Мемуар. Стихи и переводы. 1965–2023

Леонид Юзефович

Мемуар. Стихи и переводы. 1965–2023

В оформлении книги использованы фотографии Евгения Петрушанского

(переплёт, форзац, нахзац (разворот))

и Игоря Мухина (нахзац (полосная)).

© Юзефович Л.А.

© ООО «Издательство АСТ»

Ландшафты

Обеденный перерыв[1]

Съесть пару мятых пирожков, запить                                             томатным соком,Сесть, изучая этот день по чёрточкам заноз,Курить, смотреть, как вьётся дым                                   под потолком высоким —А рядом, как часы, стучат костяшки домино.На электрических часах устало                                                стрелка дрогнет,Ещё минута – и течёт                                     расплавленный звонок.Оставят парни домино, свои оправят робы,И встану я за мой рябой,                                     мой фрезерный станок.Забью тяжёлым молотком тупую заготовку,Так, что прокладка зазвенит                                        в промасленных тисах,И вдруг пойму, что этот день,                                       как я, прямой и тонкий,Переломился пополам не только на часах.

1965

После смены

Течёт толпа из хмурых проходных,На всех углах двоится и троится,И вот уже остались мы одни,И вот уже вокруг чужие лица.Там, позади, людской поток течёт,И полы у плащей взметает ветер,А здесь уже мы все наперечётИ, может быть, одни на целом свете.Напрасная ль дорога нам легла,Раз так легко нам в мире растворяться,Прощаться возле каждого углаИ на холодных улицах теряться?

1965

В подземелье. Псково-Печерский монастырь

Отец-наместник дал мне разрешеньеСойти во тьму, ведь мы с ним —                                                земляки.[2]Свеча в руке, кончаются ступениИ каплет талый воск на башмаки.Над нами флюгера на башнях стонут,А здесь во мраке тлеют образа.Со мной идёт загадочный эстонец,Его непроницаемы глаза.И нас ведёт загадочный священник,Его глаза сухи, утомлены.Я у него готов просить прощенья,Хотя не знаю за собой вины.А тишь такая, что зрачки морозит.Но вот в простенке задрожит свеча —Закладывают склеп. Как капли оземь,Всё глуше, глуше кирпичи стучат.А ведь сегодня утром мне казалось,Что чудеса должны быть высоки, —И вот в песке подземном увязаютЗакапанные воском башмаки,И холод этих стен в разгаре летаРассеивает всю мою тоску.Так дай мне Бог шагать по белу свету,Как я иду по чёрному песку.

1967

«Нам объяснял экскурсовод…»

Нам объяснял экскурсовод,В какой реке какая рыба,В какой тюрьме какая дыба,В какой земле какой народ,Какая где растёт трава,Где мертвецов в земле хоронят,Где на добычу стай вороньихИх вешают на дерева.Мне было чувствовать дано,Как весело прошло по жиламИ голову мою вскружилоВсезнанья сладкое вино.Теперь я понял, что нигдеНе могут люди жить без хлеба,Что дождь на землю сходит с неба,А рыба плавает в воде.

1970-е

Селенга

На песке у медленной водыВлагой наливаются следы —Это в полукружье каблукаСеленга́, зелёная река.У неё – шестнадцать рукавов,Вдоль неё – пятнадцать островов.Как щетина жёсткая, траваГусто покрывает острова.Дно реки – страницу из песка,Покрывают строки дневника.Образуют в тёмной глубинеНадписи, неведомые мне,Бычий череп или шар ядра,Гривенник и дужка от ведра.Селенга, зелёная река,Вспомнит молодого казака,Вынесет на берег для меняПряжку от казачьего ремняС барабаном, саблей и орлом,Чищенную мелом и сукном.А теперь у медного орлаЗеленью подёрнуты крыла,Как трава по этим островам,Как вода по этим рукавам.

1970-е

Баллада

Был ты, хан Зундуй, великий хан,Табуны твои сотрясали степь,А теперь у тебя четыре шатра,На четыре шатра – одна кошма.Где лежит кошма, там сидит жена.Было сорок жён, а теперь одна.Лишь она одна в очаге твоёмБережёт огонь и сидит у ног.Не ушла, как все, за чужим седломНи травой под снег, ни водой в песок.Был ты, хан Зундуй, великий хан,Твой бунчук сиял, как в ночи огонь.Где стоял бунчук, свищет тарбаган,Табуны твои стали ветром с гор.У тебя мечей: один меч тупой,Один ржавый меч,                   с третьим – в землю лечь,А четвёртый меч твой последний рабПривязал к бедру, убежав вчера.У тебя коней: один конь хромой,Один конь больной,                            один конь – дурной,А четвёртый конь мог служить добром,Да живёт стрела под его ребром.У тебя друзей: один друг немой,Один друг слепой,                             один друг – скупой,А четвёртый друг не поднимет рук,Его кружит дух, как гончарный круг.А врагов твоих дотемна считать,До зари потом и до звёзд опять,И ещё останется сто врагов,Чтоб прогнать тебя по семи кругам,А сто первой – та, что глядит в огоньТвоего последнего очага.Чья ладонь дрожит на твоей щеке,Да душа лежит – не в твоей руке.

1970-е

Наводнение

В конце июня расцвели жарки.К концу июня выгорели травы.Патруль идёт по берегу реки —Я у воды и два солдата справа.Надувшаяся к ночи Селенга,Тугая, словно брюхо барабана,Несётся, не вмещаясь в берега,От скал Хангая до Хамар-Дабана.Откуда столько бешеной воды?Ни одного дождя за три недели.Стоит жара, лесных пожаров дымЛожится чёрной крошкой на постели,Но оттого смутилась СеленгаИ все её притоки одурели,Что вечные в горах сошли снега,И скалы от потёков побурели.Не таяли они с начала дней,Сияли с разделенья тьмы и света.Вершины гор уже угля черней —Невиданное наступает лето.И движутся, пронзая чёрный лес,И сверху озаряя ельник мелкий,На циферблате меркнущих небесПрожекторов чудовищные стрелки.

1970-е

Бурхан

Думал я о бурятском боге —Как он тих, незлобив и благВосседает в своём чертогеО восьми золотых углах,Как он смотрит на землю эту,Потонувшую в ранней тьме,Позволяя вечному светуПо монашеской течь курме,И с руки, от бронзы помятой,Направляя его в ночи,Чтоб в окне, проложенном ватой,Я увидел его лучиСквозь своё, склонённое к рамеИ двоящееся в полумглеС четырьмя пустыми глазамиОтраженье в грязном стекле.Как страницы великой книги,За окном шелестят пески.Тяжело ты, лунное иго, —Свет, сошедший с его руки.Там, над садом в четыре сотки,Прилетевший с соседней сопкиВозле бога кружит октябрьС белым пухом в жёлтых когтях.

1980-е

Ветеран

Военный городок на берегу.Железные ворота. Проходная.Горячий ветер лижет Селенгу.Жара – дневная, музыка – ночная.Песок и ветер хлещут по глазам,Но со слезой яснее вспомнишь – узкийНебесный серп над крышами казармПод утро, в ожидании погрузки.В посёлке с ночи сняты патрули.Комэски в штабе склеивают карты.Над полосой светлеющей землиРазвёрнуты песчаные штандарты.Они летят над самой Селенгой,Воды касаясь пыльными кистями,Где узкий берег выгнулся дугой,Как верховой со срочными вестями.В тугих чехлах укрыт знаменный шёлк.Молчит труба. Под утро, к эшелону,На станцию кавалерийский полкВытягивает тёмную колонну,Чтобы теперь в столовке полковойС плакатом про героев Халхин-ГолаПлеснуть в стаканы водки даровойПод лязганье казённого глагола.Есть винегрет и верить, что твояЖизнь удалась, на полку встанет книга,И выползет из черепа змея,Чтобы ужалить старого комбрига.

1980-е

«Четыре дня на юг, на юг…»

Четыре дня на юг, на юг,Четыре долгих дняОн торопил коня на югИ не щадил коня.В кровавой пене конский бок,Глаза – красней вина,Но мчится бешеный седокИ шпорит скакуна.И тот, кто сорок лет назадВознёс его в седло,Кто гнал его сквозь дождь и град,Промолвил, опуская взгляд,Вздыхая тяжело:«Довольно, дам покой ему.На этом берегуОн – лист дубовый, к моемуПрилипший сапогу.И я стряхну его с ноги,Пускай летит в огонь,Туда, где сняты сапогиИ отдыхает конь».

1990-е

Манёвры

Снег отражает, как слюда,Небес туманное свеченье.В урочище Эрген-ЦадаНас выводили на ученья.Урочище Эрген-ЦадаОмыто ветром небывалым.Трепещет поздняя звезда,Как стоп-сигнал над перевалом.Воздевши крылья на весу,Садятся медленные птицыВ распаханную полосуВдоль государственной границы.Мне этот мир давно знаком —Древка антенны тяжкий трепетИ топовышка с бунчуком,И рации немолчный лепет.Там полковая частотаЕщё набита позывными,Но вдруг вся эта голотаС их голосами номернымиКуда-то сдуется, и вотСквозь треск армейского эфираНездешний голос пропоётО красоте иного мира.На первозданном языкеС гортанными и носовымиОн возвестит о той рекеЗа башнями сторожевыми,Куда, покинув свой капкан,Мы все придём в блаженной неге,Когда сарматский истуканПриедет на хромой телеге.

1990-е

Унгерн

Там, где жёлтые облакаГонит ночь на погибель птахам,Всадник выткался из песка,Вздыбил прах – и распался прахом.Даже во́рону на обедНе подаришь жёлтую вьюгу.Здравствуй, время утрат и бед!Око – северу, око – югу.Эту степь не совьёшь узлом,Не возьмёшь её на излом,Не удержишь бунчук Чингиза —Не по кисти. Не повезло.Что ж, скачи, воплощая зло,По изданиям Учпедгиза.Чтобы мне не сойти с ума,Я простился с тобой. Зима.Матереют новые волки —Не щенята, как были мы.А на крышу твоей тюрьмыОпадают сосен иголки.

1990-е

«Я помню, что проснулся рано…»

Я помню, что проснулся рано,Что тихо было и тепло,Едва-едва темнели рамыСквозь посветлевшее стекло.Не знал я, что запомню это,Как помнят то, пред чем в долгу, —В начале дня, в исходе летаЯ выхожу на Селенгу.Минуя бесконечный берег,На запад тянется река,Кулик бревно шагами меритПо кромке влажного песка.В начале дня, в исходе летаНа том далёком берегуЛисток багульника, что где-тоУспел прилипнуть к сапогу,Снимаю, на воду бросаю.Кружась, он падает у ног.Он узок, он похож на саблю,Мазутом мечен черенок.О, эта точка, эта мета,Пар над водой и шум в крови!В начале дня, в исходе лета —Лети, кружись, тони, плыви.

2000-е

«Чернеет ночь, белеет снег…»

Чернеет ночь, белеет снег,Луна над крышами желтеет.Домой приходит человек,Включает свет и ужин греет.Покуда чайник засвистит,И пар из носика ударит,Газетой он пошелестит —Какой погодой ночь одарит?Он стал внимателен теперьК набегам туч, снегов круженьям,Как женщина в поре потерьК своим вечерним отраженьям.Он знает: хрупок этот мир,И камень этих стен непрочен,И снег под сводами квартирВ каких-то книгах напророчен.Ну а пока идут часыЕго вечернего уюта,И свеж батон, и мягок сыр,И чай заварен в меру круто.

2010-е

Зимняя дорога

Годик пожил – и всё, прощай,И ушёл, опираясь на меч.А у ней – ни ключа, ни плаща,Леденеет она до плеч.Перед ним – ни зги, ни пути,Ни огня, ни звезды, ни встреч,По следам его не найти,Не утешить, не уберечь.А ведь, было, совсем привык,Понимал человечью речь,Забывал кащеев язык…И ушёл, опираясь на меч.Что же делать, куда брести?Чем согреться и как забыть?Разве сердце зажать в горстиИ на счастье его разбить.

2015

Гадание по Лукрецию

Начало 1990-х, Москва, лето.«Независимая газета»проводит букинистический аукцион.Один из лотов – Тит Лукреций Кар,«О природе вещей»,с экслибрисом Колчака.Начальная цена – 50 долларов,Огромные деньги.Кто купил – не знаю.Через двадцать лет напишу в сценарии:1919 год, Омск, зима.Бессильный диктатор,                                 не устающий напоминать,что диктатура —                          учреждение республиканское,бессонной ночью решил погадать                                                        о будущем,но Горация нет под рукой.Раскрыл наугад Лукреция,закрыл глаза,ткнул пальцем в страницу, читает:«Когда солнечный свет, проникая в жилище,мрак прорезает лучами,в этих лучах множество крошечных тел                                                     ты увидишь —мечутся взад и вперёд в пустоте неустанно,бесцельно,в вечном движеньеи в вечной борьбе пребывая».

2016

Мемуар

Мне комнату сдавали этиРевнители враждебных вер —Старообрядец дядя ПетяИ тётя Шура, из «бандер»,[3]Кержак и греко-католичка,Но брак был крепок, прочен дом.Зимой топилась жарко печкаПо блату купленным углём.Их дом природа окружала,Жарки цвели среди камней,Чуть дальше Селенга лежалаС японским кладбищем над ней.На сопках рядом – выше, ниже,Уже и места нет крестам,Чтоб в Судный День                          восстать поближеК разверзнувшимся небесам.Для дяди Пети, тёти ШурыКресты у самой верхотурыПоставил сын, гордясь собой.Хоть сварены из арматуры,Но фон – небесно-голубой.

2018

Спектакль

Выходит войско из ворот,Угрюмо движется на сцену.Толпится на стене народ,Но войско не глядит на стену.Кричат младенцы на руках,Роняя слёзы сквозь бойницы,А высоко в колосникахКлубится пыль и реют птицы.На доски каплет их помётИ прорастает лебедою,И умолкает пулемётИ слышно пенье над водою:«И вы, пришедшие, в свой срокУзна́ете, как пахнет сцена,Как вьётся гибельный дымокВ потоках лексики обсценной,Как тяжелеют сквознякиВ партере и над царской ложей,Как набухают желвакиПод истончающейся кожей,Ведь мышь летучая сполнаКрылом задела наше знамя,И куры не клюют зерна́,И солнце не встаёт над нами.У нас у всех одна судьба —От короля до маркитантки,От проститутки до весталки,От консула и до раба».

2022

Следы

В юности я пытался писать верлибры.Тетрадка потерялась,наизусть ничего не помню.Верлибр запоминается плохо.Не утешит, если окажешься на войне,в тюрьме, в больнице,на необитаемом острове, —и не будет ни телефона, ни книг.Из всего, что было в этой тетрадке,помню содержание нескольких строк:бреду зимой по пустынному полю,увязая в глубоком снегу,и как только вытягиваю из него ноги,какие-то сумасшедшие птицыс веточками в клювах,слетаются к моим оставшимся в снегу                                                          следами начинают вить в них гнёзда.Чтобы понять чувства,владевшие нами в молодости,нужно прожить жизнь.Свою жизнь я почти прожил —но не понимаю,почему много лет назадвозникла передо мной эта картина.Снежное поле,птичьи гнёзда в моих следах.Что это было?

2023

Лица

Анна Неркаги

Духовная мать ненецкого народа,она пишет для него Книгу Заветаводостойкими краскамина вросших в землючёрных ледниковых валунах.Она живёт в ямальской тундре,изредка появляясь в Салехарде,чтобы потребовать что-то                           у окружного начальствадля своих простодушных чад —властная старухас членским билетом Союза писателей.Помню её тридцатилетней,написавшей первую повесть.Там был такой эпизод:мальчик разговаривает с собакойи обращается к ней с каким-то вопросом,а мать, рассердившись, ему говорит:«Никогда ни о чём не спрашивай у собаки!»Мы обсуждали эту повестьна совещании молодых писателей,и я спросил у Ани,почему собаку нельзя ни о чём спрашивать.«А вдруг она ответит?» – объяснила Аня.Все засмеялись, я тоже.Она посмотрела на нас                             как на неразумных детейи сказала: «Вы не представляете,как это будет страшно».Не спрашивай,не спрашивай,не спрашивай.Выбрось этот ключ.Не открывай эту дверь.Не входи.

2021

Жизнь поэта

Со мной на курсе учился мальчик из Нытвы,писавший иронические стихи.Его смешливая муза слетала к нему                                                        на лекциях,в общежитии, в колхозе на уборке картошки,в общественном транспорте, в застолье,выдавая своё присутствие лёгким заиканием,когда он начинал говорить в рифму.Наступало время весельчаков и пародистов,КВН, капустников, вечеров смеха,уголков юмора на половину газетной полосы.Мой однокурсник был слишком застенчив,чтобы пробиться в печать или на сцену,слишком нескладен,слишком плохо одет,с ущербным передним зубом,у которого сам же сколол край зубной щёткой,неудачно засунув её в рот.Это случилось на военных сборах,и он тут же, не отходя от умывальника,сочинил гимн раненному, но устоявшему зубус финальным пожеланием самому себеосторожнее надевать очки,чтобы не выткнуть дужкой глаз.Он работал в заводской многотиражке,бичевал пятистопным ямбом                                 прогульщиков и пьяниц.Перестал заикаться. Вставил зуб. Женился.В 1990-х газета закрылась.Перешёл в отдел сбыта – закрылся завод.Пошёл учителем в школу —                                дети его не слушались.Рано созревшая семиклассницакулаком разбила ему нос,когда на уроке он пытался заставить еёраскрыть учебник и нечаянно задел                                                    ей грудь.Классный журнал был залит кровью.Его нетребовательная музане исчезла вместе с заиканием.Рифмы роились вокруг него, как мухи,он насаживал их на булавку                               своего детского остроумия,и они жужжали на ней, как веретена судьбы,не давая ему забыть, к чему он призван.Он устроился в свадебное агентство,сочинял сценарии праздников,шутки для тамады,рифмованные величания новобрачным,оды ветеранам супружеской жизни.В сорок лет умер от инфаркта,затаскивая в трамвай мешок картошки,выгодно купленной с машинына площади перед центральным рынком.

2023

Правнучка Гёте

Екатерина Алексеевна Трейтерпреподавала фортепиано                                   в музыкальной школе.Я проучился у неё три года.Тогда я не знал, что в нежно-голубых жилкахна висках моей учительницы музыкитечёт кровь Иоганна Вольфганга Гёте.В Веймаре он увлёкся женой соседа,камер-ревизора Трейтера.Мальчик, дитя их любви, стал Трейтером,но имя получил в честь настоящего отца.Сохранились письма Гёте к его материс упоминаниями о маленьком Иоганнеи кисет с вышитыми бисеромпортретами отца и сына.Их сходство бросалось в глаза.Иоганн выучился на врача,поступил на русскую службуи навсегда остался в России.Его потомки по мужской линиисохранили фамильное сходствос великим предком.Особенно в профиль.Румяная, белокожая, светловолосая,Екатерина Алексеевна жила с матерью.В сорок лет она стала ходить с палкой,голову повязывала платком, как старуха,чтобы садиться в трамвай                                с передней площадкивместе с инвалидами и пенсионерами,и чтобы в вагоне ей уступали место.Палка и платок означали,что она не собирается жертвовать комфортомради призрачной надеждыпленить какое-нибудь мужское сердцесвоим блекнущим румянцем,голубыми жилками под тонкой кожей,консерваторским образованием,хорошим знанием «Фауста»                       в переводе Холодковского.Судьба не носит колокольчика на шее.Однажды её попросили аккомпанировать                                                             певице,исполнявшей романсы на стихи Пушкинана пушкинской конференции в пединституте.Среди докладчиков был полковникмедицинской службы в отставке,вдовец, пушкинист-любитель.Ему представили её как правнучку Гёте,для краткости опустив ещё три-четыре «пра».В перерыве пошли в буфет, он рассказал ей,как Жуковский в Веймаре встречался                                                    с её предком,и тот вручил ему своё перо с просьбойпередать его Пушкину. Пушкин хранил                                                             подарокв сафьяновом футляре с надписью «Перо Гёте».Всё это она знала и без него,но делала вид, будто впервые слышит,удивлялась, ахала.Когда на сцене, садясь за рояль,она повернулась к нему боком,он тоже мысленно ахнул,увидев профиль веймарского олимпийца.Пушкин знал его по висевшему у него                                                        в кабинете,в овальной рамке,известному силуэту,вырезанному из чёрной бумаги.Платок был снят, палка забыта.Через месяц он женился на нейи увёз её в свой родной Ленинград.Один мой знакомый встретил их тамуже в перестройку, при Горбачёве.Была весна, они шли вдвоём по Невскомуи грызли картофельные чипсы из пакетика.В юности Ив Монтан напел ей с пластинки,что в весенний денёк разделить с любимымкупленный у разносчика на улицекулёчек жареного картофеля —это и есть счастье.

2023

Сперанский

Времена изменились внезапно.Действительный тайный советник,царский любимец,конституционалист, либерал, реформатор,в 1812 году он был сослан в Пермь.Полтора века спустя и вечность тому назадодна девушка, писавшая по нему диплом,рассказала мне о его пермской жизни,когда мы с ней на речном трамвайчикеездили купаться за Каму. Пляж находилсяна её противоположном от города берегу.Объявленный государственным                                                  преступником,ссыльный считался чуть ли не агентом                                                         Наполеона,который восхищался его умом и говорил царю,что хотел бы иметь у себя такого министра.Теперь враги припомнили ему эту любовь,но засадить его в тюрьму было не в их силах.В Перми он жил на квартире                                        в доме купца Попова.Никто к нему туда не ходил, и он не бывални у кого из губернских и горных чиновников.Губернатор Гермес, осторожный немец,не получая инструкций, как с ним обходиться,делал вид, что такого человека                                                  не существует, —но его супруга, губернаторша Анна Ивановна,по-женски жила сердцем.                                  Сердце подсказало ей,в чём состоит её гражданский долг.Чтобы во мраке ночи злодей не сбежал                                                      к Бонапартуи своим умом не преумножил его силу,с вечера до утра в сенях у него она сажаладвух будочников с алебардами.А чтобы явить ему народное мнение о нём,подкупала уличных мальчишек леденцами                                                        и орехами,и те, когда он выходил на прогулку,бежали за ним, свистели, обзывали                                                 «изменником»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Мне было 17 лет, я тогда работал фрезеровщиком на пермском Электроприборном заводе (он же – «Часовой» и п/я 601).

2

Тогдашний настоятель монастыря, архимандрит Алипий (Воронов), узнав, что я из Перми, сказал мне, что одно время жил в Пермской области, в Соликамске. Художник по профессии, он, вероятно, реставрировал там настенную роспись в одной из церквей XVII века. В качестве его «земляка» я и попал в монастырские пещеры, что в те годы мало кому удавалось.

3

В годы моей молодости в Забайкалье так называли всех высланных сюда выходцев из Западной Украины.