Великая река. Другой берег

Потом я понял, что больше не могу оставаться в деревне, и ушёл в лес совсем, но и там находиться скоро стало невыносимо. Тогда я решил: единственный выход – попасть на Другой берег, потому что там не лес и не деревня.

Но я ошибся. А потом ты спасла меня, хоть я об этом и не просил.

– О дождь! Это так грустно, – искренне проговорила Ойкью, когда он умолк. – Мне очень жаль, что оно вот так вышло…

И она стиснула Варна в объятиях.

– Прекрати! – мальчик недовольно отпихнул её. – Я рассказал это затем, чтобы тебе стало понятно, а не затем, чтобы ты меня жалела.

– Видишь ли, я всё равно, похоже, буду жалеть, – вздохнула Ойкью. – Теперь понятно, отчего ты пришёл звать Деда. Хорошо ещё, что я вовремя тебя вытащила! Это всё так печально, даже не знаю, что и сказать…

– Для той, которая не знает, что сказать, ты уже болтаешь довольно долго, – сухо заметил Варн. – Возьми весло, оно же сейчас упадёт в воду.

Ойкью увидела, что и правда положила весло очень неудобно, кроме того, за то время, пока она слушала Варна, их успело немного снести обратно вниз по течению. Ойкью погребла вперёд.

– А что твой дедушка говорил про две составляющих, из которых ты сделана? – спросил тем временем Варн.

Глядите-ка, запомнил! Ойкью занервничала – к счастью, со стороны из-за шарфика этого было совсем не видно.

Ойкью вздохнула. Нет, Варн слишком юн, он только испугается, и всё, если она станет говорить об этом.

– Прости, я пока не могу тебе ничего рассказать, – ответила она честно. – Видишь ли, это связано с шарфиком. Все мои секреты с ним связаны.

– Как хочешь, – мальчик пожал плечами.

Как ни крути, Ойкью чувствовала себя немного виноватой, словно в итоге осталась в долгу, но она никак не могла придумать, что бы такого хорошего сделать Варну. Стишок рассказать? Очень нужны ему стишки!

На реку тем временем опускался туман. То и дело Ойкью слышала где-то вдалеке жутковатый звук, словно поскрипывала ржавая цепь, но решила не говорить об этом и не нагнетать обстановку: и так после рассказа Варна стало грустнее некуда. Поэтому Ойкью только гребла и думала.

Хозяин клёна

Я шла вперёд по искрящемуся от трав лугу. Луг был золотой, словно сделанный из солнца – как если бы на тебя взглянули тысячи златоглазок, как если бы сотни бликов скользнули по воде, как если бы на землю спустились десятки жёлтых лун. Только ещё ярче и желтее. Небо обжигало голубизной, а солнце казалось белым, и, если долго на него смотреть, в глазах тоже становилось белым-бело. Травы пахли сладко, тепло и душно и щекотали нос пушистыми соцветиями. Они доставали до моего лица – такой маленькой я тогда была.

Такой маленькой, что мне ещё не разрешали гулять днём, а я ещё слушалась этих запретов. Конечно, я тогда не знала скуки и не знала лодочников, и весь мир казался мне новым, точно создатель только-только придумал его, покатал в руках, подул – так сдувают ресничку или одуванчиковый пух – и отправил в свободное путешествие. И эта пушинка легла прямо мне в ладонь.

Я шла вперёд, и мир искрился, и звенел, и плавился, и я тоже искрилась, плавилась и звенела, и мне не хотелось пакостить, а хотелось смеяться от того золотого, что горело внутри. И ещё хотелось жить вечно. Я шла, и передо мной разлетались кузнечики и белоснежные бабочки с растопыренными пушистыми крыльями, похожие на маленькие пёрышки.

…А потом в конце луга я увидела дерево. Оно было огромное, с резной листвой, так что его крона походила на кудрявую голову. А под деревом кто-то сидел и, поскольку я вела себя очень тихо, скоро начал играть на дудочке. Музыка показалась прекрасной: может, потому, что я раньше никогда не слышала, как поёт дудочка, или потому, что вокруг всё было такое тёплое и золотое.

Музыка звала и манила, и я слепо пошла за ней, как заколдованная. Я приблизилась к дереву и, приподнявшись на цыпочки и раздвинув стебли травы, увидела того, кто играл.

У него была оливковая кожа, золотистая на солнце, и тёмно-зелёные волосы, кудрявые, как древесная крона, и длинный нос, и длинные тёмные ресницы, отбрасывающие тени на щёки.

Он почувствовал моё присутствие и открыл глаза. Длинные ресницы затрепетали и взмыли вверх, и я увидела, что глаза у него ореховые, насквозь пропитанные солнечным светом. Мне вдруг стало страшно, что он сейчас заговорит со мной, и я отпрянула, прячась в траву, но потом вспомнила, что никогда ничего не боюсь, и вышла из укрытия, сделав несколько смелых шагов вперёд. И моё сердце подпрыгивало, словно бубен в руках шамана.

Он перестал играть на дудочке – к моему великому сожалению – и встал, и я увидела, какой он высокий. Я не доставала макушкой даже до его груди. Потом он чуть наклонился. Его губы дрогнули в мягкой улыбке, и он сказал:

– Привет, малышка. Как тебя зовут?

Его голос звучал, словно шелест листвы, – так же мягко, шуршаще и насмешливо.

– Ойкью, – ответила я.

Но это было не важно, потому что и в этот день, и много дней после этого он звал меня только малышкой. И мне очень хотелось, чтобы меня называли по имени, и иногда я даже фыркала в шутку, а он только нарочно поддразнивал меня.

– Малышка-малышка! До Ойкью ты ещё не доросла.

А когда я наконец доросла, он не успел заметить этого.

Но всё это случилось потом, много позже, а в тот миг, согретая солнцем, я спросила:

– А ты кто такой?

– Я хозяин этого дерева, – произнёс он, и я зажмурилась от удовольствия, слушая его голос. – Или это дерево – мой хозяин? Так сразу и не поймёшь.

– Ты Хозяин Клёна? – спросила я, насмешливо щурясь.

Моя бабушка, мама моего отца, тоже была духом дерева; я видела её только два раза, и она тогда называла себя Хозяйкой Липы, грустно хмурясь, потому что на самом деле утратила связь со своим деревом.

– Да, пусть будет так, – проговорил он, как мне показалось, с облегчением.

И потом я много раз жалела, что назвала его так, – иначе, может быть, он сказал бы своё настоящее имя.

Но это тоже произошло позднее, а пока я только радовалась, что правильно угадала.

– Ты ночное существо, – задумчиво протянул Хозяин Клёна. – Они все чёрные или бесцветные. У тебя такие белые лицо и волосы… Словно лунный свет. А руки чёрные. Да и ноги. И почему так?

– Это секрет, – сказала я, немного помявшись. – Не знаю почему, но мне про это никто ничего не рассказывает. Это связано с моим рождением. Моё рождение – секрет.

– Хорошо, – прошелестел он, понимающе кивнув. – Ты и правда ночное существо. Тебе, наверное, нельзя здесь быть. Ты заблудилась? Твои родители ищут тебя, малышка?

«Хорошшо, ищщут, малышшка» – это нежное шелестение так убаюкивало, что даже смысл слов ускользал.

Я решительно помотала головой.

– Не ищут. Я совсем не заблудилась, я гуляю! Мне можно здесь быть. Научи меня тоже так играть на дудочке.

– Вот как. – Наверное, Хозяин Клёна мне не поверил, но вслух ничего не сказал. – Я бы с радостью, но эта дудочка только моя, малышка. У тебя самой нет ничего, на чём можно играть?

– У меня есть окарина. – Я грустно вздохнула. – Но она не поёт так красиво.

– Я уверен, можно попробовать кое-что сделать. – Он улыбнулся тепло и лукаво. – Покажи-ка её мне.

И я достала из кармана платья окарину. А потом была музыка, музыка, музыка.

Музыка и золотой свет.

* * *

Если жить – это плыть по большой реке против течения, не зная, куда попадёшь в итоге, если смерть – это Другой берег, тогда лодку можно назвать домом. От этой не совсем логичной, но во всех отношениях поэтичной мысли Ойкью и отталкивалась, когда сказала Варну:

– Нам надо разделить обязанности. Ночью я буду грести, ты – спать, а днём – наоборот. На берег будем высаживаться только затем, чтобы готовить еду.

– В лодке хорошо не выспишься, – нахмурился Варн. – Я не против, если ты будешь спать в ней днём, но я хочу ночевать на берегу. Я готов грести всё время.

– Неженка, – хмыкнула Ойкью. – Эта лодка, считай, наша крепость, мы можем её покидать только при чрезвычайных обстоятельствах.

– Да? А Лодочник не будет нас искать по ночам? – сощурился мальчик.

Ойкью замолчала: крепость вдруг перестала казаться такой уж надёжной.

Если жить – это плыть по большой реке против течения, не зная, куда попадёшь, если смерть – это Другой берег, тогда лодка… Да как ни крути – лодка в любом случае не самое безопасное укрытие для тех, кто прячется от судьбы.

– Что, тебе нужно обстоятельство ещё чрезвычайней, а, Ойкью? – спросил Варн, весело сверкнув глазами.

В его голосе вместо привычного равнодушия сквозило неприкрытое ехидство.

Ойкью фыркнула: как он, наверное, горд собой! Но мальчик был прав, как ни посмотри. Луна, которая висела уже высоко над рекой, опять казалась жутковато-жёлтой, а далёкий звук, похожий на звон ржавой цепи, всё ещё преследовал их, словно эхо наступающего рока. Ойкью погребла быстрее.

– Луна начнёт опускаться, и выйдем на берег.

– И почему мы не могли переночевать у тебя дома? – Варн вздохнул. – Проплыли-то всего ничего, а уже снова нашли проблемы. Надо было всё объяснить твоим родителям и остаться.

Ойкью теперь тоже так думала, поэтому только разозлилась на его справедливое замечание. Она злилась довольно долго, целых несколько минут, но тут совсем недалеко послышался иной звук, не похожий на жуткое скрипение старой цепи, – то было очень нежное пение дудочки. Дудочке вторили далёкие голоса. Они были весёлые и дикие; когда-то Ойкью тоже могла петь таким голосом. Ойкью вновь почувствовала радость, какой не ощущала уже давно: она сразу узнала, кто это играет.

– Слышишь? – спросила она Варна.

Тот поморщился:

– Это опять кто-то вроде той девочки в дождевике? – уныло спросил он.

– Девочка! Дурачок! Знаешь, сколько лет Раф?! – Ойкью рассмеялась. – Нет-нет, это кое-кто получше. Это Хозяин Клёна! Они там поют… Опять собрал вокруг себя целый табор народу, а про меня и думать забыл! Тоже мне! Но он хороший, Варн, он очень хороший. Я его уже так давно не видела. Хотела бы я сыграть ему в ответ на окарине.

– Так сыграй, – Варн поглядел на неё с любопытством.

Понятно, о чём он думает: ей пришлось бы снять шарфик, чтобы сыграть.

– Нет. – Ойкью вздохнула. – Я разучилась. Но мы сделаем лучше: мы выйдем на берег и найдём его. Должна же я попрощаться!

Варна перекосило: на его печально-сонном лице появилось такое выражение, словно Ойкью предложила ему съесть дохлую лягушку.

– Опять твои сомнительные дружки? Ты знаешь, смеяться очень тяжело, после этого у меня болит лицо.

– Я заметила, что эти мышцы у тебя совсем не натренированы, – фыркнула Ойкью, направляя лодку к берегу. – В этот раз всё точно будет хорошо. Может, даже тебе станет весело. Ну, не так скучно уж точно. И вообще, там, выше по реке, леса уже не будет, так что наслаждайся, пока есть возможность.

– Не будет леса? – Варн широко распахнул глаза.

– Ты разве не слышал дедушку? Выше по реке всё совсем другое. Там холодно. Большие деревья там не живут.

Ойкью оттолкнулась веслом, и лодка царапнула дном по песку и уткнулась носом в берег.

– Давай, вытаскивай её, – сказала она Варну. – Ты и так целый вечер бездельничал.

Мальчик нехотя вылез на берег и, схватившись за нос лодки, немного подтащил её на себя. Ойкью выпрыгнула следом, мягко приземлившись на мокрый песок, и принялась ему помогать.

– Главное – не встретиться по дороге с ховалой, – говорила она Варну, пока они поднимались по обрывистому склону над берегом. – Он ужасно жадный, такой, что у него целых двенадцать глаз, и все они горят ужасным светом. Он крадёт всё, на что только взглянет.

– Глупости, – фыркнул Варн. – Если бы этот ховала и правда был такой уж жадный, он уже давно украл бы весь лес. Наверное, он просто что-то ищет и не может найти…

Ойкью взглянула на него разочарованно.

– Это ведь только легенда, – сказала она мягко. – Почему ты не можешь просто сделать вид, что поверил и испугался? Мне было бы приятно…

– Я жил в маленькой деревне, где все обсуждают всех, а мой отец умел становиться огненным колесом, – с некоторым оттенком гордости в голосе произнёс Варн. – Если б я верил всему, что мне говорят…

Ойкью подумала, что такие обстоятельства и правда не способствуют формированию доверчивости.

– Теперь – тише, – шепнула она Варну. – К костру надо идти тихо.

Он пожал печами и не стал ничего говорить. Он не знал, почему Ойкью так сказала.

К костру надо идти тихо, потому что иначе можно случайно привести чужих. Они прокрадутся за тобой по следу, проберутся на праздник и отравят огонь, и он сделается жгучим и злым и перестанет дарить свет и тепло. Ещё можно наткнуться на лешего, он запутает твои следы, и ты увидишь, что свет костра – это сияние заката над обрывом, в который вот-вот упадёшь. Или можно привести недовольного Духа Подземных вод, и он придёт и проглотит весь огонь из страха и зависти. Или – самое худшее – по твоему следу придёт старуха из Дома-с-огнями, и украдёт огонь, и запрёт его навечно в один из своих жутких черепов.

Да, очень важно идти к костру тихо.

Скоро за древесными стволами замаячило красноватое зарево, яркое-яркое в синих сумерках. Это алое пятно металось и пульсировало, как сердце зверя. На его фоне подпрыгивали и вновь припадали к земле, танцевали, кружились, скакали резкие синие тени. Оттуда, из гущи танцующих теней, доносилось пение:

Гул барабанов и жар костра,Взошедшая рано луна остра!Взошедшие поздно горят в ночиХолодные звёзды. Молчи! Молчи!

Ойкью весело взглянула на Варна и ускорила шаг; она теперь почти бежала вперёд, легко перепрыгивая через упавшие стволы и колючие ветки.

По лесу, по кущам – не видно лиц —Ломаем сучья, нам нет границ!Смеюсь надрывно! Река быстрейБежит к обрыву, а я – за ней.

Вскоре, перемахнув через ствол поваленного дерева, они выбрались на поляну, где пели и плясали. Ойкью знала некоторых из этих существ, но не всех. Здесь был маленький дух в тёмной одежде, игравший на комусе, большой дух в белой одежде, который играл на барабанах, и три русалки, которые плясали с маленькими бубнами, и по воздуху, как зелёные реки, стелились их волосы. Большого белого духа звали Куу, а маленького тёмного – Туру, а с русалками Ойкью никогда не водилась: они вечно распускали про всех глупые сплетни. Ещё здесь была болотница, которая не пела, а только влажно хлопала в ладоши, и лесовичок, с печальной радостью наблюдавший, как веселятся те, кто моложе его. В траве плясали крошечные существа с растрёпанными крылышками, одетые в белые платья. Здесь было ещё множество маленьких и больших лесных душ, которых Ойкью не знала по именам.

И ещё здесь был Хозяин Клёна.

Хозяину Клёна Ойкью тоже подбрасывала однажды седмичник, но с тем от этого совсем ничего не случилось, он даже не заснул, нет. Хозяин Клёна нашёл цветок и вернул его ей со словами: «Малышка, ты слишком хорошая для таких глупостей», и Ойкью было стыдно, как никогда прежде. Скорее всего, потому, что в тот раз ей немного, совсем чуточку, хотелось, чтобы колдовство сработало.

– Вон он! – закричала Ойкью Варну в ухо. – Эй! Хозяин Клёна!

И она отпустила запястье Варна, которого до того тащила за собой, чтобы он не отстал, и побежала через полянку, размахивая руками. Она пронеслась через заросли бересклета и подошла к огромному дереву с резными листьями, которое росло здесь всегда-всегда, которое было сердцем этой поляны.

Хозяин Клёна сидел на нижней ветке дерева и играл на дудочке, а когда отрывался от неё, его улыбка загоралась в ночи тонким полумесяцем. Свет костра золотил оливковую кожу его лица и кудрявые тёмно-зелёные волосы, в которых, как огоньки, пылали красные кленовые листья.

Ойкью окликнула его вновь, беззастенчиво отвлекая – она слишком давно его не видела, чтобы быть чуткой, – и помахала ему рукой. Хозяин Клёна оторвался от дудочки и помахал в ответ.

– Привет, малышка! – с улыбкой сказал он Ойкью, когда та оказалась так близко, что могла слышать его голос сквозь музыку.

И мир дрогнул, осыпавшись воспоминаниями.

* * *

– Эй, Хозяин Клёна, хочешь поплавать со мной на лодке сегодня вечером?

Он обернулся через плечо, и его профиль по контуру очертил золотистый свет.

– Привет, малышка! Дриады не могут уходить далеко от своих деревьев, так что вряд ли. Да и у тебя разве есть лодка?

– Теперь есть. Мне её дал на время человечек в дождевике по имени Арох. Он сказал, что обычно такие, как он, этого не делают, но мне можно.

Хозяин Клёна непривычно нахмурился, вмиг сделавшись очень строгим. Я никогда не видела его таким строгим и даже попятилась в жёсткой траве.

– А этот человечек не сказал, почему тебе можно?

– Наверное, это оттого, что мы подружились, – сказала я рассеянно: я ничего не знала наверняка. – Правда, Арох никак не хочет показывать мне Другой берег…

Теперь Хозяин Клёна выглядел испуганным, а не строгим. Он опустился передо мной на колени, положил свои огромные руки на мои плечи и заглянул мне в глаза.

– Скажи, малышка, зачем тебе нужен Другой берег? – шелестящий голос Хозяина Клёна немного дрожал – так шуршат на ветру листья деревьев, когда налетает нежданный ветер.

– Мне кажется, я родилась на Другом берегу, – серьёзно проговорила я. – Мне говорили, от меня пахнет, как от Другого берега… Но вот Арох со мной не согласен, так что, может, это и неправда!

Я улыбнулась, чтоб развеселить Хозяина Клёна, но он оставался всё таким же напуганным и печальным.

– Малышка, – мягко проговорил он и нахмурился, крепче сжав мои плечи. – Никогда, никогда больше не плавай с ним на лодке, ладно? Что бы он тебе ни сказал! И никогда не подходи к Деду.

– Но Арох знает про Другой берег! Он сказал, что все попадают туда, – пылко заговорила я. – Он сказал, все истории о Береге – не совсем правда, хотя в некоторых её побольше. Он сказал, что для всех этот Берег выглядит по-разному.

Другой берег, окутанный туманом, интересовал меня давно, как странная, неизведанная земля, но Хозяин Клёна обычно отказывался со мной говорить о нём. Точно так же, как и мои родители. Арох был единственным, кто не отвёл взгляда, когда я спросила про Берег. Впрочем, лодочник не рассказывал о том, что ему самому удалось увидеть на Другом берегу. Но он ответил, ответил мне!

– Пожалуйста! Ради меня, малышка, – очень грустно проговорил Хозяин Клёна.

– Ну хорошо, – ответила я, отводя взгляд.

* * *

– Где ты пропадала так долго? – взволнованно заговорил Хозяин Клёна. – Что это за штука у тебя на лице?

– А, – Ойкью пренебрежительно махнула рукой. – Я была с лодочниками, но теперь опять от них отделилась.

Вернее было бы сказать, что это её отделили, но Ойкью не стала вдаваться в подробности.

– А на шарфик не обращай внимания, – прибавила она. – Это для красоты.

– Ты всё-таки что-то такое сделала, да? – Хозяин Клёна грустно сдвинул брови домиком. – Поэтому…

Он протянул руку, чтобы взяться за шарфик, но Ойкью мотнула головой и сделала шаг в сторону.

– Ты гораздо симпатичнее без него, – продолжил её старый друг, и не было на свете слов грубее.

Ойкью загрустила: ей хотелось, чтобы он по-прежнему считал её симпатичной.

– Но мне это без разницы, – с улыбкой продолжил Хозяин Клёна. – Я так рад наконец видеть тебя. Костры – это очень весело, но в целом мире нет никого, кто смог бы тебя заменить.

И не было на свете слов прекрасней. Ойкью на миг ощутила, что её так и тянет улыбнуться.

– Сыграешь на окарине? – друг радостно сверкнул глазами. – А я сыграю на дудочке – будет весело.

– Я не умею больше играть, – покачала головой Ойкью. – Я пришла попрощаться. Я уплываю к Истоку Великой реки.

Ей в голову пришла вдруг одна мысль – и почему она не подумала об этом раньше? Ойкью взглянула на Хозяина Клёна оценивающе; тот сидел на ветке и обеспокоенно смотрел на неё сверху вниз.

– Ты не хочешь поплыть со мной? – спросила она, впрочем, без особой надежды.

Хозяин Клёна покачал головой.

– Дриады не могут уходить от своих деревьев далеко, малышка, – мягко сказал он. – Вдобавок мне нравится этот лес. Не хочу никуда уплывать отсюда. Кто знает, что там, у Истока? Вдруг я это увижу и мне уже не будет весело, как сейчас?

Ойкью заранее предчувствовала этот ответ, но всё же спросила:

– Но разве тебе никогда не хотелось уйти отсюда? Куда-нибудь, где нет реки и Другого берега, туда, где всё совсем иначе?

– Это не для меня. Мне больше нравится просто играть на дудочке. А вот тебе это подходит, – Хозяин Клёна мягко улыбнулся. – Но раз ты уходишь так надолго, может, станцуем?

– Можно. – Ойкью проявила чудеса стойкости, чтобы не выкрикнуть это самое «можно» во весь голос.

Для того чтобы начать танцевать, ей было вполне достаточно одного этого вопроса. Хозяин Клёна легко спрыгнул с ветки и протянул руку. Звёзды закружились у Ойкью над головой, костёр мелькал то с одной, то с другой стороны – в зависимости от того, куда их уводил танец, – и казался огромным блуждающим огнём. Мир смеялся и пел, и Ойкью было одновременно радостно и печально. Потом они остановились.

– Только не отрывайся от земли, малышка, – чуть отдышавшись, сказал Хозяин Клёна. – Дриады никого не любят больше, чем свои деревья, ты знаешь.

– Оторвёшься тут, – весело фыркнула Ойкью, хотя на деле чем дальше, тем грустней ей становилось.

Она знала один случай, когда дриада полюбила кого-то сильнее, чем своё дерево.

Ей вдруг разонравилось видеть Хозяина Клёна, расхотелось танцевать и смотреть на костёр, расхотелось веселиться. Шум и бессмысленная болтовня раздражали Ойкью, она думала теперь только о том, как бы вновь оказаться в лодке и как бы вокруг снова никого не было. Только разве что Варн пусть остаётся – он всё равно такой молчаливый, лесной и замкнутый в себе, что его присутствие почти незаметно. Кстати, а куда это он подевался?

Ойкью настороженно огляделась и, не найдя нигде своего спутника, хлопнула себя ладонью по лбу. Какая она молодец! Как она могла оставить его одного в кругу незнакомых детей леса? А вдруг леший? А вдруг русалка? А вдруг ховала, наконец?!

– Можно пригласить вас ещё на один танец? – Хозяин Клёна отвесил шутовской поклон.

Ойкью посмотрела на него недовольно: неужели он не замечает, в каком она настроении? Она схватилась рукой за шарфик: ах, и правда ведь не замечает.

– Нет, – сказала она. – Нельзя. Мне срочно надо найти моего спутника.

– Какого ещё спутника? – Хозяин Клёна выглядел уязвлённым. – Ты ничего об этом не говорила.

Ойкью жутко захотелось показать ему язык. Он, наверное, привык думать, что всё на свете о ней знает.

– Такого, – ответила она вместо этого неопределённо. – Непутёвого.

– Я помогу! – Хозяин Клёна устремился за ней.

У Варна были проблемы. Ойкью унеслась вперёд так быстро, что он не успел заметить, куда она свернула, а вокруг мельтешили, бегали туда-сюда, танцевали, прыгали через костёр разные странные существа. Прежде он видел детей леса только издалека, с верхушек деревьев, когда летал над землёй вместе с матерью. Теперь Варн был на земле и один. Он чувствовал себя неуютно. Это раздражающее ощущение немного подтопило даже лёд его равнодушия, и Варн уже раздумывал, не посмеяться ли ему – так, на всякий случай. Но на это пока не хватало сил.

Варн прислушался к ветру и ощутил, что ветер тревожен, словно на мир надвигается что-то злое. Мальчик поёжился боязливо и нервно обхватил себя руками.

– Эй, парень, заблудился? – огромный дух, одетый во всё белое, пристально смотрел на него круглыми оранжевыми глазами. – Хочешь выпить?

Варн поспешно помотал головой.

– Вы не знаете Ойкью? – спросил он.

– Ойкью? Ты знаешь Ойкью? – дух удивлённо моргнул.

– Ойкью здесь? – удивлённо отозвалась лёгкая, полупрозрачная девочка, закутанная в белое платье, как в саван.

– Такой хороший мальчик, а водится с Ойкью, – удивлённо прокричала с ветки над ними птица с головой девушки.

Варн её проигнорировал. Какое-то время он выжидающе смотрел на духа, хотя тот, похоже, понятия не имел, где искать Ойкью, а потом кто-то схватил мальчика за плечо и с силой развернул, привлекая его внимание. Это оказалась маленькая русалка, зеленоволосая и зеленоглазая, тоже одетая в белое. В её волосах путались маленькие водяные лилии.