Источник питания

Федор Шилов

Источник питания

Источник питания

Отец говорит, что всё началось с рекламного ролика. Как обычно: экранный вариант давно знакомых продуктов после обработки фуд-стилистами. Аппетитные хлопья и злаки, резвые орешки, кокосовая стружка, густая карамель и нескончаемые потоки мёда и шоколада. Приторно настолько, что хотелось помыть телевизор.

Кричащий слоган: «Суперпитательный батончик „Источник питания“ – твоя еда на всю жизнь». Сколько такого повидали? Съел – и никогда не захочешь ничего больше.

Мало тех, кто прежде обращал внимание на смелые заверения рекламщиков.

А потом погас свет. Внезапно и повсеместно.

– Нет, солнечный, конечно, остался, а вот электрического мы лишились,– так рассказывает отец. Им с матерью тогда было около тридцати. Моему старшему брату Омбражу едва исполнилось два года, и вот-вот должен был родиться я.

– Иначе мы с Паэной вряд ли решились бы завести ещё одного ребёнка. Жуткое выдалось времечко. Продукты в магазине нам были не по карману. Зарплату стали выдавать на две трети батончиками «Источник питания» и на оставшуюся треть – деньгами. Вероятно, нас не хотели лишить возможности вносить коммунальные платежи и хоть изредка чистить зубы и подтираться. С тех пор прошло двадцать два года, мы живы, вырастили прекрасных сыновей и ни о чём не жалеем. Правда, признаюсь, я каждый раз боюсь перед сном, что, поцеловав вашу маму больше одного раза на ночь, наутро не найду в себе сил завести машину.

Мы смеёмся. Это наша любимая шутка. И папа тут же целует маму, а брат хлопает меня по плечу.

– Кому крошки от батончика? – спрашивает мама, и, не дожидаясь ответа, делит их между мной и Омбражем. Этого хватит, чтобы пятнадцать минут поиграть в компьютерную войну.– Вечерний выпуск новостей, как всегда, за мой счёт! – оповещает мама и прикрепляет к коже округлый электрод. На миг замирает, пережидая кратковременную остановку сердца с последующей экстрасистолой, и поворачивается к экрану телевизора, озаряющемуся заставкой новостной программы.

Часы в нашей семье носят все. Они отнимают мало энергии.

Да, теперь вся электротехника работает за счёт человеческих ресурсов. Съел батончик, прикрепил датчик – и радуйся жизни, жги собственное электричество. Такие киловатты у государства не украдёшь.

Двадцать два года назад, накануне моего рождения, наша страна распалась на две половины. Люцурию и Умбрус. В школьных учебниках пишут, что первое название составили из двух латинских слов lucis (свет) и luxuria (роскошь), а второе – симбиоз umbrae (тьма) и usus (нужда). Так и живём. Они – в блеске, мы в бедноте. Они – богачи, а мы – отбросы. Слепые. Кроты.

Понятное дело, дружбы между двумя половинами страны не водится, работаем мы каждый на своей территории, однако бесшабашные подростки запросто бегают из Умбруса в Люцурию на дискотеку, а купающиеся в свету богатые девчонки соблазняются нашими низкими яркими звёздами в непроглядной ночи.

Вот такое государство.

Меня зовут Кисертет. А фамилия моя – Тень. Пожалуй, не совру, если предположу, что мы – единственная в Умбрусе семья, носящая фамилию. Впрочем, о своей семье я расскажу вам позже, сейчас я собираюсь на свидание. Это не просто очередная встреча в кафе или кинотеатре. Это – знакомство с её родителями. Я надену свой лучший костюм и отправлюсь в дом к Шонди и Менессе. Солнцу и Луне.

Чем закончится сегодняшний вечер я могу без труда рассказать, даже не доставая пиджака из шкафа, но моя девушка уверяет, что всё пройдёт гладко. Увы, ей только восемнадцать, я всё же старше и способен сообразить, что разработчик рецепта батончиков «Источник питания» не потерпит в своём доме крота.

– Даже не переживай,– щебетала вчера при расставании Гевси,– Папочка любит меня и не станет препятствовать нашему счастью.

Беспокойство всё равно не оставляло меня сегодня, как и в любой другой день, когда доводилось оказываться на ярко освещённых улицах Люцурии. Казалось, свет прожаривает насквозь, каждый луч словно протыкает меня булавкой, как мотылька, ставшего занятным экспонатом в чьей-то коллекции.

Уже на подходе к дому Гевси и её родителей я почувствовал слабость. Разумеется, никаких датчиков ко мне сейчас не крепилось, за исключением сенсорной панели наручных часов – но это мелочи. Всё окружающее великолепие, ажурные, плещущие светом фонари питались от трансформаторов, а не из моих жалких внутренних ресурсов, но тем не менее мне, привыкшему беречь каждый фотон, не удавалось расслабиться и просто купаться в световых потоках. Чтобы осветить улицу в Умбрусе, потребовалась бы сотня человек единовременно и ещё сотня сменщиков, но, даже при таком подходе, свет был бы значительно более тусклым, чем здесь.

В Умбрусе по вечерам мы чаще сидим дома, а по улицам пробираемся ощупью, ориентируясь только на свет автомобильных фар и отблески в окнах окрестных домов. Естественно, никому даже в голову не приходит сократить рабочий день настолько, чтобы служащие успевали вернуться домой засветло и не подвергались заведомому травматизму. Если уж страна, в прямом смысле этого слова, питается своими жителями, вряд ли она станет горевать о перемене блюд. Боюсь, в скором времени демографические показатели станут плачевными, среди моих ровесников всё меньше желающих обзаводиться семьями и плодить новых кротов. Но разве два десятка лет – достаточный срок, чтобы понять размеры бедствия?

Я замер, пережидая коленную дрожь и приступ лёгкой дурноты. Глаза покалывала привычная для вылазок в Люцурию боль. Ещё час-полтора, и они начнут слезиться, хорошо, если не дойдёт до ожога роговицы.

Мама Гевси – Менесса – была мила и учтива, но холодна и не проявляла ко мне ни малейшего живого интереса. Отец – Шонди – удостоил только одним взглядом при рукопожатии, но мне показалось, что он заметил всё: и набухшие покрасневшие конъюнктивы, и мой бедняцкий взор, и всё моё прошлое, и всё моё настоящее.

За ужином разговаривали мало. Гевси вертелась на стуле, нахваливала меня на все лады и поминутно чмокала в щёку. Менесса молча накрывала на стол, отстранённо улыбалась дочери и снисходительно кивала в такт её дифирамбам.

Шонди ел вдумчиво и размеренно, как ел бы, вероятно, приговорённый к смертной казни, избравший в качестве последнего желания возможность основательно подкрепиться. Он изредка вставлял короткие реплики, в основном это были вопросы, адресованные мне, каждый мой ответ он сопровождал кивком ярко-седой головы с забавной причёской: ему словно нахлобучили на темя половину сваренного вкрутую яйца без скорлупы. Этот малоэмоциональный кивок хотя бы давал гарантию, что Шонди меня слышит.

Временами он отрывался от трапезы, вытирал салфеткой палец и вращал новостную ленту на экране лежащего рядом с тарелкой планшета. Почерпнутой из планшета информации он тоже кивал. Казалось, сенсорная панель интересует его больше общения за столом.

– Вас зовут Кисертет? Что значит ваше имя?

Я готовился соврать. Этого вопроса не могло не быть в перечне обязательных при знакомстве. И всё же я стушевался. Моё имя значит – Тень. Тень – значит бедняк. В Умбрусе при рождении всем дают имена так или иначе связанные с тьмой – Ночь, Мгла, Сумерки… В загсе выбранное слово переводят на любой язык мира, так появляются наши имена. Некоторые, как, например, мои родители приходят в загс с готовыми переводами.

Имена богачей рождаются так же, с той лишь разницей, что они – светлые. Гевси – радуга, её подруги – Свеча и Бликующая. В переводе, конечно, поэтичнее, но всё же необыкновенно напоминает лошадиные прозвища. Да и все наши имена, откровенно говоря, увереннее смотрелись бы в ряду кличек для животных.

– Солнце,– быстрее меня ответила Гевси,– Кисертет означает Солнце.

– Португальский? – уточнил Шонди.

– Венгерский,– правду я ответил самостоятельно.

– Значит, мы в некотором роде тёзки? – он через стол посмотрел мне прямо в глаза. Мне стало неловко. Я неуверенно кивнул и уткнулся носом в тарелку, но, казалось, его взгляд отражается от столовых приборов в моих руках и буравит меня насквозь.

– Почему вы так вяло едите мясо? Не вкусно? – вопрос Менессы был похож на ещё одно блюдо, только что поданное из холодильника – заливное или охлаждённый десерт: равнодушный, заданный вскользь и не требующий ответа. Всего лишь дань вежливости. Нет, блюдо – громко сказано. Просто брошенный в раковину для разморозки кусок свинины.

– Вкусно.

Она тоже кивнула.

– Милая, включи музыку,– распорядился Шонди,– не сидеть же в тишине весь вечер. Пусть звучит фоном.

Звучит фоном! Подумать только. Плеер я иногда слушаю перед сном, если Омбраж отказывается играть в приставку. У отца есть маленький приёмник, он следит за футбольными матчами, если трансляция выпадает на выходной день и не нужно садиться за руль. Музыка в нашем доме почти целый час без перерыва звучит только в Новогоднюю ночь – мама и папа по очереди надевают датчики – родители берегут для нас частицу волшебства и не позволяют «кормить» праздничный «Голубой огонёк». А тут – фоном! И целый вечер! От обилия звуков, света и запахов меня снова замутило. Глаза чесались, ещё чуть-чуть и польются слёзы. Я промокал глаза салфеткой, стараясь делать это как можно незаметнее, но, кажется, от Шонди ничего не скроешь.

– Менесса, принеси нашему гостю глазные капли,– сказал он обманчиво мягко,– у нас ведь есть глазные капли?

– У нас нет глазных капель. Чаю?

– Жаль.

Он отложил вилку и нож, жестом отказавшись от предложенного чая.

– Осторожнее с мясом, Кисертет. Моя жена готовит его потрясающе, но, боюсь, вам тяжело будет его переварить.

Я понял, что попался. Разумеется, моему нутру, привыкшему к питательным батончикам, еда богачей не пришлась по вкусу. Гевси приносила на свидания шоколад, кое-какие фрукты, один раз купила нам эскимо – одно на двоих, так романтичнее – но это и всё, что мне довелось пробовать. Два небольших кусочка мяса, запеченного с овощами под сыром, упали в желудок, словно были украдены с экспозиции «Деликатесы из мрамора».

– Венгерский… – Шонди провёл пальцем по экрану,– вероятно, имя Ваконд подошло бы вам больше, не так ли, тёзка?

Я непонимающе уставился на него. Гевси тоже замолчала и на всякий случай погладила мою дрожащую руку.

– Я не полиглот, но – спасибо всемирной паутине: в ней можно найти много интересного,– он приподнял планшет, демонстрируя источник своих знаний,– Ваконд – крот по-венгерски. Возможно, произношу неверно. Надеюсь, вы не очень смущены, что неловкий обман так быстро раскрылся?

Он снова посмотрел мне в глаза. Я плохо видел из-за слепящего света и застилавших глаза слёз.

– Думаю, наше знакомство подошло к концу. Гевси, заверни гостю мясо с собой. Пусть угостит родных. Всего хорошего.

Шонди поднялся и направился к выходу из столовой.

– До свидания,– только и выдавил я, понимая, что мне указали на дверь. Чем это обернётся для наших отношений с Гевси? Если мы сохраним их, то вынуждены будем держать наши встречи в секрете, а если придадим огласке – что тогда? Гевси лишится дома?

– Папа,– Гевси встала из-за стола,– ты не можешь так уйти.

– Я у себя дома и волен идти, куда мне вздумается в любое время.

– Мы ещё не закончили наш вечер! – выкрикнула Гевси.

– Заканчивайте,– парировал Шонди, на секунду остановившись,– и мой вам совет – не начинайте новых. Так будет лучше для всех… тёзка.

– Чаю? – тут же предложила Менесса, и этот вопрос показался мне особенно унизительным в сложившихся обстоятельствах, как, впрочем, и предложение Шонди взять с собой мясо.

– Нет, спасибо,– я постарался сохранить лицо, но актёр из меня никудышный, отказ прозвучал резко.

– Верно, чай есть и в Умбрусе,– сказал напоследок Шонди и вышел прочь.

Ночью меня разбудил стук в дверь. Я проснулся и прислушался. Ночь была лунная, очертания предметов виделись отчётливо. На соседней кровати спал Омбраж, скинув на пол одеяло и скомкав под собой простыню. Стук повторился. Брат во сне почесал грудь и перевернулся на бок.

– Кисертет, ты спишь? – мама приоткрыла дверь, так и не дождавшись ответа на стук,– к тебе пришли.

– Пришли? – изумился я и взглянул на часы: два пятнадцать.– Кто может прийти ко мне в такое время?

– Девушка. Говорит, её зовут Гевси. Я налила ей чаю и посадила на кухне.

Я вскочил с кровати, едва не запнувшись об одеяло Омбража. В любую другую ночь я сразу же заботливо укрыл брата, но сейчас было не до того.

– Спасибо, мама,– поблагодарил я несколько суетливо, размышляя, не следует ли вернуться и натянуть брюки. Не стал.

– Привет,– Гевси сидела за столом. За нашим столом, чего раньше никогда не случалось. Бывать у меня в гостях ей прежде не доводилось.

На ней было то же платье, что и в родительском доме за ужином,– чёрное, чуть ниже колен, с большой розой из стразов на груди. Августовские ночи Умбруса не располагают к прогулкам в лёгком наряде и босоножках…

– Я сбежала из дома,– сообщила Гевси и приподняла за ручки небольшую дорожную сумку, выглядевшую полупустой,– здесь только самое необходимое, насколько женщина может понимать в самом необходимом. Зубная щётка, смена белья, книга… Я дура, да?

В кухне света было меньше, чем в нашей комнате с Омбражем. Окно выходило на другую, не освещённую луной, сторону. И платье, и босоножки, и худощавую сумку я скорее представил мысленно, впитал звериным чутьём, воспитанным сызмальства взамен утраченного полноценного зрения. Год с Гевси и постоянная привычка видеть душой больше, чем глазами приучили меня дорисовывать картинки, добавлять краски к еле различимым очертаниям, выводить в цвете невидимые, словно нарисованные молоком, знаки.

– Ты устала? Может быть хочешь лечь? Или принять душ? – сегодня мы не играли в приставку, я вернулся слишком расстроенным и сразу лёг в постель, зато теперь я мог подержать для Гевси фонарик в ванной, взяв пару сэкономленных крошек от батончика из маминых запасников.– С едой сложнее. У нас есть только суперпитательные батончики «Источник питания». Наша еда на всю жизнь,– как зомбированный, добавил я рекламный слоган,– они у мамы под учётом, иначе нашей семье не прожить. Мама умеет вести хозяйство так, чтобы на работе нас не свалил упадок сил и дома мы могли бы иногда позволять себе небольшие радости.

Я улыбнулся.

– Я пойду,– Гевси поднялась. В её реплике прозвучало смущение. Зря я сказал про еду. Теперь она будет считать себя нахлебницей, хотя не съела ещё ни единой крупинки в моём доме. Хорош хозяин, нечего сказать!

– Ты должна рассказать мне всё, и мы вместе решим, как поступить дальше.

Когда я ушёл… Тихо ушёл, без лишних слов и пылких эмоций: поблагодарил хозяйку за ужин, пожал Шонди руку, нежно поцеловал Гевси. Так или иначе Шонди и Менесса – родители моей возлюбленной, выказать малейшее неуважение к ним означало бы лишиться любимой. Любой укол в их адрес непременно коснулся бы и Гевси, опосредованно, словно удар шпагой через яблоко, но от этого не менее болезненно.

Так вот, когда я ушёл, Гевси отправилась в кабинет отца. Шонди сидел перед широким экраном стационарного компьютера, в кожаном кресле, слегка потёртом, но оттого не менее любимом, и прихлёбывал чай с лимоном из стакана в позолоченном подстаканнике, придерживая серебряную ложечку большим пальцем.

Об этом кресле и привычке держать ложку в стакане он не раз говорил в интервью:

– Знаете, привычки – как старые домашние питомцы. Вроде давно пора усыпить, а рука не поднимается. Вот так и я – могу позволить себе новое кресло, а работаю в том же, что и двадцать лет назад, и ложечку из стакана не вынимаю. Когда-то азарт учёного не оставлял мне времени на такие пустяки, а особый ангел-хранитель следил, чтобы я не выколол ею глаз…

– Папа,– Гевси заговорила с порога,– хочешь ты того или нет, но я буду встречаться с Кисертетом!

Шонди положил в рот дольку лимона, скривился на мгновение, жестом призывая дочь к ожиданию, погонял дольку во рту, а после сплюнул охряную кожицу обратно в стакан.

– Встречайся с кем хочешь, Гев, мы с мамой никогда не ограничивали ни круга твоих знакомств, ни пространной области твоих интересов. Мы пытались не создавать для тебя запретных плодов, и добились в этом определённых успехов. Плохих компаний ты предпочитала избегать сама. Кисертет отличный парень, только, знаешь ли, не следует приводить в дом всех отличных парней, с которыми ты заводишь романтические отношения. Я доверяю тебе полностью, уверен, все твои парни – отличные ребята. У меня много работы, мне некогда, да и мама не обязана кормить кого попало.

Гевси была уязвлена:

– И сколько по-твоему у меня было отличных ребят, папа?

Отец махнул рукой, предлагая оставить эту тему без обсуждения.

– Нет, ты скажи… Может, я чего-то о себе не знаю! И чтобы тебе было понятнее: я привела в дом не кого попало, а своего жениха!

– Милая,– Шонди состроил гримасу, означавшую «Довольно, доченька, успокойся».

– Не надо смотреть на меня, как на престарелую мамашу, пришедшую на светский раут в халате и без колготок, что, несомненно, смутило бы всё ваше ослепительное общество!

– Я вовсе не смотрю на тебя… хм… – повторить сравнение Шонди побрезговал,– ты взрослая, свободная, совершеннолетняя девушка, и я не вправе тебе что-то запретить, но позволь хотя бы вкратце обрисовать перспективу.

Гевси опустилась на резной деревянный стул из дуба, сделанный на заказ.

– Ты – дочь богатых родителей. Твой отец дружен с главой государства, он не последний человек в стране. Идея насчёт использования ресурсов человеческого организма для питания электрической техники принадлежит, конечно, не мне, она давно витала в воздухе, но ухватить её и развить в нужном направлении удалось именно нашей команде. Увы, сейчас многих уже нет в живых. Я начал этот проект почти зелёным двадцатилетним юнцом, парнишкой, которого многие научные деятели принимали на вид за несмышленого практиканта. Мне было нелегко доказать преданность науке и перспективность моих задумок. Я могу дать тебе всё – кров, еду, образование, отдых – где хочешь, когда хочешь и сколько хочешь. Но, прости, выбирать себе пару тебе придётся среди равных нам по статусу. Это будет благоразумно с твоей стороны, а также это важно для меня. Пойми, я не для того столько лет работал, чтобы жить под одной крышей с нищими. Мне почти шестьдесят лет, я сноб и не боюсь в этом признаваться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.