Оленья кавалерия. Очерки о русских первопроходцах

Кого Иван Москвитин называет «екутами», пояснять не требуется, «тунгусами» же он именует местные племена эвенов и эвенков. Укреплённый острог томские казаки построили на берегу реки Алдан, примерно в 355 км по прямой к юго-востоку от Якутска. «Острожек» казаки назвали Бутальским, так как построили его в «Бутальской земле», где обитало возглавляемое шаманом по имени Жигин племя «буталов» – родственников и якутов и «тунгусов»-эвенов.

Землю «буталов» казакам пришлось брать с боем, как позже они писали в донесении: «Бутальские люди не хотели дать место, где острог поставить». Но русское оружие оказалось сильнее, и 28 июля 1638 года здесь началось возведение острога.

«Бутальский острожек» оказался важнейшим местом для истории российского Дальнего Востока. Ведь именно отсюда стартовало освоение огромных пространств – и Приамурья, и берегов Охотского моря. Именно здесь, за частоколом нового острога, пленный шаман Томкони впервые рассказал русским о лежащей к югу «великой реке» – спустя пять лет этот рассказ обернётся первым походом якутских казаков на Амур (см. главу 5 «Людоед с Севера»). Но здесь же, в Бутальском остроге, казаки Дмитрия Копылова впервые расспросили и пленных эвенов «с Ламы из-за камени», то есть с морского побережья, расположенного «за камнем», хребтом Джугджур, отделяющим якутскую тайгу от Охотского моря.

«На большое море окиян, по Тунгускому языку на Ламу…»

Слово «Лама» русские первопроходцы заимствовали из языка «тунгусов», аборигенов Восточной Сибири. «Ламой» называли любую большую воду, например Байкал первопроходцы изначально называли «Лама-озеро». Почти сразу «Ламой» или «Ламским морем» назвали и то, ни разу не виданное русскими море, что лежало «за камнем», к востоку от Алдана.

Уже осенью 1638 года отряд Дмитрия Копылова попытался разведать пути на юг, к «великой реке» Амуру, и на восток, к «Ламе». Однако в преддверии зимы дальние походы сквозь совершенно неизвестные и «непослушные» земли были слишком опасны. Казаки решили отложить поиски до следующей весны. Именно той осенью в Бутальском острожке на берегу Алдана и задумали первый русский поход к берегам Охотского моря.

Весной следующего 1639 года перезимовавшие казаки разделились – два десятка во главе с Копыловым остались сторожить острог и собранную меховую дань, а тридцать один человек под начальством Ивана Москвитина отправились на поиски моря.

В ушедшем «на Ламу» отряде были казаки из Томска и Красноярска. Их командир, Иван Москвитин, числившийся «томским казаком», судя по прозвищу, был выходцем из столицы России или потомком москвичей. О том походе до наших дней сохранились короткие рассказы двух участников – самого Ивана Юрьевича Москвитина и рядового казака Колобова по прозвищу Нехорошко.

К морю отряд двинулся не ранее мая, когда реки очистились ото льда. Плыли на большой лодке-«дощанике», сначала восемь суток вниз по Алдану до реки Мая. Затем семь недель поднимались по Мае против течения. Когда большой дощаник стало невозможно тянуть сквозь обмелевшие верховья Маи, то из его досок сколотили две лодки-«струга» поменьше. На них еще десять суток пробирались по притокам Маи меж всё более высоких, поросших густой тайгой гор Джугджура.

В горах оба струга оставили и сутки с грузами на плечах пробирались через тайгу к истокам рек, текущих на восток к неведомому морю. Путеводной оказалась река, которую казаки Москвитина назвали Улья, и это имя сохранилось на карте Хабаровского края до наших дней. У истоков Ульи опытные первопроходцы быстро соорудили новый речной корабль. Как позднее вспоминал сам Иван Москвитин: «На Улье зделали бударку, а Ульей рекою до моря плыли пять дён…»

Итого путь к «Ламскому морю» занял два с половиной месяца. Казаки вышли к охотскому побережью летом 1639 года в разгар нереста лососевых рыб. Такого явления они ранее не видели и были искренне поражены. Это заметно даже сквозь века – рядовой участник похода Нехорошко Колобов в своих показаниях, записанных спустя семь лет после событий, кратко упоминает случившиеся в те дни бои с местными племенами, зато подробно и вдохновенно толкует про рыбные богатства охотского побережья.

«На устье реки, поставя зимовье с острожком, – рассказывает Колобов, – на бою с тунгусами взяли в полон двух князцов… А те реки собольные, зверя всякого много, и рыбные. А рыба большая, в Сибири такой нет, по их тунгусскому языку кумка, голец, кета, горбуня, столько её множество, только невод запустить и с рыбою никак не выволочь. А река быстрая, и ту рыбу в той реке быстредью убивает и выметывает на берег, и по берегу её лежит много, что дров, и ту лежачую рыбу ест зверь, выдры и лисицы красные…»

«И он, Ивашко, с товарыщи тово князца повесили…»

На берегах Охотского моря отряд Ивана Москвитина провел двадцать месяцев. Рыбные богатства края позволили не только пережить две зимы, но и исследовать огромное пространство, почти две тысячи вёрст от устья Амура до Туайской губы, чуть южнее современного Магадана. Летом 1640 года казаки Москвитина, проплыв на утлых самодельных лодках вдоль охотского берега на юг, мимо открытых ими Шантарских островов, стали первыми из русских людей, кто увидел не только устье «Омура», но и «гиляцкую орду» – едва заметный на горизонте берег Сахалина.

Вернувшись летом 1641 года в Якутск, Иван Москвитин привёз подробное писание своих открытий или, как он определял сам: «Роспись всему моему ходу и всем ордам, и землям, и рекам, которые я проведал и под высокую руку царя всея Руси привёл…» Рассказы-«росписи» Москвитина и прочих участников похода были удивительно подробны, вплоть до сведений о набегах на устье Амура «бородатых людей»-айнов, проживавших тогда на севере ещё неизвестной Японии.

Иван Москвитин привез с собой из похода на Охотское море и три «кружка» серебра, как доказательство, что где-то за «Омур-рекой» водятся драгоценные металлы. Эти блестящие кусочки, переданные якутскому воеводе, стали одной из причин снаряжения в 1643 году первого русского похода на Амур.

За открытие новых, богатых соболем земель казакам простили несанкционированный поход к востоку от Лены и даже от имени царя, помимо жалованья за два года службы, выдали премии – 5 рублей командирам и по два рядовым.

Однако главной наградой для участников первого похода к Тихому океану стала добыча, которую они привезли с собой, – дюжина «сороков» соболиных шкур. Самых лучших из охотских соболей в Якутске оценили в целое состояние, по 10 рублей за шкурку. Для сравнения, рядовой казак тогда получал всего 5 рублей жалованья в год, а хорошая лошадь в европейской части России стоила 2 рубля. Это означало, что все участники первого русского похода к берегам Охотского моря стали богатыми людьми, добыча позволяла им купить хороший дом в любом городе и безбедно жить много лет.

Драгоценные шкурки соболей и были главной причиной, гнавшей первопроходцев всё дальше на восток, в неведомые земли «встречь солнцу». Ради драгоценного соболя они не жалели ни себя, ни тем более других. Метод добычи «ясака», меховой дани, кратко описан самим Иваном Москвитиным в его отчёте о первом походе к Охотскому морю.

«Ивашко, с товарищи ходил на море на усть Охоты реки на Шелганскую землю, – записывали в Якутске со слов казачьего атамана о первом появлении русских людей у будущего города Охотска. – И как он, Ивашко, пришел на шелганов и их побил, а убил у них шездесят человек и языки поймал… И лутчево князца Томканея в полон взял и, взяв, в ево землю к ево людем посылал, чтоб оне были под государевою рукою и ясак дали. И те люди отказали, решив ясаку не давать и под государевою рукою не быть. И он, Ивашко, с товарыщи тово князца повесили…»

«Тунгусы пальмами искололи…»

Рискованный поход Ивана Москвитина, сквозь неизвестные горы и две тысячи вёрст на утлых лодках вдоль берегов новооткрытого моря, в плане потерь оказался самым удачным за всю историю первопроходцев. Например, первый русский отряд, достигший среднего течения Лены, потерял половину людей. В первом русском походе на Амур погибло две трети участников. Из почти сотни «служилых людей» Семена Дежнёва обойти вокруг Чукотки и выжить посчастливилось лишь дюжине.

Отряд же Москвитина за почти два года походов и боёв потерял всего одного – казака Дружину Иванова весной 1640 года «тунгусы пальмами искололи». «Пальмой» или «палмой» в ту эпоху русские первопроходцы именовали распространённое у якутов и иных дальневосточных народов короткое копьё с наконечником в виде большого ножа.

Обитавшие на берегах Охотского моря эвены-«тунгусы» уже знали металлы, однако железное оружие у них было редкостью и ценилось очень дорого. Как вспоминал Нехорошко Колобов, рядовой казак из отряда Москвитина: «А бой у них лучной, у стрел копейца и рогатины все костяные, а железных мало; и лес и дрова секут и юрты рубят каменными и костяными топорками…» Но казаку по фамилии Иванов не повезло наткнуться на противника с железными «пальмами» – и он стал первым русским, погибшим на берегах Тихого океана.

Отряд Москвитина покинул охотское побережье весной 1641 года, после чего в течение шести лет русские люди сюда попадали лишь дважды, и то случайно. Спустя год после ухода Москвитина к устью реки Охоты, пройдя через Оймякон, полюс холода, вышел отряд казака Андрея Горелого, 18 русских и 20 якутов. Здесь им пришлось выдержать неоднократные атаки оленьей кавалерии «злых тунгусов». «А бой у них лучной, стрелы и копейца костяные, а бьютца на оленях сидя, что на конях гоняют…» – так позднее вспоминал казак Андрей Горелый о том, как якуты и русские вместе отбивали атаки эвенов.

После ухода казаков Горелова русские не появлялись на Охотском побережье свыше трёх лет. Лишь осенью 1645 года на берегах «Ламского моря» зазимовал отряд Василия Пояркова, возвращавшийся из первого похода на Амур и теперь искавший пути возвращения на реку Лену.

Только через пять лет после эпопеи Москвитина якутский воевода Василий Пушкин смог снарядить первую экспедицию, целенаправленно двинувшуюся к берегам «окияна». Сорок казаков во главе с Семёном Шелковниковым, пройдя по пути Москвитина, весной 1647 года достигли устья реки Охота, где и основали «острожек», будущий город Охотск.

Охотское побережье заметно отличалось от якутской тайги или колымской тундры. Массовый нерест лососевых рыб в устьях рек вместе с оленеводством позволял прокормиться здесь гораздо большему количеству населения, чем в континентальной тайге или заполярной тундре. В XVII веке на берегу Охотского моря, примерно в тысячу вёрст от Шантарских островов до современного Магадана, обитало порядка 10 тысяч «тунгусов-ламутов» – по меркам той эпохи и той местности это была высокая плотность населения.

Когда-то, за два-три поколения до прихода первых русских, оленья кавалерия эвенов, уже немного знавших металлы, частично истребила, частично вытеснила на север из этих «рыбных мест» предков коряков, живших ещё в настоящем каменном веке. Первобытные племена не имели письменности, и о тех жестоких войнах остались лишь упоминания в фольклоре их потомков.

Так, записанное учёными-этнографами уже в XX веке предание эвенов «О прошлой жизни» рассказывает: «В старину эвены и коряки враждовали между собой и всё время воевали. И сейчас ещё можно найти по берегу Охотского моря остатки деревянных луков, наконечники стрел, человеческие кости… Коряки имели в то время стрелы с китовыми и каменными наконечниками. У эвенов уже были железные наконечники стрел, а также железные пальмы. Эвены убивали коряков-мужчин, а женщин и детей брали в плен…»

К моменту появления русских «тунгусы»-эвены искренне считали своим отвоёванное у коряков Охотское побережье, богатую по таёжным меркам землю. На ней они хотели жить свободно – ловить рыбу, вольно пасти оленей и свободно ходить в набеги на своих первобытных соседей.

«Тунгусского князца убил из пищали до смерти…»

Появление на берегах Охотского моря новых людей в стальных доспехах и с огнестрельным оружием привело к новым конфликтам. Однако не все «тунгусы Ламского моря» вступили в войну с первопроходцами, многие согласились уплачивать русским меховую дань в обмен на спокойную жизнь и торговлю.

Таким оказался один из самых авторитетных эвенских «князцов» по имени Ковыр, или Ковыря. Его многочисленный род кочевал в верховьях реки Охота. Старый князь Ковыр участвовал в стычках с отрядом Ивана Москвитина – именно его люди «закололи пальмами» Дружину Иванова, первого русского, погибшего на берегу Тихого океана. Сам «князец» Ковыр в том бою потерял убитым племянника и пленным одного из своих двенадцати сыновей. Но, когда вслед за первыми русскими стали один за другим приходить новые отряды людей с железным оружием, Ковыр решил прекратить сопротивление, присягнул русскому царю и согласился уплачивать меховую дань.

Но мирная жизнь продолжалась недолго. Как гласит документ из архивов Якутского острога: «Промышленный человек Федулка Абакумов своровал, того тунгусского князца Ковырю убил из пищали до смерти…» На русском языке XVII века «своровал» означало любое нарушение закона, а «промышленными людьми» именовали тех, кто, не будучи на государственной службе, торговал с первобытными племенами на свой страх и риск.

Примечательна реакция русских властей после убийства вождя первобытного эвенского рода. «Князец Ковыря» согласился платить меховую дань, а значит, попал под охрану российских законов. «„Промышленный человек Федулка Абакумов“ был арестован казаками из Охотского острога и доставлен в Якутск, где его пытали на дыбе в присутствии одного из сыновей „князца Ковыри“». Под пыткой Абакумов уверял, что «по-тунгусски говорить сам мало умеет, потому побоялся, что тот Ковыря убьёт его самого…» Следствие вёл воевода Василий Пушкин, оправданиям «промышленного человека» он не поверил, убийцу посадили в тюрьму.

Сыновья убитого требовали мести. Как записал воевода Пушкин: «После Ковыри осталось двенадцать сыновей, и которой сын его ныне в Якутске бил челом, чтоб велети убийцу отца его повесить, или им отдать его убить…» Василий Пушкин не решился сам принять такое решение, и в итоге приговор по убийству эвенского «князца» пришлось выносить на высшем уровне в самой Москве.

Пока в течение года вести шли до столицы России и обратно, на берегах Охотского моря возмущенные родичи убитого по законам кровной мести убили «русских промышленных людей одиннадцать человек». В итоге сам царь вынес по поводу смерти князца Ковыри соломоново решение: «Промышленного человека Федулку бить кнутом нещадно и посадить в тюрму, а Ковыриным сынам говорить, что им того Федулку для убойства отдати не велено, потому как учинили неправду, не дождався нашего указу многих наших промышленных людей побили и отомстили сами собою…»

Не все из двенадцати сыновей убитого князца согласились с таким решением царя. Один из них, по имени Зелемей, решил не просто мстить дальше, а полностью ликвидировать русское присутствие на берегах Охотского моря. Понимая, что одолеть пришельцев будет сложно, сын убитого Ковыри решил поискать союзников южнее, за Амуром, на территории современного Китая…

Глава 3. Битва за Ламское море: «Днём и ночью на ружье лежим…»

Как непокорный тунгус звал императора Китая на Колыму

«Июня в 3 день пришли морем на устье Охоты реки, и в те поры на устье иноземцев тунгусов многих родов было тысяча и больше, и встречали нас збройны и оружны, с луки и с копья, в доспехах и в шишаках в железных и костяных, и в Охоту пустить не хотели, хотели побить…» – так позднее рассказывал «служилый человек» Семён Епишев, в 1651 году во главе 28 казаков отправленный из Якутска «на большое море Окиян и реку Охоту».

Отряд Епишева спешил на помощь казакам Семёна Шелковникова, пятый год жившим в устье реки Охоты за частоколом основанного ими «острожка». К моменту прибытия помощи первое русское поселение на берегу Тихого океана уже много месяцев осаждали «тунгусы»-эвены, возмущенные убийством «князца Ковыри». Епишеву и его 28 казакам пришлось 11 суток с боем проходить несколько вёрст, отделявших морское побережье от осаждённого острожка.

Стальное и огнестрельное оружие русских было сильнее луков и костяных стрел оленьей кавалерии «тунгусов». Однако сказывалось численное превосходство эвенов – едва ли их было «тысяча и больше», но маленький русский отряд уступал своим противникам по численности многократно.

Сегодня мы мало знаем о тех боях, лишь по отдельным отрывкам в сохранившихся архивных документах можно попробовать восстановить специфику войны на берегах «Ламского моря». Эвены, всадники на оленях, по многу часов обстреливали русских стрелами с костяными наконечниками, выжидая удобный момент для атаки. Однако железные кольчуги, сабли и ружья первопроходцев делали их почти непобедимыми.

Семён Епишев пробился в Охотск. «Божею милостию и государевым счастием, я, Сенка, пришед на Охоту, служилых людей от тех иноземцев выручил и застал только чуть живых двадцать человек…» – вспоминал он позднее. Из отряда Семёна Шелковникова, пришедшего на берега Охотского моря в 1647 году, за пять лет выжила лишь половина. Умер и сам Семён Шелковников, его пост главного русского начальника на берегах Тихого океана занял его тёзка, Семён Епишев.

Не сумев захватить Охотский острог, племена «тунгусов»-эвенов вновь рассыпались по своим кочевьям. И казаки Епишева стали громить их по отдельности. Одну из таких вылазок Епишев позднее опишет в докладе якутскому воеводе: «Ходил я Сенка из острожку с служилыми людьми в поход вверх по Охоте на неясачных иноземцев… И как был я Сенка с служивыми людьми у них в улусах, их вышло к нам много збройны и оружны и учали с нами дратца, бились с нами многое время, и Божие милостию на том бою убили мы у них семь человек до смерти, а сами в острог отошли здоровы, а на том бою со мною было двадцать девять человек, а иноземцов было много…»

«Чтоб они старую дурость покинули и дали бы ясак без бою…»

Спустя два года «на Ламу» с берегов Лены из Якутска для помощи людям Семена Епишева отправили 35 казаков во главе с «пятидесятником» Борисом Оноховским. Впоследствии русские отряды направлялись к «Ламскому морю» раз в два-три года – поддержать или сменить прежних обитателей Охотского «острожка», число которых постоянно уменьшалось от болезней и стычек с местными «тунгусами-ламутами», как русские прозвали племена приморских эвенов.

Попытки принудить первобытные племена к уплате меховой дани оборачивались постоянными конфликтами. В 1654 году пришедший на берега Охотского моря новый отряд «сына боярского» Андрея Булыгина обнаружил, что русский острог в устье реки Охоты сожжён, а остатки прежних русских отрядов отступили к реке Улье…

Охотский острог, ставший главный русским центром на берегах Тихого океана, казаки восстановили в следующем 1655 году на новом месте. У берега Охоты в семи верстах от моря встал неровный треугольник из высокой деревянной башни и двух больших изб, соединённых деревянной стеной, высотою четыре метра. По меркам европейских или китайских границ это был небольшой сторожевой пост, но для дальневосточного Севера и его первобытных обитателей такой «острожек» стал неприступной крепостью.

Жизнь Охотска с самого начала оказалась перманентной войной. Часть эвенов соглашалась платить меховую дань, те же, кто отказывался, считались «немирными» и становились целью казачьих набегов. У первопроходцев быстро выработалась своя тактика – летом они старались не воевать, заготавливая рыбу и продукты, а в набеги на «немирные» и «неясчаные» кочевья эвенов ходили зимой на оленьих нартах или собачьих упряжках.

Смысл этой постоянной войны был простой и очевидный – драгоценный мех! В русских документах той эпохи цель военных походов описывается откровенно и без затей: «Чтоб они, тунгусы, старую дурость покинули и дали бы от себя государю ясак без бою…»

С середины XVII столетия район Охотского побережья стал главным источником соболей. Уже первые основатели Охотского острожка, казаки Семёна Шелковникова, с боем собрали 857 шкурок. В Москве такое количество меха стоило огромное состояние, а столь точная цифра нам известна потому, что «ясак» всегда строго учитывался в документах. Нам неизвестны судьбы многих людей, а количество соболей, «пупков собольих» и прочих «лисичёнок» по документам из архивов Якутского острога можно восстановить с поразительной точностью почти за каждый год.

По мере подчинения окрестных племён сбор соболей в Охотске рос, превышая две тысячи драгоценных шкурок ежегодно – в два раза больше, чем собиралось во всех острогах на Колыме и Индигирке. Сам по себе «ясак», налог мехами на местных «тунгусов», был вроде бы невелик, всего три-четыре шкурки на каждого взрослого мужчину в год. Но проблемы начинались при приёме дани в «государеву казну» – казаки в Охотске старались засчитывать в качестве уплаченного «ясака» только самые качественные и дорогие меха, оценивавшиеся по максимальной цене в 10 рублей (стоимость хорошего дома в Москве той эпохи) за одну шкурку. Естественно, это вело к постоянным конфликтам с таёжными охотниками.

«Из того походу русских людей в живых никого не осталося…»

Однако все бунты «тунгусов» против первопроходцев, даже большие, заканчивались поражениями. Так было, пока у мятежников не появился авторитетный и хитрый вождь – в русских документах той эпохи он носит имя «Зелемей Ковырин», один из двенадцати сыновей «князца Ковыри», убитого ещё в 1649 году «из пищали до смерти промышленным человеком Федулкой Абакумовым».

Хотя русские власти и наказали убийцу, Зелемей не простил смерти отца. Его месть документы той эпохи описали подробно. Много лет мститель исправно платил «ясак», считаясь в Охотске «лучшим человеком», главой мирного рода. И вот 3 декабря 1666 года Зелемей «с товарыщи» приехал в острог с тревожной вестью – якобы на берегах реки Охоты появились «неясачные тунгусы и ясачных людей в шатость призывают». По словам Зелемея, злоумышленники не только агитируют эвенов не платить дань, но и собираются напасть на русский караван, когда он на исходе зимы повезёт в Якутск собранную в Охотске «соболиную казну», меховую дань.

Фёдор Пущин, в то время «Ламский прикасчик», то есть глава Охотского острога, поверил рассказу «лучшего человека» Зелемея. В поход против описанных Зелемеем мятежников отправили большой русский отряд – полсотни «служилых и промышленных людей» во главе с Потапом Мухоплевым. Потап был «якутским казаком», его отца много лет назад сослали из Томска на берега Лены за участие в бунте.

В декабре 1666 года отряд Мухоплева вместе с Зелемеем ушёл на собачьих упряжках вверх по реке Охоте. «И тех всех служилых и промышленных людей побили, а как, того подлинно в Охотском остроге не ведомо, потому что из того походу русских людей в живых никого не осталося…» – записано в донесении, отправленном в том году из Охотска в Якутск.

Разгром отряда в полсотни человек – крупная битва по меркам той эпохи для дальневосточного Севера. Для эвенов-«тунгусов» это был небывалый военный успех, сразу превративший Зелемея Ковырина в самого авторитетного на берегу Охотского моря «сонинга», как называли военного вождя в диалекте приморских эвенов.

Позднее русские власти в Охотске сумели собрать некоторые сведения о судьбе полусотни человек из погибшего отряда Потапа Мухоплева. Коварный Зелемей дождался, когда русские разделятся на части в поисках мифических бунтовщиков. «По злому умыслу возмутился умом Зелемей со всеми ясачными иноземцами розных родов, и тех служилых людей Потапа с товарыщи, залегши на дроге, тайным делом из прикрыта побили, и тех, которые оставались в юртах, обманом побили же…» – описывает уничтожение русского отряда документ Охотского острога.

«А как де на Охоте русских людей изведём…»

«Возмутившийся умом» Зелемей не собирался ограничивать свою месть лишь отдельным, пусть и большим успехом. Он задумал свержение всей русской власти на берегах Охотского моря.

Своих посланцев мятежник отправил ко всем родам эвенов, даже к тем, которые кочевали в верховьях приполярной Колымы и Алазеи. Сын убитого «князца Ковыри» оказался хорошим психологом, он убеждал соплеменников, что там, далеко на Западе за Якутском, вовсе нет никакой большой России, многолюдством которой эвенов пугали хозяева Охотского острога. «Вы глупые люди, русского языка не знаете, а русские ж люди нас обманывают, сказывают нам, мол, ждут в Охотцкой острог на перемену всё больше людей, но больше людей в Охотцком остроге не бывало…» – так передают русские архивные записи агитационные речи Зелемея перед соплеменниками.

У первопроходцев к тому времени уже были свои сторонники и шпионы среди «тунгусов-ламутов», эвенских племён Охотского побережья. Благодаря им раскрылись и политические планы Зелемея: «А как де на Охоте русских людей изведём, то и по иным рекам всех русских людей переведём, а впредь для береженья и опасу своего призовём к себе богдойских людей…»