Один день на больничной койке

Олег Перелетов

Один день на больничной койке

Айболит, душа болит

Не гунди, не гоже.

У души всоя душа,

Чтоб болела тоже

Сразу оговорюсь, что в один больничный день я не вместился, хотя очень рассчитывал. Во всем остальном, все чистая правда. Хотя, если один день считать не по численнику, а просто обычным днем в городской больнице, то опять, правда. Однажды завязавший пьяница, вспоминая свои былые полеты во сне и на яву, сокрушался:

– Как быстро приближается асфальт».

Слушатели спросили, в каком смысле, что это за бегающий асфальт. – Кто в теме, – ответил алкаш, – тот почувствует величие момента. Кто был в городской больнице, тоже почувствует.

День Первый

Началось все со «скорой». Я их вызвал в шесть утра, когда понял, что мне окончательно не заснуть. Когда бессонница, скорую не вызывают. Я вызвал. Дело в том, что отсутствие сна – это следствие. А причина «мерцательная аритмия». Почему я эту аритмию взял в кавычки? Потому что доктор, что год назад делал мне операцию по прижиганию электропроводящих ходов в сердце, чтобы оно не аритмило, а работало в режиме тик-тикающих часов, сказал, что в современной медицине нет такого понятия как «мерцательная аритмия». Но сказал не сразу. Врач молчал, давая понять, что говорить должен я, хотя ни его ко мне определили, а меня к нему. Я ожидал, что доктор, как в кино, похлопает меня по плечу и заверит:

– Знаете, батенька, у вас не так все запущено и мы вам сделаем маленький надрез, а затем чуть-чуть прижжём, и будете, как огурец. Ничего такого врач не сказал. Он молчал. Иного не оставалось, как говорить мне. А говорить…, что говорить? Что-то в режиме просьбы. Черт его знает. Во всяком случае, в этом общении врача и пациента сразу было ясно, кто канючит, и значит, виноват, а кто с царского плеча раздает. Если конечно получится, чтобы раздать.

Со мной не получилось. Две подряд операции этого молчаливого доктора и на гора, что было, то и осталось. В лучшем случае. Не хочется даже об этом думать. Были трепетания, а добавилась фибрилляция. Может, он это имел ввиду – ведущий хирург и заведующий отделением, когда говорил, что мерцалка это безграмотно. А вот фибрилляция плюс трепетание – это то что нужно. Шесть утра, а ребята со Скорой, не так чтобы сильно заморенные. Один, поменьше и поэлегантней возился с бумажками. Второй, с типичным лицом гаишнего лейтенанта, запустил портативный аппарат, снял ЭКГ и сунул под нос элегантному. Тот покачал головой. Затем электронщик спросил: – Как давно приступ? Я сказал, что давно. – Ну час, два, может больше? Я сказал, что больше. Два месяца. – Так долго… Маленький, глядя в кардиограмму, повторил утвердительно: – Так долго. И велел мне одеваться. Я попросил: – Ребята, может быть мы здесь справимся. Какого-нибудь калия мне вколите, и притухнет. Я сейчас кофе сварю. Аппаратчик усомнился: – Если приступ больше суток, вколоть инструкция не позволяет, да и вряд ли, как вы говорите «притухнет», разве что.. Он замялся. – Совсем, – подсказал я. – Собирайтесь. – На правах старшего сказал элегантный. – Ну давайте все равно кофе попьем, – с тайной надеждой, просительно предложил я еще раз. – Некогда! – Отрезал врач с гаишным лицом, голосом, соответствующим статусу положения. Я пошёл одеваться. Дома в это время никого не было. Жена была у тещи, восстанавливая её после инсульта. Сын с семьёй жил отдельно. Я слонялся по всей квартире и ни как не мог найти сумку, приличиствующую моменту. Была же коричневая, кожаная через плечо, очень симпатичная и вместительная. Папка со всеми моими суточными мониторами и хеликсовскими анализами вполне могла бы туда уместиться, и тапки тоже. Кроме тапок, как мне сказали врачи скорой помощи, мне в больнице больше ничего не понадобится. Упоминание о тапках вызвало нехорошее покалывание под ложечкой, тем более, что все какие-то пляжные попадались, белого цвета. Но тот, что побольше успокоил: – Поставят вам капельницу, полежите часок и пойдете домой. – Хорошо бы поехать туда, где справятся. – Справятся. – Может быть в Первый мед? – Туда нельзя, разве что по договоренности, – сказал аппаратчик с лицом гаишника. Я снова пошел искать сумку. Долго искал, злился, ведь все места, где она могла быть, я по три раза обшарил. Пусто. Однако, никто меня не подгонял. Я подошел к врачам и понял, что им сдавать меня было не куда. Это был первый день после новогодних праздников и все было переполнено. – Пятнадцатая не отказывается, – сказал «гаишник», только там некому принять. Я сказал: – Ребята, может быть завтра, я опять вас вызову и все будет в порядке. Аппаратчик отрезал:

– Назначена городская № 15, примут! Пока доедем пересменок будет, начнут выписывать. На ул. Авангардной, где расположена 15-ая городская, мне приходилось бывать, там, по моему, они больше специализировались на травмах, и контингент соответственно был соответствующий. Правда, именно туда мою жену направили сложную операцию на зуб сделать и вроде бы нормально, быстро и хорошо сделали. Сейчас я думал: «лицевая хирургия, понятно, что у них на уровне, контингент обязывает». Но с сердцем на Авангардную все равно очень не хотелось ехать. Я выразительно посмотрел на врачей. – Вы, конечно, свое выполните и по инструкции, и по правилам, а мне то как…? Мне то от этого ничего хорошего не будет. Я ведь вас вызвал и для себя тоже. Мне надо приступ снять, надоело уже, хоть немножко сердце пусть отдохнёт. – Вот там и снимут. – На Авангардной?..Может быть на Костюшко или что-тут еще у нас в районе есть? – Все переполнено, берите тапки и поехали. Я снял полиэтиленовый мешок, из тех, что поприличней у жены на одёжной вешалке висели, положил туда свои домашние тапки, взял папку со своими медицинскими обследованиями и вместе с врачами вышел не свежий воздух. А на улице кроме того, что по-утреннему было свежо, еще очень красиво шел снег, настоящий снегопад. Медицинская Газель стояла в трех метрах от парадной, как раз серединной дверью на меня. До того я спросил докторов, можно ли мне на своей машине за ними поехать. Они сказали: – Так не делается, – мы обязаны вас привести.

Я подумал: "Ну для этой бригады я прямо находка, чтобы у них все было, как на учениях", – и даже захотелось по мере сил поучаствовать. Внутри машина, по крайней мере в моём отсеке, было холодно, но сносно, хотя я только-только оттемпературил с гриппом. Тоже интересно. В предыдущий день, когда температура была 38.8 пропотел ночью и даже понравилось – тепло и была иллюзия что буду спать, впрочем часа два все же спал. А на следующую ночь вымочил простынь, одеяло и подушки на своём месте, потом на месте жены, затем подложил под себя плед и закрывался еще одним пледом и тоже все промочил.

Это сколько же из человека может воды выйти, – ведь не просто испарина, а натурально лилось. Если под «феберже», как называли это дело в кино «Левиафан», ладонью провести, так полная пригоршня воды. Не мог себе такого представить. Зато вся болезнь испарилась. Вот бы на следующий день ночью спать да спать: ни температуры, соплей и тех не было, дыши не хочу. Но сна не было, хотя и говорят, что человек все равно спит, только во времени это не ловит, и что совсем без сна сутки не проживешь. Врут, точно помню, прежде чем в скорую позвонил, когда уже мочи не было, стук да стук у себя там внутри слушать со скоростью 150 ударов в минуту, ни на единую секунду не заснул. Ехали какой-то другой дорогой, как я бы ехал. Я все время смотрел через окошко из своего отсека в кабину и дальше через лобовое стекло на улицу. Кроме двух врачей был ещё водитель. Я почему-то думал, что из экономии они свой скорый тарантас сами водят. Водителю как раз работы хватало. Я еще удивился, что так плохо дорогу видно. Шел сильный снег, но не до такой степени, чтобы ничего не видеть. Потом стало понятно, когда "скорая" время от времени останавливалась и шофер, сняв щетку-дворник чистил стекло со своей стороны вручную. В Приёмный покой доктора сдали меня молча, без тягостных прощаний и всхлипываний. Тот, который субтильный, передал на меня бумаги в правое из двух окошек за стеклом, подсунув их в узкий проем под окном. На том миссия бригады скорой помощи по отношению к госпитализируемому больному была выполнена. Впрочем, и мне стало уже не до них. Как и здесь в Приёмном покое до меня никому не было дела. Сразу пришла ассоциация с отделением милиции. Правильно было бы сказать «полиции», но как-то не сходится. Что в ментовке, так и в приемном покое, на лицо сквозило абсолютное отчуждение сторон. Тех кто за стеклом и что снаружи. Людей в комнате ожидания в этот ранний час было мало: женщина пришла сдавать не оправившегося после долгих новогодних праздников мужа. Он лежал в смежной комнате на кушетке и морщась лицом страдал животом. Потом его жена мне о нём рассказала, пока мы ожидали к себе внимания. Она полагала, что отравился и отравился, но температура тридцать девять, пришлось везти. Еще с нами в «предбаннике» все время слонялся парень в грязноватых джинсах, в такой же куртке, но в приличных ботинках военного образца и с несвежей марлевой повязкой на голове. Он беспрестанно ходил курить, на пандус, куда приезжают "скорые" и в конце-концов докурился, что стал заваливаться на пол. Мы его, вдвоем еще с одним пациентом поддержали и усадили на скамейку. – Кончай курить, – сказал я ему, – когда голова не в порядке это всегда обморок. И зачем-то добавил: – Я это знаю точно. И это правда. К своим уже, считай, пенсионным годам, я много чего знал «точно». Про быстро приближающийся асфальт, в том числе. Из второй смежной комнаты, через коридор, с Приемным покоем все время кричала старуха: – Дайте мне тряпку! Тряпку дайте мне! От персонала никаких поползновений в её сторону не происходило. Вопила она, однако, с усердием. Я вошел в комнату с топчанами, где лежал отравленный мужчина, там на стойке для одежды я заметил вафельное полотенце, быстро схватил его и отнес бабке. Бабушка сидела на инвалидном кресле и тоже, как потом выяснилось, ждала своей участи. Такое крепкое русское лицо с устоявшейся зловрединкой. Почти не глянув на полотенце, коротко отрезала: – Не надо мне такую, это полотенце! Я отнес полотенце обратно и грешным делом подумал, что, наверное, правы больничные врачеватели, когда не бросаются каждую просьбу выполнять. Как раз термин такой недавно услышал: принуждение к добру. Правда, это всё же из другой области. Вернее – с другой её стороны. Пришёл дежурный врач, дородный мужчина с лицом, вызывающим доверие, посмотрел мои бумажки, со знанием дела, задал несколько вопросов, и сказал: – Ждите, в девять будет пересменка, выпишут кого-нибудь и вас определим. Определили меня не очень хорошо – в коридоре. И то не сразу. Сначала с зимней курткой и пакетом на коленках пришлось посидеть на кушетке, но уже в другом корпусе, в кардиологии, на втором этаже. Я там познакомился с одним парнем, с ближайшей ко мне коридорной койки на отделении. Он мне показался по военному собранным и уверенным в себе, лет пятидесяти. Глядя на шмыгающих взад-вперёд врачей, двух довольно молодых чистеньких ребят и одного менее свежего с бородкой, похожего на начальника, я спросил у Саши, так звали моего первого на отделении знакомого: – Кто из них самый толковый? Саша сказал, что молодые – это стажеры из Военно-медицинской академии, а тот что взрослый с бородкой – начальник отделения, Виктор Самсонович. – У меня не Самсонович, – почему-то мотнул головой Саша, – у меня женщина. – Вояки, вроде соображают, – добавил он. У старшей сестры на отделении по среди коридора была выделена стойка с креслом и настольной лампой, прикрепленной к стене для ночного бдения. Сестер было четверо, они посуточно дежурили друг за другом. Сейчас дежурила женщина средних лет высокая, слегка одутловатая, со сдержанным достоинством специалиста. Как потом выяснилось, так оно и было. Через некоторое время после разговора с Сашей эта сестра, назвавшаяся Надеждой, пригласила меня на отделение. Я у неё спросил: – Скажите, а кардиохирургия у вас есть? – Нет, – сказала сестра. – Вообще нет в больнице? – Нету. А что вы собрались делать? – Абляцию, – сказал я. Похоже дежурная сестра знала, что есть операция с таким нецензурным названием. По восстановлению сердечного ритма. Во всяком случае я эту, извиняюсь за выражение, абляцию, дважды испытал на своей шкуре, вернее на сердце, и очень бы не хотел встречаться с этим в третий раз. Хотя корифеи из 1-го Медицинского, обрисовали мне именно такую перспективу, и дело было только за отсутствием квот. Сейчас про кардиохирургию я спросил, чтобы иметь представление о том, куда я попал. Ну и мало ли. – Да кому здесь делать?! – Передернула плечами сестра. – Идите за мной. Кровать, к которой она меня подвела стояла в коридоре, стояла совсем рядом с её стойкой, напротив большого окна с панорамным видом на всю территорию больницы. Мне это понравилось, я люблю, когда большое окно и без штор. Или, хотя бы, без тюля. Когда и того и другого много, мне всегда приходит на ум песня со словами: «встаю я утром, как всегда к окну, а на окне стальные прутья». Здесь в коридоре, штор на окнах не было. Вешалки для верхней одежды тоже не было. Я воткнул свою куртку между матрацем и какой-то прорезиненной зелёной штуковиной, видимо для гигиены, и улегся с мыслью заснуть. Еще из причитающихся мне принадлежностей за спинкой кровати стояла тумбочка. Туда я распихал все что у меня было. На счет уснуть, как очень скоро выяснилось, тут на отделении почти у всех больных были проблемы. И еще одна немаловажная деталь, чтобы понимать, куда я попал, – отделение было общее. Не в смысле, что не VIP, раз в коридоре люди лежат, то и так понятно, а в гендерном, что ли смысле. То есть одна палата мужская, вторая женская и т. д , мужских было на одну больше, всего комнат было порядка десятка, все они располагались вдоль коридора напротив окон. Конец это ряда замыкала одна платная палата, затем левый поворот на хозблоки, и туалет. Причем в туалете на одной из двух кабинок было черным фломастером безапелляционно выведено «Ж». Я спросил у куривших у окна мужиков, что это означает. Один, приблатненного вида больной, который, как потом выяснилось, вообще там обитал в туалете, беспрестанно куря, начал по гнусному шутковать, что де если стесняешься, то можем и подсобить. Я ничего ему не ответил, внешность у него была видавшего виды сидельца, с которыми не знаешь как разговаривать. Я поступил, как любят рассказывать женщины: молча развернулся и ушел. Потом мы несколько раз встречались без комментариев, а через пару дней, когда его выписывали, он почему-то протянул мне руку, чтобы попрощаться, я попрощался. С разбегу поспать на законном моём койко-месте в коридорном отсеке (что-то схожее с подводной лодкой) не сильно получалось, хотя когда ко мне подошел доктор, как раз был утренний обход, я вроде как дремал. Врач сказал, что он Виктор Самсонович, начальник отделения и кандидат наук и что будет меня лечить. Его ученая степень почему-то меня удивила, для того рода лечебного заведения. – Что беспокоит? – Спросил кмн, обращаясь к ближайшему перед собой окружающему пространству. – С чем к нам пожаловали? Он, как выяснилось был одессит и когда проводил осмотр, любил зрителей и по общим вопросам обращался, вроде как ко всем, кто присутствовал, демонстрируя демократизм и близость к массам. Я ему сказал, что мне много не нужно и приехал, чтобы снять затянувшийся приступ аритмии. Виктор Самсонович посмотрел все мои бумажки, послушал пульс и буднично сообщил, что аритмию я вам не сниму, а усредненную частоту сердцебиения мы приведем к норме. Я был обескуражен. По крайней мере, по двум пунктам. Во-первых, я сразу понял, что прямо сейчас никаких капельниц мне не предстоит, и никто ничего снимать не будет. Во, вторых, вот это «приведём к норме», в моей мозговой норме головы никак не укладывалось. Я перечислил кардиологу районной больницы у каких высоких профессоров я частным образом амбулаторился и сообщил, что единственный их вердикт состоял в том, что медикаментозно с моими показателями сердечный пульс не успокоить. Даже кардиолог из поликлиники, у которой я по месту жительства наблюдался, – это была властная женщина постпожилого возраста по фамилии Гриндшпун, – она так и сказала: «Неужели, больной, вы думаете, что если бы существовала таблетка, которая снимает сердцебиение, мы бы вам её не прописали.» Все профессора, в дополнении с поликлиническим врачом, сходились во мнении, что нужно опять делать абляцию. Виктор Самсонович с улыбкой затаённого превосходства сказал, что названных мною профессоров он знает. Один, который председатель ученого совета ГИДУВа, так тот вообще терапевт, а профессор Щудик, что считается самым первым аритмологом России, так этот не той аритмией занимается, а те, что в Первом Меде, они бредят операциями. – Вы знаете, – гнул я своё доктору, – врачи со "скорой" обещали мне капельницу и незамедлительное обретение альфа-ритма. – На более-менее продолжительное время, – добавил я от себя, для смягчения. – Умные! – Констатировал врач 8-го кардиологического отделения городской больницы на ул. Авангардной, – Мы пойдем другим путем. – Каким? – Будем подбирать сочетание лекарственных средств, соответствующих вашему случаю. – Таблетки будем пить, – уточнил я. – Именно, – ответил доктор. – Дома или здесь. – Дома, но сначала здесь. Черт его знает, я ему поверил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.