Пыльца. Сборник

Свои последние годы бабуля провела с правнуками – родственники перевезли ее поближе к себе, в большой город. Долго уговаривали: и медицина здесь лучше, и родня ближе, и жить интереснее, чем в глуши. Согласилась баба Соня и покинула старый дом в Каменном Переборе в надежде однажды вернуться. Не вернулась. Вместо нее обшарпанный, выкрашенный грязно-желтой краской порог спустя годы переступил Павел Анатольевич. Была у него не только смешная детская мечта о бабушкином бессмертии, но и страх, в котором он не признался бы ни одной живой душе – что на самом деле от мимолетной мысли о возвращении в этот дом его передергивало, а по позвоночнику пробегал противный колючий холод.

Когда Павел был маленьким и жил с бабушкой в старом доме на сваях, больше всего он любил слушать. Слушать, как потрескивает мерзлый наст за окном, как постанывают половицы, осыпается с мягким шорохом ветхая штукатурка, скрипят пружины продавленной кровати, на которой баба Соня переворачивалась с боку на бок. Был уверен: если перестать слушать, начнет казаться, что на планете умерли все, кроме него. Что мир вымерз насквозь, и в нем воцарились вечная темень, вьюга и ледяное крошево. Но однажды в уютное бормотание дома ворвалось нечто чужое, нечеловеческое, и вместе с ночью к Пашке стал приходить холодный, как северная пурга, сковывающий страх. Звуки дома никогда прежде не пугали его – они были знакомыми до последнего мышиного писка, говорили на родном языке. Но то, что пришло позднее, было иным, нарушило хрупкое равновесие – Пашка больше не чувствовал безопасности. Привычные шумы смешивались с чуждыми, а в каждой поскрипывающей половице он слышал едва заметный, сводящий с ума шепот.

«Паша, Паша, пойдем играть, Паша. Поиграй с нами, Паша. Нам скучно без тебя. Пойдем играть. Будет весело, Паша, обещаем, будет весело…»

Звуки, которые наполняли дом, всегда успокаивали. Этот же свистящий шепот, похожий не то на тоненькие человеческие голоса, не то на звериный писк, заставлял вздрагивать от каждого шороха, не смыкать глаз до самого рассвета, замирать от ужаса под душным ватным одеялом и гнать прочь мысли о том, что вот сейчас, еще секунду, еще мгновение – и крошечные цепкие пальцы начнут стаскивать одеяло, щекотать за ноги… «Пойдем играть, Паша».

Так было не всегда. Гостил у бабушки Пашка часто, а Каменный Перебор любил всем сердцем с его вечной мерзлотой, стелящейся по дорожкам поземкой, компотом из брусники, который старики заботливо заготавливали каждый год, заполняя душную пыльную кладовку батареями пузатых стеклянных банок. Отправляя внука за очередной банкой, баба Соня беззлобно подшучивала:

– Только фонарь-то захвати с собой. Фонарь не забудь, слышь? А то глядишь, в темнотищу-то залезешь, и как схватят тебя за ноги, как утащат…

– Кто утащит, бабушка? – недоверчиво склонял голову восьмилетний Пашка. – Нет же там никого, только заготовки твои.

– А вот кому надо, тот и утащит. Есть тут, кому, есть, не сомневайся. Ты малец еще, а я-то много на своем веку повидала, в темноте да пылище живут они, там их дом родной… Да не боись ты, не боись! – заметив перепуганное лицо внука, она ободряюще улыбалась, цокая языком. – Пока я туточки, никто тебя не тронет…

Пашка регулярно наведывался в чулан, каждый угол которого знал как свои пять пальцев, но постоянно нет-нет, да оглядывался по сторонам, а тяжелую деревянную дверь на всякий случай подпирал кирпичом, чтобы не закрылась ненароком.

Шутила бабушка частенько. Так часто, что со временем зловещие существа, которые могли появиться из кладовки и утащить человеческое дитя в неизвестном направлении, стали практически частью их жизни. Пашка, впечатлительный и любящий фантазировать, побаивался, но всерьез бабушкины сказки не воспринимал. До тех пор, пока существа с ним не заговорили.

                                      * * *

Павел Анатольевич еще раз обошел по кругу свою детскую спальню, остановился перед кособоким деревянным комодом, пахнущим клеем и лекарствами, и открыл верхний ящик. Там он когда-то хранил свои детские дневники, рисунки и записки, о которых уже почти забыл. Из серой картонной папки выпало несколько тетрадных листков, изрисованных химическим карандашом. На всех – грубо выписанные резкими штрихами силуэты с неестественно изгибающимися конечностями, непропорционально длинными и худыми. На одном из листков – лицо.

– Ты ешь давай, ешь, – нетерпеливо подгоняла бабушка, двигая тарелку поближе к пятилетнему Пашке. – А то придут, заберут тебя. Как пить дать заберут! Вот кто кашу мою не доедает, того сразу – бац! И утаскивают. И никогда ты назад дороги не найдешь. Ложечку за маму, ложечку за дедушку, царствие ему небесное…

Пашка серьезно смотрел на нее, рассеянно водя ложкой по остывшей овсянке.

– А они правда существуют? Ты видала?

– А то как же, – баба Соня утвердительно кивала, постукивая желтоватым ногтем по столешнице, и комично хмурила брови. – Существуют, да еще как! Слыхал, как в чулане-то ночью скребутся? Скребутся да тянут к нам свои лапищи, а пальцы у них дли-и-инные… Ух, какие длинные. Не видала я сама, но ты уж поверь, знаю-знаю! Ждут они, значится, чтобы ты слушаться перестал. Как перестанешь слушаться, туточки они. Тут как тут. Хоп – и сцапали.

– А ты сама в чулане ночью была? – Паша ерзал на стуле, на всякий случай набрав побольше каши в ложку.

– А все тебе расскажи, – добродушно усмехалась баба Соня и ласково трепала его макушку. – Жуй-жуй давай, кто не жует, тот варенья не получит. В чулан-то мы впотьмах разве ходим? Вот то-то же, не ходим. В чулан мы днем ходим, да с фонарем. Днем они, значит, спят, да и света яркого боятся, а к ночи как выйдут, как начнут скрести да топать…

Убаюкивающий ласковый тон бабушки превращал каждую историю в жутковатую волшебную сказку-прибаутку, но Пашку это не успокаивало. Он верил безоговорочно, безотчетно – ведь баба Соня живет на свете бесконечное количество лет. Почти вечность. Наверное, даже когда мир только появился, она уже была. Бабушка никогда не будет врать. И уж она-то должна точно знать…

– И спать ложись вовремя. А не то услышишь их, и все, пиши пропало. Исчез наш мальчик. Вот у Маньки, соседки моей, внучок был. Был да сплыл. А куда делся-то? А незнамо. Вот так-то.

Бабушка шутливо щелкала его по носу, угощала вареньем и, напевая что-то под нос, шла мыть посуду и готовиться ко сну, оставляя его наедине со страхами, которые Пашка и сам-то до конца не понимал.

Павел вздрогнул и выронил листы. Глупости, которыми его беззлобно, шутливо припугивала в детстве баба Соня, начинали раздражать. Взрослый человек он, в конце концов, или тот самый пятилетний пацан, прячущийся под одеялом от несуществующих монстров? Где-то глубоко внутри он понимал, что вернулся сюда не за детскими вещами, не попрощаться со старой бабушкиной квартирой, а для того чтобы наконец поставить точку в собственных смутных и необъяснимых страхах.

Бабуля, без сомнения, болтала ерунду. Но врать самому себе он не мог: шепоты, которые в какой-то момент начали приходить по ночам, не были глупой сказкой.

«Поиграй со мной, Паша, поиграй…»

Под одежду заполз пронизывающий холод, от которого не спасла бы ни теплая куртка, ни горячая печь. Павел сунул за пазуху папку с рисунками, не отдавая себе отчета, зачем – он не горел желанием забирать их домой, – и медленно вышел из квартиры. Прошел по длинному полутемному коридору с вереницей разномастных дверей и клочками ободранных обоев – десять шагов, пятнадцать, шестнадцать… Остановился перед знакомой до последнего сучка и червоточинки дверью кладовки. Бояться было нечего – и все же озноб не уходил, сковывая по рукам и ногам, требуя развернуться и бежать со всех ног, сесть в теплую машину, завести двигатель и рвануть отсюда ко всем чертям. Павел приоткрыл дверь.

Старый чулан дохнул на него затхлостью, спертым воздухом и ощутимым запахом плесени. На полках, которые некогда ломились под тяжестью многочисленных компотов и солений, сиротливо притулились какие-то пустые жестянки. Павел шагнул внутрь, чувствуя себя донельзя глупо – как будто он вновь на мгновение стал Пашкой, который не мог доесть бабушкину овсянку с маслом. Его окружала темнота, полная тишины и пыли. Только она. Ничего больше. Он облегченно выдохнул и развернулся, чтобы выйти.

«Паша, ты вернулся! Ты вернулся к нам! Как мы рады, Паша, как же мы рады! Ты не поиграл с нами! Поиграй с нами, Паша, поиграй со мной, не бойся, дай руку, Паша-а-а-а…»

Знакомый шепот оглушил его, ударил по ушам, хотя был едва слышен. Павел замер в неестественной позе и почувствовал, как по телу разливается отвратительная, мерзкая слабость. «Ну нет же, нет, нет, нет, я же не за этим вернулся, только не это опять, не надо, пожалуйста!»

«Иди к нам, иди, мы так долго ждали тебя, Паша, подойди поближе, нам столько лет было не с кем играть…»

В голове вновь раздался бабушкин голос из далекого прошлого: «…Фонарь-то не забудь, слышь». Павел инстинктивно сжал в кармане автомобильный брелок с карманным фонариком. Преодолевая дурноту, он присел на корточки, заглянул под грубо сколоченные деревянные этажерки и, помедлив, направил фонарик в темноту. На толстом слое пыли отчетливо виднелась вереница крошечных следов, теряющаяся в пустоте. Мгновение – и он ощутил на своем запястье вполне осязаемые цепкие, холодные пальцы. Настоящие. До отвращения реальные, чем-то напоминающие крысиные лапки, но больше, длиннее. За рваным, подрагивающим кругом света под полками замаячили невнятные силуэты, похожие на обрывки темноты. Павел выронил фонарь, и тени вытянулись, начали выплясывать, словно хотели коснуться низкого потолка.

– Этого нет, – неуверенно пробормотал Павел, с трудом узнавая собственный хриплый голос. – Этого нет, ведь так? Такого ведь не бывает. Не существует. Быть не может.

«Ты столько времени верил в нас, Паша. Верил… Вера помогает сотворить плоть из ничего, Паша. Из небытия. Из ниоткуда. Даже из темноты. На одну ночь, или на всю жизнь. Твоя вера отделила нас от тьмы, Паша-а, и мы пришли к тебе. Играть. Иди же к нам, иди, ведь мы столько ждали…»

И холодные пальцы потянули его за собой.

Пыльца

Уставший и взмокший, лейтенант Марков покинул веранду, пригнувшись в дверях, чтобы не удариться о низкую притолоку.

– Нет здесь никого, – он хмуро обвел взглядом пустой двор и покосился на помощника. – Протоколируем. Картина та же. Жильцы на участке отсутствуют, следов борьбы не найдено, дело передается следствию. И поехали отсюда, достало меня продираться через эти заросли. Откуда они тут только взялись?.. Садоводы, мать вашу.

Марков сплюнул и зашарил в карманах в поисках последней мятой сигареты. Он злился. На кой хрен покупать дачу, если не собираешься за ней следить? Все домики в поселке, как на подбор, были пусты, а дворы заросли бурной растительностью и выглядели так, словно хозяев здесь не было по меньшей мере год… Но факты говорили об обратном. Недочитанные книги с загнутыми страничками на садовых скамейках, кружки с недопитым остывшим чаем, одежда, белье на веревках, разряженные мобильные телефоны. И сорняки. Везде эти проклятые сорняки – словно лес пытался поглотить несчастные сады и сделать их своим подобием.

Калитка хлопнула, хрустнул гравий, и на дорожке появился небритый взволнованный парень в старой олимпийке.

– Эй, погодите! А как же Тимоха?

– Кем приходитесь? – Марков устало обмахивался форменной фуражкой – жара стояла невыносимая.

– Да друзья мы… Меня Антон зовут. Это я вам звонил. Не мог с ним связаться целую неделю. Не из тех он, чтобы звонки друзей игнорировать, понимаете? Случилось тут что-то. Никого нет, никого, понимаете? – гость срывался на истерику. – Я хотел к соседям зайти – тишь. Тут домов-то всего ничего, три десятка, и все пусты.

– Я уже сказал: следов борьбы не найдено, состава преступления нет. Куда пропал ваш друг, а заодно и остальные жильцы кооператива – понятия не имею. Дрянная история, еще и жара эта… – Марков снова досадливо сплюнул под ноги. – И телефон его на столе лежал. Все ваши звонки будут зафиксированы и внесены в протокол.

– А посмотреть дадите?

– Улики? Шутите? Оформите заявление, и вам дадут знать о ходе следствия.

– А войти-то хотя бы можно?.. – Антон спрятал руки в карманы. – Посмотреть…

– Ладно, – сжалился Марков. – Иди. Мы все равно уже закончили.

То, что происходило (а точнее, не происходило) в этом дачном поселке, Маркову категорически не нравилось. Такие дела годами висели в отделе глухарями, мозолили глаза начальству, злили, выводили из себя слепыми пятнами на безупречной репутации следственного отдела. Как расследовать исчезновение нескольких десятков семей, если не понятно ни черта, а зацепиться не за что?

Бородатый тем временем успел обойти дом и вышел во двор с выражением крайнего недоумения на лице. Марков с помощником уже заводили полицейский «бобик».

– А вы… ничего странного не заметили? – он растерянно огляделся и уставился на Маркова.

– Не считая того, что все жители непостижимым образом исчезли неизвестно куда? – лейтенант саркастично скривился. – Кроме этого – ничего.

– Да нет… – парень махнул рукой. – Тим даже кактусы дома не держал. Не выживали они у него. Шутил, что у него природная несовместимость с комнатными растениями. А тут… Весь дом в оранжерею превратился! Я таких цветов-то знать не знаю, хотя вроде в ботанике раньше смыслил. Все стены затянуло, выглядит, как вьюнок, только вот не видел я такого вьюнка никогда.

– Решил на досуге заняться цветоводством, – хмыкнул Марков. – Всякое бывает, люди меняются. А вьюнок, если хотите, изучайте – мне все равно, у растений вещественных доказательств не испросишь. Запишите-ка свой номер телефона, с вами свяжутся для дачи показаний о пропавшем без вести…

Веранду буйным цветом оплетали тугие стебли цветущего плюща.

                                      * * *

Все пошло не по плану с самого начала – с того самого момента, когда Тим получил письмо об отмене рейса, и теперь вместо того, чтобы потягивать апельсиновый сок в десяти тысячах метров над Землей, он, ругаясь под нос, ехал по тряской проселочной дороге в садовое товарищество «Звезда».

Друзья писали ободряющие письма. Лучше бы молчали. «Ты не переживай, не убежит никуда твоя Австрия, переждешь свой ремонт на природе, воздухом подышишь»…

В гробу Тим видал этот воздух, и эту природу, и эту разбитую дорогу, на которой норовила остаться несчастная подвеска его машины. Вместо прогулок по Вене его ждет дачный домик родителей, куда он последний раз наведывался в лучшем случае пару лет назад – заплатить за электричество, проверить замки и уехать. Оставаться в городе было еще хуже – в квартире царил полный кавардак, и жить бок о бок с бригадой мастеров, которые как раз занимались сносом стен, не улыбалось. Как ни крути, чертов дачный домик оставался единственным выходом.

– Кажется, повернуть нужно вот здесь… – бубнил Тим себе под нос. – Или нет? А, да чтоб тебя!

В сердцах ударив по рулю, он заглушил двигатель и, распахнув дверь, вышел наружу. Ботинки утопали в густой траве, усыпанной каким-то мусором и битым кирпичом. Вместо того чтобы выехать на смутно знакомую грунтовку, ведущую к садам, Тим заехал куда-то к дьяволу на куличи – лесная дорога больше подходила для вездеходов, чем для легкого городского седана, а вокруг расстилалась безобразная стихийная свалка. Бревна, доски, кирпичи с остатками побелки, останки какого-то сгоревшего строения, горы мусора… Тим сплюнул. Царство природы, мать его.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.