У состоятельных – свои проблемы

Вечером Джон рассказал историю своей находки жилы с черными опалами. Так подробно я ее не слышал раньше:

– После того, как мы с Владом сбежали с судна старого контрабандиста, пути наши разошлись. Он сменил несколько кораблей, стремился в Париж, и я его понимаю, знаю, что его туда влекло; я устроился на корабль, шедший с грузом сельхозмашин в Австралию. Две недели бездельничал в Аделаиде, пока не истратил почти все деньги. Познакомился в баре с пожилым мужиком. Билл – бывший моряк – застрял в Австралии лет пять тому назад, копал опалы в Лайтинг Ридж, это к северо-западу от Аделаиды; кое-что накопал, но все пропил за полгода. Теперь снова собирается туда же, в Лайтинг Ридж.

Уговорил меня-глупого работать вместе. Немного денег осталось, добрались, оплатили лицензию, пытаемся продолжать тоннель, который когда-то начал копать Билл. Именно в нем он нашел свои опалы. Нашел, а потом жила пропала, растворилась в окружающей породе. Знал бы заранее – ни за что не согласился бы заниматься этим. На поверхности жара, ни ветерка. Мы все время проводили в этой норе, которую Билл называет тоннелем. И днюем, и ночуем, так как там не так жарко. Выходим на поверхность только затем, чтобы сходить в поселок, купить жратву и воду. На выпивку денег не хватало. Мы уже совсем было отчаялись, но попались несколько мелких опалов, удалось расплатиться с долгами, купить провизии и несколько бутылок поганой выпивки. И снова – только пустая порода. Первым сдался Билл. Вернее, стало отказывать сердце. Пришлось отправить его в миссионерскую больницу. Там он и умер.

Если бы у меня были деньги, я сразу же удрал бы в Аделаиду, нанялся бы на корабль – и прощай Австралия. Но денег на дорогу не было, я продолжал в отчаянии копать проклятый тоннель. Хорошо, что в лавке мне не отказали в кредите – помнил хозяин, что со старыми долгами расплатились. И однажды, не смейтесь, пожалуйста, когда я просто волком взвыл в своей норе, мне привиделся голос: «Копай вправо». – Да, привиделся, а не послышался. Не могло там быть никакого голоса, на сотни метров вокруг никого не было. Я с отчаяния стал копать куда-то вправо. И через метр пошла та порода, в которой бывают опалы.

Не представляете, что я почувствовал, когда отбил породу с первого большого опала. Черный! То есть не совсем черный, только частично. Я вылез из тоннеля, со страхом оглядываюсь – никого. Разглядываю камень, кручу его перед глазами, ведь не полностью оббил породу, – играет. Играет, черт возьми! Это же деньги, большие деньги! Теперь мне хватит на проезд до Аделаиды. Тогда я еще не представлял, что будет позже. А позже – успокоился, долблю породу. И снова выбиваю не пустой камень. Откладываю в сторону, долблю бессистемно. Потом успокоился, рассматриваю, куда идет жила. Много дней работал, уже автоматически откладывал хорошие куски породы – потом обобью их. В поселке ничего не показал. Через несколько дней, когда пошла только пустая порода, собрался с силами, оббил заготовленное, упаковал драгоценные находки, вышел в поселок. Продал пару небольших камней, расплатился с хозяином лавки, нанял машину до ближайшего городка, потом уехал в Аделаиду. Дальше не интересно.

А утром мы распрощались с Джоном, я, как всегда, пригласил его погостить в Париже или в Бургундии. Отвез Натали в аэропорт Перетола, пожелал успешного пути и отправился в Милан.

Натали

11.06.2022. Вечером в день приезда к Джону, когда разошлись по комнатам, пыталась понять, что я, как и почему делаю. Все-таки у меня слабый характер: меня легко уговорить. Еще вчера, когда мой старичок предлагал погостить у какого-то его друга, я внутренне смеялась над его предложением. Куда, зачем ехать? И согласилась. Почему? Как настойчиво он предлагал мне сначала вылетать из Флоренции, а потом уговаривал остаться во Флоренции на пару дней. Старичок, явно, интересуется мной. Возможно, он даже и не понимает это. А мне – приятно ли мне, что мной кто-то интересуется? Наверное, да. И все равно я не поддалась бы на уговоры, не будь звонка Лесси. Действительно, пусть они сами разбираются в своих отношениях. Пусть Лесси поймет, что такое совместная жизнь с мужчиной. Наверное, я радовалась бы ее разочарованию в этом не нашедшем пока своего места в мире ребенке. Хотя, какой он ребенок? Роберт, когда мы женились, был моложе парня Лесси, а я в ее возрасте уже родила. Впрочем, теперь дети женятся значительно позднее. Может быть, это и правильно.

Ладно, с Лесси все понятно. Но как мне относиться к моему старичку. Впрочем, у него имя имеется – Владимир – странное имя, непривычное. Джон называет его Влад. Наверное, и я могла бы так его называть. Да старик ли он? Вчера дорогой из Рима в Пизу ни разу не выказал усталость. Да он еще говорил, что проехал Германию и пол Италии до Рима.

Попыталась по дороге разговорить Владимира, понять, что он из себя представляет. Вроде самостоятельный, то есть финансово независим. Домик в Париже, даже если он маленький, это не двуспальная квартира, в которой мы живем с Лесси. Да еще и домик в Бургундии. Хорошие, кстати, там места, была однажды в Дижоне, работала с пожилым автором над его мемуарами. Он прокатил меня по окрестностям. И не задавака: издал несколько книг, сам над ними и собой посмеивается. Пытаюсь сформировать мнение о нем, как о мужчине: рост где-то за сто семьдесят сантиметров, брюшко не слишком выпирает, но уже наметилось, волосы почти седые – не красит, глаза спокойные, глядит уверенно.

Что это я все о нем и о нем? Рассматриваю, как претендента? Зачем я ему нужна? Мужики все больше на молоденьких заглядываются. А Джон, приятель Влада, – чудной мужчина. Мощный, его даже старичком назвать странно было бы. На прогулке все время шел легко и свободно, чувствуется, обошел все окрестности, знает их. И готовит сам, весьма неплохо. Наверное, в жизни через многое пришлось пройти. Судя по его рассказу о бегстве из провинциального городка, у него твердый характер. Не так просто удрать от невесты почти из-под венца. Да еще и от богатой невесты.

Как только они подружились с Владом? Такие разные… Может быть, потому что один – русский, другой – американец. И оба прошли путь от безденежья юности до обеспеченной старости. Что-то я об их обеспеченности все время вспоминаю. Из-за нашего с Лесси финансового положения? Неправда, у нас все нормально. Заказов я, несмотря на трудности, все время добиваюсь, хватает нам на жизнь. А огромные дома, где можно затеряться, нам совсем не нужны. И вообще, пора спать.

12.06.2022. Весь день прошел под знаком рассказов Джона о былом. Чувствуется, что любит и умеет рассказывать. Относительно его отношений с Симоной трудно что-то сказать. Осуждать, сочувствовать – обычная история отношений людей, относящихся к разным поколениям. Осторожность зрелости и импульсивность молодости. Нравятся ли мне его бесконечные портреты? Пожалуй, нет. В большинстве картин не чувствуется естественность, непринужденность модели, хотя девушкам и женщинам Джона нельзя отказать в привлекательности. По этому признаку он их наверняка и отбирал, если не льстил. В общем – ничего нет неожиданного, того, что вызывает интерес публики. Но он ведь и не рисует для продажи, рисует для себя, развлекается своим умением создать на полотне жизнь, пусть даже искусственную.

А вечерний рассказ о поисках опалов в Австралии? Можно ли всему верить? Да, вероятно, опалы он нашел, иначе откуда бы у него деньги на покупку виллы в Тоскане, на жизнь без финансовых забот. Но обстоятельства… Умеет хорошо говорить, преподнести факты или фантазии очень правдоподобно. Но мне ли упрекать его в чем-то. Пыталась ли я резко менять свою, нашу с Лесси, жизнь. Пыталась ли сама писать, пусть не большую литературу, так журнальные или газетные статейки, продаться за приличные гонорары. Даже не пыталась. Хотела бы я жить на такой вилле, без забот о завтрашнем дне? Смешно даже спрашивать… но ценой чего?

Джон

11.06.2022. Странное превращение Влада. Никогда не видел его после смерти Мари, заботящимся о женщине. Деньги, которыми он снабжал Изабеллу, не были проявлением заботы – простая плата за умелые ласки. Может быть, даже и чрезмерная, но гарантирующая хорошее отношение, спокойствие, возможность на пару дней прервать однообразие жизни. Вряд ли секс был в отношениях с Изабеллой определяющим. А тут готов ни свет ни заря срываться с места, уговаривать женщину отдохнуть в незнакомом доме.

А Натали? Чем она привлекла моего Влада? Обычная хорошо сохранившаяся женщина средних лет – таких пруд пруди во Флоренции, Риме или Париже. Чем? Спокойствием, уверенностью в себе, равнодушием, кажется не показным, к материальным благам? А мне она нравится? Вроде нет. Но кому это важно. И вообще, я обычно интересуюсь женщинами до 32 лет. Иного не было ни разу.

Чем развлекать гостей? С Владом было бы все проще – мясо на угольях, хорошая бутылка на столе. Сегодня отделался прогулками, рассказами о моем винограднике. Завтра придется вынуть что-то из моего прошлого.

12.06.2022. Да, потрепался вволю. Посматривал на Влада, как он реагирует. Нормально, не посмеивается. Только потом, когда Натали ушла спать, спросил:

– Тебе действительно что-то померещилось в тоннеле?

– Нет, конечно. Для красного словца ляпнул. На самом деле бил, крушил из последних сил. И молился. Не знаю, кому молился, я ведь, в отличие от тебя, атеист. Но в такой ситуации станешь молиться: хоть Господу, хоть дьяволу.

Хорошо, что про Симону Влад не заикался. Не съязвил, что от ее дядюшки пришлось откупаться.

Глава 4

Каждый у себя дома

Владимир

15.06.2022. Уже сутки я в Бургундии, в департаменте Кот-д'Ор, конкретно в Нюи-Сен-Жорж, в самой северное его части, деревне Конкер. Правда, отличить, где кончается Нюи-Сен-Жорж и начинается Конкер, смогут только старожилы и почтальоны. Мой дом – на улице Сен-Симфорьен, номер 21. Не знаю, для чего пишу этот точный адрес. Все соседи по привычке называют мой дом «Шато Ролен», хотя, на мой взгляд, он никак не похож на обычные шато. Мелковат, приземист, не имеет никаких признаков замка. Обычный двухэтажный дом, солидно погрузившийся в землю. Да так, что первый этаж стал высоким цокольным. Впрочем, это не изменило его функции – там остались и кухня, и мастерская, и две комнатки для гостей. Да и кто будет что-то менять в этом двухсотлетнем шато?

Семья Ролен, хоть и не имела никакого зафиксированного документами отношения к потомству Никола Ролена, знаменитого канцлера Бургундского герцога Филиппа ле Бон, пользовалась в XIX веке большим уважением в маленькой тогда деревне. Естественно, ведь виноградники семьи находились у самой вершины холмов. О них говорили: «Их терруар – Rollin Grand Cru». И этим все сказано. Для тех, кто не знает, что особенного в таком названии, объясню попроще. Терруар – участок земли с определенными свойствами. Именной терруар, да еще и с добавлением Гранд Крю – нечто особенное. Таких участков-терруаров Гранд Крю в Бургундии около тридцати (не помню точно, кажется 33). И вина с таких участков – самые дорогие.

Конечно, виноградники и земли в деревне дробились в течение веков, частично уходя в приданое девушкам из семьи Ролен, но и к шестидесятым годам XIX века, когда глава семьи Огюст Ролен построил в Париже дом, у семьи еще оставались драгоценные участки. Огюст, также, как и его сын и внук и правнук (тоже Огюсты) предпочитал жить в Бургундии, наезжая зимой в Париж. Только после смерти Огюста V и болезни брата Мари – Антуана – в 2002 году виноградники были переданы в аренду и управление дальнему родственнику, даже не сохранившему родовую фамилию, за полмиллиона евро в год, из которых Мари досталось 200 тысяч евро, и натуральную поставку двух десятков ящиков лучшего вина.

Да, уходят в глубину лет истории семьи Ролен, но я к ним отношения не имею, почти не имею. И ничем меня не привлекает старый шато, разве что в начале зимы, когда в Париже дожди. Вот и сейчас, только приехал и сразу же хочется добраться домой – к книгам, моему компьютеру, моим опусам.

18.06.2022. Приехал в Париж, поставил машину на охраняемую подземную парковку, у меня арендовано место на две машины, отдыхаю от долгой поездки. Извиняюсь перед читателями, но все-таки нужно описать мой дом. Он не в лучшем районе Парижа. Когда-то XIII округ Парижа был дешевым загородным предместьем. И теперь весь район отнюдь не аристократический. И номер свой он получил по случаю. Кичащийся деньгами и знатью XVI округ не захотел получать номер XIII, посчитал несчастливым, вот он и достался моему району. Большой процент жителей округа – эмигранты из Юго-восточной Азии. Нет, они не везде, метрах в пятистах на север от моего дома – футуристическая площадь Италии; есть район Олимпиады, застроенный многоэтажными домами высотой 30- 100 метров. Естественно, там эмигрантов почти нет. Есть и другие современные островки. Но мой дом – номер 8 на коротенькой улице Симоне, почти на углу с улицей Жерар.

Улица получила название от местного владельца по имени Симоне, который когда-то владел «проездом Симоне». Дальний родственник Огюста I уступил ему небольшой участок земли (говорят – часть огорода), на нем предок Мари и построил этот дом. Получила свое нынешнее название улица Симоне в 1931 году. Тогда здесь снесли одноэтажные и двухэтажные домишки. Настроили скучные четырех-пятиэтажные дома без лифтов. Трехэтажный дом Роленов не тронули. То есть, не старый еще Огюст IV не захотел ничего менять в своей жизни. По-бургундски упрямый был, не покусился на предлагаемые довольно большие деньги. Дом окончательно перестроил еще Огюст III, и после него никто никакого серьезного строительства не вел. Нет, конечно, делали ремонт: меняли полы, проводку, канализацию, но внешне он оставался все таким же несуразным трехэтажным кубиком, вытянутым в глубину, теснимым с обеих сторон более высокими зданиями.

На каждом этаже моего дома по четыре-шесть комнат. Три окна жилых комнат второго и третьего этажа глядят на нашу скучную улицу. Остальные окна комнат и туалетов – во двор. Салон в центре второго этажа вообще не имеет окон. На втором этаже относительно большой – в два окна – кабинет-библиотека и три спальни. О салоне в центре этажа я уже упоминал. Когда весь дом перешел в наше владение, мы две спальни с окнами во двор объединили, создав спальню и будуар-санузел для Мари. На третьем этаже разместились зал для игр, детские комнаты и две спальни. Первый этаж содержал когда-то кухню, прихожую, кладовую, комнату для гостей и комнаты прислуги. Позднее одна из комнат прислуги была преобразована в ванную, вторая в мастерскую. Туалеты были на всех этажах. В середине XIX века это был весьма приличный дом, возвышающийся, как баронская башня, над одно-двухэтажными соседями. Но в XX веке семья предпочитала жить в Бургундии; дом в Париже был временным пристанищем, когда кто-то из семьи наведывался в Париж. Для нас с Мари, тем более для меня одного, дом был всегда более чем достаточен. На третьем этаже не обжита ни одна из спален. Я сплю на втором этаже в своей спальне рядом с кабинетом. Бывшие две комнаты Мари на втором этаже закрыты, все в них сохранено в том виде, в каком они были при жизни Мари. Часть библиотеки перекочевала из кабинета в салон.

По приезду в Париж получил, казалось бы, неприятные сведения из издательства. Достаточно известный критик разгромил мой последний роман. Вроде, нужно бы переживать, возмущаться, как-то публично реагировать, но я, наоборот, посчитал это хорошим знаком. Пусть многое ему не понравилось в романе: чрезмерная детализация окружавшего героев фона, замедленность действия, описания переживаний героев по ничтожным, по мнению критика, поводам: изменам, необязательностью партнеров, нарушениям обязательств. Смешно, но он обвинил меня и в незатронутости темы зеленой повестки, борьбы с всемирным потеплением. Зато меня обрадовало упоминание «измен». Ведь это именно то, что привлекает читателей, и вставлено мной именно для этого. Действительно, продажи пошли вверх. Меня не волнует – больше будут отчисления на мой счет, или они будет нулевыми. Но для отношений с редакцией – хороший знак. Слишком часто мои опусы не удостаивались внимания критиков.

Что это? С возрастом приходит опыт, более глубоко освещаю выбранную тему, или хоть немного научился «работать на публику». Хорошо ли это – поддаваться, хотя бы частично, моде? Для какого читателя я пишу? Ведь начинал писать только для себя. Долго ли я еще смогу писать? Когда выдохнусь, когда мне все это бумагомарание надоест? Правильно ли, что после смерти Мари я замкнулся в работе с компьютером в двух точках: в доме на улице Симоне и в Бургундии. Даже поездки к Белле были для меня только источником впечатлений для очередного опуса. Что, к Натали меня влечет только желание сформировать для очередной книги образ современной работающей женщины? Наверное, у меня не хватает жизненных впечатлений, может быть, поэтому я уделяю такое внимание антуражу? Не зря критик порицал меня за это.

А что делать? Джо тоже как-то критиковал меня, советовал выходить в жизнь. Тоже мне советчик – сам сиднем сидит на своей вилле. А в последнее время даже не упоминает по телефону о своих дамах. Возможно, в связи с отсутствием таковых. И что, продолжать свои писательские опыты? До какого возраста? Пока пальцы могут нажимать на клавиатуру, пока мозги еще шевелятся? Мари ушла от меня в 64 года, ее брат Антуан и его жена еще раньше. Сколько лет осталось жить мне? Жаль, что мы с Мари не усыновили или удочерили ребенка. Теперь слишком поздно… Такие неприятные мысли.

Позвонил Джону, спросил, как у него дела. Не отвечая, он поинтересовался, как мои дела с Натали. Какие дела? Если я и вспоминал о ней, то только вороша в памяти поездку, как одно из происшествий. И почему я должен думать о Натали? Так и заявил Джону, что ничего сообщить ему не могу. В свою очередь съехидничал:

– Так это ты заинтригован появлением Натали? Хочешь, дам ее телефон. Звони, расспрашивай, интересуйся новостями, приглашай в гости.

– Брось, Влад, я же по-дружески, а ты сразу на дыбы. Расскажи тогда о своих литературных успехах?

– Какие тебя интересуют? Изругали мой роман, опасаюсь, что издательство придется менять, хотя я полностью оплачиваю и всю подготовку, и тираж.

– Не понимаю! Я ведь читал два твоих романа – на мой взгляд не хуже знаменитых романов, которыми нас пичкали в школе.

– Вот именно! На уровне середины или конца XX века. Но сейчас никто не читает произведения былых знаменитостей, разве только в сборниках описания сюжетов. Я ведь не комиксы пишу, не фэнтези. Читателей могу найти только среди пенсионеров. Но кто из них вообще что-то читает. Ты, когда купил книгу в последний раз?

– А я и не покупал. Ты мне сам подарил первые твои романы.

– Ну да, зачем тебе покупать, ведь в вилле, когда ты ее купил, была неплохая библиотека. Теперь пылится у тебя.

– Не обижай мои шкафы, они у меня застеклены, пыль не проберется.

– Вот-вот, ладно, записывай телефон Натали.

И опять я один. Сижу думаю – о чем, сам не могу сообразить. Мысли ползают бессистемно. И совсем неожиданно – звонок Натали.

– Добрый вечер, Владимир. Это вы дали мой телефон Джону? Он звонил, рассказывал, что без вас ему грустно. Предложил, чтобы я подействовала на вас, уговорила прилететь на выходные.

– Странно, да, я только что разговаривал с ним. Меня он не приглашал. Возможно, хочет увидеть вас.

– Глупости, что мне там делать. И вас я отнюдь не собираюсь уговаривать полететь во Флоренцию. У меня здесь проблем полон рот.

– По новой книге? Тяжело редактируется, или вы уже к переводу приступили?

– Начала редактировать, и это не просто, редактировать профессиональный текст. Но не в этом дело. Лесси пошла работать, ей нравится, что появились деньги, за которые не нужно отчитываться передо мной, говорит, что берет академический отпуск. Видите ли, ее Пауло выгнали с работы, теперь у них нет денег даже на сигареты ему.

– Они у вас живут?

– Конечно, где же им еще жить? Теперь я вынуждена готовить на троих, совсем мало остается времени на работу. Да еще и эта непрерывная музыка… Пауло любит днями и вечерами слушать музыку, современную, дикую. Как тут поработаешь?

– Да, ситуация не очень приятная. Я бы их отправил снимать себе жилье, какую-нибудь студию на последнем этаже.

– Спасибо за совет! Вы бы так поступили со своей дочерью?

– К сожалению, нет у меня дочери, вы это прекрасно знаете.

– Будете давать такие советы, когда у вас дочь появится.

И прервала разговор. А я сижу в недоумении. Зачем она звонила? Что хотела сказать этим звонком? Может быть, мне следовало предложить помощь ее дочке? Нет, не повесить себе на шею эту парочку – дать им деньги на съем жилья. Не так уж много это стоило бы.

Натали

18.06.2022. Нет, как можно работать в таких условиях? Только утром, когда Лесси уже ушла в магазин на работу, а Пауло еще спит, я могла вчитываться в хитросплетения наукообразного творчества Мариани. Потом начинаются мои мучения. Сначала Пауло шарит на кухне, стучит дверцами холодильника, открывает и закрывает дверцы шкафов, стараясь найти и сожрать что-либо съестное. Потом возвращается в комнату Лесси и включает телевизор. Телевизор орет, так как Пауло гуляет по каналам музыки, выбирая самые громкие и безобразные мелодии. Мелодии, которые даже странно так называть. На мой взгляд, это просто какофония. Если я делаю по этому поводу замечание, Пауло искренне возмущается: мол, как можно не любить такую отвязную музыку.

В первые дни после приезда я вводила в комп обширное введение и первые две главы книги Мариани. Работа чисто механическая, можно не обращать внимания на звуки из кухни и комнаты Лесси. Естественно, никакого студента для ввода текста я не нанимала – самой лишняя работа и деньги за нее, не помешают. Но теперь, когда приходиться вдумываться в текст, работать совершенно невозможно. Я уже сбита с рабочего настроя, пошла на кухню готовить обед. Закончив стряпню, заодно попутно немного перекусив, строго наказываю Пауло не прикасаться к обеду до прихода Лесси и ложусь отдохнуть. Я не старуха, мне только сорок два, нужно пытаться сохранить цвет лица, да и работать не смогу вечером, если буду весь день нервничать. И мой сон – повод заставить Пауло выключить телевизор.

Вторая половина дня начинается с приходом Лесси с работы. К этому времени я уже прибрала все в квартире, накрыла стол, жду. Еще больше ждет прихода Лесси Пауло. Пауло только недавно перебрался в Париж откуда-то из Южной Италии. Хочет стать композитором, но нет денег получить нормальное музыкальное образование. Поэтому считает, что писать гениальную музыку можно без просиживания штанов в консерватории. Помыкался в Париже, работал в нескольких местах, но отовсюду его выгоняли очень быстро – лень, безответственность, искреннее возмущение, если ему делали замечания. Знакомство с Лесси было для него спасением. Не знаю, как он ее охмурил, но она верит, что поддерживает будущего гения музыки. Ну как можно быть композитором, не имея рояля, пианино или другого инструмента. Ничего подобного в нашей квартире не было и нет.

Записи на нотной бумаге он показывал, и Лесси абсолютно верила, что это и есть его творчество, его работа. Когда он их делал, что они представляют собой, я не знаю. Честно говоря, не доверяю я этому «творчеству», но очень не хочется ссориться с Лесси. Но сегодня, когда после обеда Лесси заявила, что берет академический отпуск, будет работать на полную ставку, чтобы у Пауло появился, наконец, инструмент, я взорвалась, накричала на Лесси:

– Ты должна хотя бы получить степень бакалавра; работа в магазине засосет тебя, погубит твое будущее. Мужчина должен пробиваться в жизни самостоятельно, создавать основу для семьи, а не надеяться на женщину.

– Мама, а ты? Чем отличается твоя работа от моей работы в магазине? Ты создаешь что-то гениальное? Ты возишься с чужой писаниной, я вожусь с чужим продовольствием. Мой папаша создал прочное основание для нашей семьи? Мы сами с Пауло решим, кто, что и когда будет делать. Я верю, что его гениальная музыка будет признана всеми. И я еще посмеюсь над твоими словами.

Наверное, что-то сломалось во мне, так захотелось выплеснуть свое возмущение, свои страхи, свое разочарование в главном, что поддерживало меня в моей постоянной борьбе с безденежьем – надежде, что Лесси ждет совсем другая жизнь, чем у меня. Но кому позвонить, кому открыть душу, свои сомнения, горечь. И неожиданный звонок Джона. Откуда у него мой телефон?

А Джон радостно поздравляет меня с возвращением в Париж, говорит, что завидует моей возможности гулять вечерами по парижским бульварам. Тут же деловым тоном приглашает приехать во Флоренцию. Вскользь упоминает, что готов заказать мне одной или с дочерью билеты на любое число, советует уговорить и Влада. Так не соответствует все это моему настроению! Хочется наорать, бросить трубку, но я только благодарю за приглашение, говорю, что очень занята спешной работой, туманно намекаю, что, возможно, в начале зимы буду более свободна.