Дефект всемогущества

Федор Шилов

Дефект всемогущества

Все события и персонажи вымышлены, названия населённых пунктов и торговые марки, а также названия лекарственных средств, встречающиеся на страницах повести, придуманы автором, совпадения случайны

ПРОЛОГ

Георгий, 2020 год

Всегда находится кто-то, кто за тобой наблюдает. Всегда. Даже если кажется, что дом твой находится на краю света, а жизнь скучна, пресна и неприметна. Все в этом мире так или иначе однажды становятся объектами чьего-то пристального внимания.

В детстве об этом не знаешь и не задумываешься, в юности не обращаешь внимания, а в старости даже и рад, когда тобой вдруг снова заинтересуются. На работе, как правило, привыкаешь к коллективу, знаешь, кто и что может про тебя сказать, шепнуть, сболтнуть, смотришь на это сквозь пальцы и призму какой-то особой рабочей мудрости: мол, сплетничают все и обо всех. Да и сам мало-помалу втягиваешься, выбираешь себе «жертву» для обсуждения и не считаешь это чем-то зазорным.

Но бывают такие наблюдатели, о существовании которых даже не подозреваешь, а они, оказывается, всё время рядом, шпионят, высматривают, вынюхивают и получают личное удовольствие от погружения в чужую биографию.

В моей жизни таким шпионом оказался сосед по даче. Мы не раз проезжали мимо его дома на велосипедах и частенько собирали грибы в перелеске у его забора. В доме этом по вечерам горел свет, из печной трубы в пасмурную и холодную погоду валил дым. На участке был разбит небольшой неаккуратный огородик, и в нём копошился старик, не удостаивавшийся нашего внимания. Он всегда был для нас стариком, сколько бы лет ему ни было, потому что в детстве всегда так: кто старше тебя – тот и старик. А когда повзрослели, он и впрямь состарился.

Звали его тоже как-то по-стариковски и очень по-деревенски. То ли Фрол, то ли Никифор. Он приходил в автолавку – два раза в неделю в Заберезье приезжала машина с продуктами. Мы, ребятня, знали его в лицо, здоровались – каждый в меру понимания вежливости, иногда помогали донести тяжёлые сумки. Я никогда не думал, что помогаю соглядатаю. Я вообще, если честно, ничего о нём не думал. Вспомните себя в подростковом возрасте. Было ли вам дело до каких-то там случайных старших? Иной раз и до близких-то не было! Чьи-то лица видишь чаще, потому и откладываются в памяти. Кто-то, как баба Нюра, угощает яблоками или зовёт на пироги всякий раз, как испечёт. Грех не запомнить! Ей за это грядку прополешь или воды натаскаешь – всё просто, по-деревенски. Мужиков-рыболовов наперечёт назовёшь, особенно тех, у кого своя лодка и кто не отказывается взять с собой на утренний клёв или – предел мальчишеских мечтаний – даёт своё плавсредство прокатиться без взрослых! А остальных и не выучишь никогда!

Этот Фрол или Никифор в число наших мальчишеских приятелей ни по каким соображениям не входил. Дед и дед, ничем не примечательный. Мнение моё о нём изменилось после его смерти. Причём не в лучшую сторону.

Похороны состоялись без меня. Я и знать не знал, что он помер, а если б узнал, нарочно срываться из города в Заберезье не стал бы. В деревню я приехал, как обычно, в середине апреля – открывать дачный сезон, готовить дом к лету: прогревать, снимать двойные рамы, мыть окна, выметать остатки крысиного яда и мышиного помёта.

Мне на днях исполнилось 28 лет, и на выходных по этому поводу планировались шашлыки с друзьями на загородном участке.

Едва я успел растопить печь после долгого зимнего перерыва, как в гости наведался староста деревни – по прозвищу Правый (от фамилии вроде) – с большой картонной коробкой. Не иначе подарок на прошедший праздник? Странно, прежде он мне подарков не делал, да и дату моего рождения вряд ли знает…

– Привет, Жор, – коробку в руках держит, мнётся, что-то поздравительное, наверное, хотел сказать, да не знал, как начать. Но лицо мрачное, словно разговор должен быть неприятный. – Как ты тут?

Раньше мы с ним задушевных бесед не вели. Я не торопил, пусть сам начнёт разговор, хотя, конечно, интересно, что он принёс. С чего я взял, что коробка для меня? Может, коробка сама по себе, а мрачное лицо само по себе…

Правый какое-то время ещё поболтал со мной о том о сём. Наконец поставил коробку возле печки. На растопку хлам какой-то, что ли?

– Ты, Жор, почитай. Тебе, наверное, интересно будет…

Посмотрел на меня затравленно, отчего стало понятно: всей деревне уже было «интересно», теперь и мой черёд настал.

– Схоронили соседа… Помнишь, у леса дом? – уже в дверях Правый стал более разговорчивым. – После него осталось. Почитай, в общем…

Я подкинул полено в печь, поворошил кочергой горящие головешки – словно нарочно оттягивал миг знакомства с содержимым коробки. Жаль, не спросил: это мне навсегда или только ознакомиться?

Тянуть дальше не было смысла. Ясно, что малознакомый дед не наследство мне оставил. Наследство в коробках не приносят, о нём официально извещают.

Поначалу мне и правда показалось, что содержимым можно печь растапливать. Тетрадки, блокноты, записки-бумажки, чеки полувыцветшие, планы участков. Зачем мне это? Но староста наверняка ознакомился подробно, и ещё бог знает сколько народу в коробку любопытный нос сунуло, так что неспроста именно мне этот хлам в итоге достался.

Я наугад выбрал тетрадь, перелистал. Довольно часто на страницах мелькали имена: Иван, Светлана, Евгений, Галина. И моё собственное – Георгий. Я стал вчитываться вдумчиво, просмотрел все прилагавшиеся материалы и понял: безумный старик шпионил за моей семьёй полтора десятка лет!

В нескольких тетрадях содержались отдельные диалоги, отрывистые эпизоды, реплики, расшифровки разговоров с аудиокассет. Да-да, и сами кассеты тоже были! И аудио, и даже видео – маленькие, для камеры.

Как это назвать? Расследование? Или многолетний непрекращающийся бред? Я читал и отказывался верить, потому что всё сказанное было выдумкой и ложью! На аудио – голоса нанятых актёров, на видео – тоже подсадные лицедеи. Даже если допустить, что этот Фрол-Никифор мог многое увидеть и услышать, в головы-то заглянуть ему не под силу! А он и о мыслях, и о душевных метаниях пишет! Значит, лжёт. Бессовестно клевещет со страниц своего дневника!

Меня поразила неприятная догадка: если коробка блуждала по деревне, значит, найдутся те, кто поверил записям! Но ведь в них – ерунда! Сюжет для дрянного сериала, не более!

И всё же я пошёл по домам. Накидывать платок на чужой роток. Неблагодарное, надо сказать, дело. И бесполезное. С одними я выпивал, говорил по душам, пытался рассказывать свою версию событий, которые исказил чёртов сказочник! Люди подливали мне водки, сочувственно кивали и клялись, что верят отныне только моим рассказам, а не пасквилю покойника.

С другими шутил, нарочито высмеивая самые горькие отрывки дневников. Говорил что-то вроде:

– Бред же! Ну бред! Живот надорвёшь!

И они со мною вместе рвали животы, в голос смеялись, восклицали:

– Ну даёт старик, совсем из ума выжил! Небылиц напридумывал.

Кому-то я даже угрожал, обещал начистить рожу, если станет по деревне сплетни разносить. Божились, что они – могила.

Ни те, ни другие, ни третьи, впрочем, не стеснялись того, что уже читали записки старика. А что такого-то? Деревня ж. Ничего личного тут ни у кого никогда не водилось – все друг у друга на виду. Даже странно, что никто раньше не подозревал о «сыскной деятельности» соседа.

Я уходил успокоенный: справедливость восстановлена. Люди получили правду из первых уст, а не из сочинений полоумного старикашки. А потом я узнал, что едва за мной закрывалась дверь, как соседи шептались между собой:

– Младший Оладьев приходил. Папашу своего обелить пытался. И себя заодно. А то мы семейку их не знаем! Никогда ничего доброго и хорошего на их счету не значилось! Так что усопший многое даже смягчил, пожалел, а мог бы и покрепче словцо для них подыскать!

После этого я перестал ходить к соседям. Ни рты закрывать, ни соль-спички брать. Для них теперь существует своя правда: не моя и не этого писателя доморощенного, а третья какая-то, собранная из этих двух и ещё миллионов других. Их не переубедишь, да и зачем это?

Есть среди записей старого вруна тетрадь, где все собранные сведения оформлены в повесть, довольно занимательную, если не знать, что читаешь о сильно припорошенной ложью собственной жизни. Впрочем, читатель моей жизнью не жил, правду от выдумки в этой истории не отличит, а потому пусть каждый, кому хочется, читает и делает собственные выводы. Я не стану вносить правок в рассказ Фрола-Никифора, не буду ничего пояснять и оправдываться.

Мне почему-то захотелось перепечатать этот текст в свой компьютер, вероятно, чтобы глубже осмыслить. Что если безумный старик действительно провёл масштабное расследование и всё, что он написал, – правда? Не обо мне. О себе я всё знаю и буду откровенен – многое он подглядел и угадал верно. Может, и про других – не выдумка?

Видите, как в человеке всё непрочно – уже и во мне самом поселилась какая-то новая правда, которая потеснила прежнюю, казавшуюся неколебимой и незыблемой.

Я вернусь к вам в эпилоге. А пока что – передаю слово.

Имя автора забылось для меня, не станет известным и вам, а сочинённая им история – вот она, уже со следующей страницы.

ЗАПИСИ ИЗ ТЕТРАДЕЙ ДЕРЕВЕНСКОГО ШПИОНА

ГЛАВА 1

Иван Оладьев (до знакомства с Евгением Аршиновым)

Иван человек неприятный. «Мерзкий» не скажешь. Мерзкий – это вроде как скользкий, изворотливый, утончённо-жеманный. Посмотришь и почти с первого взгляда понимаешь – человек мерзок. Иван же был коренаст, приземист, крепок, обладал уверенной физической силой. Круглое лицо его чаще выражало недовольство, редко на нём удавалось увидеть кому-нибудь улыбку, а уж от души смеяться Иван Оладьев, кажется, не умел вовсе. Редкие от природы волосы он зачёсывал назад смоченной расчёской, отчего они ложились ровными бороздками, разделёнными широкими проплешинами. К пятидесяти годам Иван облысел, и поэтому необходимость в причёсывании отпала. Пару раз он оказывался настолько беспечен, что забывал покрывать лысину, копаясь в огороде. Долго потом кожа сходила неопрятными лоскутами, а солнечные ожоги не поддавались лечению ни сметаной и кефиром, ни мазями. С тех пор он непременно надевал различные кепки и панамки, всё больше походя на дачника. Но мы забежали вперёд…

Иван был умён, но, к сожалению, ум этот чаще всего был направлен на получение выгоды и делал из Ивана скорее рвача, чем интеллектуала. Ещё одна положительная черта, как бы парадоксально это ни звучало, играла с Иваном злую шутку: повышенная тяга к справедливости.

Рано или поздно всякий, кто ищет истину, начинает заигрываться и пытается вносить коррективы в судьбу – как в собственную, что понятно и простительно, так и в судьбы окружающих, что оправдать гораздо сложнее. Бывает и третий вариант: когда человек выправляет свою судьбу ценой чужих. Иван если поначалу и не относился к этой третьей категории, то со временем, увы, стал. Наверняка вы встречали таких людей, которые в разговоре частенько спрашивают, как бы интересуясь вашим мнением и в то же время точно зная, что ответ может быть только один:

– Нет, ну скажи мне, прав я или нет? Неужели ж не прав?

И покажется вроде, что всё сделано по справедливости, а от справедливости этой почему-то всё же волосы на голове встают дыбом. Иван же и вовсе был из тех, кто мнения чужого не спрашивал и проводил самосуды над людьми уверенно и без зазрений совести.

Первый раз Иван женился ещё студентом в 1980 году. Женился исключительно по весьма распространённому расчёту: ради прописки. Как назло, родители невесты были категорически против примака, прописывать периферийного хлыща в столичную квартиру не позволили. Тут-то и раскрылся характер Ивана во всей красе. Ясное дело: по справедливости ему положена была прописка! А если у несостоявшихся тестя с тёщей о супружеской справедливости какие-то иные представления, то он, Иван Оладьев, оставаться в такой семье не намерен. И ничего своего здесь не оставит!

«Своего» на момент весны 1982 года оказалось не так много. Вещи носильные, туалетные принадлежности, служебное удостоверение: учёба завершилась, началась служба в органах. На беду, успел за время семейной жизни Иван застеклить балкон. Не пожалел труда: стёкла камнями побил, рамы выломал, чтобы супруге и её несговорчивым родителям неповадно было! Разве не справедливо? Справедливо! Сам сделал – сам сломал. Коротко и ясно. Прописался бы – жили бы все, радовались совместно.

Была и ещё одна… «мелочь». Вроде как и своё, и в то же время не совсем. Супруга на момент готовности Ивана к разрыву была беременна. В июле должны были состояться роды. Иван предложил единственно возможное развитие событий и денег на аборт выдал. Отказалась. Да и ни один вменяемый врач на таком сроке без показаний беременность не прервёт! Иван твёрдо стоял на своём.

– Сказал же: ничего моего в этом доме не останется!

Крепкие руки не только камни в стёкла метать умели. Не скажу точно, был ли это первый эпизод рукоприкладства в жизни Ивана, только своего он добился: точный удар в живот привёл к выкидышу.

Супруга от родителей истинную причину выкидыша скрыла. Ванечке любимому карьеру портить не захотела – в суд не подала. Даже наоборот, наплевав на гордость, приходила к нему на службу, умоляла вернуться. Но Иван к женским мольбам и слезам был глух. Справедливость восстановлена, а если кого-то по касательной зацепило – извинился бы, да слов таких не знал.

Подвела Ивана тяга к справедливости и в профессии. Уж больно он, следователь, преступников не любил. Всеми силами наказать пытался – то через суд, а иной раз и самостоятельно. Не должны они одно небо с порядочными людьми видеть и дышать вольно! Потому на допросах Иван вёл себя жёстко, в невиновность подследственных не верил, оправданий не слушал, а признания готов был вытряхивать и выколачивать в прямом смысле этих слов. Хваткий, резкий, по-своему умный, он довольно долго был на хорошем счету у начальства, пока однажды во время очередного допроса с пристрастием вдруг не увлёкся настолько, что перестал владеть собой окончательно. Его охватила исключительно сила физическая и патологическая тяга к справедливости! Итог: смерть подследственного прямо в кабинете. Молодому парню много было не надо, Иван это предвидел. Думал, одним видом сомкнутой в кулак пятерни устрашит сопляка, а когда пришлось всё-таки пустить кулак в ход, парень вдруг обмяк, сполз на пол и больше никогда не поднялся. Дело всеми правдами и неправдами удалось замять, но из органов Ивану Оладьеву пришлось уйти.

Судьба выдала Ивану доску для сёрфинга и позволила удачно взлететь на волне бизнеса. Он жил и продолжал улаживать личные и рабочие дела с прежним пониманием справедливости. Был в меру богат, достаточно влиятелен, но сам себя считал всемогущим. Увы, всякое всемогущество может оказаться с дефектом. И спусковой крючок, дающий сигнал к разрушению всемогущества, бывает порой мелок и нелеп, а срывается всегда внезапно…

ГЛАВА 2

Евгений и Света Аршиновы (до знакомства с семьёй Оладьевых)

Евгений Аршинов был заложником той самой доброты, которая порой довольно болезненно бьёт своего узника. Той самой, что заставляет снимать с себя последнее ради ближнего. Степень близости для таких людей мало важна: собственный ли ребёнок нуждается или нищий на улице – они с одинаковым рвением стремятся помочь, осматривают карманы в поисках мелочи, обрабатывают чужие телесные раны и ссадины, часами готовы слушать о ранах душевных.

В Евгении это чувство самопожертвования было развито настолько, что порой он бросался помогать задолго до того, как об этом просили. Увы, это сильно расхолаживает и балует окружающих.

Евгений был невысок ростом, внешностью обладал среднестатистической, даже, можно сказать, невыразительной. В юности он был почти болезненно худым и бледным. Впалые щёки и фигура-жердь ничуть не напугали его избранницу – Веру, врача скорой помощи по специальности, а также талантливую кулинарку. После женитьбы Евгений набрал несколько килограммов. Когда лицо его слегка округлилось и приобрело здоровый цвет, стало понятно, что мужчина Евгений видный и ладный.

«И как это ты, Верочка, в этакой глисте красавца рассмотрела», – судачили, бывало, подруги, а Вера только отвечала, смеясь:

– Я его не за внешность полюбила. С ним и поговорить есть о чём, и помечтать…

Веры не стало в декабре 2005 года. Пьяный водитель не справился с управлением и протаранил едущую на вызов «карету» с красным крестом.

Дочери – Светлане – месяцем раньше исполнилось двенадцать лет. Девочка горько переживала утрату матери. Евгений, овдовевший в сорок шесть лет, не помышлял о новой женитьбе и всего себя посвятил дочери.

Сложно теперь сказать, хорошо ли было позволять девочке выражать скорбь многодневными пролёживаниями в кровати, тем не менее Евгений не запрещал дочери плакать вволю, освободил от всех домашних дел, разрешал прогуливать уроки, если вдруг не было сил и настроения идти в школу.

Света всегда была несколько болезненной и вялой. Унаследовала от Евгения нездоровую худобу и бледность. Чтобы поднять низкий гемоглобин, девочке давали препараты железа, а в рацион по рекомендации врачей включили гранатовый сок и красную икру. Кислый сок Света пила с удовольствием, а от солёной икры отказывалась, и чудом было уговорить её съесть хоть небольшой бутербродик. От матери Свете достались густые длинные волосы и пышные ресницы. Поэтому ни худоба, ни бледность никого не могли бы заставить сомневаться в том, что девочка – красавица. Мальчишки на неё засматривались с младших классов, но она ими не интересовалась, отдавая предпочтение книгам.

Света пребывала в меланхолии первый месяц после гибели матери. Увы, скорбь не унялась и через год. Правда, за это время в её голосе появились извиняющиеся нотки, девочка осознавала, что должна вести себя как-то по-другому, но ничего в поведении всё-таки не исправляла. Только оговаривалась трагическим полушёпотом, когда в очередной раз не справлялась с готовкой, стиркой или шитьём:

– Прости меня, папочка, я у тебя такая неумелая!

Евгений делал всё сам, хотя в то время работа его была сменной, чаще – ночной и заключалась в разгрузке и погрузке портовых судов.

Хорошей помощницей была двоюродная сестра Светы по матери – Галина. Разница между сёстрами составляла два с половиной года (Галя родилась в мае 1990-го, а Света в ноябре 92-го). Внешность и характеры их отличались довольно существенно. Рослая, кровь с молоком, крепко сбитая Галя ходила в волейбольную секцию, занималась плаванием, обязательно брала на летние и прочие каникулы подработку – водила экскурсии, гребла листья в ближайшем парке, ухаживала за саженцами деревьев и цветами на клумбах. Из всех проблем со здоровьем могла бы назвать только лёгкую близорукость, но и на ту не обращала внимания: спортом заниматься врачи не запретили, а остальное – ерунда. Стрижки она предпочитала короткие, чтобы удобнее было надевать шапочку для бассейна. При высоком росте черты лица у неё были всё же несколько мелковаты. Острый нос, маленькие глазки за круглыми очками, поджатые губы и часто нахмуренные брови делали её похожей на учительницу. Впрочем, педагогика и была мечтой девочки. Очки она довольно быстро сменила на контактные линзы, но все учительские черты сохранились в её внешности и после этого.

Приезжая несколько раз в неделю проведать родственников, Галя непременно отчитывала обоих:

– Светка, чего опять киселишься? Ну-ка, ноги в руки и щи варить! А вы, дядь Жень, совсем её разбаловали! Светочка – чудо, Светочка – сокровище. Не заметите, как из двух слов сложится одно – чудо-вище!

– Галочка, она мать потеряла, будь милосердна, – заступался Евгений, а Светины глаза моментально наполнялись слезами.

– Совесть она потеряла! Вы мне эти концерты бросьте. Тётя Вера за голову бы схватилась, если бы узнала, что после её смерти Светка в такую размазню превратится!

– Я ей психотерапевта нанять хочу, – робко говорил Евгений.

– Ремня ей! – строго припечатывала Галя. – В школе небось одни двойки, дома ленится, в кого такая – ума не приложу!

Мало-помалу, без помощи психотерапевтов, а под одним только чутким наблюдением Галины Светино настроение выровнялось, скорбь из всеобъемлющей стала просто глубокой. Увы, это не прибавило девушке самостоятельности, и она нет-нет да вспоминала старую присказку:

– Ох, папочка, я у тебя такая неумелая, – но отец не сердился, ел подгоревшую картошку, носил прожжённые рубашки, сам стирал постельное бельё и мыл посуду.

В школе Света и правда звёзд с неба не хватала, уважением среди одноклассников не пользовалась. Кто-то знал, что у Светы в семье горе, кто-то уже давно упустил это из виду, но и тем и другим девица казалась странной, не от мира сего. Учителя ставили заслуженные тройки, слабенькие четвёрки. Поначалу жалели, завышали оценки, потом надоело, стали оценивать по знаниям.

– Папочка, – сказала Света,– мне очень хочется домик!

Сказала нарочно не при Галке. Сестра идею ни за что не одобрила бы: деньжищ нужна прорва, дел на деревенском участке выше крыши, и никто в семье к делам этим не приспособлен! Разумные бы доводы привела Галя, но Свете эти доводы были не интересны.

– Мне мамочка приснилась. Сказала: отвези папу в ту деревню, где мы однажды отдыхали! Пусть дом там купит.

При всей тщательности сбора информации о двух семьях всё-таки я затруднюсь сказать, получил ли Евгений какое-то образование, знаю только, что перебивался он долгое время случайными заработками, но крайне аккуратно тратил накопленные средства, оставшиеся после гибели жены. Денег на унаследованном счёте хватало на покупку загородной недвижимости. Не на хоромы, конечно, но и не на хибару.

– Возделаем землю, станем питаться с огорода, может, продавать что-то…

Скажем откровенно, мысли Евгения тоже были довольно наивными, но он привык потакать Свете, его дочурка ни в чём не должна была знать отказа.

Разговор этот состоялся в конце 2005 года.

Покупка дома была запланирована на ближайшее время.

ГЛАВА 3

Май 2006 года

— А что, Людка, сойдёмся ли в цене?

Соседку смежного участка Иван начал спаивать недавно. Утром махнёт ей, как родной, через забор:

– Людмила, угоститься не желаешь? Когда к тебе заглянуть – в обед или к ужину?

Иным словом: когда ты, любезная соседка, желаешь сегодня напиться вдрызг?

Людмила отвечала по-разному: хоть и любительница была заложить за воротник, про дела не забывала. Огород у неё был ухожен, мелкий ремонт по дому – даром что одна жила, без мужика – всегда сделан вовремя. Скотину и даже кур давно не держала, сил не было, но пока держала, берегла. Сколько б ни выпила накануне, а чуть свет уже в хлеву.

– Ты, Вань, к восьми заходи. Чекушечку принеси, и хватит.

Иван кивнёт, а сам решает: чекушки мало. Выяснил уже: от четверти у бабы язык не развязывается и сговорчивости не прибавляется. А от трёх четвертей в сон клонит. Так и стал приносить по «поллитре». Поначалу дорогую водку брал, хорошую, но очень скоро перестал тратиться: Людка любую сивуху готова употреблять. Выпьет, развезёт её, про жизнь деревенскую расскажет, слезу, бывает, пустит. Ивану и про окружающих послушать интересно – авось пригодится. А про Людмилу главное волновало – есть ли родственники? А их не было. Вот и стал Иван соседку круче прежнего осаждать. Как всегда, с судьбой о справедливости поболтал: участок у него узкий, у самой дороги, всего 20 соток, а выпивохе этой 30 соток перепало. Не многовато ли? Покупать у неё – глупость несусветная, всё равно деньги пропьёт. Так пусть за бутылку и отдаст Ивану участок. Разве не справедливо? Справедливо! Сколько захочет? Ящик? Получит ящик. Он и два поставит – пусть упьётся. Только после сделки – где-нибудь в канаве.

– А ты наливай, Ванечка, наливай, – мурлыкала соседка. Его от этого «Ванечка» передёргивало, но терпел. Дело превыше всего. Справедливость вершится: земля с землёй воссоединяется.

Закуски он приносил мало. Кусочек сала, пару солёных огурцов да полбуханки хлеба. А то и накладно выходит, и опьянение дольше не наступает. Но Людмила и без закуски справлялась. Махнёт стакан горькой – рукавом залихватски занюхает. Бывает, закашляется чуть не до рвоты, но ни разу не было, чтобы её вывернуло.

– А чего ж сам-то со мной не выпьешь никогда? Брезгуешь? – спрашивала, а сама на водку косилась, как бы и правда гость не покусился!

– Пей на здоровье, – глухо отзывался Иван и добавлял мысленно: «Сколько влезет, пей! Лишь бы подпись в нужное время в документах поставила, хоть крест какой полуграмотный». – Когда нотариуса-то звать, Людка? Или ты уже не согласна на сделку?