Двоеточие

Двоеточие

Аида Христенко

© Аида Христенко, 2024

ISBN 978-5-0064-9467-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Оказавшись однажды в позиции жертвы, подвергшись насилию разного рода, как физическому, так и эмоциональному, наверное, никогда женщина так до конца и не поймёт, как это произошло именно с ней, какие чёрные силы заставили добровольно находится в плену у чудовища. Особенно, если она никогда не сталкивалась с этим в детстве, никогда ранее в своей семье не видела этого ужаса.

Напротив, все женщины в её роду не были приучены терпеть и имели нрав гордый, своевольный и бескомпромиссный. Но, как говорится: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Никого из них, гордых и своенравных не минула личная драма – у каждого своя. Никто из них не обошелся без разбитых сердец и незаживающих ран в своём женском.

И вот, имея страсть собирать и бесконечно анализировать самые разные истории, однажды она приходит к выводу: а что если терпение и всепрощение – это не так уж и плохо? В погоне за мифическим женским счастьем, в надежде вопреки всему всё-таки достичь мечты о романтическом «навсегда» и «не смотря ни на что» она решает попробовать нечто совсем иное: смирять родовую гордость (или гордыню?), верить в то, что человек не рождается плохим, что плохим его делают события жизни, несправедливость, травмы. Выбирает верить наивно, что любого подлеца можно спасти, излечить – и вот он в конце-концов раскается, всё осознает и мучения её вознаградятся по заслугам.

Но кто сказал, что её навязчивое спасение – это благо для него? Не уподобляется ли она тому, от кого страдает, не давая ему права выбора, каким ему следует быть? Это был его осознанный выбор – стать подлецом и злодеем, собрав в себе все самые низкие пороки и неблагородные поступки. Это было его прикрытие, его «доспехи», как самый простой путь скрывать свою слабость. «Лучшая защита – это нападение», не так ли? Чем сильнее она срывает с него эти ржавые слои, тем сильнее он стервенеет. Ведь слабый никогда не простит сильному, что он слаб.

Одни влачат за собой этот балласт всю жизнь, другим удается спастись через какое-то время. Каждая история заканчивается рано или поздно точкой. А если ты чувствуешь, что история повторяется – значит это было двоеточие. И вторая часть его лишь раскрывает для тебя первую. Перечитай её сначала, чтобы понять наконец всем своим существом для чего она тебе была дана. Чтобы понять какое будущее ты хочешь для себя в действительности.

У тебя могут отнять почти всё что угодно: свободу передвижения, любовь, здоровье, деньги… Одного никто и никогда у тебя отнять не сможет, пока ты жива: свободы выбирать как тебе относиться к происходящему и что чувствовать. Права быть то сильной, то слабой. И права неожиданно без предупреждения и объяснения менять своё отношение.

Сначала я хотела написать что-то вроде: «Слабый винит сильного, сильный винит сам себя»… Но это чушь! Сам себя винит глупый. А сильный и мудрый не винит никого! Это жизнь и в ней бывает по-разному. И у тебя есть не только право менять всё, когда ты сочтешь это необходимым, но даже святой долг не прекращать развитие, движение во имя всего мироустройства.

Чтобы полюбить свою жизнь, какой бы она ни была, понадобится недюжинная смелость для того хотя бы, чтобы признать, что всё это – твой выбор и ты имеешь на него право. Но важно помнить: не позволяй отбить себя от стаи, лишить тех, кто тебе важен или того, что тебе дорого. Тогда никому тебя не одолеть. Допустила промах, позволила? Ничего страшного – вот тебе книга, а вот тебе дневник. Принимай в себя истории и не держи в себе свои, говори, делись ими и ничего не бойся. Если ты чувствуешь себя уничтоженной, значит это делаешь с собой ты сама, значит этот червь сомнений в своей силе поселился внутри тебя. Ведь уничтожить твой дух снаружи невозможно.

Эта история-двоеточие. После него ты сама решишь что ты хотела себе сказать и успела ли закончить эту речь, или же всё ещё находишься в процессе. Притормозив на двоеточии и замерев на секунду, ты переведешь дух и уже не сможешь не закончить фразы. Это не окружающие не слышат тебя. Это ты сама себя не слышишь. Однажды ты найдешь слова. Просто дай себе выдохнуть.

Здесь сплелись воедино две совершенно разные истории. Но пока они сплетались – становилось до мороза жутко, как же подчас они не отличимы друг от друга. А это может значить лишь одно – истина где-то посередине. И я искренне желаю тебе наконец найти её.

Точка первая. К Нему

Смеющийся Хаос

(вырванные листы из другого блокнота)

Сколько раз хотелось, благоговейно открыв первый, девственно чистый лист очередной тетради, сесть и написать что-то очень настоящее, очень живое. Не сказать, чтобы мемуары – кому может быть интересна жизнь неизвестного и ничем не примечательного человека… Не сказать, чтобы книгу, полную поучений – могу ли я учить жизни, когда и сама едва ли умею?

Всякий раз хотелось тщательно подобрать слова, казалось, что вот именно оно, самое первое предложение, самый первый абзац, так важны и значимы для того, что последует за ними. Но всякий раз ничего не выходило. Непонятна была ни дальнейшая структура повествования, ни чего я вообще хочу… Для чего я это делаю? Хаотично разорванные образы перетекали из черновика в черновик, из тетради в тетрадь, слова перечеркивались, страницы комкались… Эта растерзанная груда плодилась и множилась в столе, как неизученный вирус, беспощадно напоминая мне о моей неорганизованности, подрывая своим неумолимым хаосом хоть какие-то надежды на упорядоченность…

Однажды наступает переломный момент. Во всём, что бы мы ни делали, в одну конкретную секунду, только в одну, он наступает. Со скрежетом и резким хрустом он ломает, прерывает навсегда плавные кривые наших расчетов, предубеждений, оттянутых решений, томительного ожидания. Дрогнет карандаш, очерчивающий идеально ровные линии наших выверенных таблиц. И всё идет прахом. Мотыльки иллюзий разлетаются. Обнажив под собой обезображенные чёрные ветви. Становится ясно – ничего не имеет значения. Что бы ты ни делал, что бы ты ни говорил – ничего из этого не имеет значения. Это не твой сценарий. Ты – всего лишь деталька в микросхеме огромного механизма Вселенной.

Насколько много ты значишь для неё? Какая роль отведена тебе в этом механизме? Управляем ты или управляешь сам? Изменится ли что-то после твоей поломки? Ил тебя выбросят, не заметив, без единого сбоя в работе? Ты никогда не узнаешь этого. Ты никогда не узнаешь реального положения вещей.

Чего бы ни касалось твоё слово – ты априори неправ. Да и твоё ли оно? Или только вложено кем-то в твою руку и уста?

Отбросив распорядок, смирившись с хаосом, презрев расчеты и планы, закрыв глаза, почти совсем вслепую пишу… Не преследуя цели, не для чего-то, а потому что не могу этого не сделать. Не по расписанию, не в удобный для этого момент по принятым на Земле мерам отсчета времени, а только в тот миг, когда чувствуешь падение внутри, когда глаза застит неощутимая дымка, когда граница между явью и необъятностью стирается… Только эти слова важны.

Только в эти редкие моменты когда ты не ты, а предметы не такие, какими кажутся, ты – настоящий. Ты не хозяин своей руке – ей управляет Вселенная. Ты не господин своим фантазиям – Великое Ничто дарует тебе их. Ты не можешь предугадать, какое слово ты напишешь следующим. Твоя математика летит к чертям. Ничто не подвластно твоему распорядку.

Хаос – самый тончайший порядок Мироздания. И он смеётся над тобой.

(рисунок с листка)

Иллюзорность всего сущего.

Неверность всего, в чём мы уверены.

Опровержимость всего неопровержимого.

Отсутствие осей существования, точек опоры, систем исчисления.

Калейдоскоп жизни.

Чтобы взлететь высоко наружу, нужно упасть глубоко внутрь.

Одноцветность контрастного.

Идентичность различного.

(записка из дорожного блокнота)

Я не верю в «навсегда»

Я не верю в «навсегда». Я не верю в слова, которые уже говорились другим. И тем дороже мне это шаткое чувство счастья, которое наконец-то дано мне сейчас испытывать. Ежесекундно, ежечасно, гладя изгибы любимого лица, вдыхая драгоценный запах… Я знаю точно, что в любой миг видение может рассеяться, сон – закончиться… Не говори мне, что это «навечно и точно-точно» – ты говорил уже это когда-то. Не предлагай мне себя ущипнуть, чтобы убедиться, что это не сон – ты предлагал уже это кому-то. Единственное, что заставляет моё лицо улыбаться, что разглаживает напряженные, обеспокоенные складки – это шаткая и тонкая как капрон надежда на то, что одна история из тысяч вдруг окажется исключением из правил. На то, что мне, неуклюжей, вдруг повезёт и удастся донести этот хрупкий хрусталь через жизнь, не разбив.

А что, если?

А что если? Это, кажется, самое скверное

из представлений…

Ты защищаешь своё право любить,

её тихо помнить?

Оберегая идолов прошлого

где-то на полках комнат,

Только себя самого имея

в свидетелях преступлений.

А что если? Если вдруг ты уйдёшь?

Ты бы тогда сказал наверно и ей, и мне:

«Помнишь – я говорил же, что штампы не ставлю в грош?

Не ходи по нашим местам, не тоскуй о последнем дне»

А что если?.. Это, кажется, самая жуткая из фантазий…

Я родилась уже умалишённой и всё не возьму в толк,

Что нас троих не существует ни в Африке, ни в Евразии.

А я – в больничной палате смотрю в потолок

ЭТОТ БЛОКНОТ ПРИНАДЛЕЖИТ

Человеку с тысячей фамилий и отчеств, ищущему свой рай и вечно попадающему в бури. Кораблю со сломанным компасом. Капитану с верящим сердцем.

Время разбрасывать камни…

(отрывок, который не делает мне чести)

Начало.

Змея, пожирающая свой хвост.

Я спросила тебя сегодня: «Интересно, приятно ли знать, что твоя бывшая после тебя так никого и не полюбила до сих пор? Тешит ли это твоё самолюбие?» Ты ответил: «Да нет, мне никак. Это всё не имеет смысла». Но брови, поднявшиеся кверху и рот, скривившийся в самодовольной ухмылке, говорили иное.

Ты любил повторять раньше часто, а в последнее время – реже: «Меня трудно забыть, ты же понимаешь». И повторение это говорит о том, что тебе это льстит. Раньше меня злило это, теперь перестало.

Разговор мы закончили тем, что я сказала: «Как хорошо, что я не такая как ты и меня очень легко забывают и находят себе новую на замену – кухарку без амбиций. И тихо живут с ней». Ты ответил: «Ты даже лучше меня. Я люблю тебя». Но интонации звучали как слабое утешение.

Но знаешь что? Вот уж по этому поводу я нисколько не комплексую. Переживаний у меня достаточно и так.

Я делаю совсем иначе. Меня не забывают ни мои бывшие, ни бывшие моего нынешнего. Она будет помнить меня до гробовой доски, как ту, которая ворвалась в её жизнь и в кратчайшие сроки осуществила всё то, что она сама не смогла осуществить за много лет. Как ту, что забрала её привычное, её ценное – и сделала своим единственным. Ту, что знала о каждом слове, о каждом письме, о каждом звонке. Всегда. И это, я убеждена, было вовсе не безболезненно.

А он? Как он мог забыть меня, какими бы иллюзиями себя не тешил, как бы ни обманывал себя и других? Ведь он каждый день приходит домой, разувается, глядя на ламинат, который выбирала я, спит, глядя на обои, которые выбирала я, ест, глядя на выбранные мной узоры на стене. Это я стояла с ним у самых истоков, шла рука об руку. Что он может сделать, чтобы скорее забыть меня, если переделать весь дом с нуля не позволит жадность? Закрасить мой фиолетовый и только? Но ты действительно думаешь, что выходя ночью на балкон, пока его женщина спит, глядя на эту, теперь белую стену, он забыл о том, что скрывается под ней?

В том что он наконец занялся своим любимым делом есть и моя вина (в большей или меньшей степени). Я нанесла ему жестокую обиду. Напоследок, осознанно.

Зачем я это сделала? Причин было две. Во-первых, зная уже точно, что рвать я собралась навсегда и бесповоротно, чтобы подстраховать себя от того, во что ты в своё время так радостно нырнул с головой, позабыв про меня и мои чувства – от его желания меня вернуть, от его посягательств на наш покой и мою память. Я сделала то, за что я знала – он меня никогда не простит, ровно так, чтобы это дошло до него в определённые мной сроки. Мне был важнее мой дальнейший покой, чем выйти из воды чистой и яко бы безгрешной (как любишь это ты).

(Теперь уже я понимаю, что на деле я была не менее жестоким человеком, чем ты или любой другой психопат. Почуяв дух погони и охоты, забывала обо всем на свете – оставался только пульс в ушах, жар в лице и цель в самом сердце обзора. Куда бы я ни бежала.)

Во-вторых, ему нужен был солидный и весомый пинок, чтобы он наконец уже осмелился заняться тем, чем давно хотел. Я желала ему счастья. А возможно оно было только совсем без меня. И в семье и в сердце.

Избавившись от тебя, люди наконец выдыхают с облегчением, будто излечившись от долгой болезни… Но вот нюанс – из долгой и тяжелой болезни никто не выходит прежним. И вероятно, я неосознанно дав слабину и обозлившись на весь мир, хотела быть такой же – причинять боль проще. Лучше уж так, чем вовсе не оставить следа.

А теперь хочешь я расскажу, зачем нужны все эти невольные напоминания о твоей бывшей? Вошедшие в привычку, подчас нездоровые и компульсивные.

Никто так не делает. Это не принято. Но когда тебе напоминает о ней каждая мелочь, от тарелок, до цвета волос и глаз – ты постепенно начинаешь воспринимать ее призрачное присутствие где-то рядом как должное, не замечаешь этих призраков, свыкаешься на уровне рефлексов с тем, что они все из нашей жизни никуда не денутся.

Эта привычка исключает возможность того, что однажды произойдёт то, чего я больше всего боюсь. Что при встрече с ней ты испытаешь хоть какую-нибудь эмоцию. Хотя бы какую-то…

«Когда всё это закончится?» – спросишь ты. И я отвечу: когда однажды, заметив её из окна автобуса, ты её не заметишь. Когда однажды в декабре ты не вспомнишь, что сегодня её день рождения. Тогда я буду знать, что победила и здесь.

…и время собирать камни

Я всю жизнь наивно мечтала о правде. Искала её с горящими глазами и трясущимися руками. Обезумев от поисков, я начинала врать сама. Я достигла определённых «высот» в этом искусстве, так же, как и ты, мой дорогой… И чем больших высот я достигала, тем больше я ненавидела ложь. Тем сильнее я лелеяла мечту, возможно наивную и заведомо несбыточную, о том, что мне удастся найти на земле хоть одного человека, который полюбит меня и которого полюблю я, которому можно будет не врать ни-ког-да. Даже на самую маленькую капельку. Даже во спасение. Не врать, не умалчивать, не приукрашивать, договаривать до конца. Говорить всё, к чему только удастся подобрать слова.

И вот я нашла тебя однажды, ухватилась изо всех сил за этот последний спасительный прутик, загорелась – во что бы то ни стало постараться осуществить эту безнадёжную мечту с тобой.

Но ты прокричал мне как-то, что правды нет. Что правда не нужна. Что правда не приносит пользы. «Зачем тебе знать всю правду?» «Хотела бы ты слышать эту правду?»

Я всю жизнь искала человека, с которым осознанно и обдуманно я захочу прожить отпущенное мне время до самого конца. Бок о бок, принимая и любя его, со всеми его особенностями, «но», невзгодами, проблемами, немощами, горестями. За которого захочу взять на себя ответственность перед законом и перед небом – быть с ним рядом при любых обстоятельствах, как бы меня ни страшило и ни раздражало то, что происходит вокруг. Быть с ним рядом, принимая его со всеми его неотъемлемыми довесками.

И вот мне показалось, что я нашла тебя. Но ты высмеял, всё что мне дорого и возненавидел всё, что отнимает моё время у тебя. Ты кричал, что любишь меня одну. Но ты воевал, пытаясь разделить неразделимое. Ты делал мне больно, желая сломать мои ветви.

(За что ты так со мной? – спросила бы я, но не стану, ведь ответ мне известен наперёд. Задолго до того, как родился вопрос. Несбыточные иллюзии обречены на провал. Сочувствие, жалость, поддержка в наш век отжили своё. Мир поглотила тьма. И мы с тобой – её всадники. Просто один из нас ещё недостаточно понял всю суть: если в ком-то нет жалости, то в нём нет жалости ни к кому. И никто не станет исключением.)

Когда ты нуждался во мне и просил меня быть рядом – я была. Когда ты нуждался и не просил – я старалась быть. Чем отплатил ты мне за это? Ты бросаешь меня снова и снова, именно в те моменты, когда мне особенно трудно без тебя. Именно в те моменты, когда мне особенно одиноко и страшно.

Ты всегда напоминал мне о том, что все мы, в сущности, рождаемся и умираем в одиночестве. Что каждый из нас – всегда один. Теперь-то я знаю, что ты имел ввиду, к чему ты меня готовил.

И это очень важный, хотя и банальный урок: не дари себя, ведь тебе не отплатят тем же. Впоследствии, я знаю точно, буду тебе благодарна. Ведь если ты меня не убьёшь, то сделаешь непобедимой. Не дари собакам святость – об этом тоже ты любишь мне напоминать.

Я всю жизнь мечтала найти человека, с которым можно будет говорить как с собой, не желая ни с кем больше говорить глубже, раскрываться больнее.

И вот мне показалось было, что я нашла тебя… Но я опять говорю с бумагой, потому что слова мои, обращённые к тебе, натыкаются на непробиваемую стену непонимания. Но я всё равно обращалась к Тебе, потому что другого собеседника мне было не надо.

(Теперь-то я понимаю, что говорить, ничего не тая можно с любым человеком. Но нужно быть готовой к различным реакциям. Потребность, принцип быть честным и бескомпромиссным в суждениях – не нуждается в поиске цели. Она исходит изнутри и направлена на каждого.)

Я больна, возможно. В лучшем случае, мой диагноз – графомания. Но как бы то ни было – куда мне бежать из себя, если внутри наедине со своими словами мне невыносимо тесно и душно?

Все мои самые страшные сны превратились в явь. Я задыхаюсь, я кричу, но изо рта не вырывается ни звука. Я бьюсь руками о стекло, но оно не бьётся. Я зову, но меня не слышат.

И ты – персонаж из моих снов, вновь оставил меня одну, постоянно вопрошая: «Как ты думаешь, стану ли я любить тебя от этого сильнее?..»

А смогу ли я, даже вдруг сотни раз брошенная тобой, любить тебя слабее?

Я знаю точно – когда-то ты был живым. Ты умирал постепенно и медленно. Убийцам твоим – не одно имя. Их десятки. И венчик на твой лоб возложила Она.

Мне больно видеть, что со мной ты никогда не почувствуешь себя живым. Мне больно знать, что моего огня мало, чтобы отогреть твоё холодное бездыханное тело.

Прости меня за то, что я так медленно и так тяжело учусь с тобой обращаться – ведь я прежде только изгоняла мелких бесов, но никогда еще не воскрешала из мёртвых. И я хотела бы, очень бы хотела, чтобы это произошло раньше, чем я закончусь, чем угаснет моё тепло… Но ты оставил меня снова одну в моём склепе, без тепла и надежды на смягчение моего приговора. Без тебя мне не справиться с этим холодом.

Нас тянет туда, где похороны. Нет. Это мы – и есть смерть. Ты – моя, пришедшая за мной таким странным и изощренным образом.

Чтобы понять тебя, мне потребуется умереть самой. И я хочу, чтобы это произошло, пока ты не отнял у меня с губ сладкий привкус твоих «люблю» и «скучаю».

Ночь.

Тебя нет.

Музыки нет. Стихов нет.

Нет желания двигаться.

И даже моргается медленно,

будто глаза внутри формалиновой банки…

Двигатель вытащен. Бензин слит.

Остался только ржавый остов.

Я – изношенный автомобиль,

снятый давно с производства.

Что ещё мне из себя вытащить,

вытянуть медленно, как каучуковую соплю?

Чтобы где-то там, далеко,

за мозжечком

не жужжало фантомное,

звонкое, назойливое,

слово «предательство».

Чтобы осточертевший стук на запястье,

из глубины маленького квадратика

из стекла

не отбивал, как молотом по наковальне,

гулкое:

«Все бегут от тебя,

а не навстречу.

Даже стрелки —

и те.

Тебя снова бросили.

Не пожалели.

Оставили здесь одну».

«Тьма накрыла ненавидимый прокуратором город…»

Открываю новую страницу и начинаю писать ещё до того, как для себя точно сформулировала что именно хочу написать.

Столько всего накопилось, медленно, по капельке просочилось на пол… Казалось бы, эта труба не была ржавой и прохудившейся… Но как только краска по неосторожной случайности отошла от неё в дальнем углу – вода, грязная, ржавая и липкая, застоявшаяся, стала предательски сочиться на светлый пол. Ты, конечно, каждый день подкладываешь новую свежую тряпку… Но ты ведь хорошо понимаешь, что это только отсрочит момент, когда эту проблему придётся решать? Рано или поздно эту трубу прорвёт.

Так и теперь. Тяжёлое и спутанное, неизвестное и тёмное лежит на душе… И если уже не начало, то вот-вот начнёт медленно тебя убивать изнутри.

Что это? Тот самый пресловутый переломный момент в головах не совсем нормальных людей, который не позволяет им обычно перешагнуть порог двадцати восьми лет? Про таких говорят: « Вступил в клуб 27». Вот и мне однажды исполнялось 28… И знаешь, чем ближе к этому дню, тем тяжелее было волочить себя со своими грузами к этой календарной черте… Каждый новый наступающий день казался почти невыносимым, тягучим, зыбким, тошнотворным… Всё это уже было. Всё это вертится по кругу. Каждое из этих лиц, встречающихся тебе на улице, в автобусе, в кафе, ты уже видел. И точно знаешь, что скажет тебе прошедший человек прямо сейчас, через минуту, через пять минут.

Это и есть Тошнота. Каждую конечность свою шевелишь с трудом. Каждый палец разгибаешь с хрустом. Каждое слово, которое приходится говорить своим ртом, говоришь с неимоверным усилием и болью. Будто рот зашит или сросся. А их, как назло, приходится говорить очень и очень много. Каждому объяснять и объяснять простые, как тебе казалось, обыкновенные вещи… Но они почему-то совершенно перестали тебя понимать. А некоторые, кажется, так и не начинали.

Пальцы болят уже на десятой-пятнадцатой рукописной строчке. Буквы густые и липкие как цемент. Слова затвердевают ещё до того, как дописаны до конца.

Если когда-то я и стояла на пороге желания расстаться с жизнью, то никогда так близко как теперь. Я зашла в тупик. Вещи, взгляды, нерушимые для меня и необходимые мне для жизни, оказались несовместимыми между собой, вступающими в химическую реакцию, отравляющими и меня и друг-друга… Как бы я ни пыталась совместить этот замысловатый разномастный кубик – кажется, ничего не выйдет. Как бы я ни слепла, ускоряясь и ускоряясь в этой слепоте – кажется, момент, когда придётся признать, что всё это абсолютно несовместимо, всё ближе и ближе…

Я больше не знаю, что делать. Я пробую всё, но ничего не приносит результатов. Они окружают меня со всех сторон и скалят свои острые и гнилые клыки. Их всё больше. Они всё злее и ближе… И самое страшное в том, что они – это те, кого я когда-то любила больше всего на свете, или те, кого я люблю теперь.

Случилось. Это случилось. То, чего я боялась в детстве, что преследовало меня в самых леденящих кошмарах.

Я вижу перед собой тело любимого человека, оно говорит и ходит. Но по глазам, по движениям видно – внутри что-то чужое. Внутри демон. Или он во мне? Тьма поглотила всё, что я люблю. Разложение уничтожает всё, чем я дорожила. Тяжёлое свинцовое ничто накрывает мой мир. И легче не станет. И не станет свободней дышать. И мне уже не выбраться никогда.

Были, конечно же были и позитивные моменты. Есть они и сейчас. Совру, если буду отрицать это. Да и это было бы несправедливым по отношению к тем минутам эйфории, которые мне доводилось испытать.

Но так ли легко испытывать радость, когда этот непроглядный мрак и непреодолимый гнёт обступил со всех сторон? Стоит за спиной, за плечами, навис над головой, сковывает движения…

Так ли легко улыбнуться, даже если хочется, когда я почти уже вся погребена под этой смесью, похожей на цемент и свинец?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.