунный пряник». Мы можем запечь в него записку с абсолютно любым текстом, но больше всего они известны чувственными любовными письмами: признаниями во влюблённости и любви, даже предложениями женитьбы. Цзяо просто ненавидел меня за то, что я превратил его любимую военную историю в любовные записки, а вот я этим очень гордился – и до сих пор горжусь. Что может быть сильнее, чем всепоглощающая, объединяющая любовь?

Так что, когда Лия́ просит Особый лунный пряник, я сразу понимаю, что он не для меня, и единственный вопрос, который меня интересует, – а для кого тогда?

– Тебе нужен Особый лунный пряник с запиской? – переспрашиваю я, как дурак.

– Ну… да. Он для… для мистера Тана.

– О! – восклицаю я. Пожалуй, слишком громко. Но тревога так резко сменилась облегчением, что я не смог сдержаться.

Она подозрительно смотрит на меня.

– Почему ты говоришь так, будто вдруг что-то понял?

И я тут же покрываюсь холодным потом.

– Ну… вчера вечером я видел, как ты его искала.

Хотя на самом деле я до сих пор ничего не понимаю.

– Ты видел? Я же так скрывалась!

То, что она не понимает, насколько на самом деле не скрывается, почему-то кажется ещё более милым, чем её бесхитростность – которая и без того просто офигенна.

– Ты скрывалась так же круто, как в тот раз, когда попыталась пронести чипсы с креветками в кинотеатр, – говорю я.

– О, значит, я была просто супер-пупер-скрытной, – улыбается она.

Я смеюсь. Кажется, словно всё стало как раньше. Моё сердце хотело воспарить, но вместе с тем и тянуло меня вниз. Она будто слышит мои мысли – я, кстати, не удивлюсь, если это и правда так, по крайней мере, мне очень часто так кажется, – и едва уловимо кривится, словно вспомнив происшествие с бабл-чаем.

Зачем я тогда всё испортил? Зачем пригласил её на свидание?

Я сглатываю подкативший к горлу комок стыда и сразу же жалею об этом – горло сдавливает.

– Что ты хочешь написать в записке?

Я не задаю другой терзающий меня вопрос: «Ты скажешь, к чему всё это?»

– Ну, я пока не уверена. Тут всё сложно…

Она со вздохом плюхается на ближайший стул, а я выхожу из-за прилавка и сажусь рядом с ней. Я жду, но она ничего не говорит. Сидит, закусив нижнюю губу, – знак того, что она нервничает. Раньше я бы в шутку захрипел, словно меня душат, и взмолился, чтобы она поскорее всё мне рассказала, но сейчас кое-как сдерживаюсь. Жду. И немного умираю внутри. (Возможно, Чиан не единственный, кто любит драматизировать.)

Я пытаюсь придумать, как бы объяснить ей, что необязательно рассказывать мне подробности, если она этого не хочет. Говорю как можно мягче – и игнорирую свои сложные чувства:

– Можешь сказать позже. Как будешь готова, я примусь за работу.

Она поворачивается ко мне, её глаза что-то ищут на моём лице – уж не знаю, что именно. А потом она вдруг наклоняется вперёд, словно собирается рассказать мне тайну. Я тоже машинально наклоняюсь к ней.

– Мы с Найнай… – У неё на глазах выступают слёзы, она осекается. Я хочу протянуть руку и положить поверх её руки, но не делаю этого.

– Я скучаю по ней каждый день, – говорю я, продолжая за неё. – Как она показывала, что любит нас – кормила даже после того, как мы наедались…

– Господи, и как наедались! – подхватывает Лия́ и хватается за живот, словно вновь это чувствует. А потом добавляет: – А ещё она всегда настаивала, чтобы мы надевали зимние шапки, даже если на улице двадцать пять градусов, потому что «не хочет, чтобы мы простудились».

– Да у меня голова потеет от одной мысли об этом!

Я притворяюсь, что вытираю лоб. Лия́ смеётся… а потом молчит. Наверное, ждёт, что я тоже чем-нибудь поделюсь. Мне не удаётся скрыть свои эмоции, когда я говорю:

– Я… я не могу есть апельсины с тех пор, как она покинула нас.

Из уголка её глаза стекает одинокая слезинка.

– Я тоже.

Её голос тихий, почти шёпот. Она хватает меня за руку. Слава богу, она сделала это первой, потому что я не был полностью уверен, хочет ли она, чтобы я взял её за руку, но сейчас я сжимаю её пальцы в ответ. В первый момент кажется, что в этом жесте она нашла силу, но через несколько секунд она отодвигается – буквально на волосок, совсем чуть-чуть, но этого хватает, чтобы я отдёрнул руку, будто обжёг её.

Неловко. До ужаса неловко. Как мы вообще до этого дошли?.. Ах, да, она хотела заказать Особый лунный пряник для мистера Тана. И до сих пор не объяснила, как это связано с Найнай. Не хочу заставлять её, если это слишком тяжело.

Но, когда я уже собираюсь сказать, что ей необязательно ничего мне рассказывать, она глубоко вздыхает.

– Мы с Найнай исполняли желания, которые покупатели писали на наших фонариках. Тайком, незаметно. Вместе.

Конечно, я ей верю. Не знаю, по-моему, они были готовы для нашей общины буквально на всё. Идея, что они вместе приносили счастье другим, заполняет всё моё сердце. Я не хочу об этом думать, но просто не могу не думать. Только убеждаюсь в том, что Лия́ – свет моей души.

А потом меня осеняет.

– Так, постой. То есть в тот раз, когда я пожелал, чтобы Цзяо меньше меня изводил и он вдруг получил приглашение в команду борцов, которую тогда как раз создали…

– Это были мы, – с гордостью признаётся она. – Хотя, пожалуй, я в тот раз не очень хорошо всё продумала. Прости, что после этого он стал… э-э-э… ещё более умело тебя задирать. Но, по крайней мере, он меньше бывал дома. К тому же мы организовали команду борцов не только ради Цзяо. Мы выполнили сразу несколько желаний за раз.

Она улыбается, и в её глазах теплится огонёк – такой же, какой был у её бабушки.

Я прокашливаюсь, расслабляя горло.

– Ну, спасибо. Это очень помогло, как ты знаешь.

– Поэтому мы это сделали. И поэтому вообще начали.

На её лице самые разные эмоции – гордость, счастье, ностальгия, горе.

– После смерти Найнай я не исполнила ни одного желания. Но… я хочу снова их исполнять, начиная с бабушки Шуэ. Она влюблена в мистера Тана. Я, конечно, не хочу силой их сводить, – быстро объясняет она. – Но я надеялась узнать, хочет ли вообще мистер Тан ходить на свидания. А если хочет – заинтересует ли его бабушка Шуэ. А если заинтересует и он захочет познакомиться с ней поближе, то я хочу, ну…

– Поиграть в купидона? – подсказываю я.

Она улыбается.

– Именно. В общем, я хочу с помощью Особого лунного пряника узнать, заинтересован ли он, но пока ещё не знаю, как это сделать. Но, конечно, сначала я хотела убедиться, что ты меня поддержишь, то есть не то чтобы ты не стал меня поддерживать, естественно, ты бы поддержал меня…

Она заговаривается. И опять кусает нижнюю губу. Может быть, она тоже скучает по нашей дружбе. Я решаю сделать первый шаг, показать ей, что готов остаться с ней друзьями. Что предпочитаю, чтобы между нами ничего не было.

– Тебе, м-м, помощь не нужна? Или, может, партнёр? – легкомысленно спрашиваю я.

– Партнёр по исполнению желаний? – выпаливает она, а потом подносит руку ко рту, словно жалеет, что сказала это, и хочет спрятать слова обратно.

– Да, именно. Но, если не хочешь, ничего страшного. Мне просто кажется, что вместе будет веселее.

А ещё я хочу сохранить традицию, которую придумали они с бабушкой.

Её глаза блестят и наполняются слезами. Вскоре она говорит:

– Было бы здорово.

А потом широко улыбается, показывая почти все зубы. Это моя любимая её улыбка – по-настоящему счастливая.

Лия́ возвращается в мою жизнь.

6. Остров сладостей

Лия́

Я быстро выхожу из пекарни, потому что во мне поднимается слишком много противоречивых эмоций. Я несколько месяцев была совершенно одинокой и раздавленной, и вдруг ко мне вернулся Кай и, в какой-то степени, бабушка. После разговора с Каем даже кажется, что Найнай снова рядом – я ощущаю это сильнее, чем за всё время с тех пор, как она нас покинула. Мне хочется прыгать от радости (хотя, конечно, воспоминания о пчеле и Стефани Ли меня сдерживают). Но есть и ещё кое-что.

Угрызения совести, понимаю я. Я же… не заменяю Найнай кем-то другим, правильно?

Чувство вины стало самой неожиданной частью долгого процесса оплакивания. Мне совестно думать о ней слишком много, потому что я знаю, что она бы этого не хотела, но при этом мне совестно думать о ней слишком мало.

Через пару минут, когда я захожу обратно в «Фонарики желаний», мама перестаёт складывать товары на полки и с беспокойством смотрит на меня.

– Всё… в порядке, Лия́?

– Ага. – В последнее время я так часто произношу это слово, что оно утратило всякий смысл.

– Не хочешь отдохнуть? – колеблясь, спрашивает мама.

Я качаю головой. Я и так уже слишком много отдыхала. А теперь над магазином сгустились тучи.

В проход выглядывает отец.

– Лия́? – Он говорит резко, совсем не как мама. – Что ты делала там, напротив?

Он говорит «там, напротив» так, словно я только что вернулась из ада, где заключила сделку с дьяволом.

Он что, теперь ещё и шпионит за мной? Мне очень хочется ему это высказать, но сейчас он в самом деле застал меня с поличным, и споры лишь ухудшат ситуацию.

Вместо ответа я прикусываю нижнюю губу. Я точно не могу рассказать ему, насколько важен для меня Кай. А ещё я не хочу рассказывать ему об исполнении желаний. (Примечание: если я готова рассказать что-то Каю, но не собственным родителям, что это значит?) И я не могу не задаваться вопросами: Почему родители не могут сделать для меня того же, что только что сделал Кай? Почему мы вообще не говорим о бабушке? Почему не можем сохранить память о ней?

– Лия́, – повторяет отец, но тут вмешивается мама:

– Ну, тише.

Голос всё-таки возвращается ко мне, пусть и довольно слабый:

– Ты не думаешь, что с соседями нужно жить в мире? Ради наших лавок, ради общины?

Папа качает головой:

– С такими людьми нельзя жить мирно. Мы пробовали – и смотри, что из этого вышло. Вонь от их гниющего мусора отпугивает людей от нашего магазина! Покупатели не хотят даже заходить, не то что выбирать товары! Мы просим лишь элементарной порядочности, а они не только говорят «нет», но и злятся!

Я понимаю, о чём он, но и его просьбы к мистеру Цзяну были не слишком вежливыми. Да и к Каю, который на нашей стороне, он несправедлив.

– Держись от них подальше, хорошо? – говорит он уже мягче.

Я едва заметно киваю и начинаю раскладывать товар по полкам вместо мамы. Мои родители уходят, а я отчаянно пытаюсь успокоить бурлящие внутри чувства. Мало того, что они не замечают, как мне одиноко, так они ещё и к Каю меня не подпускают. Потерять Найнай было очень больно, почему вдобавок должно разваливаться и всё остальное?

Я заставляю себя сосредоточиться на радости от раскладывания по полкам своих любимых сладостей: «Поки», шоколадно-кремовых пирожных «Хеллоу Панда», «Хай-Чу», конфет «Белый Кролик», «Томато-Прец», «Янь-Янь» и красно-золотых «Счастливых Леденцов», которые на вкус как клубника и очень популярны на китайский Новый год.

Мы больше всего известны нашими фонариками, но на самом деле наш магазинчик – этакая типичная лавка тысячи мелочей в китайском квартале, где можно найти буквально всё: от счастливых побегов бамбука до атрибутики «Хеллоу Китти», рисоварок и столовых приборов.

Когда я была маленькой, я дала каждому отделу магазинчика своё название. «Остров сладостей» (естественно, мой любимый), «Бамбуковый лес», «Громкий переулок» (там я для развлечения стучала кастрюлями и сковородками), «Водопойная станция» (там были классические азиатские напитки – газировка с личи и бутылки рамунэ с шариками в горлышке), «Зоопарк» (миниатюрные фигурки животных, которые можно найти во многих азиатских магазинах).

Телефон жужжит, и я резко выпрямляюсь.

Наверное, какой-нибудь спам от магазина, в котором я заказала что-то три года назад, или приложение напоминает, что у меня должны завтра начаться месячные. Хотя… это может быть и сообщение.

Я роюсь в карманах в поисках телефона, пока сердце гулко стучит у меня в ушах. Опять жужжание. Да, мне точно кто-то пишет.

Кай

Есть предложение

Напишем в записке для лунного пряника что-то типа: «В тебя кто-то влюблён! Если хочешь узнать больше, оставь в витрине чашку, когда будешь закрывать лавку завтра вечером!»

Или что-то вроде того

Не знаю

После его сообщений я чувствую, как совесть колет меня ещё сильнее за то, что мы общаемся втайне от родителей. Их вражда, конечно, совершенно смехотворна, но всё-таки.

С другой стороны, эти сообщения слегка облегчают чувство вины за то, что я нашла замену Найнай. Потому что его идея идеальна. Она анонимна – бабушкино правило номер один – и проста. К тому же очень мила (не правило, но приятный бонус).

Лия́́

Замечательно! Мы притворяемся Купидонами так серьёзно!

Кай

👍

Я таращусь на телефон, ожидая нового сообщения (или, возможно, усилием воли призывая его?), но, похоже, зря. Я думаю, не вытянуть ли из Кая подробности, но потом понимаю, что его сообщения и так вполне исчерпывающи. Иногда мне кажется, что я родилась не в то время, потому что переписки вызывают у меня стресс. И дело не в том, что я предпочитаю телефонные звонки (они намного, намного хуже), просто… почему в переписке столько всего тревожного? Сколько ждать, прежде чем ответить… сколько ответных сообщений можно прислать, прежде чем тебе ответят… да и вообще, ждать-ждать-ждать – это так мучительно. Пока я жду, мысли уже успевают пробежать всю дорогу от предположений, что я сказала что-то оскорбительное («Он(а) теперь меня ненавидит?»), до беспокойства, что с собеседником случилось что-то ужасное.

В разговорах с Каем этот стресс почему-то со временем ушёл – но сейчас вернулся в десять раз сильнее, потому что случился бабл-чай, рвота и прочая, и прочая.

Однако потом… он реально пишет снова. И сообщение просто очаровательное.

Кай

Нам нужно кодовое имя для плана?

Типа операция «Купидон»?

Я очень долго думаю над ответом, чтобы ничего не испортить. Хочу согласиться, но при этом сказать, что реально думаю. Через пять минут я наконец-то набираюсь смелости ответить честно:

Лия́

Мне нравится, но, может, возьмём что-нибудь не настолько очевидное?

Кай

Хорошая идея, 008

Лия́

008?

Кай

Счастливое число

Мои большие пальцы замирают над экраном. Довольно мило, только вот я правда не суеверная. Ну, не совсем. Не слишком явно.

Кай

И прежде чем ты ответишь, я знаю, что ты не суеверная

Я не хочу улыбаться, но улыбаюсь. Я уже и забыла, как хорошо он умеет читать мои мысли.

Кай

Так что, какие идеи насчёт кодового имени 008?

Моя нога подрагивает, я пытаюсь придумать что-нибудь умное или смешное. И чуть не смеюсь в голос, когда мне всё-таки приходит в голову одна мысль.

Лия́

Может, «Потенциальный клан Шуэ-Тан»?

Кай

ТЫ СЕЙЧАС СЕРЬЁЗНО?

Лия́

Перебор?

Кай

Уморительно. До сих пор смеюсь. Но это ещё более очевидно, тебе не кажется?

Лия́

Кажется.

Но я должна была это написать

Кай

Естественно

Я представляю, как Кай продолжает смеяться, как глубокие раскаты зарождаются у него в груди и вырываются через рот, и мне очень хочется но-настоящему с ним увидеться. Когда мне удаётся заставить его смеяться, я считаю это огромным достижением, хотя это не какая-то редкость, да и не трудно вовсе. Я просто не могу наслушаться.

Я думаю ещё секунду, затем снова печатаю.

Лия́

Может, операция «Лунный пряник»?

Раз уж мы его используем вместо стрел Купидона?

Кай

Точно!

Просто идеально, а то лук и стрелы – это как-то слишком агрессивно.

Лунные пряники куда ближе к языку любви.

Ну, и к войне тоже, но это было всего один раз

Нет ничего милее, чем любовь Кая к лунным пряникам. Ещё одна причина, почему название для нашей операции вышло идеальным.

Я снова долго раздумываю над ответом. Даже сомневаюсь, нужно ли отвечать, но, с другой стороны, если я промолчу, будет как-то странно. В конце концов я отправляю несколько смайликов: сердце, пронзённое стрелой Купидона, лунный пряник, большой палец вверх.

Хлопает дверь магазинчика, и срабатывает устройство, которое собрал отец: начинают играть первые несколько тактов инструментальной версии песни «Юэлян Дайбяо Во дэ Синь» («Луна означает моё сердце»). Кай говорит, что «Лунные пряники» – это старомодный магазинчик, но нет ничего более олдскульного, чем эта песня. Папа – который вечно что-то мастерит, особенно по технологической части, – обожает её, но включил в своё изобретение в основном из-за резкого контраста: старая классическая песня и современная техника. (Да, это тот же человек, который назвал меня Ли Я, потому что это звучит похоже на американское имя Лиа, – буквально двумя слогами умудрился передать и азиатскую, и американскую грани моей личности.)