Далайя

Со стороны возвышенности, за которой должен быть притаиться их отряд, также выдвигалась конница. Впереди неё на длинных арканах вели связанных людей. Это был крах.

Непонятно чьи внезапно наскочившие сотни сноровисто, быстро и умело захватили греческий отряд, так тяжело, но довольно благополучно дошедший до заветных земель. Собранные в одно место, там, где совсем недавно ожидали из дозора Бронта, они, связанные и избитые, были оставлены под охраной полусотни захватчиков. Теперь их стало на двоих меньше. Тела тех рабов, что были сразу сражены меткими стрелами, лежали за дальним холмом.

Всё случившееся было настолько неожиданным для всех, что они ещё долго не могли поверить в такой поворот судьбы. Сотворённое с ними было похоже на страшный сон. Лёжа на горячей пыльной земле, постепенно приходя в себя, озираясь по сторонам и видя, к своему ужасу, связанных собратьев, люди каменели, тараща друг на друга наполненные страхом глаза. От охватившего их оцепенения никто из них не мог пошевелить даже языком.

* * *

До заката охрана каравана была разгромлена превосходящими силами напавших конниц.

Спешно покончив со всеми персидскими воинами, проводниками и старшим каравана, не оставив в живых ни одного человека, тщательно проверив поверженных и убедившись в их смерти, захватчики без промедления двинулись на северо-восток, ведя позади гружёных мулов и лошадей. И ещё случайно пленённых иноземцев.

* * *

Шли очень долго. Пара глотков воды трижды в день, что позволялись пленным, являли собой настоящее издевательство над ними, отчего они были на грани сумасшествия. Распухшие языки едва вмещались в пересохшие рты. Никто уже не мог сообразить, жив он или нет.

Не выдержав таких пыток жаждой, один за другим, тихо опускаясь на ходу на землю, умерли все рабы. Из-за своих неимоверно тяжких былых судеб они оказались гораздо слабее остальных. Но им впервые завидовали те, кто прежде были вольными людьми и оставались пока в живых. Каждый из них теперь проклял всё на этом свете, желая потухающим сознанием скорейшего избавления от страшных мук.

* * *

Форкис с большим усилием приходил в себя от льющейся ему на лицо прохладной влаги. Разлепить загноившиеся веки без помощи рук он не мог.

«Вот этого уже совсем не нужно. Меня нет. Я ничего не чувствую. Или пока ещё не чувствую, или уже не чувствую», – пронеслось у него в голове.

Но вода текла сквозь губы, наполняя рот. Он стал захлёбываться. Сильно и натужно закашлявшись, он всё же сумел открыть один глаз, но тут же в него попала вода. Самое приятное для него заключалось в том, что вода прошла в горло, чудом минуя плотную заслонку языка. Желудок ощутимо наполнялся увесистой прохладой, но долго не мог погасить свой жар и утолить жажду во всём теле, словно существовал сам по себе.

Лишь через два дня, когда они пришли в себя окончательно и могли с трудом, но говорить, они узнали, что находятся в Кяте – главном городе персидской сатрапии Хорезм.

Ещё через день их руки и ноги заковали в цепи. С этой поры потянулись долгие годы рабства. Первые восемь лет они с множеством таких же невольников работали за городскими стенами, выкапывая глубокие и протяжённые каналы от реки Окс по всей хорезмийской земле. Им также приходилось возводить многочисленные дамбы, прорывать арыки, строить мосты и укреплять берега.

Однажды, на шестой год такой жизни, при весеннем разливе, когда в подготовленном котловане ещё находились люди, от бурного паводка, не выдержав сильнейшего натиска потока, прорвалась недавно возведённая дамба, и тут же, сметая всё на своём пути, холодная вода мгновенно поглотила рабов. В этот день из тринадцати пленённых греков в живых остались лишь трое: Бронт, Рупилий и Форкис. Остальные морские души нашли свою погибель в речной пучине за тысячи стадий от родных земель и морей.

На следующие четыре долгих года, освобождённые от оков, они, как наиболее терпеливые, уравновешенные и не опасные для общества, были переведены в город на лёгкие работы, где каждый день с раннего утра и до позднего вечера под присмотром охраны очищали уличные арыки. После поистине нечеловеческих условий и невыносимых трудов эти занятия были для них настоящим подарком судьбы.

Владея персидским языком, они вскоре довольно сносно стали знать и некоторые другие.

Форкису несколько раз выпадала честь расчищать красивые фонтаны во внутреннем дворе дворца правителя Хорезма сатрапа Ардавы, где ему доводилось издали украдкой созерцать этого полубога. Прежде чем ввести рабов на территорию двора, их вновь заковывали в цепи. Это была единственная неприятная процедура.

Так проходили дни, сливаясь в годы.

Именно там Форкис познакомился с довольно интересным человеком, таким же, как и он, рабом, но почему-то, несмотря на недавнее пленение, допущенным к этому почётному труду. Из коротких бесед с ним Форкис узнал, что его род происходит из земли Кармании, персидской сатрапии, находящейся далеко на юге, и что имя его Фардас. Как он попал сюда и почему к нему было такое снисходительное отношение, Форкис не знал. Сам же карманиец на эту тему ничего не говорил.

Обитали греки совместно с остальными сорока рабами в небольшом помещении, расположенном на окраине города.

Здесь же, недалеко от них, за высокой каменной стеной находились казармы военных, чья численность не на шутку удивляла их. Невольники часто видели, как те под покровом ночи целыми сотнями покидали свои расположения и по прошествии нескольких дней, также ночами, шумно возвращались, сопровождая захваченные караваны.

Поначалу греки не могли понять происходящего, ведь сатрап Хорезма был подданным персидского царя, и караваны тоже были персидскими, но, прожив здесь достаточно длительный срок, они разобрались в этих хитросплетениях.

Всё было гораздо проще, нежели казалось прежде. То, что творили военные люди, исходило от самого Ардавы, с его высочайшего негласного одобрения. Местные купцы, действуя от его имени в дальних восточных странах, получали огромные прибыли за товары, совершенно не принадлежащие ни им, ни повелителю Хорезма, после чего вновь наживались, но уже на западе, возвращаясь оттуда и щедро пополняя его личную сокровищницу. При этом во избежание скандального разоблачения и немилости царя царей, властителя всей Персии, они полностью заменяли сопровождение караванов своими людьми, не беря в плен и не оставляя в живых ни одного свидетеля творимых ими безобразий.

Справедливости ради следовало отметить, что такие их невиданные и неслыханные дерзновенные своеволие и самоуправство происходили не всегда, и многим иноземным караванам удавалось благополучно миновать хорезмийские земли.

Однажды, ещё задолго до того, как в зимнюю пору среди невольников появился странный человек по имени Фардас, до них донеслись слухи о разорении кочевыми сакскими племенами соседней сатрапии Бактрии. И вновь грекам было непонятно, почему же Хорезм не вступился за единодержавников, а молча, словно ничего не произошло, воспринял такое дерзкое свершение дикарей.

Но с той самой поры в главном городе стало неспокойно. Всё реже стали доноситься звуки веселья из воинских казарм, и всё чаще и надолго они покидали свой стан. Затевалось что-то серьёзное.

Обычно молчаливый Фардас в один из вечеров обмолвился о гонце, спешно прибывшем во дворец из сатрапии Согдианы, но больше он ничего о нём не знал. Вскоре этот визит стал понятен.

Правитель Хорезма в окружении свиты и в сопровождении личной гвардии двинулся навестить соседнюю Согдиану. Накануне в ночь все войска покинули городские стены, оставив в нём лишь небольшой гарнизон. Рабов с этого дня из помещения не выводили.

– Послушай, что я хочу сказать тебе, Бронт. Это очень важно, – Форкис шёпотом обратился к старшему товарищу, тихо придвинувшись к нему на лежанке. – Самое подходящее время для нас наступило. Думаю, мы можем сбежать отсюда навсегда. Нужно убрать охрану. Это не составит большого труда. На днях я присмотрел одно местечко, недалеко от этой казармы, где можно разжиться лошадьми. Что думаешь?

– Ну ты и сказал! С чего это ты вдруг всполошился? Надо же, ты такое придумал, что прямо дух захватывает! Ложись и спи, – недовольно буркнул тот, поворачиваясь к нему.

– Время подходящее. Вот чего. Война. Все ушли в поход. Мы вроде как и не нужны никому теперь, – объяснял Форкис.

– А дальше что? Куда подадимся? Забыл уже, как все мы сюда попали? Или ты по рытью канав соскучился? А может, ты и у кочевников в неволе побывать хочешь? – Бронт резонно остужал пыл собеседника.

– Ты что, собрался до самой старости быть рабом? Не понимаю я тебя. Ведь столько лет мы мечтали о побеге отсюда, и вот на тебе – он ударился в воспоминания. Тут жизнь, может быть, только начинается у него, а он даже слушать ничего не хочет, – искренне возмутился Форкис.

– Это для тебя она начинается. Тебе и тридцати лет нет. Сравнил тоже. Куда я такой? Вон с Рупилием и убегай, если он согласится, – откидываясь на спину, произнёс старый воин.

– При чём тут годы? Ты что, не хочешь увидеть родную землю? Старый он стал, как же! Ладно. Так и быть, я тебя лично там похороню. Согласен? – примирительно проговорил Форкис, поняв, что тот его раззадоривает.

– Ты толком говори, чего надумал. А то заладил: лошади, похороны, – наконец серьёзно сказал Бронт.

– Вот это уже другой разговор. Значит, так. Я привожу лошадей. Вы с Рупилием, устранив охрану, будете ждать меня у реки. Ты знаешь, где это. Да, обязательно захватите их оружие. Ну а дальше, как судьба пошлёт, – присев и страстно потирая ладони, поделился планом Форкис.

– А остальные чего? Вдруг захотят с нами, тогда как? – озадачил Бронт.

– Что ты предлагаешь? Взять и всем сейчас обо всём объявить? Цепи вон, наготове лежат, только пожелай – враз окольцуют, – Форкис замолчал, понимая, что Бронт прав.

– Этого не нужно бояться, – неожиданно произнёс приблизившийся к ним в темноте Рупилий. – Мало кто из них хочет оставаться здесь до самой смерти. Если и найдутся такие, то их сразу будет видно. Но и они уже не помешают нам. Потому как не успеют.

– Тогда я пошёл. Нечего тянуть время. Коней приведу, сколько смогу, а там, дальше, пусть сами решают, что да как, – Форкис поднялся, сжимая в руке верёвочную связку.

– Смотри, будь осторожен. Может, мне пойти с тобой? – тихо спросил Рупилий.

– Нет. Одному сподручней.

Темнота сомкнулась за бесшумно ступающим Форкисом.

Поглощённая беседой охрана даже не взглянула в его сторону. Мало ли кому захотелось справить нужду.

* * *

Чей-то загон для лошадей располагался совсем недалеко. Обычно, как иногда невольно подмечал Форкис, в нём находилось не меньше двух десятков голов. Сколько сейчас их там было, Форкис не знал.

Тёмная, безлунная ночь приближалась к своей середине.

Ещё издали он услышал знакомый конский запах и тихий топот копыт.

* * *

Три десятка рабов, наиболее молодых возрастом, во главе с Бронтом и Рупилием что есть сил бежали к берегу небольшой реки, расположенной вблизи от городской окраины с южной стороны.

Форкис ждал. Лошадей оказалось девятнадцать. Повязав на скакунов кто верёвочные, а кто ременные уздечки, вброд переведя их через воду и забравшись на них попарно, рабы устремились к границе Хорезма. Светало. Фардас, отставший со своим напарником от остальных, первым увидел появившийся вдали справа и следующий за ними небольшой отряд.

В какой-то момент сидящий сзади него беглец ослабил хватку и вскоре слетел с коня. Метко выпущенная стрела сразила его наповал. Лошадь, освободившаяся от лишнего груза, ускорила бег, благодаря чему довольно быстро Фардас настиг скачущих впереди людей. По тому, как стали отставать преследователи, беглецы поняли, что хорезмийские земли закончились. Отойдя на более безопасное расстояние, все спешились, давая передых натруженным скакунам. Слева от них простирались пески. Справа же находились бескрайние долины.

Отдохнув почти до полудня, они двинулись шагом на запад, в надежде найти воду и что-нибудь для пропитания. Теперь для них самым важным было не выйти на врагов. Их на пути не оказалось, впрочем, как и воды с пищей.

На ночлег остановились посреди долины. После дневной изнуряющей жары наступила холодная ночь, отнявшая жизни у шести человек, ставших лишь вчера вольными как ветер.

Наутро одна лошадь также не поднялась. Она не выдержала нагрузок предыдущего дня. Её успели заколоть.

Тела людей предали земле.

Первая через многие годы рабства свободная заря окрыляла людей, так неожиданно обретших волю благодаря трём грекам, пришедшим однажды сюда, в этот край, совсем с другой, к их сожалению, несбывшейся мечтой. Для них начиналась новая жизнь, полная иных надежд и более земных желаний.

* * *

На следующий день, когда отряд косматых, измождённых оборванцев продолжил путь, дорогу им внезапно преградила сотня диких кочевников, стремительно выскочивших из-за холма и в один миг охвативших их плотным кольцом.

Воля, едва успев зародиться в сердцах и душах рабов, вновь сжалась в маленький дрожащий комочек, оттесняясь куда-то вглубь неожиданно постигшей бедой.

Бронт, Рупилий и Форкис, вооружённые мечами, захваченными у казарменной охраны, сгрудившись чуть в стороне, решили не сдаваться и принять этот неравный, наверняка, как полагали они, свой последний в жизни бой. Огромный сотник с интересом молча рассматривал их, видимо, не понимая, с кем он имеет дело. Поправив волосатой рукой островерхий головной убор, коснувшись пальцами густой бороды, он слегка кивнул. В тот же миг, просвистев в воздухе, на окружённых людей полетели арканы. Ловко наброшенные петли туго стянули тела и сдёрнули их на землю.

– Они без оружия. У этих троих мечи, – услышал чей-то голос Форкис.

Сказанное было на сакском языке.

– Что за воинство такое? – удивлённо произнёс кто-то другой.

– У них у всех на руках и ногах следы от оков. Похоже, это беглые рабы, – вновь послышался голос первого.

– Поднимите их, – повелел второй.

Подбежавшие к пленённым спешенные воины быстро поставили их на ноги, подтащили к сотнику и сбили грубыми толчками в плотный круг.

– Чьи вы? Куда идёте? – спокойно, прищурив левый глаз, спросил сотник, подавшись вперёд и опершись локтем на луку седла.

Неожиданно для всех, протиснувшись между окружившими его людьми, Фардас твёрдым голосом произнёс:

– Мы уходим из хорезмийского плена. Я когда-то служил Далайе и верховному правителю массагетов царю Турпану. Да продлятся их дни! Ваш великий вождь Дахар, да будет вечен он под этим небом, сокрушил бактрийцев в совместном походе с массагетами. А эти люди, так же, как и я, были невольниками у Ардавы.

Изумлённый сотник спрыгнул с коня и подошёл к говорившему. Бронт, Рупилий и Форкис в недоумении переглянулись. Одно для них было теперь совершенно ясным. Из поверженных они превращались в гостей. Через мгновенье все захваченные люди были освобождены от пут. А ещё по прошествии очень короткого промежутка времени они во главе с сотником уже следовали в северо-западном направлении, к ближайшему селению кочевников.

* * *

Пробыв у радушных хозяев три дня, получив в дар лошадей, оружие и одежду, снабжённые пищей и водой, освободившиеся рабы с почётом были препровождены обратно до границы владений хаомаваргских племён, к одному из которых принадлежала сотня.

О том, что творилось в соседних землях, беглецы ничего не узнали. Молчаливые саки не вступали в беседы с ними, покорно исполняя веления своего старшего.

Тепло попрощавшись с сотником, отряд прошёл недалеко на юг и, скрывшись за холмами, остановился. Следовало решить, куда направляться дальше.

– Мы уходим на запад. Тебя благодарим за помощь, – произнёс Бронт, спрыгнув с лошади, оглядев всех и подойдя к Фардасу.

– Не стоит. Я ведь наёмник и служу тому, кто платит. Если есть для меня подходящее занятие, согласен идти с вами, – улыбнувшись, ответил тот.

– Что ж, хорошо. Такой спутник никогда не бывает лишним в дальней дороге, – Бронт коснулся его плеча и запрыгнул на коня.

– Те, кому с нами не по пути, прощайте! – он развернул скакуна и в сопровождении Рупилия, Форкиса и Фардаса двинулся строго на запад.

Никто из остальных за ними не последовал. Хотя и были они родом из разных стран, но их земли находились на юге и востоке, а там, куда направились эти люди, простиралась чужбина.

Часть вторая. «…И была последняя воля…»

514 год до н. э.

Глава первая

К вечеру похолодало. Решили остановиться на отдых чуть в стороне от дороги, за невысоким холмом.

Небольшой караван из десяти вьючных лошадей и двадцати четырёх всадников шёл уже седьмой день. Старший каравана, седобородый сак, спешился первым, помог сойти с лошади женщине.

Все воины охраны вновь стали заниматься привычным для кочевников обустройством ночлега.

Царившая вокруг тишина изредка нарушалась лишь похрапыванием почуявших отдых животных и бряцанием оружия.

Люди молча, без суеты, исполняли каждый свою работу, и во всех их движениях угадывались опыт и сноровка.

Вскоре был разбит небольшой лагерь. Потрескивая сухим хворостом, запылали два жарких костра. Потянуло запахом нехитрого варева. Выставив дозоры, старший присел к костру, у которого уже расположилась женщина.

Ночь опустилась мгновенно, без плавного заката, как это бывало всегда в их родной степи.

Третий день от такого внезапного наступления темноты на душе у женщины появлялась тревога и что-то ещё, до сих пор не изведанное, но очень неприятное, сковывающее жутким холодком всё её сознание. Весь день она желала скорейшего отдыха, но с наступлением заката ей уже очень хотелось зари. Усталость, вопреки её ожиданию, не валила в сон, а странным образом исчезала, вытесняясь разными думами. Тяжелее всего ей было от неизвестности, ожидавшей их впереди, к тому же её одолевала тоска по родному очагу. Эти беззакатные вечера, этот вкус воды и даже запах этих костров – всё свидетельствовало о том, что они в чуждой земле, где всё не так и кажется каким-то враждебным. Именно из-за таких ощущений ещё ближе и роднее были все эти люди, простые молчаливые воины. Даже лошади, родные сакские кони, своим жаром пахли кочевьем.

«Неужели больше никогда нам не вернуться в родные края?» – думала женщина, и теперь её всё чаще обжигала эта мысль. Только здесь, вдали от степи, она впервые в жизни ощутила себя беззащитной. Ещё никогда в её сердце не было столь гнетущей тоски по человеку, который своей душевной мощью и простым, благородным величием вселял тепло и уверенность как в неё, так и во всех саков. Только сейчас она поняла, как хорошо жилось, дышалось, творилось рядом с этим человеком, какой покой был всегда на душе… Там… Уже очень далеко…

Но самое страшное заключалось в том, что, даже развернув караван, пролетев обратный путь, вернувшись в ставку, войдя в шатёр, она уже не увидела бы приветливого взгляда, под его сводами не зазвучал бы родной ей голос, её не обняли бы нежные руки и, как прежде, не прижали бы к груди…

Томирис, её царица и подруга, умерла…

* * *

Седоусый воин молча взирал на огонь, подталкивая веткой головёшки в костёр, и лишь изредка поглядывал на сидевшую в задумчивости женщину, стараясь пока не мешать течению её мыслей.

– Нам пора немного отдохнуть, – его низкий, густой голос прозвучал довольно тихо, но в нём чувствовалось тепло и даже нежность.

– Мне кажется, весь день нас кто-то сопровождает, – голос женщины хоть и с хрипотцой, но на слух приятный и сильный.

– Я усилил дозоры. Тех человек двадцать, не больше. Думаю, что это отбившиеся персы не могут найти свои войска.

– Сколько ещё осталось пути?

– Не знаю. Вчера казалось, что сегодня к вечеру мы будем на месте, но ты видишь, что здесь ничего нет и никто нас не встретил. Может быть, завтра. Если до вечера их не будет, значит, мы сбились с пути.

– Я всё больше убеждаюсь в том, что с детьми мы поступили очень правильно. В такой дороге всё может случиться, а им уже ничего не угрожает. Да, Томирис права, там будет надёжней для них.

– Что ж, дети пристроены, осталось исполнить другое её желание.

– Я только сейчас поняла её вторую просьбу. Томирис, поручив нам всё золото и драгоценности передать именно здесь, вовсе не думала о нём, она отводила нас подальше от беды, чтобы и мы остались живы. Ведь там, где дети, нас узнали бы заезжие саки.

– Значит, за нами следят не только персы, но и собратья, прознавшие о нашем уходе.

– Нет. Те были вовсе не враги, и после передачи детей они весь день сопровождали нас по велению царицы. Потом они вернулись обратно к ним. Это воины, посланные для охраны и нахождения с детьми. С ними были вьюки детей с таким же грузом.

– Я думал, что ты по-своему усмотрению решила оставить их именно там.

– Нет. Всё это было задумано заранее. А тем, что мы везём, Томирис, похоже, наградила нас, зная, что больше некому будет о нас позаботиться.

– Значит, никто не будет встречать нас, и Томирис увела наш отряд подальше от возможной погони?

– Да. Выходит, так. Но куда нам теперь податься?

– Определимся утром. От этих сложностей гораздо больше усталости, нежели от битвы. Знал бы, что так всё повернётся, остался бы с ней.

– Нам нельзя возвращаться ни в кочевья, ни к детям. Мы должны где-то осесть, схоронить груз, следить издали за детьми и при малейшей необходимости прийти к ним на помощь.

– Наверное, ты права. Так и сделаем. Теперь нам нужно перебрать всех наших недругов-соседей и держаться от них как можно дальше, существовать очень скрытно.

* * *

К полуночи все в лагере, кроме дозорных, казалось, крепко спали. Но старый воин, повидавший многое в своей жизни, не мог заснуть. Из его головы не выходили слова этой славной женщины, верной подруги Томирис. Ведь даже ей, самой преданной из всех приближённых, ей, с которой разделяла повсюду и горести, и радости, Томирис не изложила всех планов этого похода. Желание царицы знать в последние мгновения жизни о том, что самые близкие люди избежали неминуемой кары от недовольных вождей племён, было теперь понятно и ему, ведь они жаждали скорейшей её кончины, дабы наконец захватить власть в степи в свои руки.

«Жаль, очень жаль, что Томирис на исходе своей жизни осталась одна. Может быть, ей и было легче умирать, веря в то, что её дети не будут обречены на муки сородичами, не желавшими простить ни ей, ни её доблестным предкам власти над собой и всегда горевшими лютой завистью к великим их походам и свершениям. Может быть…»

То ли от дум, или же от накопившейся за эти дни усталости, но сон плавно окутал его сознание, и, сам того не заметив, старый воин крепко заснул у тлеющего костра, не ведая, что не спал не только он.

Огоньки от слабеющего, затухающего пламени играли, как в росинках, в наполненных слезами глазах женщины…

* * *

– Похоже, в ночь они подходили довольно близко к нашим дозорным, – старый воин, присев на колено, рассматривал оставленные на земле чьи-то следы.

Сотник и четверо молодых саков также внимательно всматривались в примятую местами траву.

– Мы находились вот за тем кустом, – показал рукой один из воинов на заросли в нескольких шагах от них, – и ничего не слышали.

– Это хитрый люд. Посмотрите-ка за тем взгорком, не там ли они провели ночь? – старший махнул рукой в сторону невысокого холма, и двое воинов, запрыгнув на лошадей, спешно отдалились.

Вскоре один из них вернулся и доложил:

– Там были люди, но ждали без огня. Кострищ нет.

Вслед за ним подъехал и второй воин, оглядываясь по сторонам, сдерживая горячего скакуна.

Старший направился к лагерю, на ходу оглядывая окрестности цепким, быстрым взглядом.

Караван был готов следовать дальше.

Женщина встретила спутника, напряжённо вглядываясь ему в глаза.

– Да, они где-то рядом, но почему не напали ночью, не могу понять, – ответил он на безмолвный её вопрос. – Нам не следует больше идти в этом направлении. Мы не знаем, что находится там, дальше.

Старший помог женщине взобраться на лошадь. Сам же, по-молодецки запрыгнув на подведённого к нему скакуна, стремительно взлетел на холм и стал осматриваться окрест, при этом то поднимаясь в рост, то опускаясь и прикладывая руку ко лбу, чтобы прикрыться от солнца. Широкий в плечах, он будто сливался со своим мощнотелым конём во что-то единое целое. Он не поворачивал головы в островерхом головном уборе в нужном направлении, а разворачивался туда всем телом, словно у него не было шеи. Отменный рубака и силач, он всегда имел при себе длинный меч и два акинака, чем удивлял незнакомцев, но больше поражал их, когда со звериным оскалом бросался на врага, сражая всех на своём пути одновременными ударами с двух рук. Возраст не брал верх над его телом и разумом, и только лишь серебро в его густой бороде, бровях и усах свидетельствовало о его почтенных летах.

– Четверым воинам следовать позади каравана, на расстоянии полёта стрелы. По трое – держаться с боков от него, находясь у всех нас на виду, – распорядился он, подозвав к себе сотника.