Две жизни. Том II. Части III-IV

В начале ученичества и самому ученику, и очень многим из окружающих, знающих о его ученичестве, кажется, что он должен стать чуть ли не святым по своей доброте, выдержке и тактичности. Но было бы легкомысленным и самому от себя такого требовать, и другим ожидать от ученика каких-то экстренных перемен.

Это так же легкомысленно, как воображать, что смерть физического тела вносит какое-то ураганное изменение в дух человека, после чего он становится или святым – и попадает в рай, или грешником – и отправляется в ад, покончив в одно мгновение счёты с прежней жизнью. Нет ни рая, ни ада. Есть всё та же Жизнь, продолжающаяся в облегчённой форме, так же точно, как нет революционных переворотов на пути ученичества. Все перевороты, все взлёты и падения – это преддверие ученичества.

Каждое сильное переживание погружает человека в ущелье, где он мечется во тьме, пока не увидит светлеющих ворот впереди. Увидя, он идёт к ним по тропе настолько ровной, насколько смог создать её сам своею Мудростью в период метаний и страданий.

Что необходимо ученикам, чтобы между ними засияла дружба? Обоим стоять в верности перед лицом Учителя. В верности до конца. Это единственное условие. Остальное не играет роли.

Но путь строптивца и здесь исключение. Строптивец может быть вернее всех верных, и всё же он пройдёт свой земной путь, не обретя ни одного друга, и по тем или иным поводам со всеми перессорится.

Проверяя свой день дежурства, бдительно – бдительнее всего остального – разбирай свои ошибки в тактичности. Многое можно упустить в труде будней, многое можно не довести до конца, но есть три момента в поведении ученика, в которых ошибок допускать нельзя. Эти моменты – с первого дня ученичества – должны стоять в центре внимания: такт, обаяние манер поведения и отсутствие язвящего слова в речи.

Для ученика первой ступени уже не может существовать духовной розни как разъединения с кем бы то ни было. Конечно, я не говорю об учениках луча Любви – нужно уже высокое духовное совершенство, чтобы двигаться в этом луче, вибрации которого выше и тяжелее для людей, чем вибрации прочих лучей. Но для каждого ученика уже нет возможности зацепиться за чужой грех или страсть, как бы он ни был внешне невыдержан. Внутренне каждый принятый в ученики – непременно член общего тела Единой Жизни.

Но, будучи вполне доброжелательным внутри, ученик может быть лишённым чувства такта. И тогда при его продвижении вперёд со всех сторон, как сети, сплетённые из шипов роз и акаций, встают внешние препятствия. И он может, раскрывшись во всю полноту сил Мудрости во многих отношениях, превосходя знаниями и внутренним совершенством многих и многих других, всё же стоять на месте, остановившись на первой ступени пути.

Что бы ни делал в своём простом дне ученик – если он ежедневно не достигает успеха во внешней форме своих дел, если его чувство такта развивается плохо, вернее сказать, и не развивается, и не повышается, – то в глазах Учителя он мало преуспел в своём развитии, хотя бы и сделал много дел, по мнению людей.

В манере внешней подачи своего дежурства ученик никак не может идти в сравнение с обывателем. Нельзя сразу дойти до обаяния, если оно не дано как дар природы. Но можно бдительно следить за тем, чтобы в доме обязательно были чистота и гармония, одежда всегда была опрятной и со вкусом подобранной, манеры поведения в обществе были приятными и так далее.

Каждая встреча, при которой некто был внешне лицемерно вежлив, а в душе думал: «Скорей бы ты ушёл», будет таким же «выпадом» из дежурства, как и встреча, при которой ты сделал кому-то добро, но при этом был раздражённым или неприятным в обращении.

Третий момент – язвящее слово, которое сорвалось с уст ученика, должно показать ему самому отсутствие у него полного доброжелательства. Следовательно, надо понимать, что в такие моменты человек выпадает не только из ученического дежурства перед Учителем, но и из единения со всеми звеньями невидимых сотрудников.

Как развить в себе бдительное внимание к этим трём наиважнейшим в самодисциплине аспектам?

Если ты будешь заострять своё внимание на этих трёх задачах как на самоцели, тем самым ты внесёшь в свои трудовые будни ненужные отягощающие обстоятельства. Но если ты будешь в своих мыслях просто находиться рядом с Учителем и действовать, всё время ощущая себя в Его присутствии, то никаких специальных задач бдительности тебе прибавлять не придётся.

Кроме того, каждому неофиту в его первых шагах даётся всегда такое большое количество невидимых покровителей, следящих за всеми его действиями, что проходить свои первые шаги ему сравнительно легко.

Перед тобой, мой друг, лежит ещё много рубиконов, но один из них важнее всех. Вот он: ты привык к полной независимости, к полной свободе передвижений, к поискам Истины без всяких направляющих тебя рук. Теперь, если беседы мои всколыхнули в тебе огонь творящего духа и сердца; если ты понял меня и поверил мне – иди за мной, но иди так, как буду видеть и указывать тебе я.

Я объяснял тебе, что закон добровольного беспрекословного повиновения существует в ученичестве не для того, чтобы подавлять волю ученика, но чтобы защищать его от его же чересчур рьяного желания служить всем и каждому и – по недостатку знания – набирать долгов и обязательств свыше меры. Этот закон ограждает ученика от разбрасывания. Он помогает ему стойко и радостно стоять там, где его поставил Учитель, и не бегать от одного места к другому только потому, что кто-то ему прокричал, что он нуждается в его помощи больше другого, и надо всё бросить и бежать оказывать помощь именно ему.

Ученик в своём дежурстве в делах Учителя должен сознавать себя стоящим на страже с примкнутым штыком именно у того порохового погреба, где его поставил Учитель. Он не может перебегать с места на место. Если же он получит указание Учителя переменить место, даже изменить весь метод или путь, – то здесь не нужно ждать указаний мелкого характера. Надо самому понимать, что у порохового погреба не годятся подошвы с гвоздями, а по горам не карабкаются на резиновых подошвах.

В ученичестве нужна наибольшая самостоятельность в активных действиях простого дня. И в этой самостоятельности необходимо научиться развивать все свои качества и способности для действий в обычных условиях, среди людей самых различных положений, характеров, уровней развития.

Сейчас тебе ясно, что такое путь ученического освобождения. Доведи понимание этого до конца. Не обязанность или кабалу монастырского пострига берёт на себя ученик, но вступает в новую, широкую и радостную полосу знаний, которые ему даёт чья-то любовь, услышавшая призыв его чистого сердца.

В следующий раз я скажу тебе о пути скорби».

Запись брата снова обрывалась, и, очевидно, между прочитанными мною и следующими строками прошло какое-то время, так как и чернила, и манера письма были разными.

Я был так поглощён этой записью, так глубоко поражало меня её содержание в связи с тем, что было пережито мною самим, что я не замечал, как летело время, как Эта принимался самостоятельно утолять свой аппетит и как за окном стали спускаться сумерки. Я перевернул страницу и снова стал читать.

«Оставшись один, я не сразу пришёл в себя. Мне всё казалось, что я слышу низкий, с характерным тембром голос моего чудесного гостя.

Странно я себя чувствовал. Вокруг меня в комнате стояла тишина, даже буран за окном, казалось мне, завывал как-то мелодично. Но тишина впервые в жизни показалась мне не мёртвой и молчащей, а говорящей, поющей, сияющей!»

О, как я понимал сейчас эти слова брата Николая! Для меня самого молчание природы недавно стало красноречиво говорящим. Так недавно я понял голос безмолвия, так недавно ощутил жизнь цветов, трав, деревьев…

Моя мысль снова перенеслась к жизни брата-офицера. Я опять подумал, как трудно, вероятно, было ему жить среди такого убогого духовно и умственно окружения. И какими же необычайными духовными силами должен был обладать сам мой брат, чтобы дойти самостоятельно до встречи с Али. А что это был именно Али, в этом я теперь уже не сомневался.

Из слов и действий брата мне вспоминалось много такого, что лишь сейчас я связывал в стройную нить образов. Всё яснее я понимал, кто был брат Николай и как я рядом с ним жил ряд лет, даже не предполагая, возле человека какой высоты я нахожусь…

Я не позволил себе улететь в воспоминания и стал читать дальше.

«Я стал вообще замечать в себе нечто новое: какое-то прозрение, – читал я. – Как будто бы все мои нервы стали восприимчивее, слух тоньше, глаза стали видеть зорче. Это очень странно и удивляет меня самого. После бесед с моим чудесным другом очертания его фигуры остаются надолго запечатлёнными в моей памяти, и мне всё кажется, что я вижу какое-то светлое облако на том месте, где он сидел.

Я начинаю мало сознавать время моего пребывания здесь и замечаю только, что я вдруг прихожу в себя, точно с неба сваливаюсь, потому что немой слуга прикасается ко мне и даёт мне понять жестами и улыбкой, что надо есть или спать, или пройти к коням, или ещё что-либо.

Странно – более странно, чем что-либо другое, – но я стал понимать совершенно точно, что мой слуга совсем не немой. И второе – я стал читать решительно все его мысли, точно его голова связана с моей нитью движущихся образов. В первую минуту меня это поразило, и я остолбенел, смотря в лицо немого. Но, заметив искорки юмора в его глазах и лукавую улыбку, с которой он смотрел на меня, я пришёл в себя.

В эту минуту я отдаю себе отчёт ещё в одной новой открывшейся во мне способности: я твёрдо знаю, когда придёт «Он», мой чудесный друг. И не только знаю, когда придёт, но даже чувствую, когда он только идёт и находится ещё далеко. Но ни разу мне не удалось подметить самого момента появления моего гостя. То ли от слишком напряжённого ожидания я утомлялся и засыпал, то ли я чем-либо рассеивал своё внимание, то ли меня отвлекал своим говорящим молчанием слуга, но каждый раз я вздрагивал, совершенно неожиданно встречаясь взглядом с незнакомцем.

Огонь его глаз всё так же приковывает меня, но теперь я уже не страдаю от невероятного давления его чистоты, которая так же превосходит меня, как недосягаемая чистота и любовь Бога.

И на этот раз я не уследил, когда и как он вошёл: я поднял глаза и увидел его сидящим на обычном месте, но ещё более ярким и ясным, чем накануне. Он сразу стал говорить, очевидно также не нуждаясь в условном приветствии, как не нуждался в нём я, ибо всё моё существо не только жадно ждало его, но я с ним и не разлучался, впитывая в себя брошенные им мне мысли.

«Сегодня я хочу тебе сказать о величайшем из путей ученичества, о пути скорби.

Прежде всего, что есть путь скорби? Это не сам способ добиваться своего духовного освобождения. Это великая самоотверженность тех людей, которые решаются идти по земле вестниками скорби, неудач и несчастья для всех тех, к кому его пошлют Владыки Кармы и рука их Учителя.

В чём смысл пути скорби для людей? По верованиям христиан, Христос сошёл в ад, чтобы спасти души грешных от вековой гибели. Его сошествие в ад было пророчеством христианства, оно принесло новому человечеству закон кармы и развеяло иллюзию добродушно-морального равнодушия к текущему моменту жизни, к тому «сейчас», которым живёт человек и которое будто бы можно прожить бездейственно, положившись на Провидение.

Активная энергия, принесённая людям Христом, выдернула из-под ног невежд основную опору лицемерия и подала пример действия «до конца», действия личной доброты и любви.

Принести грешным можно только весть пробуждения, и именно она одна и будет вестью спасения. Но что можно принести само спасение человеку, занявшему позицию куля, плохо поворачивающегося на плечах у кого-то, да ещё и жалующегося на неудобства своего положения, – эту иллюзию Христос разбил.

Его миссия состояла в пробуждении человека к активному духовному росту. Он и посейчас живёт, действует и творит руками и ногами человеческими. Каждый из учеников пути скорби – Его ближайший сотрудник, Его первоначальное орудие, через которое идёт начало формирования духовного пути целого ряда людей.

Гонец скорби – это всегда человек, одарённый огромным количеством талантов; он никогда не бывает личностью со средними способностями. Это последняя стадия перед новым его воплощением в качестве гения.

В пути скорби, как и в каждом пути, есть много ступеней. Одни из учеников, более развитые духовно, идут по этому пути в полном знании своих сил и несут людям весть скорби, не страдая сами от ударов, вестниками которых приходят, и приносят оливковую ветвь мира в руках. Такие ученики, передавая свою весть встречным, приносят им мир и силы не только пробудиться и прозреть, но и выйти в новую жизнь, научившись любя побеждать.

Их младшие братья по труду не знают сами, что идут путём скорби. Они замечают, что их приближение к людям, их любовь, их дружба разрушают благополучие людей. Путём больших страданий они научаются побеждать в себе страх нести людям весть горя. Их талант помогает им прорваться тем или иным способом к истинному знанию, они встречают Учителя, и тогда для них начинается путь Света.

Сознание их раскрепощается до конца, в их потрясённое сознание приходит успокоение, и ученик скорби идёт по своему пути дальше уже легко. Он понял, принял и благословил все свои обстоятельства, которые раньше считал трагическими. Благодаря полному пониманию того, что нет одного отрезка жизни в виде данного воплощения, а есть только Вечность, влитая в данное «сейчас», как в форму воплощения, ученик и всех своих встречных видит лишь в качестве путников Вечности.

Стоя сам на дежурстве у Вечности, ученик пути скорби начинает воспринимать все печали временных форм как радость, понимая, что весь смысл внешних путей человека и его текущего дня – поскорее достичь духовного освобождения, проще и легче сбросить мертвящую пелену восприятия жизни только как земной формы и начать действовать как живое сознание двух миров.

Перед тобой мелькает ряд лиц, живущих в самых разнообразных условностях. Вереница рождений, вереница смертей. Ты живёшь в атмосфере длительной, жестокой войны и знаешь, что из-за каждого уступа гор тебя может встретить вражья пуля. Зачем, казалось бы, тебе – человеку высокого духовного развития и исканий, человеку огромного образования и эрудиции, равной которой нелегко найти, человеку ума и таланта исключительных, – зачем тебе жить под постоянной угрозой смерти? Зачем находиться среди глупцов и убийц, среди грубых и развращённых людей, с которыми тебе приходится встречаться по нескольку раз в день?

В ученичестве нет вопроса внешней справедливости, которая всегда спрашивает: зачем и почему? Между обывательской трактовкой «счастья» и трудом ученика – трудом любви и мира – такая же дистанция, как между дикарём, не отходившим от своего жилища дальше десяти миль, и культурным человеком.

И даже это сравнение мало поможет тебе понять свои и чужие земные обстоятельства, если глаза твои не потеряли способности плакать, уши могут ещё воспринимать оскорбления и язык может ещё выговорить язвящее слово.

Пока эти свойства в тебе ещё живы, ты не будешь иметь сил держать в руках чашу твоего Учителя, который взял на себя совместный труд на земле с тобою.

Перенесись теперь со мной из этой маленькой комнаты, где мы с тобою сидим, из твоих привычных обстоятельств, из забот о брате, из атмосферы войны и постоянных стычек с кавказскими горцами в мировое поле деятельности Жизни.

Что остаётся в тебе сейчас незыблемым? Что видишь ты в окружающем тебя свете? Ты видишь только две вещи, плодом которых является земля и всё на ней: любовь и труд.

Любовь творит непрестанно. И её труд, неотделимый от Неё самой, двояк. Она трудится, поднимая людей на высокий путь и помогая им совершенствоваться. И Она же переливается действием в их трудах на земле, сближая людей, единя их, сращивая их, как цветы и плоды, для будущих поколений.

Среди тысяч и тысяч движущихся в беспорядке и суете форм – мигающих, чадящих огней – ты видишь отдельные, ровно горящие огни, видишь даже целые очаги, горящие кострами ровного огня.

Что это? Почему одни огни – которых большинство – мигают и наполняют всё вокруг себя смрадом? Почему отдельные огоньки не гаснут среди этих болотных огней? Почему не сжигают всё вокруг себя горящие столбы и костры пламени?

Дрожащие, мигающие огоньки – это люди, трудящиеся в потоке страстей и сознающие лишь один земной план. Все воплощения этих людей не идут в счёт, ибо никто из них не понял, что стоит у Вечности. И труд их, совершенствуя их личность, не смог разбить перегородок условности и не вошёл в их вечное, духовное творчество. Дух их оживотворяется личной любовью, редкими порывами самоотверженности, импульсивным стремлением к красоте; он вспыхивает на мгновения и сейчас же погружается вновь в скорлупы личности.

Ещё ты видишь совсем мелкие, едва тлеющие точки. Присмотрись: одни из них светятся слабо, но ровными крошечными огоньками, – это животные. Другие мечут молнии. Это дикие животные, а также потухшие человеческие сознания. Сейчас ты не сможешь отличить огней диких животных, брызжущих снопами красных искр, от огней тёмных, потухших сознаний, тоже извергающих искры и зигзаги молний. И те и другие для твоего взора сейчас одинаково отвратительны и одинаково смрадны.

Посмотри теперь на сияющее широкое поле ровных огней. Это кусочек земли, очищенной людьми от слёз, скорби, страданий. Это место, где живут знающие. Знающие о том, что земля есть жизнь труда, в котором изживаются все страсти и через который входят в Вечное. Это место счастливых, освобождённых от страстей, трудящихся в мире и гармонии.

Прожить на земле без труда – совершенно равносильно тому, чтобы прожить жизнь без пользы и для себя, и для всей Вселенной. Никому и никогда не надо бояться чрезмерного труда, потому что всякая тяжёлая ноша вводит человека в привычку определённой дисциплины духа.

Есть целые массы людей, проходящих свои земные пути в чрезмерном труде. Никогда не сожалей об этих людях. Только через этот подневольный труд, труд ради куска хлеба, они могут выработать в себе привычку дисциплинированного подчинения. И эти зачатки дисциплины труда переходят со временем в их духовное зерно[5]. Только тот человек может развить в себе всю духовную мощь, который сам, без посторонней помощи, смог заложить основу своего духовного зерна в своей текущей земной форме. И для этого он должен непременно дойти до героического напряжения. Он должен сделать его привычной формой труда для себя, затем привести свой организм в стойкость самообладания, чтобы его труд стал ему лёгок, и, наконец, подняться к той гармонии в себе, которая позволяет ощущать весь день не трудным, но прекрасным.

Только с этого момента человеку раскрывается возможность понимать, что «день» – это то, что он сам в него вложил, а не то, что к нему пришло извне. И чем устойчивее он становится на эту платформу, тем яснее его взор видит и понимает, что все «чудеса» он носит в себе. Он перестаёт ждать и начинает действовать.

Вернись снова к собственной жизни в маленькой комнате. Теперь ты понял, что никто не может быть забыт или оставлен, никому не может быть чего-то «недодано», ибо каждый самостоятельно заявляет о своём духе. Каждый сам занимает своё место во Вселенной – от зерна до полной его мощи, и никто не может его заставить гореть ярче, тухнуть или мигать, кроме самого человека.

Зачем же ты сейчас живёшь в таком не подходящем для тебя окружении? Помешало ли оно твоей встрече со мною? Замедлило ли оно нашу встречу?

Ты изумлён моими вопросами. Ты ни разу не только не высказал неудовольствия, что живёшь среди тупых и невежественных людей, но даже и не спрашивал себя: почему ты заброшен в такую глушь? Небеса слышали тебя только благодарящим их за красоту, в которой ты живёшь, но никто никогда не слышал, чтобы от тебя исходили ненависть, зависть или недоброжелательство. Что могло бы мешать человеку неустойчивому, то лишь крепило твою честь. Чем больше ты видел казнокрадов, разбойников, обманщиков и лицемеров, тем лучше ты сам понимал честь и честность, тем яснее тебе становилась ценность каждого слова, которое ты произносил, тем больше ты искал возможности пробудить во встречном понимание величия Жизни. Ты пребывал в своей пьяной, угарной и шаткой среде, но не разлагался в ней. И ты укреплял и очищал своим живым примером всё, что только мог укрепить и очистить.

Теперь тебе ясно, что твоё смирение внутри самого себя и смиренное отношение ко всему, что тебя окружает, твоё полное благословение всем своим обстоятельствам и целомудренное искание Бога не в созерцании, но в труде будней ускорило нашу встречу, укоротило твой путь ко мне.

Разлука с братом, которого ты так любишь, придёт не для того, чтобы нанести тебе рану, но потому, что ему должен открываться путь ясновидения, которому ни ты, ни даже я помочь не можем.

Он сам должен пройти свой огненный путь труда, и чем выше ему идти – тем сгущённее будет та завеса страданий, через которую он должен будет пройти. Его путь – путь ясновидения, третий тяжёлый путь среди путей ученических. О нём поговорим завтра».

Запись вновь прерывалась, и через несколько пустых строк я снова читал:

«Ты понял меня правильно: в пути ученичества всё идёт строго логично, но логические законы духа совершенно не схожи с законами логики земли.

Земля, по мировоззрениям её обывателей, движется в мёртвом эфире. И этот эфир оживает для них только тогда, когда сам же земной план переносит свои вести или ловит их по тем волнам, которые могут восприниматься физическими способами.

Что касается ученичества, то оно как таковое относится к тем феноменам, где физический способ восприятия и передачи знаний играет одну из самых малозначительных ролей.

Взор ученика, даже лишённый возможности видеть дальше обычного, обладает внутренней эластичностью. Он проникает сердечной теплотой во всё существо встречного и откидывает личное своё впечатление, так как в нём огонь его собственного стремления к Высокому сразу сжигает условную суетность.

Ученик старается не слышать и не видеть тех ноющих и ранящих его стрел, которыми его осыпает встречный. Сначала ему трудно держаться на высокой волне. Потом создаётся привычка подставлять из своего сердца мост помощи, на котором ему сияет образ его Учителя, и, наконец, он научается, протягивая руку помощи, всегда протягивать её вместе с рукой Учителя. И тогда жизнь становится для ученика лёгкой и прекрасной.

На этом этапе пути у каждого ученика открывается какое-либо психическое дарование. Или он обретает ясновидение или яснослышание, или в его душе открывается новый художественный талант.

Таков путь развития высших сил в человеке, перешедшем огненную стену страданий и потерявшем в них свои личные страсти. Обретая духовную мощь, он разбрасывает всё тряпьё своих старых и недавно взращённых страстей и вновь выходит в жизнь деятельности и сотрудничества с Учителем таким же нагим, каким пришёл в мир, родившись младенцем. Во всех путях ученичества путь освобождения для всех один.

Но третий из труднейших путей – путь ясновидения – не подчинён этому закону. Этот путь созревает в веках. Он неоднократно бывает приносим человеком на землю, и в каждое воплощение по-разному. В зависимости от вековой кармы человек или с младенчества несёт дары психического слуха и зрения, или только под старость раскрывает их в себе, или неожиданно в юности поражает внезапным появлением таких даров.

В самых разнообразных формах проявляется дар человека. И тяжесть, и ответственность дара всегда разделяет с человеком его Учитель. Высокая сила духа ясновидца далеко не всегда реализуется полностью в каждом воплощении человека. Та или иная её степень проявляется в зависимости от того кармического звена, которое человек несёт, и в зависимости от связи с теми, кто его окружает в данном воплощении.

Идущему путём ясновидения неизбежно встречаются две труднейшие задачи: или ученик идёт в гуще и пламени страстей и должен в них жить ежедневно, очищая с большим трудом самого себя и свой путь, или он воспитывается специально покровительствующими ему высокими помощниками.

В первом случае ученик предназначен для труда с Учителем на одном земном плане, в каждых обычных буднях среди трудящихся людей. В самые тяжёлые дни через него устанавливаются очаги помощи тем, кто хочет и ищет освобождения и не может достичь его самостоятельно в свой час земных страданий.