Миниатюрист

Лютня со струнами – одна,

обручальная чаша с конфетти – одна,

коробочка с марципаном – одна.

Заранее благодарна!

Петронелла Брандт,

Херенграхт, дом с дельфином.

По сравнению с именем, которое Нелла носила восемнадцать лет, новая фамилия звучит усеченно и грубо и кажется неудобной, словно наряд, который хоть и твой, но не впору. Она перечеркивает и пишет: «С благодарностью, Нелла Ортман». Он заметит и, наверно, позабавится. Она убирает письмо в карман вместе с векселем на триста гульденов и идет на черную кухню в надежде разжиться на покрытом шрамами столе Корнелии чем-нибудь съестным: булочкой, куском мяса… Что угодно, лишь бы не селедка!

Корнелия яростно фарширует гуся морковью. Отто точит булавки и накалывает грецкие орехи. Любопытно зачем, однако Нелла не спрашивает, полагая, что получит обычный уклончивый ответ. На огне булькает соус. Корнелия и Отто смотрятся как настоящая супружеская пара, которая готовит обед в своем домике. Нелла в который раз чувствует их уютную близость и грустнеет. Потом щупает письмо в кармане, надеясь, что мысль о собственной непокорности придаст ей сил. Золовка и муж хотят ее приструнить. Как же! Да, Марин, я украшу свой дом – всем тем, что ты ненавидишь…

– Болит, моя госпожа?

Морковные очистки болтаются в руке Корнелии, точно грязно-оранжевые гирлянды.

Нелла закутывается в шаль.

– О чем ты?

– Рука.

– Ты подслушивала?!

Отто бросает на Корнелию взгляд, но та лишь смеется.

– Она как краб, который вылезает из панциря, чтобы ущипнуть, моя госпожа! Мы не обращаем внимания и вам не советуем. – Корнелия кладет очистки. – Вы забрали птичку? – В ее голосе почти уважение. – Вот что я вам скажу: госпожа Марин ходит во всем черном, а под платьем-то совсем другая история!

– В каком смысле?

– Корнелия! – предостерегает Отто.

– Под каждым платьем… – Корнелия, видимо, бесповоротно решила поделиться с Неллой крупицей тайны, – …соболий мех и бархат. Моя хозяйка, которая цитирует Иезекииля – «И положу конец надменности сильных», – расхаживает в мехах!

– Невероятно! – смеется Нелла, не ожидавшая такой откровенности. Потом, приободрившись, отдергивает шаль и показывает синяк.

Корнелия присвистывает.

– Расцветет любо-дорого! – говорит она, поглядывая на Отто. – Впрочем, со временем пройдет. Как и все остальное.

Нелла, которая надеялась на материнское сочувствие, чувствует себя глупо.

– Ты вчера снова поздно легла? – осведомляется она, пряча синяк.

– А что? – Корнелия бросает морковные очистки в огонь и берется за швабру.

Нелла чувствует, как дружелюбная атмосфера с каждым ее вопросом тает.

– Я уверена, что слышала голоса.

Корнелия смотрит в ведро с грязной водой.

– Мы слишком устаем, чтобы что-нибудь слышать, – отвечает за нее Отто.

Из темноты выбегает трусцой Дана и тычется носом Нелле в руку, а потом перекатывается на спину, подставляя для ласки живот с черным пятнышком. Корнелия удивленно наблюдает за таким проявлением чувств.

– Надо же! Она ведь никому не дается! – замечает она с оттенком восхищения в голосе.

Нелла поворачивается и идет наверх.

– Возьмите, моя госпожа! – окликает Корнелия, протягивая горячую, смазанную маслом булочку.

Предложение мира в этом доме принимает самые причудливые формы.

– Куда вы идете? – спрашивает Отто.

– В город. Надеюсь, не запрещено? На Калверстрат.

Корнелия с силой шлепает тряпкой. Вода в ведре – точно треснутое зеркало.

– Вы знаете, где это? – мягко продолжает Отто.

По запястью течет масло.

– Найду. Я хорошо ориентируюсь.

Отто и Корнелия обмениваются долгим взглядом, и Нелла замечает, как Отто почти незаметно качает головой.

– Я пойду с вами, моя госпожа, – заявляет Корнелия. – Надо подышать воздухом.

– Но…

– Оденьтесь, – советует Отто. – Очень холодно.

Корнелия уже хватает свою шаль и тянет Неллу на улицу.

Калверстрат

– Господи Иисусе, – бормочет Корнелия. – Отто прав! Зима будет студеной. И что вам понадобилось на Калверстрат?

– Хочу передать кое-кому письмо, – отвечает Нелла, уязвленная непринужденностью служанки.

– А кто этот кое-кто?

– Никто. Мастеровой.

– Ясно. – Корнелия ежится. – Пора уже закупать мясо. Надо растянуть его хотя бы до марта. Странно, что он до сих пор ничего не прислал.

– Кто не прислал?

– Не важно, – бросает Корнелия, глядя на канал и беря Неллу под руку. – Кое-кто.

Прижимаясь друг к другу, молодые женщины быстро идут по Херенграхт в сторону центра. Стужа не совсем еще лютая, но чувствуется, что зима не за горами. Ощущая руку Корнелии, Нелла размышляет над странностью положения. В Ассенделфте лакеи и горничные никогда не проявляли такого дружелюбия. Большинство были открыто враждебны.

– Почему Отто не пошел с нами? – спрашивает Нелла и, поскольку Корнелия молчит, добавляет: – Я видела, как он отказался.

– Он предпочитает быть там, где легче.

– Легче? – смеется Нелла. – Как так?

Горничная мрачнеет, и Нелле остается только надеяться, что она не услышит в ответ очередное «не важно». Но нет: когда речь идет об Отто, Корнелия откровенна.

– Тут называет судьбу обоюдоострым клинком. Он здесь – и не здесь.

– Не понимаю.

– Его погрузили на португальское невольничье судно, шедшее из Порто-Ново в Дагомее в Суринам. Он сирота. А хозяин в то время продавал медь для рафинадных фабрик Вест-Индской компании.

– Ну и?

– Он увидел Тута и привез его обратно в Амстердам.

– То есть Йоханнес его купил.

Корнелия закусывает губу.

– Гульдены порой действуют вернее молитвы.

– Только не говори это при Марин.

Корнелия пропускает замечание мимо ушей. Видимо, час сплетен про Марин и ее клешни окончился.

– Отто было шестнадцать, а мне – двенадцать. Я только поступила в дом.

Нелла представляет, как они переступают порог. Совсем как я… Любопытно, Марин уже тогда подкарауливала в темноте? Какой мир Отто оставил позади? Очень хочется его порасспросить. Нелла слыхала про пальмы, но не в состоянии вообразить жаркий Порто-Ново или Суринам. Бросить все это ради каменных стен, каналов и чужого языка…

– Он настоящий джентльмен, хотя люди думают иначе. – В голосе Корнелии проскальзывает новая нота. – Когда он приехал, то целый месяц молчал… Я заметила, как вы смотрите на его кофейную кожу, – добавляет она лукаво.

– Неправда! – протестует Нелла.

– Все смотрят. Всем в новинку. Дамы, когда еще приходили в дом, сажали птиц ему в волосы, будто в гнездо. Он терпеть этого не мог. – Корнелия делает паузу. – Неудивительно, что госпожа Марин на дух не переносит вашего попугайчика.

Улица вокруг странно притихла. Медлительные грязные воды канала покрылись по краям тонким ледком. Нелла пытается представить темнокожего юношу, оглушенного птичьим чириканьем, и дам, которые засовывают пальцы в его кудри. Стыдно, что ее любопытство столь очевидно. Йоханнес ведет себя с ним как с обычным человеком, потому что Отто и есть обычный человек… Но его голос, лицо! В Ассенделфте не поверили бы!

– Почему дамы больше не приходят?

Ответа она не получает, ибо Корнелия остановилась у кондитерской лавки. Над дверью изображены две сахарные головы и значится имя хозяина: Арнуд Макверде.

– Давайте зайдем, моя госпожа!

Несмотря на желание хоть в чем-то малом настоять на своем, Нелла не в силах противиться запаху.

В лавке восхитительно жарко. Сквозь арку в глубине Нелла замечает у плиты грузного мужчину средних лет, потного и раскрасневшегося. Завидя посетительниц, он поднимает голову и кричит в пространство:

– Ханна, твоя подруга пришла!

Появляется женщина чуть старше Корнелии в опрятном отутюженном чепце и испачканном мукой и сахаром платье. Ее лицо радостно оживляется.

– Незабудка!

– Незабудка? – вторит Нелла.

Корнелия вспыхивает.

– Здравствуй, Ханна.

– Где пропадала?

Ханна жестом приглашает их садиться в самом прохладном уголке и, оставляя за собой аромат корицы, вешает табличку: «Закрыто».

– Ангелы небесные! Женщина, что ты творишь?! – кричит ее муж.

– Пять минут, Арнуд.

Они смотрят друг на друга, и он возвращается к плите, где принимается сердито грохотать металлическими формами.

– С утра медовые сладости, – негромко поясняет Ханна, – а вечером марципан. Лучше не попадаться под руку.

– Как бы все это не вышло тебе боком! – озабоченно замечает Корнелия.

– Ну, ты пришла, и я хочу тебя видеть.

Нелла оглядывается на блестящий деревянный пол, выскобленный прилавок, пирожные, которыми заставлена витрина, точно самые желанные подарки. Почему Корнелия, вместо того чтобы сразу идти на Калверстрат, привела ее сюда, – загадка, но сладости пахнут так аппетитно! Кто эта Незабудка, эта мягкая и нежная девушка, вызванная к жизни заклинаниями кондитерши?.. Имя, которым она ее окрестила, неожиданно и странно и переворачивает все представление о Корнелии. Нелла вспоминает слова, брошенные горничной в первое утро, когда речь зашла про Отто-Тута: «Он считает прозвища глупыми, а мне нравится».

Пирожные завернуты в дорогую бумагу: алую, индиго, травяную и облакотную. Корнелия бросает на Ханну многозначительный взгляд и слегка наклоняет голову – знак, который ее подруга ловит на лету.

– Пожалуйста! Вы вольны смотреть все, что нравится!

Нелла послушно бредет по лавке, любуясь вафлями, пряным печеньем, коричным и шоколадным сиропами, апельсиновыми и лимонными кексами и булочками с цукатами. Глядя сквозь арку на Арнуда, который никак не может вытряхнуть из формы остывшие сладости, она прислушивается к приглушенным голосам.

– Франс и Агнес Мерманс хотели, чтобы его продавал именно хозяин. Они знают, какие у него связи за границей. И госпожа Марин это поощряет, хотя ненавидит сахар. К тому же это их сахар.

– Они все могут хорошо заработать.

Корнелия фыркает:

– Могут. Но я думаю, дело в другом.

Ханна игнорирует последнее замечание, больше интересуясь практической стороной вопроса.

– А почему не продать здесь? Гильдии нет, и эти негодяи вытворяют что вздумается: столько сахара мешают с мукой, мелом и бог знает чем еще! Пекарям и кондитерам на улице Булочников и Нес хороший сахар совсем бы не помешал.

Арнуд громко чертыхается, наконец справившись с противнем.

Ханна идет за прилавок и возвращается с небольшим свертком.

– Угощайтесь!

Нелла, смущаясь под ее жалостливым взглядом, разворачивает бумагу и обнаруживает внутри жареный шарик, обвалянный в сахаре и корице.

– Спасибо. – Она вновь переводит взгляд на Арнуда, который разжигает печь, и притворяется, что ее внимание полностью поглощено тучным кондитером.

– Ханна, по-моему, опять началось, – шепчет Корнелия.

– В прошлый раз ты не могла сказать наверняка.

– Знаю, но…

– Ничего не поделаешь, Незабудка. Будь тише воды ниже травы, как нас учили.

– Хан, если бы только…

– Ш-ш, вот, возьми. Остатки.

Нелла оборачивается и едва успевает заметить, как из рук Ханны в карман Корнелии быстро переходит какой-то кулек.

– Мне пора, – встает Корнелия. – Нам еще надо на Калверстрат.

Она делает ударение на последнем слове, и по ее лицу пробегает тень.

Ханна сжимает ей руку.

– Пни ту дверь и за меня! Мои пять минут закончились, надо помочь Арнуду. Такой грохот, что можно подумать, он там броню кует!

Они вновь оказываются на улице, и Корнелия прибавляет шаг.

– Кто эта Ханна? Почему она называет тебя Незабудкой? И зачем пинать какую-то дверь?

Корнелия угрюмо молчит. Разговор с Ханной неожиданно нагнал на нее уныние.

Калверстрат – длинная оживленная торговая улица в стороне от канала. Чего тут только нет: лавки граверов, красильные мастерские, галантереи, аптеки. Скот здесь не продают, но от лошадиного навоза исходит терпкий мясной запах.

– Корнелия, что случилось?

– Ничего, моя госпожа, – печально отвечает та.

Нелла уже заметила дом с солнцем. Маленькое светило вырезано на каменной плите, вделанной в кирпичную кладку, и покрашено в золотой цвет. Настоящее небесное тело, нисшедшее на землю: от сияющей орбиты тянутся яркие каменные лучи. Высоко, не достать… Внизу девиз: «Все, что вокруг, мы считаем игрушкой».

– «И потому остаемся детьми», – мечтательно заканчивает Корнелия. – Сто лет не слышала эту поговорку!

Она посматривает по сторонам, словно что-то ищет. Нелла стучится в маленькую дверь и ждет. Посреди шума и суматохи ее стук едва различим.

Никто не открывает. Корнелия топает ногами, стараясь согреться.

– Моя госпожа, никого нет дома!

– Погоди. – Нелла стучит опять. На улицу выходят четыре окна, и в одном, кажется, мелькнула тень. – Есть здесь кто-нибудь?

Тишина. Ничего не поделаешь. Она просовывает как можно дальше под дверь письмо и вексель и тут понимает, что осталась одна.

– Корнелия! – зовет она, пробегая глазами Калверстрат.

Имя горничной замирает на устах. В нескольких футах от двери миниатюриста за ней наблюдает какая-то женщина. Нет, не наблюдает – смотрит в упор. Неподвижно застыла среди толчеи и, не отрываясь, пристально глядит ей в лицо. Неллу охватывает странное чувство, будто ее пронзают насквозь – взгляд женщины, словно холодный белый луч, рассекает на части. Незнакомка без тени улыбки вбирает в себя образ Неллы. Ее карие глаза в тусклом свете дня кажутся почти оранжевыми, а непокрытые волосы сияют, точно бледно-золотые нити.

Неллу пронизывают озноб и острое ощущение ясности. Она плотнее закутывается в шаль. Все вокруг стало ярче, будто природа облегченно вздохнула, хотя солнце по-прежнему прячется за облаками. Быть может, холодом потянуло от старой кирпичной стены и сырых камней? Не исключено… Но эти глаза! Никто никогда не смотрел на нее с таким спокойным, пригвождающим к месту любопытством.

Мальчишка с тачкой едва не сбивает Неллу с ног.

– Ты мне чуть ногу не переехал! – кричит она вслед.

– Неправда!

Нелла поворачивается обратно, однако женщины и след простыл.

– Стойте! – кричит она, спеша по Калверстрат за мелькающей вдалеке копной пшеничных волос. Выглянувшее из-за туч солнце слепит глаза. – Что вам нужно?

Нелла торопливо пробивается сквозь толпу и сворачивает за незнакомкой в темный узкий переулок. На другом конце одиноко маячит какая-то фигура, и сердце Неллы подпрыгивает в груди. Но это всего лишь Корнелия. Бледная и дрожащая, она стоит перед высокой дверью.

– Что ты делаешь? Ты видела тут светловолосую женщину?

Корнелия быстро пинает дверь.

– Прихожу сюда каждый год. Чтобы не забывать, как мне повезло.

– О чем ты?

Корнелия закрывает глаза.

– Я здесь жила.

Сплошные стены переулка приглушают торговый шум с Калверстрат. Нелла, покачнувшись, опирается на дверь, которую пнула Корнелия. В стену над нею вделана плита с изображением огромной голубки в центре и детей, одетых в красное и черное, цвета города. Ниже выбиты невеселые строки:

Нас больше и больше, и стены ломятся. Подайте, что можете, чтоб настоятель наш успокоился.

– Корнелия, сиротский приют?!

Служанка уже спешит обратно, к жизни, свету и шуму. Нелла бежит следом, все еще чувствуя внутри пустоту от взгляда той светловолосой.

* * *

Марин распорядилась перенести подарок Йоханнеса в комнату Неллы. Он не прошел в дверь, и пришлось поднимать его на лебедке с улицы.

– В передней оставлять нельзя. – Марин отдергивает горчичные занавески, обнажая девять пустых комнат. – Слишком большой и скрадывает свет.

Мало того что в спальне появился этот незваный гость, так теперь еще и сильно пахнет лилией. Тем же вечером Нелла обнаруживает под кроватью перевернутый флакончик и клейкую лужицу масла.

– Это рабочие, – отвечает Марин, когда Нелла предъявляет ей осколки и требует объяснений.

Нелла не верит. Она бросает на пятно несколько расшитых подушек. Хотя бы не придется смотреть на эти издевательские брачные вензеля, и, быть может, их пух поглотит запах…

Слушая в темноте, как щелкает в клетке Пибо, и вдыхая аромат злополучного материнского подарка, Нелла думает про Отто и Корнелию. Мальчик-раб, девочка-сирота. Как Корнелия попала на Херенграхт? Ее тоже «спасли»? Может, и тебя саму спасли? Пока что жизнь здесь совсем не похожа на освобождение. Как раз наоборот.

Нелла вызывает в памяти светлые волосы и необычные глаза женщины с Калверстрат, незнакомка словно сдирала с нее кожу, как с животных на картинах Йоханнеса, а потом рассекала на куски, снова и снова. И в то же время Нелла ощущала необыкновенную внутреннюю сосредоточенность. Почему эта женщина стояла посреди самой оживленной улицы города и просто смотрела? У нее нет других дел? И почему смотрела именно на меня?

Нелла проваливается в сон и видит Йоханнеса, который глядит в несуществующую высь – на обманный рисунок на потолке. Из тревожного сна ее вырывает резкий высокий звук, похожий на собачий визг. Резеки? Сердце бешено колотится, сон как рукой сняло.

Дом вновь окутывает тишина, тяжелая, как камчатная скатерть, и Нелла поворачивается к кукольному дому. Колоссальных размеров, настороженный, он стоит в углу, словно был здесь всегда.

Посыльный

Три дня спустя Корнелия с Марин уходят на мясной рынок.

– Можно с вами?

– Вдвоем быстрее, – поспешно отвечает золовка.

Йоханнес отправляется в контору на Хогстратен, а Отто в садике за домом сажает цветочные луковицы и семена к весне. Сад – его царство. Он частенько пропадает там, по-новому подстригая живую изгородь или рассуждая вместе с Йоханнесом о влажности почвы.

Нелла идет через переднюю с украденными для Пибо орешками. Резкий стук в дверь заставляет ее подпрыгнуть от неожиданности. Она прячет орехи в карман и отодвигает засов.

На верхней ступеньке стоит молодой человек. У Неллы перехватывает дыхание. Его длинные ноги широко расставлены, словно он хочет захватить все имеющееся пространство. Бледное лицо венчают темные взъерошенные волосы. Точеные щеки изумительно симметричны. Одет он модно, но неряшливо. Манжеты торчат из рукавов дорогого кожаного кафтана, а новенькие сапоги страстно облегают икры. Кружевной воротник развязался и обнажает треугольник веснушчатой кожи. Его узкобедрое тело – это отдельная история. Незнакомец, судя по всему, прекрасно сознает свою привлекательность. Нелла хватается за косяк, надеясь, что производит на него такое же ослепительное впечатление, какое он – на нее.

– Вам посылка, – улыбается он.

Выговор необычный – немузыкальный и монотонный. Юноша хорошо говорит по-голландски, однако язык ему, очевидно, не родной.

Резеки с лаем вскакивает и рычит, когда он хочет потрепать ее по голове.

– Нужно было зайти с нижнего крыльца, – говорит Нелла.

Юноша снова улыбается.

– Ах да, опять забыл.

Чувствуя кого-то за спиной, Нелла оборачивается и видит Йоханнеса. Он подходит и становится между ними.

– Йоханнес? Я думала, ты в конторе!..

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Йоханнес сдавленно, почти шепотом, не обращая внимания на удивление жены и подталкивая рычащую Резеки обратно в дом.

Беспечно засовывая руку под камзол, юноша все же немного выпрямляется и ставит ноги вместе.

– Принес посылку.

– Для кого?

– Для Неллы Ортман.

Йоханнес каменеет. Посыльный держит пакет на весу, и Нелла замечает на бумаге чернильное солнце. Неужели мастер уже выполнил заказ? Она с трудом подавляет порыв выхватить посылку и убежать наверх.

– Быстро работает ваш хозяин! – замечает она, стремясь вернуть себе хоть каплю самообладания.

– О каком хозяине речь? – допытывается Йоханнес.

Молодой человек смеется, протягивая сверток. Нелла берет его и прижимает к груди.

– Я Джек Филипс. Из Бермондзи, – говорит он, целуя ей руку сухими мягкими губами.

Нелла вздрагивает.

– Бер-монд-зи?

Она представления не имеет, что значит необычное слово, да и кто бы мог быть сей необычный юноша.

– Недалеко от Лондона. Я иногда работаю на ВОК. А иногда на себя. На родине был актером.

Лай Резеки из передней эхом отдается в затянутом облаками небе.

– Кто заплатил тебе за доставку? – спрашивает Йоханнес.

– Мне платят по всему городу.

– Кто на сей раз?

Джек отступает на шаг.

– Ваша жена, мой господин. Ваша жена.

Он кланяется Нелле, неторопливо спускается с крыльца и идет прочь.

– Ступай в дом, Нелла, – велит Йоханнес. – Подальше от любопытных глаз.

На верхней ступени кухонной лестницы стоит Отто с поблескивающими острыми граблями в руке.

– Кто приходил, мой господин?

– Никто.

Отто кивает.

Йоханнес поворачивается к Нелле, и она съеживается. В передней супруг кажется еще выше.

– Что в посылке?

– Кое-какие вещицы для кукольного дома.

Скоро увидит лютню, марципан и обручальную чашу…

– А! Замечательно!

Нелла напрасно надеется пробудить в нем любопытство. Йоханнес взбудоражен, и только.

– Если хочешь, поднимемся ко мне. Посмотришь, как обставляется свадебный подарок.

– У меня дела, Нелла. Не буду тебе мешать, – отвечает муж с мрачной улыбкой и машет в сторону кабинета.

Мешай, пожалуйста, кричит она про себя. Только бы обратил на меня хоть чуточку внимания!

Но Йоханнес уже уходит. Резеки, как водится, трусит за ним следом.

* * *

Все еще не придя в себя после Джека Филипса из Бермондзи, Нелла забирается на огромную кровать. Большая, шириной с обеденную тарелку, посылка завернута в гладкую бумагу и перевязана бечевкой. Черная надпись вокруг изображения солнца гласит:

КАЖДАЯ ЖЕНЩИНА —

АРХИТЕКТОР СВОЕЙ СУДЬБЫ

Нелла озадаченно перечитывает послание, чувствуя, как от волнения крутит живот. Женщины ничего не строят, тем более свои судьбы. Судьба человеческая в руках Бога. А судьба женщины – в особенности. После того, как она пройдет через руки мужа и жернова родов…

Нелла взвешивает на ладони первую вещицу – крошечный серебряный сундучок, на котором в окружении цветов и лиан выгравированы буквы «Н» и «О». Аккуратно открывает крышку на бесшумных смазанных петельках и обнаруживает внутри аккуратный кусочек марципана длиною с кофейное зерно. При мысли о миндальном сахаре у нее текут слюнки. Она отколупывает ногтем крошку и кладет на язык. Марципан настоящий и даже ароматизирован розовой водой.

Далее идет лютня размером не больше указательного пальца, с настоящими струнами и пузатым деревянным корпусом. Никогда в жизни она такого не видела – мастерство, точность, красота! Нелла робко трогает струны и ошеломленно слушает тихий аккорд. Вспоминая мелодию, которой развлекала Йоханнеса в Ассенделфте, она вновь наигрывает ее в одиночестве.

Потом извлекает из посылки оловянную обручальную чашу диаметром не больше хлебного зерна, которая украшена вокруг горлышка изображением мужчины и женщины со сплетенными руками. В их стране все молодые пары пьют из таких чаш. Они с Йоханнесом в сентябре этого не сделали. Нелла представляет, как они пригубливают рейнского вина в старом отцовском саду, а на голову им сыпят рис и лепестки цветов. Маленькая чаша – напоминание о несбывшемся. То, что задумывалось как акт неповиновения Марин, теперь заставляет Неллу чувствовать себя неловко и невыразимо печально.

Она хочет выбросить посылку и тут обнаруживает, что внутри есть что-то еще. Не может быть, думает она, все, что я заказывала, уже на кровати. Грусть сменяется любопытством.

Нелла переворачивает сверток вверх тормашками, и на покрывало падают три предмета. Она неловко разворачивает первый и видит два изумительных деревянных кресла. На ручках вырезаны львы размером с божью коровку, спинки обиты зеленым бархатом с медными гвоздями, на резных подлокотниках среди листьев аканта извиваются морские чудища. Где-то она уже их видела. Ах да, на прошлой неделе в гостиной – Марин сидела в таком.

Слегка встревоженная, она разворачивает следующий предмет. В складках ткани что-то маленькое, но объемное. Колыбелька. Дубовая, с замысловатой цветочной резьбой, кружевом и жестяными полозьями. Подлинное деревянное чудо. Тем не менее у Неллы перехватывает горло. Крохотная колыбель покачивается на ладони мерно, почти без усилий.

Должно быть, это ошибка и предметы предназначены кому-то другому. Кресла, колыбель – любая женщина могла заказать их для кукольного дома. Но я-то не заказывала! Совершенно точно! Она разворачивает третью вещицу и обнаруживает под голубой тканью две миниатюрные собаки – две борзые размером не больше мотылька, покрытые серой шелковистой шерстью. Головы величиной с горошину. Между ними – кость, покрашенный желтым пряный бутон гвоздики, аромат не дает ошибиться. Нелла разглядывает фигурки внимательнее, и ее сердце начинает колотиться. Это не просто собаки! Это Резеки и Дана!