Бабья боль

Наталья Боровская

Бабья боль

Предисловие

Посвящается бабушке Анне, и бабушке Галине.

В нашу маленькую деревушку привезли бойцов: мальчишек и девчонок. Всего человек двадцать. Нам рассказали, что эти ребята – выжившие после боя. Двадцать выживших из роты в двести солдат.

Деревня разобрала «ребятню» по домам. Домов у нас осталось семь на тот момент. Приказ для деревенских: за неделю откормить, подлечить, отмыть.

Мне двенадцать лет было, и нас, мужиков, в деревне осталось только двое. Я и председатель, которому (тогда мне казалось) исполнилось лет сто! Не помню, сколько уцелело женщин, может дюжина. Парни – солдаты не привлекали моего внимания. Обычные хулиганы, хоть и в форме. Они ели, отдыхали, бегали, что-то помогали по хозяйству. Были те, кто учинял драки, и приставали к женщинам. Быстро за это получали от командиров и председателя.

Но девочки… Девчоночки – совершенно другой мир. В первый же день тётки принесли им ткани, остатки платьев, какие-то нарезки. Девочки начали шить себе наряды. Вы можете себе такое представить? Вчера они умирали! А сегодня всё, что их интересовало – платья и причёски? Они долго намывались в бане, девчонки с волосами упорно расчёсывали свои колтуны после мытья. Те, у кого практически не было волос, украшали головы цветами. Вечером по нашей деревне гуляли самые красивые девчонки в мире!

Наша деревня ожила ровно на неделю. За эту неделю я понял о женщинах самое главное: они могут в любой момент возродить из пепла жизнь. И чтобы сделать это, им многого не надо.

Из воспоминаний дедушки Вани.

Баба Тома

О чём вам рассказать? Я никогда не разрешала себе анализировать ни чувства, ни поступки. Было – да было. А было некогда. Такое хорошее слово «некогда», которое помогало ни думать, ни копаться в своих мозгах. Оправдание? Нет – спасение.

Я не знаю, даже с чего начать. Услышали по радио о войне. Встали как вкопанные. Потом долгая суета: все куда-то бегут, с какими-то документами, сумками. А мне тогда было шестнадцать лет. Моему внуку сейчас шестнадцать лет. Это так странно ощущается… Так вот. А страха никакого нет у нас – тогдашних молодых. Тогда в голове: «Спасти мир, Родину!» – первое, что проносилось в голове. Никакого страха. Воспитание ли это, или дух того времени – я уж не знаю. А нам шестнадцать лет… Во мне 45 килограммов, у меня от женщины тогда только косы и были. Бежим с девчатами, помню, с документами и с какими-то свёртками с одеждой и едой. Думали, что забирают сразу, как явишься добровольцем. Дело-то какое! Война же! Так же ещё и родителям не сказали, записки им написали и в путь. Пришли. На смех всех подняли. Отвернули нас. Вы не представляете, как мы ревели. Просидели у ворот с таким рёвом! Вечером проходит какой-то начальник в форме, говорит нам:

– Девочки! Ну, что вы тут сидите?

– На войну хотим! А нас не берут! – всхлипываем мы.

– Идите домой, девочки, – нежно, по-отечески произнёс он.

И эту фразу я часто вспоминала, когда тащила с полёв раненных и мёртвых. Так сладко он сказал: «Идите домой, девочки…».

Пришла домой в тот вечер… мама лежит с давлением, папа злой. Ой, как получила я… Знаете, ремень – отличная таблетка от глупостей! Когда успокоились, всю ночь с папой проговорили. Долго мне объяснял, что на войне не только стреляют, что в армии нуждаются во многих! И связисты, и почтальоны, и медсёстры… Все нужны!

– Тамарочка, если решилась, то делать надо всё по уму. Пойти на курсы, – настаивал отец.

Я вот сейчас думаю, возможно, папа очень хотел время оттянуть, думал, что мой нрав немного успокоится.

Вот так я через несколько месяцев попала на курсы медсестёр. Нам ещё повезло, у нас были и лекции и практика. Знаю, что вскоре обучение очень сильно сократилось – сразу практика и в огонь. Учились мы усердно, с любопытством и огромным желанием! Надо на фронт! Нам искренне казалось, что на войне именно нас не хватало. Что вот мы сейчас придём, и будет всё хорошо…

Я свой первый бой помню. Я не испытывала страх. Помню, как некоторые девочки заплакали, зажались. А я… Я как будто вышла из своего тела. Не знаю, как объяснить. Я не понимала, что происходит. И такие необычные мысли были… «Вот сейчас кого-то ранят, и мне надо будет его тащить. Пусть кого-нибудь ранят побыстрей!» Как же стыдно от этих мыслей! Мне нужно было занять себя моим делом, на которое я училась. Секунды длились часами. И вот! Слышу крик, и бегу. Тащу. Потом опять бегу, перевязываю, тащу. Так несколько часов. Шум от стрельбы сменялся полной тишиной, и мне казалось, что я очень громко думаю.

Когда всё затихло, и мы вытащили всех (кому повезло) с поля боя, тогда осознание пришло в мою голову. Это было невозможно выключить. Моя голова сломалась! Я не могла войти в реальность, видела как будто на перемотке картинки с боя. Да со звуками! С точными чертами, красками… Мамочки! Так стало страшно, что это никогда не выключится, что я сошла с ума!

Да… Три года я проползала. Мужики постоянно удивлялись, как я со своим весом умудрялась таскать их. А они тяжёлые! Некоторые килограммов девяносто! А знаете, когда у нас были постирушки, я ведь не могла поднять ведро в двенадцать литров. Солдаты помогали. А как я их выносила-то с поля тогда? Внук говорит, что у меня было много адреналина. Чёрт его знает как… Но это спасло так много людей.

Не говорила я про войну ни с кем, и на встречи не ходила. Папа погиб, а мама попросила убрать все мои медали. Сказала, что война закончилась, теперь жить надо. А я и не думала спорить. Учиться жить было намного сложнее, чем воевать. Учёба, дом, работа, семья. Дети, внуки. Я же говорю, совсем некогда было....

Ефросиния

Во как! Вы все: «Война, война»… Как это было? Что чувствовали? Пф, тьфу! Я вам так скажу: не как в фильме. Есть война – и надо воевать. Ну, уж нет. Война не отменяет: ни стирку, ни готовку, ни работу, ни воспитание детей. Война есть, а дела из-за неё не откладываются.

Мне говорят: продуктов нет, скотину нужно отдать, вещи отдать. Война же! Во как! И не важно, что у тебя пятеро по лавкам. Война же! Тьфу, как противно.

Сказала бы я так в то время, расстреляли бы и меня и моих «пятеро по лавкам»! А застрелиться хотелось каждый день. Потом ловила себя на мысли, что детей убить сначала надо, как же они без меня смогут. А потом самой. Они бегают, балуются после кусочка хлеба. Помогают, как могут. И еды уже не просят, знают – нет её. Во как! И уже улетают те мысли.

Плакать разучились быстро, просить тоже. Улыбались часто.… Для меня улыбались. Дети пытались жить.

Помню случай у соседки. Ребёнок умер. Один, единственный. Она не плачет, моет его. И бабы стоят. И кто-то тихо так, но очень слышно: «И хорошо, что умер. Хлопот меньше теперь». Ведь никто даже по-другому не подумал. Поэтому все дружно, молча согласились. Это были обычные дневные материнские мысли на войне. Во как жили.

А война? Не видела её в лицо, только в спину она нам дышала. Ненавидела до глубины души! Боролись за урожай, отдавали всё на фронт, дохли как псы каждый день. Во какая жизнь была на этой войне.

А дети – все пятеро – выжили. И так теперь страшно вспоминать свои мысли. Страшно, и невыносимо. А если бы я решилась тогда.... Во как!

Баба Даша

Никому не рассказывала. Никогда. Я же та, из-за которой и ходили слухи, что бабы на фронте эти…как сказать....неприличные. Да, я была неприличной, но честной. Меня взяли прачкой, мне уже было 25 лет. Не девочка, не замужем, да и детей не было. Вот с такой позицией я и пошла: терять всё равно нечего.

Не нравится мне слово «прачка», какое-то некрасивое. Вы знаете, за фразу: «Ой, эта же прачка» – могла в рожу дать. Мало кто представляет себе: каково это. Держали ли вы в руках мыло "К"? Его запах даже снится мне. А понатаскай ты столько воды. Вещи тяжёлые, ещё тяжелее после боёв и бессонных ночей. Замачиваешь их, кровь чернючая, грязь. Вши перескакивают на тебя. «Ой, эта же прачка…»

Не туда меня повело… Так всегда с бабами, начинаешь вспоминать войну, мысли путаются, одно за другое цепляется. Солдатики были молоденькие по двадцать лет, а кому-то и того – меньше. Сидят в ночь, болтают. А баб-то не видали. А скоро бой. И так жалко мне становится их. Одного подзову – приласкаю. Второй попросится. Эх, мальчишки! Нет, со всеми подряд не спала. Кого поцеловать, кого обнять. Кто-то, конечно, и более желал. А мне что? Мне, правда, несложно было. Так хотелось, чтоб они узнали. Они потом счастливые, правда, недолго. Завтра всё равно их убьют.

Или меняем простыни под ранеными, а они жён зовут, в агонии бьются. Берёшь их руку и на грудь свою. Замолкают. Не знаю, сколько их было. Не упомню всех. Сестрички обычно считали, сколько солдат из боёв достали. А мне считать как-то неприлично было.

Вы не думайте, война закончилась, я вышла замуж. Мужу никогда не изменяла, но и об этом никому не говорила. Я думаю за хорошее дело.

Самое смешное было то, что мужчины никогда не обзывались, как-то с теплом относились. А вот бабы…То крысу дохлую подложат, «тазиком» обзывали, мол, помещаются все. Подруги были, конечно. Защищали меня. Знаете, именно на войне я поняла, что для женщин самые страшные и суровые судьи – женщины. Как так? Не знаю....

Людмила

Не умею красиво говорить. Благодарить мне не за что. Никогда не была благодарна за свою жизнь. Наконец-то я старая!

Вечером с мамой легли спать. Спали вместе, в обнимочку. Она пела мне такие красивые песни, некоторые придумывала на ходу. Говорила: «Война закончится, мы певицами станем!». Эти слова были надеждой в моей голове. У нас был план, война должна была закончиться ради нашего с ней плана! Мы легли с ней в пятницу вечером спать, а утро субботы для нас не наступило.

Я проснулась, когда меня уже волокли как собачонку за шкирку. Ничего не понимала в тот момент, пыталась проснуться всеми силами. Когда поняла, что это не сон – уже была в амбаре. Швырнули меня в угол как вещь.... Нас там было человек семь – детей. Куда нас швырнули – там мы и сидели неподвижно. Мы молчали, не смотрели друг на друга. От страха не могли пошевелиться. Так мы просидели день, ночь. Утром поставили нам ведро с грязной водой. Я начала подползать к нему потихоньку, промочила губы и легла рядом. Подползла девочка Юля....она была старше меня....Подползла, легла рядом и обняла меня. Так мы и уснули.

Прошла ещё одна ночь.

За эти дни в закрытом амбаре, в страшной темноте – я не слышала никакие звуки. До сих пор думаю: почему? Ведь там, за дверью, кого-то убивали, дома сжигали. Почему я ничего не слышала? Была такая оглушающая тишина, звук сердца заполнял полностью мою голову. Я ждала, когда оно вот-вот выпрыгнет.

Неожиданно мы услышали звук замка. Дверь приоткрылась. Утро было или же день, не помню. А мы продолжили сидеть. Не знаю, сколько мы просидели. Санька – самый старший, пошёл «на разведку». За дверью тишина. Он махнул нам головой «выходить».

Что мы увидели в ближайшие минуты.... Ох, я была бы рада, если б в этот момент кто-то отрубил бы нам головы.

Дома сожжённые, люди мёртвые валяются как мусор на дороге. На заборах, точнее то, что от них осталось, трупы висят. Вокруг шеи у кого что: тряпка, верёвка, кофта.

Как будто огромный трактор прошёл по селу. Ребята находили своих мамок… Ложились рядом, гладили их, словно успокаивали. Те, кто находил своих на заборе – держали за ноги, чтоб мёртвым не больно было. Никто не плакал и не кричал.

Свою маму я нашла в полуразрушенной бане. Она там лежала мокрая вся, в платье красивом. Глаза были закрыты у неё. Тогда я подумала: «И хорошо, значит, её никто не обижал, просто сердце не выдержало». Только во взрослой жизни мне пришло осознание, что с ней сделали. Внезапно так нахлынуло, в обычный рабочий день.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.