Мольберт в саду Джоконды

Антон Леонтьев

Мольберт в саду Джоконды

В ночь на 3 мая 1519 года, замок Кло-Люсе, близ Амбуаза, Турень, королевство Франция

Темные глаза короля Франциска, восседавшего в резном кресле, внимательно смотрели на стоявшего перед ним мужчину.

– Месье, – произнес повелитель Франции тихим, но грозным голосом, – вас называют лучшим учеником мастера Леонардо, призванного сегодня к себе Господом.

Это был не вопрос из уст короля, а утверждение.

Моложавый мужчина, которого умерший мастер Леонардо прозвал, и не без причин, «дьяволенком», то есть Салаино – для друзей Салаи, а для всех прочих синьор Капротти да Орено, склонив перед властителем Франции голову в локонах, почтительно, но не без лукавства ответил:

– Нет, сир, я далеко не лучший. Лучший, вероятно, Франческо. Франческо Мецци, сир. Но я – любимый ученик мастера Леонардо. – И тихо добавил: – Был, сир.

Мастер мертв, скончался намедни – он был глубоким старче, вёсен без малого семидесяти, и правая рука у него уже несколько лет как отсохла, так что занятия живописи остались в прошлом. Но ум, гениальный мощный ум самого знающего человека на свете, из-за которого король Франции и пригласил его в свои владения, оставался до последнего вздоха прежним.

– Портрет итальянской синьоры он завещал вам, месье.

И снова не вопрос, а утверждение из королевских уст. Салаи вновь поклонился.

– Вы, как всегда, правы, сир. Франческо получил по завещанию мастера Леонардо все, чем тот обладал, а мастер был богат. Я же, бедный дьяволенок, только портрет синьоры Моны…

Он лукавил, как часто в своей жизни, из-за чего мастер Леонардо и дал ему это прозвище. Портрет синьоры Моны Лизы, над которым мастер Леонардо работал, пока был в состоянии, стал любимым произведением своего творца, с которым тот не расставался.

И завещал он его своему любимому ученику.

– Продай мне его.

Опять утверждение, а не вопрос или, тем более, просьба: короли никогда не просят.

Густые брови короля Франциска грозно сошлись над переносицей, и Салаи понял: монарх желает во что бы то ни стало заполучить портрет синьоры Моны Лизы, любимое произведение мастера Леонардо. И, по его мнению, самое удачное.

– Сир, – произнес, склоняясь еще ниже, Салаи. – Тело мастера Леонардо еще не предано земле…

Он замолчал – молчал и король. И было что-то грозное и пугающее в этом молчании, прерываемом только тихим потрескиванием факелов на каменных стенах замка.

Салаи, зная, что спорить с королем себе же во вред, тем более что он – его заложник, в замке, полном вооруженной свиты Франциска, добавил:

– Мастер Леонардо оставил мне портрет синьоры Моны Лизы, и я бы счел святотатством противиться его воле…

Франциск резко встал из кресла: его пышные одежды зашуршали.

– Ты отказываешь мне? – произнес он скорее удивленно, чем раздраженно, но Салаи отлично знал: в любой момент на него мог обрушиться беспощадный гнев повелителя Франции.

– Сир, как можно противиться вашим желаниям… – Салаи выпрямился и дерзко посмотрел королю в глаза, не отводя взгляд.

Мастер Леонардо был прав: портрет синьоры Моны Лизы – лучшая его работа. И, следовательно, лучшая из всех картин, созданных людьми. И раз он хотел, чтобы она досталась ему, его любимому «дьяволенку», то так тому и быть.

– Но мне надо время, чтобы подумать, сир…

Глаза отвел король, который, покидая зал, на ходу бросил:

– Подумай, Салаи, хорошенько подумай над моим предложением. Заплачу щедро, по-королевски, так что не прогадаешь.

Ну да, а ведь мог бы просто отобрать.

Король вышел, Салаи, выждав, последовал за ним, но стоявшие в дверном проеме стражники скрестили алебарды, не пропуская его.

Франциск – уже на лестнице – не оборачиваясь, изрек:

– Ты хотел времени, чтобы подумать, – так что думай, Салаи! А пока будешь думать, продать ли мне портрет синьоры Моны, никуда не отлучайся. Когда примешь решение, скажи страже, они мне доложат.

Салаи, посмотрев на алебарды стражников, понял, что он в западне: Франциск хотел получить синьору Мону Лизу – и в итоге он получит ее.

* * *

Пятьсот с чем-то лет спустя

Лиза

– …Ну и, конечно, «Мону Лизу»! – завершила свою тираду Лиза и поцеловала Степу в нос. – Как же без нее!

Степан, усмехнувшись, привлек к себе девушку и, целуя и в нос, и в лоб, и в щеку, со смехом ответил:

– Понимаю, какая поездка в Париж без Лувра и какое посещение Лувра без «Моны Лизы». Но, Лизок, я ведь ее уже видел, и не раз!

Девушка, и не думая вырываться из объятий своего молодого человека, а в скором будущем – и мужа, ответила с наигранной обидой:

– Ну да, ты-то в Париже уже в который раз? В третий?

– В четвертый… – охотно подсказал ей Степа, и Лиза, скорчив смешную рожицу, которая, однако, удивительно подходила к ее подвижному, веснушчатому, окаймленному рыжими локонами личику, протянула:

– Ну вот, видишь! В четвертый! И это в свои-то двадцать три года…

– Скоро в двадцать четыре! – заявил солидно Степан.

Лиза с хохотом возразила:

– Не скоро, а через целых пять месяцев! Ну да, ты ее видел, но я-то нет! Или ты не хочешь, чтобы я ее увидела?

– Останешься разочарованной, Лизок. Небольшой зальчик, забитый чуть ли не под завязку туристами, в последние годы в основном китайскими, у каждого из которых в руке по два смартфона. Шансов приблизиться к стене, на которой висит «Мона Лиза», у тебя изначально нет. К тому же это в нашем воображении большой портрет, а на самом деле маленькая такая картинка. К тому же защищенная пуленепробиваемым стеклом, в котором отображаются все эти толпы туристов, а с недавних пор еще и отгороженная особыми перилами, которые держат всех зевак на почтительном расстоянии от шедевра Леонардо. Мы потопчемся на пороге зала, увидим что-то темное, в массивной раме, за отбрасывающим блики стеклом, вот и все. Ты уверена, что ради этого стоит идти в Лувр? Может, займемся в Париже чем-то более приятным?

Последующие минут двадцать, если не все тридцать, они и в самом деле занимались чем-то гораздо более приятным. Наконец, Лиза, легонько оттолкнув от себя ненасытного друга и будущего супруга, поднялась с большущего дивана, стоявшего в гостиной, и подошла к прикрытому ставнями высокому окну.

– Вот это да! – воскликнула девушка, раздвинув шторы и открыв ставни. – Это же настоящий Париж!

Степа, мурлыкая, подошел к Лизе со спины и, щекоча ей поцелуем затылок, произнес:

– Ну да, мы ведь, Лизок, с сегодняшнего утра в Париже!

А вид был в самом деле потрясающий: серо-белые, словно в дымке, особняки, на углу – прелестное кафе, где в плетеном кресле восседал пожилой господин с красным шарфом вокруг шеи и в чудном черном баскском берете, неторопливо почитывая газету и попивая из небольшой чашечки кофе, чуть дальше – ювелирный магазинчик, из которого выходила пожилая, облаченная, несмотря на теплую сентябрьскую погоду, в шубу из сказочного черно-белого зверя пожилая мадам, державшая в одной руке (сплошь в золотых браслетах) поводок, к которому была прикреплена крошечная, противная и наверняка злобная собачонка, а в другой (сплошь в драгоценных перстнях) – диковинный длиннющий мундштук с курившейся сизо-бирюзовым дымом сигаретой. Даму, наверняка важную и богатую клиентку, провожал тощий, затянутый в мышиного колера униформу сотрудник, державший в руках ворох пакетов.

А над ними, где-то совсем недалеко, – импозантная громада древней церкви.

Все как в изготовленном крутым агентством рекламном ролике про идеальный, вероятно, никогда в реальности не существовавший Париж.

Внезапно мизансцена изменилась, и откуда-то сбоку на улицу вывернули не меньше двух десятков шумных, аляповато одетых туристов, конечно же китайских, которые едва ли не наперегонки бросились занимать свободные кресла в кафе.

Вздохнув, Лиза повернулась к Степе и произнесла:

– Значит, в Лувр не пойдем? И «Мону Лизу» не увидим?

– Ну конечно же, пойдем! И увидим твою тезку, Лизок! Только не сегодня – сегодня же вторник, а Лувр по вторникам закрыт. Но точно – завтра!

Лиза, повеселев, взъерошила непослушные темные кудри Степы:

– Ну, раз так, то самое время продолжить заниматься в Париже кое-чем гораздо более приятным.

Благо, что гигантский диван был под боком.

* * *

– …Так ты не сказал, во сколько в итоге нам обошлась аренда! – произнесла Лиза, поднимаясь на четвертый этаж по изящной, словно кружевной лестнице их парижского жилища на рю Франсуа Мирон, в квартале Сен-Жерве, неподалеку от станции метро «Сен-Поль».

Этот вторник в середине сентября, начавшийся в Москве, завершался, точнее, с учетом того, что уже давно перевалило за полночь, уже завершился в Париже.

– И не скажу! – произнес, зевая, Степа. – Потому что это мой тебе подарок, Лизок! Вообще-то в свадебное путешествие в Париж отправляются после свадьбы, но у нас, как ты сама знаешь, все шиворот-навыворот, поэтому мы сделаем это до!

Поднявшись на нужный этаж, они подошли к высоченной черной лакированной двери. Степа, продолжая зевать, попробовал нащупать ключи в заднем кармане джинсов.

– Потерял! – охнул он вдруг, а Лиза, беспечно махнув рукой, ответила:

– День был такой чудесный, что его ничего не испортит. Значит, переночуем в парижском подъезде. Ну, или к соседям на ночь напросимся…

Девушка хихикнула.

Шампанское, которого она, вероятно, все же перебрала во время их дивной прогулки по «городу любви», давало о себе знать.

Подойдя к соседней двери, Лиза положила палец на кнопку звонка и, сдвинув брови, произнесла:

– Ну что, проситься на ночлег или ты свяжешься с владельцем квартиры? У тебя ведь номер имеется. Кстати, во сколько она обошлась, ты сказал?

Степан ничего такого не сказал, потому что упорно держал глухую оборону, явно не желая выдавать сведения о том, сколько же он заплатил за шесть дней и пять ночей в этой шикарной старинной парижской квартире с двумя ванными комнатами с мозаичным полом, роялем в гостиной и кроватью с балдахином с наполеоновскими вензелями.

Ну, и прочими, быть может, несуразными и нелепыми, явно излишними, но такими приятными буржуазными мелочами.

– Вспомнил! Ты же сама у меня их забрала и положила к себе в сумочку… – воскликнул Степа, и Лиза поняла, что он прав.

В этот момент раздался пронзительный звонок, и девушка поняла, что по неосторожности все-таки нажала на кнопку звонка чужой квартиры.

Лиза и Степа переглянулись, а потом наперегонки бросились к своей двери.

– Ну давай же! – торопил молодой человек девушку, искавшую ключи от парижской квартиры в своей крохотной сумочке, висевшей у нее на плече. – А то сейчас дверь откроется и…

Лиза, отыскав наконец ключи, извлекла их, однако так неловко, что они с грохотом упали на каменный пол.

– Сейчас же почти три утра! Ну, или ночи. Думаешь, кто-то откроет?

Степа, прижав ее к себе, вдруг произнес:

– Видишь полоску света? Это кто-то зажег в коридоре свет!

Сердце у Лизы вдруг забилось быстро-быстро. Ну подумаешь, ненароком совершила глупую выходку, явно не достойную двадцатитрехлетнего системного аналитика в одном из частных банков. С кем не бывает!

В особенности если в первый раз очутилась в Париже со своим будущим мужем.

Извинится, если кто-то откроет дверь. Не так это и ужасно…

В этот момент за дверью соседской двери вдруг что-то глухо стукнуло – как будто на паркетный пол свалилось что-то металлическое и массивное.

А потом полоса света под дверью исчезла.

Лизе вдруг стало страшно.

Степан, быстро подняв ключ, ловко воткнул его в замочную скважину, отомкнул дверь и, увлекая Лизу за собой, прошептал:

– Не нравится мне все это…

И, прикрыв дверь, повернул ключ в замке два раза.

Лиза, прижимаясь к Степе, ощущала его учащенное дыхание и, зная, что ее будущий муж – большой поклонник фильмов ужасов, еле слышно проронила:

– А что, если там обитает… не человек?

Степа, который прильнул к дверному глазку, ответил:

– Все может быть! Опять свет зажегся!

И до них снова донесся звук тяжелого, хоть и приглушенного на этот раз двумя дверьми удара.

Лиза, прильнув к Степану, прошептала:

– Может, человеку нужна помощь? Может, он на стойку с зонтиками налетел и перевернул ее, а виновата в этом я? Может, там человек с ограниченными физическими способностями живет, а мы над ним издеваемся, как уличные хулиганы…

– А может, вовсе и не человек, – произнес Степан уже не шепотом, а вполне обычным голосом, но от этого внушавшим трепет в гораздо большей степени. – Читал я рассказ у кого-то из малоизвестных «ужастов» о том, как молодая семья въехала в такую вот квартиру, а напротив них обитал странный, никогда не выходивший из своего логова сосед. А когда он однажды в полнолуние все же покинул свое убежище, выяснилось, что он…

Степан смолк, а потом снова шепотом произнес:

– Дверь на несколько сантиметров приоткрылась! И свет снова погас…

Лиза, цепко державшаяся за его локоть, вдруг ощутила, как молодой человек начал дрожать.

Или ей это показалось?

Да, наверняка показалось: Степа же никогда и никого не боялся!

И ничего тоже?

Потому что, могло статься, тот, кто обитал за дверью это парижской квартиры, позвонить в которую ее в самый глухой час ночи словно черт дернул, был не из категории некто. А из категории нечто.

Вот именно: черт дернул.

– Дай посмотреть! – заявила девушка, вдруг понимая, насколько нелепо, более того, истерично было их поведение. Разбудили какого-то парижанина, по всей видимости, пожилого, быть может, не совсем здорового, а теперь еще фантазируют бог весть что, представляя его – ну, или ее! – каким-то сказочным монстром.

Или монстром вполне реальным?

Литературные и кинематографические предпочтения Степы Лиза не разделяла, не понимая, что такого можно находить во всех этих зомби, живых мертвецах, чудищах из глубин океана или далеких галактик и азиатских девушках с немытыми волосами и нестриженными ногтями, которые нападают на своих жертв, выползая на карачках из экрана телевизора.

Она предпочитала старые добрые классические детективы, а также авантюрно-приключенческие романы о поисках затерявшейся святыни или гениального шедевра.

– Ну что? – Степа потеребил ее за плечо, явно и сам желая взглянуть на то, что разыгрывалось в коридоре.

Но в том-то и дело, что ничего не разыгрывалось. Степан был прав: дверь была немного приоткрыта, однако свет за ней снова погас.

– Ничего нет… Ложная тревога… – произнесла девушка, у которой отлегло от сердца. Ей стало неловко за их со Степой подростковые выходки.

Нет, не подростковые даже, а детские.

– Надо хотя бы извиниться, а не прятаться! – сказала она и решительно повернула ключ в замке.

Степа, вцепившись ей в руку, причем пребольно, зашептал с побелевшим лицом:

– Нет, не открывай! Это прямо как в рассказе! Там героиня тоже мужа не послушалась, вышла, а то, что обитало в соседской квартире, но уже не в человеческом виде, а в виде оборотня, бросилось на нее…

– Ты мне не муж! – сказала Лиза, сразу же пожалев об этих словах, которые прозвучали весьма жестко и колко.

Да, не муж, но ведь они собирались пожениться! Но если так, то почему Степа не говорит ей, во сколько обошлась парижская квартира? Он буквально бредил тем, чтобы платить за все самому. Может, какие-то женщины и были бы этому крайне рады, в особенности если бы будущий муж за собственный счет увез их в Париж и поселил в шикарной съемной квартире. Какие-то, но не она.

Она и сама была в состоянии заплатить.

Даже когда на рю Риволи она хотела купить и Степе, и себе сладкой ваты, он буквально оттолкнул ее от тележки, уже вручая продавцу купюру и не беря сдачи.

Да, многие о таком друге, более того, муже мечтают.

Но мечтает ли она?

– Не открывай! – крикнул Степа, навалившись на дверь, а Лиза тихо произнесла:

– Ты делаешь мне больно, Степа.

В таком состоянии она его еще не видела. Он что, боится?

А ведь и в самом деле – боится! Господи, неужели человек, которого она любит и с которым решила в ближайшее время связать себя брачными узами, верит во всю эту белиберду, которую сочиняют разнообразные «ужасные» романисты и сценаристы?

Похоже, да.

И как она этого раньше не замечала. Или не хотела замечать?

– Елизавета, я повторяю… – начал Степан, а это означало, что он крайне разозлен: ее полное имя, а не шутливо-интимное «Лизок» он употреблял до сих пор только однажды, во время их единственной ссоры.

До поездки в Париж единственной.

Хотя речь там шла о совершенно иной материи, но в итоге все сводилось к тому же: чья точка зрения важнее – его или ее.

Например, относительно того, стоит ли ей после свадьбы сразу же беременеть и бросать работу. Ведь он, видный программист, зарабатывал, несмотря на свои неполные двадцать четыре года, более чем солидно.

Наверное, не только для Москвы, но и для Парижа. Впрочем, может, даже и в обратной последовательности.

Да, воззрения у Степы, которого Лиза любила без памяти, были более чем консервативные. Против детей она ровным счетом ничего не имела, но почему именно сейчас, когда в ближайшие года два-три решится, сможет ли она подняться по карьерной лестнице?

Почему не после?

Да и зачем, вообще, увольняться – можно же работать из дома, можно на неполную ставку, можно вообще свою модель придумать…

Но ее идеи Степе не понравились – тогда он и назвал ее впервые «Елизаветой».

Степа, казалось, не слышал, продолжая с бледным, искаженным лицом взирать на нее, вцепившись Лизе в плечо и преграждая своим высоким спортивным телом путь к двери.

– Ты делаешь мне больно, Степа!

Она повторила это, но не громче, а, наоборот, тише, однако именно это и подействовало: черты лица ее будущего мужа смягчились, он убрал руку и даже подвинулся в сторону, хоть и немного.

– Ну, как знаешь! В том рассказе муж пошел помогать жене, а оборотень его тоже разорвал в клочья!

Лиза поняла: Степан ей помогать не пойдет. Впрочем, он ведь ей и не муж.

* * *

Открыв дверь, Лиза вышла в коридор и практически тотчас услышала у себя за спиной клацанье замка и хруст поворачиваемого ключа – Степан немедленно закрыл за ней дверь.

А она точно его любит?

За соседской дверью вдруг снова вспыхнул свет.

Лиза, не ощущая страха (этим страхом ее заразил Степа!), однако чувствуя некое подобие беспокойства (что с учетом ситуации было вполне понятно), подошла к приоткрытой на несколько сантиметров двери и замерла.

Что сказать – и, главное, на каком языке? По-французски она говорила неважно, в отличие от английского, которым владела весьма неплохо.

Но, как она слышала, многие французы, в особенности пожилые, принципиально не общаются с туристами на английском, даже если он им знаком.

Поэтому, кашлянув, девушка произнесла по-французски:

– Добрый вечер…

И запнулась. Ну да, в три утра желать доброго вечера более чем странно. И, вообще, что ей стоит добавить: «месье» или «мадам»?

Она ведь не знала, с кем имеет дело.

Или с чем.

– Добрый вечер… – повторила она, и в этот момент из щели между приоткрытой дверью и косяком высунулась худая, покрытая пергаментной кожей рука, причем так внезапно, что Лиза вздрогнула.

Длинный палец с ногтем, больше похожим на коготь, поманил ее. Лиза в страхе обернулась, уверенная, что Степан наблюдает за происходящим из-за закрытой двери в глазок, явно не желая присоединяться к ней.

Интересно, если из-за соседской двери на нее сейчас в самом деле выскочит что-то кошмарное, например оборотень или, с учетом странной конечности, зомби или ведьма, и ей придется уносить ноги от нечисти – Степан откроет ей дверь спасительной квартиры?

Отчего-то Лиза не была уверена в этом.

Палец с когтем продолжал манить ее, и Лиза, сделав шаг, переборола страх.

– Вам нужна помощь? – спросила она, осознала, что задала вопрос по-русски, и тотчас перевела его на французский.

Дверь вдруг резко распахнулась, и Лиза действительно увидела некое подобие ведьмы – хотя нельзя было сказать, женщина это или мужчина. Крайне худое, изможденное, покрытое пергаментной кожей тело, скуластое лицо с огромными глазами, вислые длинные волосы: тот, кто обитал за соседской дверью, обладал поистине запоминающейся и внушавшей трепет внешностью.

В особенности в три часа ночи.

– Вы говорите по-русски? – произнес то ли сосед, то ли соседка по-английски – тело укутывало некое подобие халата-савана.

– Вы тоже? – спросила Лиза, которая вдруг поняла: никакой это не монстр, не ведьма и не оборотень, а одинокий пожилой, вероятно, больной не только физически, но в первую очередь психически человек, чей покой она потревожила дурацкой выходкой со звонком в три часа ночи.

Сосед (Лиза все же уверилась, что это мужчина) быстро произнес:

– Не говорю, но понимаю. Это ведь они вас послали?

– Они? – переспросила Лиза, а сосед закивал, словно не сомневаясь в правдивости своих слов:

– Ну да, они, кто же еще! Они ведь обхаживают меня, выжидают, хотят убить. Вероятно, и убьют. Сначала льстили, потом, когда не помогло, стали угрожать, теперь подослали красавицу…

Лиза смутилась. То ли от того, что вела в три часа ночи в парижском доме на рю Франсуа Мирон разговоры, вполне подходящие для пьесы абсурда какого-либо известного французского драматурга, то ли потому, что этот неведомый тип назвал ее красавицей.

– Но скажите им, что я ничего не отдам! Он мой, только мой! Леонардо мой!

Дверь внезапно захлопнулась, и из-за нее донеслись все те же слова, только уже на французском, впрочем, речь вскоре стихла.

Постояв, Лиза пожала плечами и громко сказала по-русски:

– Мне очень жаль, что мы вас потревожили…

Ну, Степа к этому причастен не был, поэтому она исправилась:

– Что я вас потревожила. Если вам нужна помощь, скажите, что мне сделать.

Тишина, хотя Лиза не сомневалась, что странный сосед, прильнув к двери с обратной стороны, жадно ловит каждое ее слово.

– И уверяю вас: они меня к вам не посылали! Кто эти «они», я, вообще, не знаю!

За дверью снова что-то бабахнуло, но ответа на ее тираду не последовало, и Лиза, пожелав соседской двери доброй ночи, подошла к своей.

В том, что Степан наблюдал за ней все это время, она тоже не сомневалась, поэтому произнесла:

– Как видишь, оборотень оттуда не выпрыгнул. Ну да, ведь до полнолуния еще далеко. Так что бог миловал. Вернее, черт. Ну, ты откроешь, Степа, или мне придется проситься на ночлег к нашему эксцентричному соседу?

Замок, задребезжав, провернулся, и Степан приоткрыл ей дверь. Впрочем, едва ли больше, чем на треть.

Однако, когда она оказалась в коридоре (и он, тотчас захлопнув дверь и снова заперев замок на ключ, а потом перепроверив, дергая ручку, что они надежно отгорожены от подъезда, прижал ее к себе и произнес, вновь став прежним Степой – милым, чутким и милым, – своим обычным голосом:

– Лизок, ну ты даешь! С местными парижскими сумасшедшими общаешься…

Он поцеловал ее в губы, причем властно и долго, а Лиза, вывернувшись из его объятий, ответила:

– С сумасшедшими? А ты уверен, что это не оборотень, зомби или, на крайний случай, вампир?

– Такими вещами не шутят, Лизок! Потому что бывает то, чего и быть не может! И на твоем месте я бы соваться в чужие дела не стал…

Но все дело в том, что Степа не был на ее месте, а был на своем.

И Лиза вдруг задумалась, так ли уж точно она хочет, выйдя за Степу замуж, переместиться со своего места на место его.

А хочет ли она вообще выходить за него замуж?

Странно, но ведь эту поездку Степа и организовал после того, как она приняла его предложение.

Но принять предложение не значит поставить подпись в ЗАГСе.

– Ты у меня смелая, Лизок! А я трусишка! Ну да, такой вот я, как все мужики… Сама знаешь, какая русская баба…

Кажется, кого-то мучила совесть, кому-то было стыдно. Или, впрочем, кто-то кусал себе локотки, потому что выставил себя в дурацком свете.