Сказания о недосказанном. Том II

– А, ладно, если будет нудить, как и все, убегу, решил, сказал сам себе, и махнул головой, что означало даа.

… Почти молча, садились в лодку. Васька тащил этюдник, а он весла. Заправили уключины, тихо отчалили. Плыли к понтонному мосту. Проплыли под мостом, пригнулись, легли почти друг на друга. Рассмеялись. Снова, поудобнее сели. Васька тихо и размеренно грёб. Потом остановились, развернули лодку кормой к закату. Учитель раскрыл этюдник. Укрепил картон и стал писать закат. Сидели молча. Его удивляло, что учитель молчит, не спрашивает, не ругает. Вот черт. Вот нервы. Изредка учитель просил его развернуть немного лодку и снова тишина и закат. А солнце стало раскалённым. Дома, деревья, пригорки казались горящими, от красных заходящих лучей.

Постепенно каждым новым мазком учитель «зажигал»картон, и Васька невольно стал следить за его руками. Лица учителя он не видел, но видел, как часто он отрывал взгляд от работы и поднимал голову к закату. Картон с каждой минутой оживал и, когда солнце стало гаснуть, кусочек заката уже был оставлен. И это чудо делал он, его учитель тихий, спокойный, но какой-то сильный своим спокойствием.

Возвращались оба с неохотой. Гребли поочередно тихо, еле двигаясь. Берега медленно отставали. И на вечернем небе вдруг возник темный силуэт здания. По обе стороны его две высокие будки, часовые, горит прожектор и колючая проволока. Какие разные миры. Закат в лодке и там закат. Рядом домики с садочками и эта громадина, от которой тянуло сыростью, холодом и тоской. Учитель тоже посмотрел туда. Потом он вдруг начал быстро грести и Васька скорее почувствовал, чем услышал, что за кормой не вода журчит, а слышен топот бегущих ног. Учитель взял его за руку, и они бегут, бегут по душистому лугу к цветам, к березовому соку, от этой угнетающей тёмной громадины,– тюрьмы на острове. Это был не остров. Город. Скалистый берег Оки. Учитель показал кивком головы, на вход в пещеру, который был закрыт, забетонирован дикими булыжниками.

… Смотри, Ока была до революции ещё судоходная, баржами привозили заключённых. В цепях. Ночью. Входили в этот подземный ход. А там. Камеры и стены. Сыро холодно, солнышка там не увидишь.

И, лодка ещё быстрее пошла к своему причалу, где покачивались на лодочках пары влюблённых.

… Был такой же красивый вечер, как тогда в лодке. Потом он угас, и наступили черные сумерки. А Ваську притащил в этот раз учитель в операционную. Они стояли за дверью, у самого входа в масках, умолкшие, подавленные. Яркие лампы, страшная тишина, полный стол пинцетов, скальпелей, крючки, косматые брови хирурга. Ужасно воняет, каким-то лекарством. Больного не видно, он укрыт, каким-то тяжёлым мешком. Открыт только живот. Неужели он будет жить. Все ведь вскрыто. Что за операция. Почему следы высохшей крови. Стучит в висках. Кривой иглой зашивают будто мешок.

Потом опять почти случайно они проходили мимо здания суда. Было утро, но людей у входа много. Подъехала машина. Из подъезда вышли в форменках. Открыли машину. Сошли тоже в форменке. Потом быстрыми шагами, почти бегом прошел стриженый, в наручниках, нагнув голову вниз.

– Помнишь операционную? Этот стриженный того парня в живот. Ножом. Не было денег, а у лысого кризис. Доза.

Грело летнее солнце. Шелестели, будто смеялись листья. А Васька укладывал молодые листочки сирени на пальцах, согнутые ноликом и хлопал. Потом звенел палочкой по металлической парковой решётке, и смотрел на деревья, дома, солнце. Он не думал, какими красками будет писать их. Он просто смотрел. Ему было хорошо, легко. Он хотел летом пойти работать, не выпрашивать у отца, а самому, своими руками заработать для начала мопед и путешествовать.

Хотя бы частичку того увидеть, что увидел он, учитель.

Этюдник он не купил, а нож, тот, которым вертел тогда у носа Машки Разинкиной, потом спрятали ребята, давно принёс и спрятал между книг на полке учителя.

А маленький пакет дури, выбросил в костёр.

… Прошло несколько лет. Учитель уже защитил диплом своего худграфа. И преподавал в художественной школе, конечно для одарённых. . Лето. Жара. Тот же недалеко от водной станции. Причал. Где стоят и колышутся лодочки с влюблёнными. А около за поворотом Орлика, лужайки и загорающие. . Он, учитель закрыв лаза отдался солнышку, лучам. И отпуску. Загорал. Прошёл по тропке большой, могучий парень и вдруг, прошёлся мимо, потом оглянулся. Сделал несколько шагов и воскликнул как командир.

– Во.! Здравия желаю. …Помните, Нож. Операционную. Тюрьму?11. Вот спортивная школа. Высокий разряд. А вы тогда сказали дури много, займись делом. Вот уже на Зону, но не тюремную,

– Зональные соревнования, еду.

– Силу пустил в дело.

– Спасибо за дурь…

– Вышибли вы тогда

– Её из меня.

Афоризмы? Слофиты? Афандизмы?

Нет. Просто и очень коротко.

… Воскресенье. Станица Славянская. По улице идут дед да баба. Несут что-то в пёстрой, вся в цветочках, пелёночке. Улыбаются. Наверное, внуку на старости лет обрадовались. Бабуля нагнулась поближе, поправляет тряпочку пелёночку, смеётся. Прохожие останавливаются, смотрят туда, в эти уютые тряпочки. Заглядывают, смеются, хохочут, хохочут так, что брызги-искорки веселья и радости летят, звенят на всю станицу.

Смотрю. А там, в, этом уютном кулёчке – шевелится, весело помахивает кисточкой, как у художника китайца, – когда он расписывает огромные фарфоровые вазы… рогулька – запятая – хвостик – метёлочка … маааленького поросёночка.

Сладкий ремешок

Воот она, станица Славянская, красавица. Цветут сады, шумят поля. И, поют свою вечную песню, – пчёлы.

Так поют и кубанские слаженные хоры в ансамблях, во дворах, и во дворцах. А субботние и воскресные вечера собираются за круглым столом семьями, да с соседями и, конечно песни, радует души и сердца тружеников.

Плавни. Рыба, комары.

Но вот другое, конечно пчёлки, мудрые, умные и красивые, жужжат, трудятся, радуют людей.

В уютном дворе, красивый дом, недавно купили приезжие из степного Крыма. Большая семья, а крыша дома моего, как запели этим вечером приехавшие, правда, уже, те немногие, крытые камышом.

И, вот. Сидят дедушка и внучек. Готовят лестницу, снимать эту, когда то красивую камышовую шляпу.

Дедушка уже седой, с усами и, но улыбка добрая, усы ему ничуть не придают строгости или чего хуже, злости. У него, в саду уже стоят три домика – ульи. Там эти красавицы пчёлки, поют свои песни.

Суббота. Вечером придут родственники. Ужин и, конечно песни. Поют слаженно, как и все кубанские казаки, и, конечно идёт в дело вино. Самодельное, домашнее. Выдержанное. Ну, идиллия и, и вдруг …

… Весело, верно, по делу, и по телу, вдруг, взлетел кожаный ремешок и внучек, который вчера ещё пел, репетировали в школе и дома, воскликнул непонятное, но далеко не восторженное от неожиданного, такого, а ремешок с чувством, но не юмора, …погладил его, правда в скользь, не так горячо как раньше было…сквозь строй, при царизме, конечно. А ему, внуку, всю спинку и сиделку, которая была свободна, но в трусах, которые носили всегда, здесь, в таком возрасте.

Оказалось совсем не вдруг, а по делу.

Урок, открытый, номер какой угодно, но не первый провёл дедушка внуку.

– Низзя, сказал он и усадил рядышком, потому что мог внук, и рвануть во все лопатки. А он, внук, школьник, уже не первого класса, а такое. Такое сделал.

Внук, конечно понял.

Он, до того, урока ремешком, взял и придавил пчелу, которая медленно пыталась добраться по дощечке в улей, у которого сидели они и что – то дедушка там поправлял.

Она, пчёлка была видимо чем – то уже подранена, потому, что не так шустро как обычно двигала своими лапками. Решил, что она уже не жилец и помог ей, чтоб она не мучилась. Так он внук, объяснил свой поступок.

Но дедушка.

Потом опять свой ремешок положил рядом, давая понять, всегда готов. Как отвечали во всех случаях тогда пионеры…

Дедушка подвёл его к улью. Пчёлки дружно, как и всегда трудились. И водичка рядом стояла около улья, они прилетали, улетали, быстро, весело, дружно.

А.

А одна, сидела у самого лотка. У, входа – выхода, сидела в какой – то непонятной позе и будто весело махала крылышками, но, но не улетала. Она, такая была одна. Остальные шустро. Бегом, как, ну как никто даже спортсмены, весело возвращались домой в улей и, и снова обратно в поход за нектаром. Дедушка, громко, так не совсем ласково, как учительница по арифметике, сказал.

– Смотри.

И протёр быстрым движением руки свои усы,

– А что же эта?

– Не мычит и не телится, спросил внук. И нежно посмотрел на правую руку деда, в которой казалось, трепыхался ремешок.

И.

И, тогда дедушка из сердитого, и казалось злого, просиял в своих усах улыбкой и рассказал.

– Вентиляятоор.

– Машину видел?

– Как он работает, когда капот открыт…

– Так вот машина заглохнет и сломается, если он, перестанет жужжать как пчёлка. Сломается. Жара. Солнышко. Греется мотор. Заглохнет.

– Так воот. Пчёлка эта, воон, та, которая у входа, она вентилятор. Но живая, а не железяка. Видишь, она и стоит – сидит, так неуверенно, у входа в их домик и слабенько, но гонит воздух в улей. Там жарко.

– А почему она не летит за мёдом, а?

– Ленивая, да?

– Нет. Там таких не бывает. Это тебе не колхоз. У них строго. Каждый сверчёк, знает свой шесток. У каждого своя задача. Это очень мудрые жители земли нашей, и воины есть,– защита и няньки, помогают около матки, которая приносит, новое поколение, вот так, дорогой. Не скажешь бабушке, как ты всегда, что не хочешь или мне некогда…

– Понял?

У них всё на сознании. А у этой пчёлки, ну как тебе объяснить. Вот у нас пенсионеры. Так и у них. Она, эта пчёлка. Уже старенькая, далеко лететь теперь не в силах, она выполняет, то, что может, сама без приказов и ремешка. Гонит воздух, чтоб таам, их матушке, легче было в жарком домике. Посмотри, сколько и как они собирают мёд. По капельке, малыми крохами меньше капельки. А ты, ты ложечкой ешь мёд. А сколько ей нужно трудиться, что б тебе насытиться, пока в горлышке твоём уже начинает царапать от сладкого…

Вот этого ты и не понял, но теперь, не будешь так поспешно решать то, что не в твоих силах и опыте жизненном. Запомни это. А мой стимулятор, он показал наглядно, помахивая ремешком, всегда к твоим услугам.

Всегда готов, как у вас пионеров.

Грамотей

Объявление

Продаёця 4 дверы, двухпольныя, розмер, выс 240, шыр 110, 8 шы рам внутрынны, с стекломи размера выс 160 шы – до 8 ставни внутрыны, 1 умывальник. Белые, спрашивай ул кладбищенская, дом 13 а, г. славянск на кубани.

Двоечник. Алхимик

Весь день вчера он учил, старался учить эту дурацкую химию. Не успел. И вот он, звонок. Звонок на урок. Сел. Весь класс затих. Сидят, водят носами, по строчкам учебников и тетрадок. Учат. Читают.

– Дайте, ребята, дайте хоть глянуть. Всё из головы вылетело. Даже тему забыл. Да и не знал. Дайте почитать. Ну, хоть что-нибудь. Хоть две строчки. Последний урок. Четвертные. А нет ни одной отметки. Дайте хоть заглянуть в книжку… Никто не даёт. Опять будет двойка…

… И тут он проснулся. С огромным облегчением вздохнул. Приготовил *Любаву,* печатную машинку. …Подержал в руках, погладил, поставил на полку, свежую книгу рассказов, новенькую, пахнущую типографской краской. Улыбнулся.

Улыбнулся, но с какой-то глубокой, глубинной грустью.

Потом обрадовался как ребёнок, что не нужно учить реакции, формулы, что не получит позорную двойку, что не будет стоять у доски, в субботу, а Зинка, дразнилка, подлиза, не будет выступать, и, опять позорить его на классном собрании.

И

… Ему стало легко.

Ему стало грустно.

Ему стало очень грустно…

… А внизу, в саду, под цветущей черешней, бегает его любимая внучка, гладит босыми пяточками зелёную травку.

Старший внук сидит в виноградной беседке и внимательно читает эту самую химию…

Не в деда пошёл…

Ах, как это близко.

Ох…

Как же это далеко…

Объявление

Дышлёва Катя. Продам козу. Катю. Дошлая. Цена по сгоде. Село Многоречье, Спрашивать Дышлёву Катю.

Обявление

Продаёця козы, котныя, котни, сыло соколине на улыця фрунзы № 7 шишкыный

Сон зелёной лошади

Отчёт о командировке в Киев, Одессу.

И бывает же такое.

Спит себе лошадь и видит сон. Сон хороший, лошадиный… говорят же, что не только лошади способны уноситься в мир иной, но не на совсем, по делу, почти служебная командировка. Посмотреть и убедиться в правоте, своих мудрых мыслей.

Зовут её Кукла. Правда, у неё был только цвет гривы и хвост, такой светлый, рыжий, золотистый, красивый как у игрушечной куклы. Была такая игрушка,– кукла голыш, так её и звали и все знали. Голыш да голыш, без тряпочек и ничего зазорного для детей не показывала, и, вот, у неё только волосы были такие же, как и у нашей лошадки, имени тоже Кукла, тёзка значит. Это у неё, у нашей, от солнышка и жизни хорошей она вся как одуванчик, серебристого свечения, от самой гривы, и, почти до звонких, когда то, копыт. Спит лошадь, Кукла прямо здесь у вокзала.

… Если сказать, что Одесса красивый город – одесситы побьют, это и так ясно. И вот лошадь видит, что здесь много уютных уголков, с газончиками и старыми домами, которые видели и помнят ох как много, прошедшего и ушедшего.

Эти уголки напоминают такие же уютные горки, газончики, розы, Тарханкута, где камни, – скалы, целые горы с пещерами, арками, и внутренними бухточками. И уж таак красиво, что хочется скорее поехать в Севастополь, Тарханкут, Керчь. И заснуть там, на газончике – пригорке. Или просто побродить по этим ласкающим глаз красотам.

Почему зелёная лошадь, да и вообще – сон…

… А, и было, ведь помню, точно было это очень, оочень давно.

Этим новаторам, киношникам, авторам сценария, кинематографического, совсем мало – кому двадцать от роду, кому ещё меньше, когда их родители осчастливили на такую весёлую жизнь. Теперь они работали на М.Ф. Молочная ферма. Колхоза. Говорили все, что туда идут люди по призванию – святая, правда. И жизнь среди коров и лошадей ох, ой, уух и весёлая. Поговорить и то не с кем. Утренняя дойка, – в четыре.

… Ей бы ещё поспать, да потягушечки, устроить как в детстве, да погладить своё молодое упругое тело, ладошкой ласкового мужа, … да где он.

До станицы километры, не дотилипаешь, туда эти двенадцать километров. Там танцы, женихи. Ах, мама, ладно. Мечты, мечты и никакой сладости.

А вот она и радость и сладость.

… Пришла молодая доярочка, в коровник, с ведром, стульчик маленький, принесла с собой, села, пристроилась, сделала ей, бурёнке массаж, двумя ладонями и говорит – Зорька, ножку! Стань поудобнее, а она спросонья не поняла, ласковой речи, да хвостом как хлыстом, цыганского кнута, из сыромятной бычьей кожи, со всего маху, как будто я не я, и коровка не моя, и ещё туча комаров, с вожаком оводом, прилетели с рисовых чеков.

… А с ней, бурёнкой, кормилицей, держи ухо востро, не шуми, не кричи, – молочко не даст. Особенно, которые молозиво, для сосунков прячут, так что терпишь и ласково с ней ведёшь переговоры, с кем же ещё поговорить, здесь, так сердечно по душам.

Вечером гармошка, танцы, и те немногие девчата, а ребят вообще раз, два и больше нема, как говорят казаки на Кубани.

Иногда, очень редко привозили кино к ним на эту ферму, приезжали с других ферм, – С Т Ф, К. Ф. Или просто острова цивилизаций в степи, где люди работали на откорме свиней, доили коровок, и взращивали работных лошадей, скаковых им не доверяли.

… И, вот зав клубом. Он же художник, он писал объявления афиши, он же выпускал, запускал молнии, в карикатурах на тех, кто не отдаёт душу и тело во имя работы для строителей развёрнутого строительства, пока ещё Социализма.

Вечерами, он же давал жару, на гармошке, танцевали, а в хорошее настроение, на четвертушке немецкого аккордеона, ещё и пели, но основная работа, его – был и скотник. Возил зелёную массу коровкам, убирал навоз, ну лепёшки, бурёнки оставляют там же от хорошей жизни. И вот места, ну, туалет, канавка бетонная, размером напоминал Керченский пролив и шириной и глубина.

Это всё нужно было очищать. И на одноколёсной тачке, увозить в нужное место, ну, не далеко, и километра не было. Рядом.

… В свободное время, а его и не было, только белая или чёрная ночь, как потом случилось. Приходилось ещё помогать матери и отчиму, выращивать в огороде картошку, кукурузу. Правда было ходили и на колхозные поля за кукурузой вечером, ломали кочаны и варили в казанах на костре. Красота, и вкусно, сила была от таких деликатесов, как у быков, которые иногда и с плугом почти бегали, так шустро.

… И вот, однажды.

Что брякнуло ему в голову и брату, да ещё таким же коллегой скотником, грамотным, он уже умудрился, окончил полную школу, пять классов, хвалился, что родители больше не пустили, хватит, говорят, быкам хвосты крутить и той грамоты, а учётчики на ферме умеют считать у всех, трудодни. Быки не будут радоваться и хохотать от счастья. Им люцерку подавай, да отруби, они тогда при силе будут. И кнута не нужно, бегут как зайцы от огня.

… И, вот, эти три, почти богатыря, – решили, посмешить, ну повеселить такой шуткой и себя, конечно, и молодёжь, которой было совсем мало. Сочинили, а потом и написали объявление о том, что в их клубе, в комнате отдыха будет фильм. И не более и не менее, как, сон зелёной лошади, вот это дааа – героям труда, такая награда.

Пришли даже с другой, не нашей станицы Славянской, а эта была совсем рядом, всего три километра, – Анастасиевская.

… Публика, да и сами выдумщики,– режиссёры почти, этого фильма тогда не знали, что есть Петров, ещё и Водкин. А. У нас и своих и Петровых и Водкиных, пьющих прямо из горлышка, были, проживали, правда, в самой станице, не на ферме. И такой шедевр, купание красного коня, не знали, не ведали, не видели, что существуют настоящие художники, которые могут увидеть и передать мир таким – коня оранжевым, или красным, вообще каким хотят.

Другие же смотрят потом долго, на этот увиденный, только ими, этими художниками. А теперь вот удивляются как они до того сами не достукались. Иногда художники, талантливые всю свою жизнь бедствуют, изобретателей сжигают на кострах, некоторых талантливых просто в упор не видят, а жёны пилят, где зарплата, а, и Петрова и Водкина, приняли, заплатили, за бугор отправили, как ценность великую, эту картину.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.