Старая фотография. Сборник рассказов

На центральной улице и жижи меньше. По той же причине.

Иду, витрины рассматриваю, пакет с рисунком Деда Мороза, в котором подарки, бережно, не размахивая, несу. Я и в детстве-то в новогодние чудеса не верил, а уж теперь и подавно. Говорят, что малыши способны что-то такое видеть, чего взрослому человеку видеть не дано. Например, домовых или тех же фей всяких вместе с Дедом Морозом. Не верю! Потому что сам малышом был, но ничего такого не припомню.

Хотя…

В общем, поэтому и к атрибутике новогодней отношусь, мягко говоря, с сомнением. А ряженых в нарядные махровые халаты Дедов Морозов всерьёз вообще не воспринимаю. Халтурщики и пьяницы. Вспомнил я про новогоднего волшебника, потому что навстречу целая колонна из них состоящая попалась – идут по улице, колокольчиками и рюмочками – уже тайком – звенят. Во главе процессии – самый нетрезвый – «йохохо» кричит. Какой леший меня дёрнул его поправить, не знаю:

– Уважаемый, – говорю, – «йохохо» кричат Санты, а не Морозы. Не вводите народ в заблуждение…

– А хохо не хохо? – поинтересовался в ответ Дед.

– Не хохо, – отвечаю.

Да уж, не хватало, чтобы мне стая пьяных Дедов Морозов под новый год наваляла. Вздохнул и собрался было дальше идти, но тут из их шеренги отделился один Дед и ко мне бежит. Думаю, все, нарвался. А он подбежал, обнял и давай по плечам хлопать:

– Здорово! Братец! Чего глаза вытаращил, не узнал что ли? – спрашивает весело.

Я уже внимательно в лицо под гримом посмотрел.

– Неа, – головой мотаю, – что-то не опознаю никак…

– Ха-ха-ха, – залился веселым смехом Мороз, – вот память! Ты мне в прошлом году лыжи по объявлению продал! Вспомнил?

И с искренней такой надеждой мне в глаза заглядывает.

– А-а-а, – сделал вид, что вспоминаю, пытаясь радость встречи улыбкой показать, – точно, вспомнил!

Да какой там… Я лыжи на продажу ещё в августе прошлого года выставил – мне без надобности, а выкидывать жалко. Да и палок у меня к ним не было. Естественно, что летом лыжи мало кому нужны. Но, помнится, прибежал один чудик в возрасте. В лыжном костюме… С лыжными палками и в специальных ботинках под крепления… Все под размер подогнал и, не торгуясь, купил хлам. В лицо, конечно, я его не запомнил.

Думаю, теперь выговаривать мне будет.

– Спасибо тебе, братец! Выручил ты меня тогда. Я на север уезжал и мне лыжи позарез нужны были, а кто их летом продавать-то станет. Хорошо, что такие вот чудаки, как ты, есть! Ну бывай!

Ещё раз хлопнул меня по плечу и побежал «собратьев» догонять.

– С наступающим новым годом… – донеслось уже издалека.

Вот как. Это, значит, я чудак. Нда… Но всё-таки улыбнулся. И дальше пошёл, по сторонам посматривая…

Знаете, а ведь улыбка – это некий символ сакральный. Все, кто улыбается, в ответ тепло получают. В виде душевного расположения или той же улыбки. Поэтому и дворнику, который проход к моей улице, опираясь на огромную деревянную лопату, охранял, я, под воздействием настроения, тоже улыбнулся.

– Чего щеришься? – дворник смерил меня внимательным взглядом. – Новый год ещё не наступил, а уже наклюкаться успел…

И потом как-то по-доброму, завидуя:

– Везу-у-чий… Но ты, земляк, обойди вон там, – рукой на ряды гаражей махнул, – хрен его знает, когда эти сосульки посшибают…

Вон оно что. Голову поднял, смотрю, и правда – на козырьке крыши шебуршат лопатами. Ну что же, дело нужное. Развернулся и через дорогу, по слякоти, на противоположную сторону улицы, к гаражам пошёл – по-другому к дому не попасть никак.

А между гаражей тропу с прошлой зимы, наверное, от снега никто не чистил – по колено. Хотя, следы уже были – видно, не меня первого дворник развернул.

Иду в уме речь поздравительную новогоднюю складываю. Так, мол, и так, поздравляю, мама и папа или как там назвать-то его лучше. Желаю счастья в личной жизни и гладкой семейной дороги…

– оги-и-и… – вдруг откуда-то послышался странный отголосок моих мыслей. Остановился. Прислушался. И снова, но уже громче:

– о-оги-и-и…

Всё, думаю, вот она, конечная станция. Приехали… Голоса слышать начал. И тут буквально из ворот ближнего ко мне гаража, к которому как раз узкая полоска отпечатков ног вела, отчётливо раздался женский голос:

– Помоогиии…

Я в сугроб с размаха, естественно, на помощь прыгнул.

– Кто здесь? – кричу, – Вам помощь нужна? Чего случилось-то?

Женский голос как бы из глубины, как в трехлитровую банку, отвечает:

– В по..реб за огу..цами,.. иху мать, залезла, люк захло..нулся, с..ка. Сижу, б..дь, два ч..са уже…

Вот, оказывается, как бывает.

Калитка в больших воротах гаража открытой оказалась, поддалась легко. Машины внутри, кстати, не было. Голос из-под квадратной крышки погреба в углу пояснил, словно мысли прочитав:

– Машину муж, кобель, при разводе забрал – пусть ездит, расшибется, может, – в этот раз все слова отчётливо получились.

Пока я ручку на люке искал, голос поторопил:

– Чего чешешься-то?! Заснул там что ли?

– Сейчас, сейчас уже, – ответил, ощущая себя бурундуком Чипом из мультфильма.

Наконец, ручка в виде набалдашника из оргстекла нашлась – неожиданно с краю оказалась. Только после двух минут борьбы с ней, понял, что для того, чтобы люк открыть, ручку повернуть на 180 градусов надо. Механизм хитрый, стало быть.

Из темноты на меня подсвеченое гаражным полумраком очень милое женское лицо смотрело. Как показалось, с благодарностью и даже надеждой.

– Ну чего вылупился? – опустило лицо меня на землю. – Руку дай скорее! Продрогла здесь совсем…

Вот тебе и спасибо, бурундук. Но руку-таки вниз опустил.

– На, держись крепче, вытяну сейчас.

– На кой чёрт меня вытягивать-то? Я что, безногая что ли? – и банку с огурцами мне в ладонь сует. – Вынимай вот. Только смотри, чтобы аккуратно!

Так четыре банки солений всяких мне и передала.

– У вас свадьба что ли намечается? – спрашиваю. – Еды столько…

– Сразу видно, бобылем живёшь, – определила меня появившаяся из погреба женщина. Лет ей на вид примерно к сорока, роста не большого. И лицо на самом деле оказалось приятным. – Новогодние праздники-то вон какие длинные, гостей может много прийти. А что им есть, не с собой же нести! Наготовлю салатов, да и так – на закуску пойдёт, если

кому надо будет.

В общем нагрузила она меня, добровольного, выходит, помощника, овощными заготовками, гараж закрыла амбарным замком и вместе мы в путь тронулись. Оказалось, что через дом от меня живёт, соседка считай. По дороге про себя рассказала.

– Я-то уже два года как в разводе, одна всё… Дочь, правда, есть. Но она уже взрослая, живёт там с одним. Вроде ничего, получается. Ну и хорошо, что так – может, хоть ей в жизни повезёт…

Сама Светлана – по ходу пути представилась – в магазине администратором работает с шести до десяти – времени не то, что на личную жизнь не хватает, на жизнь вообще его нет. Так, что-то, урывками.

– И встречи-то любые – как перекур – будто сама у себя минуты краду. – говорит. – Вот и не получается ничего. И ни с кем… Сейчас наготовлю всякого разного, стол накрою, президента включу и ждать буду – может, хоть сегодня придёт кто…

Ох, несчастная, думаю. Одиночество ведь снизу, под самый корень точит, даже большие деревья, бывает, падают.

А что, я-то лучше что ли? Сам же ведь такой! Тоже один всё. Только я привык, наверное, уже к этому. Вот и не переживаю так. Зачерствел. Как горбушка хлебная.

– Сам-то, поди, в компании отмечать будешь? – спрашивает.

– Нет, к матери поеду. Не был давно… – зачем-то добавил. Будто оправдался.

– Ну а что! – вдруг воскликнула так, что я руки, в которых банки нес, чуть не расцепил, – Приходи! Вдвоём веселее будет!

И затараторила, словно отказ услышать боясь:

– Готовлю вкусно, еды много, даже коньяка бутылка есть, если хочешь, курица в духовке будет, холодец с чесноком, у меня хоть ёлки нет, но я ветки хвойные в вазу поставила и украсила шарами с гирляндой…

И посмотрела грустно так, с надеждой…

– Придёшь?..

Мы уже у её двери на втором этаже в подъезде были. Прежде, чем ответить, я солёности на пол поставил. Снова улыбнулся.

– Приду, – говорю, – жди…

И тут меня как молнией насквозь пронзило – пакет-то с подарками в гараже светланином оставил. Она моё лицо изменившееся увидела, спрашивает:

– Чего это с тобой? Как призрака увидел…

– Ё-моё – говорю, – я же к тебе с пакетом в гараж зашёл, а там подарки для мамы и мужа её. Которого никогда не видел…

– Ох, нашёл о чем переживать, – выдохнула Света, – иди домой, готовься. А вечером придёшь, твои подарки тебя здесь уже ждать будут – я попозже в гараж ещё пойду, возьму твой пакет, не переживай.

И, видя мои сомнения, добавила:

– А к маме твоей первого января сходим… Вместе, если хочешь…

И так тепло почему-то на сердце стало – давно за меня решения никто не принимал. Приятно это – снова мальчишкой стать. Покраснел даже от удовольствия…

Головой кивнул – что-то сказать комок в горле помешал – посмотрел в её глаза растаявшие и вниз, на улицу пошёл.

Иду, свежему морозному воздуху радуюсь – ну ведь бывает так, чтобы ну прямо все, как пасьянс, сложилось! Может, это и есть то самое, новогоднее чудо?

Уже к своему подъезду с этими мечтаньями в голове подошёл и только в последнюю секунду крик того самого дворника услышал. Правда, так и не понял – о чём…

…Очнулся я в темноте. Голова по ощущениям была на тысячи частей расколота, боль адская. А тут ещё и дверь распахнулась, светом в глаза ударив – силуэт в белом халате вошёл.

– Ааа, очухался… – сказал силуэт девичьим тоненьким голоском. – Вот так вот ворон-то считать! Это вам повезло ещё, что так отделались, сотрясение всего. Некоторых вон… Ааа, чего уж, в рубашке вы родились…

Оказалось, что это медсестра. Говорит, что на меня сосулька с крыши упала, без переломов обошлось, но недельку полежать все равно придётся.

– И, кстати, – уже выходя, – через десять минут новый год. Так что с праздником вас, сосулечный!..

Господи, и такая грусть на меня навалилась, слёзы от жалости к себе на глаза навернулись – и ведь познакомился только, и к маме с её мужем поехать решился наконец… Обидно-то как!

И тут, бац! – снежок в окно врезался. Белый отпечаток от него на меня одним глазом через стекло смотрит, не мигая. И я застыл, не пойму – чего это происходит.

Бац! – ещё один снежок вторым уже глазом к окну прилип…

Батеньки мои, да ведь это в окно кто-то кидается!

Встал с кровати, пошатнулся, но удержался, два шага сделал, на подоконник облокотился и глазам своим не верю: внизу мама, Светлана, тот чудик Дед Мороз, который у меня лыжи летом купил, и даже девушка в кроличьей шубе, которая моей шапкой в ЦУМе интересовалась, стоят. И руками все мне машут!

Дед Мороз меня в окне увидел, вперёд вышел и скомандовал:

– Три, четыре!

– С новым годом! С новым годом… – хором закричали мне все присутствующие.

Я окно открыл, плачу, как маленький, носом хлюпаю.

– Вы как же здесь? Все-то?..

Мама первая ответила, мой пуховый платок на своих плечах поправляя:

– Это Светочка всё организовала! Она как тебя не дождалась, к тебе сама пошла – твои подарки нам с Витей вернуть, – и на Деда Мороза показывает, – вот и узнала, что с тобой случилось… Потом через участкового нас нашла!

– Вот и правда – чудак! – подхватил Дед Мороз Витя, – Под новый год ведь угораздило!

И зажигалкой моей как на рок-концерте вверх светит:

– Спасибо тебе! – кричит, – Давно о такой мечтал, в походах вещь незаменимая…

А я на Светлану смотрю, ей спасибо сказать хочу. Но она меня опять опередила:

– Долго не стой на холоде! Слышишь? Простудишься! А ко мне вон дочка приехала, – и на ту самую девушку в кроличьей шубе показывает, – так что не переживай, мне не очень грустно будет. А там и ты поправишься, всё наладится…

Так и есть – всё наладится. Всё и у всех. Это ведь тоже предновогодняя традиция – счастливым быть…

МАРИНОЧКА

рассказ

Мариночка… Так её называют дети. Может, потому, что уколов она не делает, а чаще всего просто разговаривает. Улыбаясь, спрашивает о том, о сем, рисунки хвалит. Мол, вырастешь, твои картины в Лувре висеть будут… Ага, будут – всем понятно, что утешает, успокаивает. Ведь нас, детей в «раковом» отделении, врачи, среди прочего, должны надеждой обеспечивать. Как говорят, «на позитив настраивать»…

А какой здесь позитив? Не дураки уже большинство, знаем, – усатой санитаркой теткой Ольгой научены.

– Вона, – говорит, когда полы под кроватями моет, – слышите молоточки стучат? Энто вам гробики сколачивают…

Вот и весь позитив. Да мы и без неё понимаем – каков конец будет. Но Мариночка все равно рассказывает о нашем будущем, фантазирует. Бывает, сядет на кровать и давай придумывать.

– У тебя, Славик, – это она мне, – семья большая будет. Трое, нет, четверо детей и жена красавица…

– Пусть, – говорю, – она врачом работает, ладно?

– Хорошо, пусть работает. Так вот, а ты известным следователем станешь, – это Мариночка мою страсть к книжным детективам в реальность трансформирует. – Будешь трубку курить и все девчонки в тебя влюблены будут.

– Да кому я нужен-то, лысый, – и рукой на свой голый, как коленка, череп показываю.

– Это ерунда, Славик, волосы – не главное. Гораздо важнее что в душе у тебя…

Верно, душа важнее…

Мне 11 лет. В больнице год уже живу. Волосы не сразу выпали. Хотя, если честно, каким я с прической был – не помню совсем. Мама все реже приходить стала. Может, и хорошо, что так. А то придёт, сядет на табурет рядом и плачет. Аж самому тошно становится. И перегаром от неё пахнет. Тётка Ольга говорит, что сдалась, мол, мать, заживо отнесла меня, вот и пьёт. Поминает.

А отец уже месяца три не навещал. Мамка сказала, что в командировку уехал, не вернётся никак…

В палате нас четверо. Я самый старший. И старожил самый. Двое совсем мальцов – пяти и шести лет – под капельницами постоянно. А недавно новенького на мишкино место перевели, Олежкой зовут – лежит, хнычет всю дорогу. Больно, говорит. Я ему иногда свои витаминки сладкие даю, успокаивается. Но дружить он все равно не хочет – мол, не за чем. Хотя, смотрю, Мариночку с первых посещений полюбил. Да к ней и нельзя по-другому относиться. Самой ей бог детей не дал и всю свою не истраченную любовь материнскую она нам отдаёт. И лечит.

Мариночка – врач.

Говорят, что здесь она несколько лет работает, из института сразу пришла. И ведь не зачерствела пока! Хотя сколько нас, славиков и мишек, уже проводить успела…

Так день за днём и проходят – в ожидании…

Сегодня Мариночкина смена. Жду, к шагам в коридоре прислушиваюсь. Вчера мне вставать наконец-то разрешили. Но далеко ходить все равно нельзя. Поэтому я у окна пристроился. Ах, как хорошо там! Самый красивый ноябрь в моей жизни! Деревья в больничном дворе утренний мороз снежными гирляндами украсил, из застывших веток фигуры сплел – можно хоть целый день разгадывать. А солнце оставшиеся листочки, словно струны, пальцами лучей перебирает – мелодию к зиме подбирает. Если ухо к стеклу плотнее прижать, то музыку услышать можно. Про жизнь она и про любовь…

Тут дверь распахнулась и я уже хотел радостно Мариночку поприветствовать, но это оказалась тётка Ольга. Ведром посередине палаты бряцнула и мокрую тряпку на пол шлепнула. Молча всё, без слов, даже на нас не глядя. И швабру длинную с плеча сняла. Ну вот вылитая та самая старуха. Только вместо косы – швабра.

Но я поздоровался.

– Здрасьте, тёть Оль, – говорю. – А почему к нам Мариночка не идёт? Или смена не её?

– Её, её, – отвечает, – дурочки этой.

А сама тряпкой под олежкиной кроватью жмыхает.

– Не придёт сегодня, не ждите, – продолжает. – Сама заболела с вами, полутырками.

И тут швабру на пол бросила и руками всплеснула:

– Ну это же додуматься надо! Свои деньги на вас тратила! Вот дура-то!..

Только на третий день от другого врача мы узнали, что Мариночка на свою зарплату нам чего-то покупала: альбомы для рисования, книжки, фломастеры. И в прошлую зиму даже одеяла нам тёплые, стеганые, на все отделение сама сшила. А пальто себе зимнее купить не успела… Свалилась с воспалением, в другом корпусе теперь сама лежит. Тоже, наверное, в окно смотрит…

– Ага, щас, смотрит, – то ли ругается, то ли радуется тётка Ольга. – Присмерти она. Температура сорок. Лежит там бледная, зубами стучит под одеяльцем больничным. Себя бесполезно на вас променяла. Эээх…

Вон оно что…

План в голове за секунды возник.

Палата наша на втором этаже располагалась. Высоко в общем-то, но страшно не было.

Конечно же, дождались ночи. Участвовать вчетвером решили, иначе не получилось бы ничего. Как только новенький дежурный врач обход сделал, пора стало.

Простыни связать – это полдела. Смочь вот, сидя-то на подоконнике, на морозе – это самое важное. Двух мальцов с собой решили не брать – в палате будут наше с Олежкой возвращение стеречь, чтобы обратно простыни скинуть. В общем, собрали мы в один тюк все одеяльца наши – у нас в палате и без них как в духовке – и первым его сбросили. Простыни я к ножке своей кровати привязал и за окно вылез.

Да что б тебя! – ветрище коготками сразу под пижаму забрался, в тело вцепился. Пожалел я, что только в тапочках больничных и в носочках лёгких, пальцы на ногах в миг одеревенели. Но отступать нельзя, там Мариночка из-за нас мучается.

От подоконника отцепился и кое-как, хилыми ручонками перебирая, как мотыль на леске, почти сорвался – спустился до низу. Пластмассовыми подошвами об асфальт хлопнул, думал, всю больницу разбужу. Обошлось вроде…

Олежке показываю – давай, мол, спускайся. Смотрю, карабкается. Эх, дурной, носки под тапки не одел даже. А штаны пижамные у него коротенькие, до середины голени. Вот замерзнет-то! Шепчу громко:

– А ну обратно лезь пока не спустился. Один справлюсь…

Может, так безопаснее будет, надежнее получится. Олежка обратно в палату закинулся – снизу видно, что нос синий от холода – и простыни за собой втянул, чтобы не заметил никто, окно закрыл сразу. Рукой через стекло показывает, мол, иди, я на «посту» буду.

Ну и хорошо. Тюк с одеялами за спину взвалил, крякнул по-взрослому, и пошёл к соседнему корпусу от фонарей прячась.

Голова лысая жуть как замерзла, до самых мозгочков мороз добрался. Иду, шатаюсь, Мариночкой себя подбадриваю, мол, умрёт она без нашей-то помощи, позаботиться о ней, кроме нас, некому. В темноте бордюра не увидел, обоими коленями прямо об бетон ударился, брызги яркие из глаз высыпались. Но губу нижнюю прикусил, чтобы не закричать, не завыть от боли. Посидел немного, пока холод в позвоночник через пятую точку не проник, – дальше идти надо. Один тапок куда-то в темноту улетел. Руками пошарил – нет нигде. Ладно, думаю, ничего, и так дойду. А в одном-то шаркать не удобно – и второй тапочек бросил. Тюк снова за плечо – как картошку носят – забросил и дальше в путь отправился. Думаю, увидел бы меня сейчас кто, от смеха бы прямо на месте умер: идёт доходяга, метр тридцать ростом, мешок больше себя несёт, лысина инеем покрыта, и в одних носочках с дыркой на пятке. Умора… А вдобавок слёзы на щеках кристаликами от холода застыли.

Плакал от боли, конечно…

Палата мариночкина на первом этаже была – мы все заранее вызнали – иначе не решились бы на эту ночную «операцию». Окно её ночником подсвечивалось – что внутри разглядеть можно. Я тюк с одеялами прямо под подоконник поставил и замороженными ступнями на него залез, чтобы повыше было.

Вот она, Мариночка наша, лежит бледная лицом, как воск. Крупная испарина на лбу блестит и тяжело так, прерывисто, с надрывом, дышит. Моё сердце в комочек сжалось и к горлу поднялось. Жалко-то её как! Я, мы-то, ведь ладно, ясно с нами всё, нас много таких. А она – одна на всех. Всех нас любит, надежду даёт. Да и саму жизнь, может, даёт по второму кругу. Смотрю на неё через окно и слёзы кулаком по щекам размазываю, жалею самого близкого человека своего.

Но дело доделать надо. Постучался тихонько – нет реакции. Думаю, а что если без сознания вдруг? В детективе читал, вспомнилось, что нельзя в таких случаях человеку спать давать – не проснуться может. Вспомнил и испугался! И со всей силы в окно заледеневшими кулаками забарабанил с криком:

– Марина! Мариночка! Ты только не спи! Слышишь?! Не спи только!!!

А через рыдания слова уже в рев превратились. Но стучу по стеклу, только бы проснулась.

И тут, смотрю, глаза её затрепетали, приоткрылись. Посмотрела на меня и снова веки без сил опустились, только слеза по щеке скользнула – значит, увидела меня, значит – поняла. Жива, значит.

А в больничных коридорах уже свет загорелся, голоса громкие кругом. Дверь в мариночкину палату распахивается и врач с медсестрой забегают. Только это и помню…

Говорят, что я сам от переохлаждения без сознания упал – хорошо мешок с одеялами был, на него прямо. Ноги сильно отморозил, долго ещё ничего не чувствовали, как деревяшки. Потом больно ужасно стало. Поэтому меня уже Олежка своими витаминками подкармливал.

Местной больничной легендой я стал, со всех отделений на меня посмотреть приходили. И кто чего только не рассказывал! Мол, меня к Мариночке в палату через её окно затащили. Вместе с одеялами теми. Говорят, что она меня к себе в кровать положила, отогревать. И что всю ночь сама на меня теплом своим дышала. В общем, вышло так, что спасла спасителя своего неудавшегося.

Сама она поправилась, конечно – не знаю точно: одеяла наши помогли или лечение. Но уже через месяц снова к нам пришла. С улыбкой и слезами. Рыцари, говорит, вы мои, сказочные…

Но сказка и в жизни случается.

Выздоровел я. Не сразу, конечно, пришлось в столице в каком-то Центре побывать – там ещё с полгода полечился. Как оказалось, помогло.

И только недавно узнал, что моё лечение больших денег стоило. Стал выяснять – следователем работаю всё-таки – кто оплатил. Думал, может, мать перед своей смертью или отец потерявшийся…

Оказалось, что Мариночка…

…Окно своё узнал сразу. Рука сама к голове так и оставшейся без волос поднялась. И сердце защемило что-то. Воспоминания хлынули. Опустился на лавочку осеннюю во дворе больничном – как и не уходил отсюда: все те же деревья голые, тот же запах щей из пищеблока и тишина… Будто время здесь специально в кисель превратилось, чтобы жизнь на подольше растянуть.

Из дверей корпуса силуэт в белом халате вышел – лица не рассмотрю никак, слёзы мешают, а смахнуть вроде стыдно – взрослый же. Только вблизи по улыбке понял: Мариночка…

С сединой уже, в очках на добрых и понимающих глазах. Остановилась, посмотрела внимательно.

– Ну, Славик, а ты говорил, что некрасивый вырастешь… А сам вон какой!

И улыбается сквозь слёзы…

А мне сказать бы хоть что-то, но не могу никак. Ладонь её взял и лицом прижался, склонившись. А она меня по голове гладит, успокаивает:

– Не надо, Славик, не говори ничего. Хорошо же всё…

Да чего стесняться-то слез своих! Обнял её.

– Спасибо, – говорю, – и не только от себя…

И за больничный забор показываю. А там жена моя любимая платком слёзы вытирает, и двое сынишек – не поймут: чего это папка сопли на кулак наматывает.

– Все как обещали, – улыбаюсь, – так и случилось. Детей только двое пока, но это ведь дело – наживное…

С тех пор Марина Владимировна членом нашей семьи стала. Хотя, наверное, её семьёй я всегда был…

КЛУБНИКА С УСАМИ

Рассказ

Сразу скажу: садовод из меня еще тот. Из всего разнообразия овощей и фруктов на своей даче я могу только лук определить. И то – зачастую по вкусу… За всю свою садовую жизнь на участке я занимался исключительно приготовлением шашлыка и созерцанием природы. Моя жена – совсем другое дело. Та не то что виды и даже подвиды каждого растения на латинице знает, она им еще и имена дает.

– Вот это, – говорит, – Любаша…

– Аккуратней, – советую, – дикие мыши вредными могут быть. Тем более, у тебя уже есть дома питомец…

– Сам ты питомец! – Смеется. – Любаша – это свеколочка: такая же краснощекая и кудрявая… Крыжовника зовут Федором. В честь нашего дяди Феди из деревни – такой же колючий и вечно с кислым настроением. Яблонька – это Рада…

– Что-то она второй год нас не радует…

– Рада – потому что цыганочку напоминает: яркая, красивая и украшений много в урожайный, разумеется, год…

И так далее…

Ну а что, на даче супруге только и остается, что с насаждениями разговаривать – из меня собеседник там хреновый. Ах, да, точно – как хрен растет, я тоже знаю. Однако дальше речь пойдет ни о нем. А о клубнике…

В конце апреля отправили меня в командировку в Сочи на пару дней. Замечу, что наша квартира к этому времени была похожа на дендрарий – жена еще с зимы насажала всякой рассады, которая, вероятно, в беседах с ней ощутимо подтянулась и стала занимать существенную часть пространства жилища, включая, собственно, и мои зоны комфорта. Если, к примеру, раньше я мог за обеденным столом расположиться с книжкой и даже ноутбуком для просмотра любимого сериала, то сейчас тарелку приходилось чуть ли не в руках держать… В моменты горькой обиды за это, обращаясь к зеленой поросли, я всегда про себя говорил: мол, ничего-ничего, когда осенью на столе вы уже в виде еды лежать будете, вот тогда и посмотрим – кто в доме хозяин.