Капустница

Сергей Мельников

Капустница

Капустница

В третий день моей работы в баре, когда я красил решётку, хозяин привёл незнакомого мужичка со смешной бородёнкой пестиком.

– Сделай красиво, – сказал он, поставив его перед пустой стеной. – Чтоб лес был, озеро какое-нибудь, горы там, звери, птицы. Короче, название видел? Включи фантазию.

– Сколько у меня времени? – спросил мужичок.

– Суббота – крайний срок. В воскресенье открываемся.

– За три дня такое полотно? Ты шутишь? Это нереально.

– Ты долг отработать хочешь? Малюй. Можешь и по ночам, я тебя не ограничиваю.

– На краску денег хоть дашь?

Удивительный человек наш хозяин – все ему должны, в кого ни ткни.

В пятницу меня выдернули таскать и монтировать оборудование на кухню. На стене, во всю ширь, уже раскинулся пейзаж, слишком роскошный для пляжного бара. У горной гряды в глубине слева вершины сияли ослепительно белым, по центру розовели и к правому краю уходили в тёмно-голубую тень. Там, в ночном небе, мерцали звёзды, висела Луна с ярко освещённым левым боком и таинственным правым, где в кромешной мгле едва угадывались оспины кратеров. В фантастическом лесу сидели на ветках птицы, из пруда высовывал оскаленную пасть крокодил. Листочки, лепестки, травинки – всё было выписано старательно и искусно. Я, как шёл, с микроволновкой в руках, так и замер в восхищении.

– Нравится? – спросил мужичок, отрываясь от рисования чешуйки на боку выпрыгнувшей из воды рыбы.

– Нет слов.

– Смотри.

Он бросил кисточку в банку с водой, вскарабкался на стремянку и воткнул штекер в розетку. Во всю длину засветились плафоны, и сразу неоновым светом загорелись светлые части картины.

– Люминесцентная краска. Сейчас светло, не очень хорошо видно…

– Я вижу. По-моему, без ламп лучше.

Он глянул на меня с удивлением, как на внезапно заговорившего пса, и кивнул:

– Я тоже так думаю, но у хозяина своё видение.

– Много денег должен?

Мужичок окинул тоскливым взглядом своё творение и открыл банку энергетика.

– А сам как думаешь?

В воскресенье я принял бар. Картина была полностью готова: появились козочки, лев с львицей, ягнёнок, совсем не страшный медведь. Рассмотреть в подробностях её я не успел. Хозяин взял меня за плечо и вывел наружу. За стеной, на выжженой траве, на надувном матрасе спал кто-то, плотно замотанный в шерстяное одеяло. Хозяин ткнул в свёрток пальцем и сказал:

– Это Арсений, мой друг. Денег с него не брать. Всё, что съест или выпьет, пиши на отдельный счёт и сдавай мне… И не вздумай что-то приписать, полиняешь в разы сильнее, понял?

Не дожидаясь ответа, он прошёл в дальний угол бара, где лес тонул в ночи, и на ветвях сидели совы. Там, свернувшись в клубок, лежал создатель этого полотна. Хозяин ткнул его в спину носком кросовка.

– Вставай, тут не ночлежка.

Мужичок поднялся, стянул со лба фонарик на резинке.

– Мы в расчёте? – спросил он.

– В расчёте, в расчёте! – Хозяин тычками погнал его из бара. – Иди отдыхай!

Ближе к обеду, когда солнце добралось до матраса, из-под одеяла выбрался Арсений – голубовато-бледный, как лягушачье брюхо, оплывший, с вислым животиком. Не открывая глаз, он взгромоздился на барный стул.

– Пиво и печеньку, – начал он фразой из барного анекдота.

– Печеньку не ешьте, я лучше орешков насыплю, – в том же духе ответил я.

Арсений залпом выхлестал половину бокала и открыл глаза, а я открыл счёт.

От "друга хозяина" я добра не ждал, но Арсений оказался лёгким, как весеннее облачко – пальцы не ломал, глотку не драл. Целый день сидел у стойки, наливаясь пивом и недорогим виски, временами ненадолго спускался на пляж окунуться, снова влезал на стул и пил, балагурил, рассказывал забавные истории о московском клубе, где служил шеф-поваром. К ночи набрякал и нетвёрдой походкой протискивался сквозь скачущую толпу к своему матрасу за расписной стеной, и так каждый день.

Потом загуляла одна из моих официанток, и наш шофёр Феликс привёз новую. Я посмотрел на неё, посмотрел на водителя и спросил:

– Сдурел?

– Принимай пополнение! – уверенно ответил он.

Я его уверенность не разделял. Перед барной стойкой стоял ребёнок: нежное создание мне по плечо, на хрупком стебельке – удивительный цветок: детская мордашка, щёчки-ямочки, огромные сияющие глаза с пушистыми ресницами, и вокруг всего этого ангельского великолепия – ослепительный шар кудрявых золотистых волос.

– У тебя опыт работы хоть есть? – спросил я.

Она перевела на меня восторженный взгляд и ответила:

– Нет, но я быстро научусь! Честно-честно!

Фанерно-крашеную роскошь нашего пляжного бара она разглядывала, как сказочный дворец. Я с тоской воззрился на Феликса:

– Ну куда это дитё к нашим пьяным волкам выпускать?

– Намана-намана, – ответил тот. – других все равно нет.

Феликс уехал, я вручил ей швабру, она взяла и отправилась драить палубу. Без разговоров, с улыбкой, пританцовывая и подпевая чему-то, будто не грязная это работа, а игра в магазин или дочки-матери.

Я позвал её раз, позвал другой – не реагирует. Подошёл сзади, слышу – напевает:

"Бабочки в моей голове…", – наушников под золотистым ореолом кудряшек не видно. Я тронул её плечо, она резко обернулась, вытаращив глазищи, вытянула затычки из ушей.

"Слышишь, "Бабочка", – говорю грубее, чем стоило бы и сразу, глядя в её испуганные глаза, об этом жалею, – когда бармен зовёт, отзываться надо!"

За соседним столиком похмельная официантка отпаивалась минералкой с лимоном, из кухни выглядывал повар – так к новенькой "Бабочка" и приклеилась. Иначе её больше никто не называл.

Вопреки опасениям, первая ночь прошла без напрягов. Бабочка порхала по столикам, легко проскальзывала сквозь пьяную, разгорячённую толпу, топчущую танцпол. Она не улыбалась, нет – она сияла.

"Господи, – думал я, – из какой же оранжереи тебя, чудо, выпустили?"

Тут заиграл знакомый мотив – диджей поставил какую-то ускоренную версию той, песни, что напевала утром Бабочка. Она взвизгнула:

"Бабочки! Обожаю!"

С грацией ребёнка, исполняющего балетные па перед маминым трюмо, она выдала несколько пируэтов в обнимку с подносом, и все вокруг засмеялись, захлопали. Бабочка присела в глубоком реверансе и убежала на кухню.

«Какая ж ты бабочка? – подумал я. – Гусеничка ты в крапочку».

У этой сцены был ещё один зритель – Арсений. Он рассказывал какую-то пятьсот пятнадцатую байку про пьяных селеб в своём ресторане, я привычно-рассеянно протирал бокалы. Вдруг гладкая река его воспоминаний начинает скакать по порогам, мелеет, а потом и вовсе иссыхает. Я оторвался от протирки, смотрю – Арсений молчит, глаза опустив в бокал, и только крутит его по картонной "печеньке", а рядом со мной – запыхавшаяся улыбающаяся Бабочка.

Арсения не узнать: бросит незаметный взгляд на неё, и сразу прячет его в недопитое пиво. Бабочка, ничего не заметив, схватила тряпку и побежала, танцуя, столы протирать. Только ушла, Арсений посмотрел на меня так, будто у него кто-то умер, сполз со стула и ушёл. Кажется, впервые в жизни я увидел тот момент, когда человек внезапно и необратимо влюбился.

Его не было до утра. Вернулся, когда зал был почти пуст – вялая пара на танцполе сонно мяла друг другу филей, да за столами сидело несколько сомнамбул, остальные: кого увезло такси, кого увели тёмные заросли окрестных кустов. Диджей спал, запрокинув голову, в кухне пьяно храпел повар. Одну официантку я отпустил отдыхать. Вторая, Бабочка, убирала с освободившихся столиков посуду. Я сводил счета.

Краем глаза я заметил какую-то несуразность. В арке под нарисованными густо-зелёными ветвями стоял Арсений. Он держался в тени, я видел только его бледное лицо с напряжённо сжатыми губами. Я вопросительно качнул головой, он он смотрел не на меня. В зале, тихонько напевая под нос, протирала столик Бабочка. Почувствовав мой взгляд, Арсений вздрогнул и отступил в тень.

С тех пор Арсений из бара больше не уезжал. Не знаю, как на другой смене, а на нашей он целый день бродил по залу, а по ночам спал на надувном матрасе за стенкой. Он рассказывал свои истории, но сбивался и замолкал, только появлялась Бабочка. Взглядом, полным боли и тоски, он следил за ней, густо краснел, ловя мой взгляд, и сразу заказывал выпивку. Пил недорогой виски, опрокидывая в раскрытый рот и занюхивая запястьем, все больше и больше пьянел, но каждый раз, когда я думал, что вот, сейчас Арсений наберётся смелости и подойдёт к Бабочке, он сползал со стула и, шатаясь, уходил к морю.

Так смена шла за сменой. Старшая официантка научила Бабочку своим нехитрым премудростям. Теперь, получив наличные со сдачей, она тоже поправляла салфетки, переставляла кувшинчик с цветочками – делала что угодно, лишь бы клиент сказал "Спасибо", на что улыбалась и отвечала: "Это вам спасибо!", ведь "Спасибо" клиента – это "сдачи не надо". Улыбаться Бабочка умела. От её улыбки невозможно было не улыбнуться самому, и, конечно, почти всегда сдача оставалась у неё.

Один раз, когда Арсений остужал голову в море, а все столы были помыты, заготовки сделаны, салфетки расставлены, Бабочка сидела на пустой кеге и сосредоточенно чиркала что-то в блокноте.

– Чаевые считаешь? – подколол я её.

– Не, рисую.

– Покажешь?

Она протянула блокнот:

– Смотри.

Конечно же там были бабочки. Большие и маленькие, на удивление хорошо нарисованные.

– А где живот? – спросил я.

Она растерянно на меня посмотрела, растерянность сменилась пониманием, и по центру листа появился закрашенный кружок.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.