Ласточкин крик

– Невза-а-ат! – голос Евгении вывел меня из задумчивого состояния. Я повернул голову и встретился со взглядом ее зеленых глаз.

– Ох, Невзат, я уже битый час пытаюсь привлечь твое внимание, – с шутливым упреком добавила она. – Кем, интересно, так заняты твои мысли?

Я громко расхохотался:

– Ну кем они могут быть заняты, кроме тебя!

Евгения слегка поморщилась:

– Ну-ка, перестань, котик, меня умасливать.

Не будь рядом людей, я бы сжал в крепких объятиях пахнущую лавандой любимую женщину.

Оправдываться я не собирался.

– Не придумывай, дорогая. Я действительно ужасно по тебе соскучился…

И вот когда мы, пара зрелых людей, уже готовы были, как юные влюбленные, поцеловаться, раздался тихий голос:

– Евгения, Евгения…

Я обернулся и увидел маленькую девочку, чьи черные волосы шевелил сквозняк. Но куда больше, чем она сама, меня заинтересовала игрушка в ее руках. Это была кукла Барби. Я не верю в сверхъестественное, но обнаружить в мейхане у Евгении такую же игрушку, что и на месте убийства, было жутковато.

– Кукла! Откуда у тебя эта кукла? – сорвалось с губ неожиданно для меня самого.

Девочка не поняла вопроса, нахмурила брови и молча уставилась на взрослого дядю, задающего такие бестактные вопросы.

– Я купила, – вмешалась Евгения, которой явно не понравился мой вопрос, а еще больше мой тон. – Эту куклу купила ей я. Что случилось, Невзат?

Сложно было не почувствовать напряжения в ее голосе.

– Нет, все в порядке. Извини, я просто так спросил.

Она не поверила, но решила не продолжать, а вместо этого повернулась к девочке:

– Азез, ты что-то хотела, маленькая?

Девчушке было около шести лет. Смуглая, очень милая… Прижав куклу к груди, она слегка покачивалась на носочках.

– Пить, – тихо произнесла девочка. – Водичка кончилась…

Евгения нагнулась и чмокнула ее в худую щеку:

– Все в порядке, заинька моя, возвращайся за стол, а воду я сейчас принесу.

Азез помчалась к столу, стоявшему в углу сада; подол ее желтого платьица развевался над маленькими ножками.

– Сирийка, – пояснила Евгения с еле заметным упреком в мой адрес, – одна из тех несчастных сирийских детишек… Что произошло, Невзат, почему ты так взъерепенился? Ты что же, подумал, что она воровка?

Моя несдержанность, конечно же, заслуживала осуждения.

– Нет, прости, все немного не так. Я просто перепутал ее Барби с другой куклой, которую мы нашли на месте преступления. Когда я ее увидел, то почему-то потерял контроль над собой. Прости, я правда извиняюсь. И я вовсе не подумал о ней как о воровке.

На красивом лице моей возлюбленной расплылась понимающая улыбка.

– Понимаю, Невзат.

Ее взгляд скользнул к столу, за которым сидела дюжина человек: женщины были печальны, мужчины подавлены, а дети, как им и подобает, веселились и смеялись, бегали и играли в свои игры.

– Они в очень сложном положении, – пробормотала Евгения. – Я уже сказала тебе по телефону, что время от времени зову их сюда. Они живут в центре для мигрантов в Ферикёе.

С ее губ сорвался тяжелый вздох.

– Погоди, сейчас я им воду отнесу и вернусь. – Она сделала несколько шагов, но потом поспешно развернулась, будто о чем-то вспомнила. – Ох ты боже мой, не думай, что я про тебя забыла… Проходи за свой столик под платан, я уже там накрыла…

– Да ты что? Не переживай за меня, занимайся своими делами.

Пока я шел к столику, мой взгляд вновь упал на Азез. Она что-то оживленно объясняла мальчику, такому же смуглому, как она сама. Я вспомнил мою Айсун. Волосы у дочки были посветлее, чем у маленькой сирийки, да и сама она была покрупнее. Но в чем-то они были похожи. В шесть лет Айсун тоже была очень активной, ее сложно было удержать на месте. Постоянно что-то тараторила, без устали задавала вопросы, на которые ей неважно было получить ответ.

Внутри все сжалось, я больше не мог спокойно смотреть на сирийскую девочку, пришлось отвести глаза.

Евгения, как всегда, расстаралась. Среди разнообразных мезе [24]стояла бутылка ракы, весь вид которой выражал недовольство, что ее все еще не открыли. Сложно было не откликнуться на такой призыв, и в тот момент, когда я уже разбавлял ракы водой, послышался голос Евгении:

– Пожалуйста, не стесняйтесь. Мой дом – ваш дом; если что-то будет нужно, сразу говорите.

Сирийцы смотрели на нее как на святую – с восторгом и глубокой благодарностью. Когда я сделал первый глоток, самый старший из мужчин, сидевших за столом, поднялся на ноги. Высокий и худой, он чем-то напоминал сухое дерево. Сириец говорил так тихо, что я не мог разобрать слов. Видимо, это были выражения благодарности, потому что щеки Евгении зарделись. Моя красавица всякий раз, когда ее хвалили, от смущения готова была провалиться под землю. Но монолог продолжался, и стало ясно, что мужчина перешел на другую тему. Евгения, выслушав его до конца, показала в мою сторону и произнесла:

– Не волнуйся, сейчас мы все расскажем Невзату, он разберется. – И только я собрался сделать второй глоток ракы, они появились у моего стола. – Невзат, позволь представить тебе Медени-бея.

Худой и высокий мужчина смотрел на меня с испугом.

– Добрый день, – я протянул ему руку, – очень приятно.

У него был темный цвет кожи, умные карие глаза и усталое лицо.

– Мне тоже очень приятно, – слегка поклонился он.

Пальцы мужчины были настолько сухими, что я испугался, что если слишком сильно пожму ему руку, то могу их сломать.

– Прошу, – я показал на стул напротив. – Присаживайтесь.

Он посмотрел куда-то в пол:

– Нет, я не хочу мешать.

У него был легкий акцент, но по-турецки он говорил очень правильно.

– Вы никому не помешаете, Медени-бей, – покачала головой Евгения. – Невзат здесь специально, чтобы с вами пообщаться.

Пожилой мужчина скромно уселся на стул, Евгения тоже присела рядом. Повисло молчание, которое пришлось разорвать мне:

– Так вы из Сирии сюда приехали, как я понимаю?

– Да, из Алеппо, – воодушевился он. – Я был переводчиком с турецкого… Учился в Анкаре, в университете Хаджеттепе… Переводил для официальных лиц, бизнесменов, приезжавших из Турции. Мой младший брат Эдхем жил в Латакии. Моя дочка Адевие тоже туда переехала, когда вышла замуж. Мы скучали друг без друга, но все же жили хорошо… А потом началась война, и все пошло прахом: теперь ни семьи, ни дома, ни родины… Мою дочку, брата, его жену убило одним взрывом. Они все прятались в одном доме, и всех убила одна ракета… – В глазах мужчины заблестели слезы, две капельки задрожали на кончиках длинных ресниц. – Ладно, не буду вас мучать пересказом собственной биографии. В итоге мы оказались в Турции.

Чтобы как-то разрядить напряжение, я с сочувствием в голосе произнес:

– Мы рады вас принимать здесь. Как вам у нас, все в порядке?

Он слегка заколебался, не будучи уверенным, стоит ли ему говорить правду или нет.

– Все в порядке. Вернее, все было в порядке… А потом мы потеряли Фаххара…

Я не понял, кого он имеет в виду:

– Фаххара?

– Фаххар – это второй сын моего младшего брата Эдхема. После смерти родителей мы забрали его к себе. Кроме меня, он единственный мужчина в семье.

Я показал взглядом на игравшую в догонялки девочку:

– Он брат Азез?

Медени перевел свои печальные глаза на малышку:

– Да, Фаххар ее старший брат, у них большая разница в возрасте.

Евгения внимательно слушала старого сирийца.

– До чего же правильно вы поступили, когда взяли к себе племянников, – произнесла она восхищенно. – Вам за такое стоит руки целовать, Медени-бей. Вы удивительный человек.

Его худая спина сгорбилась.

– Ну что вы, все это по воле Аллаха. Он повелевает, а мы лишь исполняем.

Мы начали отходить от темы, и требовалось вернуть ее в прежнее русло:

– Так что же с Фаххаром? Что с ним случилось?

Медени-бей пару раз сглотнул:

– Фаххар, наш Фаххар пропал. Вышел утром из дома и не вернулся.

Слезы помешали ему говорить. Мы с Евгенией переглянулись, ни у кого из нас не хватало смелости возобновить разговор. Дали мужчине немного проплакаться, справиться со своим горем. Это долго не продлилось, и вскоре он, шмыгнув носом, поднял голову.

– Прошу прощения… Все и так сложно, а тут это еще навалилось. До чего же сложно сыну человеческому жить в этом дольнем мире…

Я протянул ему стакан воды:

– Выпейте, поможет.

– Спасибо, – ответил он с благодарностью. – Большое спасибо.

Он вытер слезы тыльной стороной сухой ладони и продолжил говорить:

– Три дня… Фаххар пропал три дня назад.

Вот и все. Снова замолк.

– И никаких вестей от него?

– Нет, ничего. Ему тринадцать лет… Очень умный и очень воспитанный мальчик. Он недавно нашел работу в кондитерской в Шишли [25]. Работал там месяц. В тот день сказал, что ушел на работу, но так и не вернулся.

– Вы ходили в кондитерскую? Что там говорят?

Его задел мой вопрос, и он слегка повысил голос:

– А как я мог не пойти? Сразу же, в первый вечер. Поговорил с хозяином. Тот очень удивился. Потому что тем же утром Фаххар ему позвонил, сказал, что заболел и на работу не придет, останется дома. Но мы его так и не дождались ни тем вечером, ни следующей ночью.

– Вы обращались в полицию?

Легкая обида на его лице сменилась агрессией:

– Конечно, обращался! Они меня выслушали, записали мои показания. Сказали: «Если что-то узнаем, позвоним». Но день прошел – звонка не было, второй день прошел – снова не звонят. Я опять пошел в участок. «Не волнуйтесь, мы занимаемся вашим делом, – сказали они, – но пока безрезультатно». Мы не знаем, что нам делать. Пытаемся говорить с разными людьми, но они нам не верят, думают, что мы жалость к себе пытаемся вызвать, денег выпросить… А мы просто переживаем за нашего ребенка…

Мне нечего было сказать, и я предпочел сосредоточиться на главном:

– Вы разговаривали с друзьями Фаххара? Он, возможно, мог уехать из Стамбула. Например, попробовать через Грецию прорваться в Евросоюз.

Щеки Медени вздрогнули, лицо сморщилось:

– Нет, Фаххар бы так не поступил. Если бы уехал, то точно предупредил бы нас. Мы в очень большой беде… пожалуйста, ради Аллаха, помогите нам!

Глаза мужчины снова наполнились слезами.

– Все в порядке, Медени-бей, – постарался я его успокоить, – не накручивайте себя, он мог, например, пойти в те места, о которых вы не знаете, например, к какому-нибудь приятелю. Но мы все узнаем, не волнуйтесь, сейчас я позвоню коллеге.

Я набрал номер Мюнира, но тот не ответил. Я снова повернулся к Медени:

– Выключен. Потом еще наберу. И как только что-то узнаю, сразу свяжусь с вами.

Сириец попытался в знак признательности поцеловать мне руку, но я отдернул ее. Рассыпавшись в благодарностях, он вернулся к столу, где сидели его родственники.

– Ты должен найти Фаххара, – произнесла Евгения. Ее глаза увлажнились, но тон был решительным. – Ты должен найти племянника Медени-бея. Куда в таком возрасте может пропасть парень?

У меня было много вариантов ответов, и, к сожалению, почти все они ничего хорошего не предвещали. Поэтому я просто попытался успокоить ее:

– Не волнуйся, Евгения. Не волнуйся, я найду мальчишку. Обещаю тебе, я выясню, что произошло.

13

Кладбище непохороненных детей

У дверей дома меня встретил Бахтияр, будто бы и не замечавший жары. Пес поднялся с земли и завилял хвостом. Стоило мне выйти из машины, как он вразвалочку подошел поближе и беспардонно потерся о штанину. Я погладил его по мягкой шерстяной голове.

– Привет, Бахтияр! Как дела, дружок?

Пес уперся мне в ногу лбом. Он уже забыл, что случилось вчера, – мы снова были друзьями.

Любимец квартала покрутился вокруг меня, видимо, предлагая поиграть, но у меня не было на это сил.

– Прости, дорогой, уж очень я устал. Давай в следующий раз.

Он посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Эх, ну да ладно, ничего страшного», и вновь растянулся на земле слушать тихое бормотание моих соседей, которые, стремясь поймать хоть какую-то прохладу, коротали ночь на балконе.

Дома меня встретило знакомое тиканье. Я бросил взгляд на старые напольные отцовские часы, стоявшие под лестницей: 00:37, не так уж и поздно. У Евгении я надолго не задержался – после разговора с Медени-беем у нас у обоих пропало все настроение, даже ракы и мезе потеряли свой вкус. К тому же на меня накатила дикая усталость. Евгения видела, в каком я состоянии, но все равно попросила остаться. Я сказал, что не смогу, и она отпустила меня, заставив перед уходом выпить собственноручно сваренный кофе.

Пока я поднимался по лестнице, усталость накатила еще сильнее – я с трудом поднимал ноги, чтобы шагать со ступени на ступень. Больше всего хотелось растянуться на кровати и спать, спать, спать. Но я знал, что выспаться у меня не получится: сладкая дрема продлится всего несколько минут, а потом глаза все равно откроются. В голову, как всегда, полезут мысли о том, что произошло в течение дня. Снова перед глазами будут мелькать лица жертв, и я буду размышлять о том, кто же убийца. Буду пытаться вычислить мотивы преступления, доискиваться до сути, до смысла. Конечно, ни к какому выводу я не приду, зато буду без конца ворочаться в постели. Именно поэтому я пошел спать не сразу – решил сначала принять душ.

Холодная вода хорошо на меня подействовала – я сразу почувствовал себя живым. Но стояла такая жара, что я успел вновь вспотеть, пока шел из ванной в спальню. Лампу включать не стал – света с улицы хватало, чтобы разобрать, что где лежит. Взял со стоявшей в изголовье кровати тумбочки графин с водой, наполнил стакан и выпил половину. Затем лег, уставился на свисавшую с потолка лампочку и стал думать о Слепом Коте.

Почему он нарушил свой привычный порядок? Почему сбилась дата преступления? Или Зекаи был прав – последнее убийство мог совершить кто-то другой? Нет, об этом слишком рано говорить, следует выждать. Да, звучит ужасно, но нам нужно дождаться следующего убийства. Слепой Кот или кто-то другой – такой же человек, как мы. Как и все мы, он совершает ошибки. Думать, что он безупречен во всем, непродуктивно.

Но если преступник или, может быть, преступники не связаны со Слепым Котом? Тогда какова их цель? Чего они хотят? Просто подражают известному серийному убийце? Некоторые часто возводят маньяков в объект культа и пытаются им подражать. Но, может быть, преступник или преступники преследовали совершенно иные цели? А если это подражательство, как бы на это отреагировал Слепой Кот? Понравилось бы ему такое «творчество» или скорее разозлило? Что-то подсказывало – нет, не понравилось бы. Скорее, его рассердит, что кто-то воспользовался его славой и стал убивать от его имени. Это опасно, это может быть воспринято как покушение на его наследие. И в таком случае он может сам захотеть разобраться с подражателями. Но Слепому Коту, если это не он расправился с Акифом, еще надо узнать о последнем убийстве. А может быть и такое, что Слепой Кот организовал преступление, но исполнил его не своими руками, а руками своих верных последователей. Кто может знать, что происходит в головах безумцев?

Тут я заметил, что чем больше вопросов крутится у меня в голове, тем сильнее закрываются глаза. Хорошо было бы записать все мои прикидки, но навалилась такая тяжесть, что я с трудом повернулся на левый бок, к стенке. И уткнулся взглядом в фотографию Айсун. Даже в зыбком свете ее огромные глаза смотрели прямо на меня.

«Что ты делаешь, папа? – будто бы говорила она. – Тебе что, не хватило того, что ты стал причиной нашей смерти, так ты теперь ищешь, как бы убить самого себя?»

Я сомкнул веки и попытался стереть связанную с Айсун мысль, но от мертвых так просто не спастись. Даже тяжелое покрывало сна не защитит от них.

Не знаю, как долго я лежал с закрытыми глазами, но внезапно из темноты выступило заросшее деревьями пространство. Сначала я подумал, что это кладбище, где похоронены Айсун и Гюзиде. Но, пройдя через деревянную калитку, я понял, что ошибся – это была рощица, в которой я никогда прежде не был. В нос ударил резкий запах инжира. Кроме инжира, здесь росли деревья грецкого ореха, сливы, акации, кукули, сосны, дубы, ели и каштаны – много, очень много деревьев. Все они были одинаково молодыми, крепкими и здоровыми. Ветви были настолько раскидистыми, а листья самых разных оттенков зеленого – настолько большими, что небо почти не просматривалось.

Между серебристыми, светло- и темно-коричневыми стволами петляло двенадцать тропинок… Двенадцать – снова это число. Все тропинки вели в одно место – к детской площадке. Чего на ней только не было: качели, карусели, горки, лесенки, песочницы… – и все из дерева. Но почему-то это прекрасное место рождало во мне чувство тоски. И почти сразу я понял, почему – здесь не было ни одного ребенка. Не спорили друг с другом девчонки, не вопили мальчишки, не было слышно детского смеха. Все эти горки, качели и карусели, назначение которых – радовать детей, дышали неутолимой тоской. Потом до меня дошло, что вокруг царит мертвая тишина: не пели птицы, не шуршали в деревьях белки, ветер не шелестел в ветвях, не было слышно человеческих голосов… Я всегда стремился сбежать от городского шума подальше в глушь, но меня пугало зловещее безмолвие.

В этот момент я увидел ребенка: он бежал по третьей из опутавших рожицу на манер коричневой паутины двенадцати дорожек. Он даже не бежал, а летел меж стволами деревьев. Но это не было радостным стремлением поскорее оказаться на детской площадке – напротив, ребенок был несчастен, испуган, затравлен. Я не видел его лица, но по движениям понимал, что он охвачен паникой. Было видно, что ребенок хочет от кого-то убежать, рвется изо всех сил. Он был худ, плохо одет, на взгляд, ему было лет десять. Цвет волос разобрать не получалось.

Пока я думал, кого же он так испугался, от кого бежит, появился мужчина в длинном плаще. Его походка, манера двигаться кого-то мне напоминали, но я не мог вспомнить, кого именно. Было ясно, что он преследует ребенка и, судя по всему, погоня длилась уже давно.

На секунду мужчина потерял ребенка из виду, остановился и стал оглядываться по сторонам. Потом он снова побежал – то есть полетел. Его ноги не касались земли, и он летел гораздо быстрее, чем преследуемый им ребенок. Спасения не было, мужчина неизбежно поймает свою маленькую жертву.

«Стой! – закричал я. – Стой, кому говорю!»

Но мой крик, отразившись эхом от толстых стволов деревьев, вернулся ко мне:

«Стой! Стой, кому говорю!»

Мужчина будто бы не услышал меня, еще секунда, и он растворился в зарослях. Но – что за чудо, – сделав несколько шагов по тропинке, я внезапно увидел ее всю: как она извивается между деревьями и как упирается в стену из красного кирпича.

«Господи, – испуганно сорвалось с моих губ. – Господи, он же его поймает…»

Я перевел дыхание и устремился к стене – мне нужно было добраться туда прежде, чем мужчина догонит ребенка. Но каким бы коротким ни казалось расстояние, стена только удалялась от меня. По сторонам мелькали ореховые деревья, ели, платаны, дубы, каштаны, ивы, но я ни на метр не мог приблизиться к этой чертовой стене.

«Почему так?» – сорвался с моих губ крик, и тут я, зацепившись обо что-то, растянулся на земле. Только я попробовал встать, как почувствовал, что коснулся чьей-то кожи. Пригляделся и увидел маленькую ножку. На тропинке лежал мертвый ребенок. Его лицо было землисто-бледным, а тело уже окоченело. Внезапно я с ужасом осознал, что вокруг меня десятки, если не сотни трупов. Вся земля была покрыта телами мертвых детей. Мертвые дети были везде – между стволами деревьев и даже в ветвях. Это было кладбище – кладбище непохороненных детей.

Меня обуяла дрожь, но со страхом получилось быстро справиться. Я вспомнил про убегавшего ребенка – хотя бы его смерти не допустить. Да вот же он – на тропинке, бежит в мою сторону! Слава Аллаху, ему удастся спастись от этого человека. Еще чуть-чуть, и он выбежит из тени деревьев, еще чуть-чуть, и я обниму его, спасу от мерзавца, что за ним гонится.

Стараясь не наступать на тела мертвых детей, я выбрался на тропинку… и остолбенел. На меня бежала моя дочка Айсун! Она бежала молча, не кричала: «На помощь!», «Спаси меня, папочка!» Я раскинул руки, чтобы подхватить ее, укрыть от беды, успокоить, но тут понял, что она меня вообще не замечает.

«Айсун! Айсун, доченька!» – прокричал я.

Она не слышала и в панике бежала прямо на меня. Но когда я шагнул к ней, она прошла сквозь меня – просочилась, как призрак.

У меня даже не получилось удивиться, потому что между деревьями уже мелькал силуэт мужчины. Силуэт мерзавца, монстра, который гнался за моей дочерью и убил всех детей в этой роще. Я потянулся за пистолетом, вынул его из кобуры, снял с предохранителя и затаил дыхание, но мужчина пропал – его нигде не было! Куда же делась эта скотина?! Должно быть, он заметил меня и спрятался. Ведь он трус, смелости ему хватало, только чтобы расправляться с маленькими детьми. Но от меня ему не спастись.

Вытянув пистолет перед собой, я двинулся к деревьям, где видел его в последний раз, и вдруг почувствовал чье-то дыхание на своем затылке.

«Ты хочешь в меня выстрелить, Невзат? – спросил знакомый голос. – Хочешь меня убить?»

Я быстро развернулся и остолбенел, увидев хорошо знакомое лицо. Из моего рта вырвался вопль ужаса. Мужчина, смотревший на меня с усталой улыбкой, был я сам…

В панике я распахнул глаза. Роща, кладбище непохороненных детей – все тут же исчезло; я обнаружил себя в промокшей от пота насквозь постели.

– Это сон, – произнес я вслух. – Слава Аллаху, это сон.

Повернул голову и вновь встретился со взглядом Айсун. И он снова говорил: «Что ты делаешь, папа? Тебе что, не хватило того, что ты стал причиной нашей смерти, так ты теперь ищешь, как бы убить самого себя?»

14

Нет мерзости хуже политики

– Фаххар Эль-Кутуби, Фаххар Эль-Кутуби… – бормотал себе под нос Мюнир, пока рылся в компьютере. – Вы сказали, что он работал в Шишли, я правильно помню, господин старший главный комиссар?

У меня получилось дозвониться до него только утром. Как оказалось, он обычно выключает свой рабочий телефон на ночь. Я рассказал ему о пропавшем сирийском мальчике.

– Господин комиссар, если у вас есть время, подъезжайте, вместе посмотрим, – ответил Мюнир.

Через полчаса я уже был в его скромном кабинете, хлебал кофе, сидя в кресле перед заваленным бумагами столом.

– Дядю его зовут Медени, не так ли? – спросил мой коллега. Раскосые глаза все еще были прикованы к экрану, но в голосе уже слышался некоторый оптимизм. Вероятно, он наконец-то нашел нужный файл.

– Да, Медени, – быстро произнес я. – Именно он и попросил меня о помощи.

Мюнир откинулся на спинку своего кресла и побарабанил пальцем по столу.

– Врать не буду, я уж думал, что в компьютере ничего нет, господин комиссар. Очень много пропавших детей… Причем именно сирийцев. Каждый день заявления от родственников получаем. Уже и удивляться устали. Собственно, поэтому я и попросил вас приехать сюда – чтобы вы сами увидели, как нам тяжело справляться с таким потоком. И тоже скрывать не стану: некоторым заявлениям мы ходу не даем, даже в базу данных не вносим. Но это у нас есть. – Он вновь наклонился к компьютеру. – Фаххар Эль-Кутуби. Пропал три дня назад. Дядя обратился к нам вчера.

Должно быть произошла ошибка.

– Прошу прощения, Медени-бей был у вас вчера?

Мюнир прищурил глаза и еще раз пробежался по файлу.

– Да, тут написано, что заявление было загружено в систему третьего июня, в пятницу, в десять тринадцать. А что такое? Почему вы спрашиваете?

Медени говорил, что они обратились в полицию три дня назад. Может быть, наши что-то напортачили при загрузке данных? Ладно, не буду в это слишком углубляться.

– Нет, все в порядке. Так что там у тебя?

Мюнир тоскливо скользил глазами по экрану.

– На самом деле ничего. Парень работал в кондитерской в Шишли. Довольно известная кондитерская с филиалами по всей Турции. Но вечером с работы не вернулся…

Я сделал еще один глоток кофе и недовольно произнес:

– Это я уже знаю, Мюнир, от дяди мальчишки. Важно – что произошло дальше. Что предприняла полиция? Получилось ли выяснить что-то про Фаххара? Кто видел его последним? С кем вместе он уходил с работы?

Мюнир посмотрел на меня со смесью стыда и отчаяния:

– Нет, ничего об этом тут нет.

Он глубоко вздохнул, потянулся к стоявшему на столе телефону и набрал номер:

– Не волнуйтесь, господин главный комиссар, сейчас узнаем… Алло, Реджаи? Давай-ка быстро ко мне в кабинет!

Повесив трубку, он погрузился в объяснения:

– Реджаи занимается пропавшими сирийскими детьми. Да будет милостив к нему Аллах, я бы врагу не пожелал такой работой заниматься. – Мюнир отъехал на офисном кресле от компьютера, и мы оказались друг напротив друга. – Главная проблема в чем, господин комиссар: мы совершенно не справляемся с сирийцами. Честно скажу: ну ничего у нас не получается. Сколько лет я работаю в полиции, а впервые с такой бедой столкнулся. Сначала мы пытались помогать беженцам, забирали с улиц, пристраивали в приюты. Но их стало так много, что мы уже и не знали, что делать. Постепенно начались кражи, совсем мелкие, правда. Ведь многим сирийцам даже на хлеб денег не хватает. Полагаю, скоро начнутся какие-то стычки, они ведь уже создают группировки. Это огромная проблема, господин инспектор. А дети… Дети в очень тяжелой ситуации находятся. Кого-то находим мертвыми, кто-то фактически в рабство попал, а некоторые попадают в лапы сутенеров…