Анна Нимф

Секунд пятнадцать под моими веками было темно, но уже работали магические руны, анализировали данные схемы.

А после в голове начала проступать картинка…

(XueranChen- Poisoned)

Деймон, который был в воображении, не пугал. То же помещение, которое я недавно посетила, комната без стен, залитая синеватой дымкой. Этот Райдо был безопасен, но так же красив и хмур – маска знала, что и как именно показывать. От него даже иллюзорного шла сила; за спиной где-то вдалеке плыл свет от окна.

По мраморному полу я шагала, и колени мои не дрожали. Я впервые двигалась вперед с нетерпением, с жадностью. Я хотела его коснуться, одетого в темную футболку и черные штаны. Провести пальцем по обнаженным бицепсам, после по щеке – неужели я смогу сделать это хотя бы так? Потрясающая достоверность деталей, запахов и фактур – нет, эту маску нельзя пускать «в народ». Её начнут перекупать за бешеные деньги, за ней начнут гоняться фетишисты и маньяки. А также безутешные люди, потерявшие родных, потому что здесь, в мечтах, последние продолжали существовать. Слишком реалистичные, чтобы когда-либо хотеть снимать эту загадочную ткань с глаз. И будет так же, как с медальоном…

– Почему так долго? – спросил Вэйгард хрипло, когда я приблизилась. – Почему я так долго… тебя ждал?

Именно тот вопрос, который бы я хотела от него слышать. И в его сложных глазах ни цинизма, ни льда, но печальная глубина. «Анна, зачем ты так долго мучила нас?» Тьма, грусть, неверие в то, что я, наконец, пришла.

И я сделала то, что хотела – коснулась его руки, кожи, провела по ней пальцем. А Райдо смотрел, не отрываясь, – он позволял себя трогать, он просто «позволял» себя мне. И я потянулась к его губам, мне нужно было это испытать хотя бы раз, очень нужно было…

(Kate Linch, FILV – You Hate Me)

Но губ я достичь не успела.

Ощутила, что он здесь, в комнате, настоящий.

Я вздрогнула, вылетела из мечты на полной скорости, стащила маску с лица. И да, он стоял у стены в моей комнате – Вэйгард. Оригинал, не иллюзия. Стоял, опершись мощным плечом на стену, и во взгляде его царила вовсе не печаль, как у мужчины из мечты, но разочарование и презрение. Кажется, еще отсвет любопытства – мол, как далеко может насекомое заползти по палочке, прежде чем упадет?

На нем действительно была темная футболка, но не такая простая, которую создала маска. Эта была тканевая с кожаными вставками, и почему-то опять захотелось сползти с кресла и рухнуть на колени, как перед Господином. Нельзя мужчинам носить кожу, не таким, как Вэйгард, – это настолько мощная демонстрация силы, но сознание отключается, прежде чем ты понимаешь, что стоишь в позе раба.

И да, маска не передала настоящую ауру, которая, проникнув сквозь меня, обесточила полностью. Своим немым укором, холодом и равнодушием. Черт, видеть его дважды в день – это слишком…

Рост примерно в метр девяносто, черные джинсы, кожаные полосы, обтягивающие тугие мышцы плеч, сильная шея, взгляд из-под бровей. И губы сложены, как у человека, который задумчиво над чем-то размышляет.

Наверное, нужно было спросить, что он здесь делает, но я нашла ответ в собственной голове раньше, чем озвучила вопрос – я думала о нем. Значит, я теребила пространство, скорее всего, Райдо это коснулось… Дурочка я, нельзя было так плотно. Мы связаны даже без сформированной вязи, это было глупо.

И молчание Вэйгарда подтверждало мою правоту. Чем бы он ни занимался этим вечером в своей жизни, я выдернула его, начав зацеплять мыслями невидимые ниточки. И только теперь пришло в голову, что Райдо заметил на моем лице маску. Хуже, он прочитал, понял, каким-то образом уловил, о чем именно я только что, нацепив запретный артефакт на лицо, мечтала.

Я как раз успела обвариться стыдом и чувством вины, когда он спросил:

– Не хочешь попробовать с оригиналом? Я вот он.

И взгляд. Прямой, требовательный, в душу. Мол, зачем довольствоваться компромиссами, когда перед тобой настоящий мужчина из мечты? Проблема заключалась в том, что настоящий был мне не нужен, потому как пугал. От него, настоящего, исходило нечто непонятное, укутанное силой и тьмой. И снова хотелось в это провалиться – я ненавидела себя за эту слабость.

– Давай, – его голос низкий, бархатный, но прохладный. – Встань и сделай несколько шагов навстречу. Сможешь?

Чтобы навсегда и безвозвратно изменить свою жизнь? Нет, не смогу.

Ответы на моем лице он читал быстрее, чем они звучали. Прессом давило его презрение.

– Не можешь? – Усмешка. – Зачем ты делаешь это…

«С нами» – вот что он хотел сказать, но поправился.

– … с собой?

Рвешь и режешь себя на части. Кто ты такая, чтобы спорить с судьбой?

Он переживал мои отказы раз за разом, и я боялась думать о том, что они причиняют ему боль.

Мой язык приклеился к нёбу, говорить попросту не выходило, и потому за нас обоих говорил он.

– Хочешь, я тебе скажу, почему? – «Почему ты это делаешь?» – Потому что ты трус.

Мне казалось, что я солдат на поле боя, слабый дезертир, которого только что в грудь расстрелял командир. Деймон специально не использовал слово «трусиха», оно бы сгладило впечатление, а он этого не хотел.

«Трус».

Дерьмо заключалось в том, что он был прав. Вэйгард предлагал себя открыто, я же постоянно включала заднюю передачу, буксовала в обратном направлении всеми колесами.

Любила и боялась подойти.

В очередной раз перевернулось внутри ведро с кислотой. Он прав – нельзя хотеть и страшиться подойти. Когда-то нужно определиться. Вот только его взгляд не помогал – он затягивал внутрь и грозил уничтожить о стены этого колодца.

– Чего ты хочешь, Анна?

Тон почти усталый. А я думала о том, что этот голос я могла бы слушать вечно. Заметив, что мои руки дрожат, я скомкала в пальцах маску, понимала, что могу повредить микросхемы, но с тремором справиться не могла. Как школьница, как маленькая девчонка перед колоссом, которая давно растеряла все достоинство и решимость.

Но нужен был ответ.

– Я хочу… отблагодарить тебя за помощь.

– Без личного контакта?

– Без. – Могло ли льда в его глазах стать больше? – Наверняка у меня имеются умения, которые могут тебе… пригодиться. Однажды.

«Ты правда так думаешь?» – Снисходительная негреющая улыбка. – «Хорошо, я сделаю вид, что подумаю. Но навряд ли ты обладаешь чем-то мне нужным».

Я слышала его мысли, я знала их. И следующий вопрос обескуражил:

– Чего ты хочешь на самом деле? Прямо сейчас. Правду.

Последнее слово прозвучало приказом – ни отвертеться, ни обойти.

Подчинившись, я проговорилась раньше, чем сумела закрыть рот.

– В твои… руки.

Хмурые Грейи, я только что себя сдала с потрохами. Опустилась на колени, если не наяву, то мысленно. Только не это.

– Тогда почему ты до сих пор этого не делаешь? – «Не встаешь, не шагаешь по направлению ко мне?» – Думаешь, мои руки будут ждать вечно?

Сложно было объяснить ту смесь неприятных чувств, что бурлила во мне на медленном огне – жалость к себе, растерянность, снова стыд, опять он…

Никто не ждет вечно, и этот не будет. Вопрос риторический. Вновь разрывало чувство, что тот, кто стоит у стены, любит меня. И он же уничтожит. Возможно, не сразу, чуть погодя. Ныла рана на душе, кажется её края только что стали чуть шире. Деймон, если он скажет по-настоящему страшные слова, – взрежет напополам. Он просто еще не начинал, он ждал, проявлял терпение. Но как шагнуть к краю ямы?

Не знаю, был ли смысл в попытке что-то объяснить, но я её предприняла.

– Чтобы приблизиться, требуется… доверие. А доверие формируется не сразу. Позволь мне узнать тебя… лучше.

Ничто не изменилось в лице Вэйгарда – все то же равнодушие. Он был сторонником сразу сесть за руль и погнать вперед, а не ходить вокруг нового автомобиля, окуривая его сначала дымком от злых духов, напевая молитвы и рисуя на груди кресты. В его понимании – или да, или нет.

– Хочешь узнать меня лучше? – мне казалось, простой он в моей комнате еще минуту, и меня бы притянуло к нему невидимой нитью-цепью. У меня уже не было сил ей сопротивляться. Но отсрочку дал сам деймон. – Надевай тогда свою маску и выбирай любую безопасную версию меня. Ведь это все, на что ты способна.

«Мечтать. Безопасно».

Наверное, это было хорошо, что он собрался уходить, но мне было плохо. Горели края раны, тлела кожа где-то внутри.

Воздух темного проема схлопнулся прямо у стены – Дэйм ушел через портал. Лишь клубился теперь в помещении, рассеиваясь, черный дым.

«Пожалуйста…» – хотелось просить мне. – «Пожалуйста…» И непонятно, о чем. Дай мне время, не бей меня словами, позволь сделать все аккуратно, постепенно…

Но деймона уже не было, в руках была маска, которую мне отчаянно хотелось отбросить прочь.

Некоторое время я сидела в нерешительности, зная наперед, что Вэйгард не вернется. Не сейчас. Боролась с чувствами, которые не могла и не умела перебороть, вновь злилась на себя – сильную в иных ситуациях, но совершенно беспомощную там, где стоило бы проявлять твердость. Он призывал меня определиться, но как определиться, когда ты сам не уверен в том, чего хочешь?

И, удивив себя, я вновь откинулась на кресле, натянула злосчастную маску на лицо.

«Покажи мне, чего я действительно хочу. В чем моя истинная мечта?»

Маска умела и это, я знала. Приготовилась увидеть что угодно, но только не то, что проявилось минутой позже в моем воображении.

Мы ехали с ним вместе на машине, с деймоном. Он на водительском кресле, я на пассажирском, хотя никогда почти там не сидела. Но теперь с удовольствием, потому что водителем моей машины и моей жизни был он. Вэйгард. Солнечный день; ветер трепал мои волосы – за это я и обожала кабриолеты. На моем пальце темное заостренное кольцо, напоминающее треугольными выступами готический собор. Кольцо из оникса. Его. Между мной и тем, кто сидел рядом, не спотыкаясь ни обо что в виде логических принципов, текли любовь и сила. Я была, наконец, легка, даже пуста, свободна.

Но никак не могла понять, нравилась ли мне эта новая свобода? Какая-то чужая, непривычная и не совсем желанная. Больше не было Анны отдельно от Дэйма – был союз. И его сильная рука, пальцы, держащие в своих мои.

– Да нет! – прорычала я, сопротивляясь. – Неправда! К черту!

На этот раз сдернутая маска пролетела через комнату и упала на край коробки. Повисла, как дохлая коричневая истощенная мышь.

– Неправда… – повторила я, истерзанная душевно. И уперлась лицом в собственные ладони.

Глава 7

(JustusRumenapp- Retreat)

Утро выдалось хмурым, серым, но прозрачным и чистым. Пока люди спят и не будоражат атмосферу ожиданиями и тревогами, город тих и спокоен. Мирные улицы, редкие автобусы. Неспешно мел тротуар одинокий немолодой дворник, и шорох его метлы размеренным «вжих» вплетался в мои текучие мысли.

О деймоне думать не хотелось, не сейчас. Касаться его в воображении – все равно, что окунаться в нерешаемую темную формулу вселенского масштаба. Я же желала простоты. И потому смс я отправила Роберту:

«Привет, мой хороший. Сегодня съем свое мясо».

Ответ не заставил себя ждать; Роб был честным и искренним, никогда не использовал «эмоциональные качели» и оттяжки, чтобы заставить кого-то страдать.

«Привет, милая. Приезжай. Я приготовлю новое».

Всегда в своем амплуа делания всего качественно и порядочно. Если уж мясо, то свежеприготовленное, горячее, а не вчерашнее из холодильника. И да, он ждал, это грело. Всем нужна любовь, всем нужен тот, кто скажет: «Я тут, для тебя». Пусть эта любовь не та, что поглощает с головой или утягивает в опасную пучину, но какая-то другая, иной её отсвет и оттенок. Всё же это любовь.

Телефон отправился в карман. Пора было на работу.

(Beowulf, Flakke- Habanera(Extended))

Таксист попался опрятным, машина чистой. И я, не особенно жалующая чужой транспорт, кроме своего собственного, доехала с относительным комфортом.

Мой кабриолет, покрытый дождевыми каплями, стоял у входа в Бюро – спящий, терпеливо ждущий, когда крыша снова будет откинута, когда хозяйка вставит ключ в замок зажигания и пристегнет ремень. А после скорость. Я провела по боку машины пальцем, шепнула «скоро». И поднялась на крыльцо.

Алана видно не было, но на столе в картонных подстаканниках два горячих кофе, а в коробке из «Безье» пончики.

«Угу, он был здесь. Или есть».

Мой напарник – это не только человек-праздник, но и вечный шутник. Усевшись за главное кожаное кресло, в котором по идее должен был восседать наш начальник, вечно отсутствующий в Бюро, я пододвинула к себе стаканы. Хм, кофе, как кофе – настоящий, обычный. Значит, дело в пончиках.

Шлейф Алана я ощущала очень явно, он не просто «был здесь», он до сих пор здесь, и я плотоядно улыбнулась. Отлично. Потерла ладошки, принялась изучать содержимое коробки. Итак, пончиков, как и должно быть, шесть. Пухлых, глянцевых от поливки, с различными начинками – так какой же из них «хитрый»? Малиновый, абрикосовый, арахисовый, шоколадный, вишневый или фисташковый. Предположив, что Ал уже сожрал малиновый, находящийся некогда в центре, и занял его место, я сделала вид, что задумалась, достала абрикосовый, медленно и нежно поднесла к губам, но не лизнула или откусила осторожно с наслаждением, а как клацнула зубами! Шумно отхватив сладкий бок. Хм, пончик, как пончик, значит, «не он», значит, все по плану. Но выдержка у моего напарника была отличная. Я прожевала кусочек, достала шоколадный… Ам зубами!

«Посмотрим, на сколько тебя хватит», – хотелось не просто улыбаться, хотелось гнусно хихикать, но я сохраняла серьезное выражение лица. А после достала сразу три штуки – все, кроме малинового. И принялась втыкаться в них лицом, как сумасшедший пес, дорвавшийся до хозяйского стейка – на куски, на части, чтобы крошки падали на стол! Ам, ам, ам – зубами, губами, за щеки и полный рот…

Конечно, он не выдержал. «Малиновый пончик» тут принялся светиться и поплыл серебристыми нитями из коробки прочь, складываясь в фигуру человека. И уже спустя пару секунд я услышала обиженный рев.

– Разве так можно?! Ты же их все перепортила!

А я уже хохотала с набитым ртом. Всё, не выдержал ты Ал, не выдержал.

– А ты думал, я тебе задницу облизывать буду медленно и с удовольствием?

– Передницу! Между прочим, мои причиндалы и руки-ноги втянулись вовнутрь, когда я увидел, как ты кусаешь! Так же можно… колючую проволоку перекусить!

Ну, не достался ему мой «ласковый лиз», что поделать. Зато прожевывать все это месиво мне пришлось довольно долго. Со счастливым, впрочем, лицом.

– Анна, Анна…

Кажется, он и сейчас был не прочь проверить руками, на месте ли не откушенный мной причиндал, но лишь нервно провел пятерней по шортам. Опять бежевым, как и рубашка, спасибо хоть не в клеточку сегодня. Зато вид выспавшийся, прилизанный, усы под гелем загнуты на кончиках вверх – красавчик, а не напарник.

– Правда думал, что я не вычислю? Вкусно очень, кстати… Спасибо!

– Вкусно ей!

Я знала, что его оскорбленное выражение лица – притворство, и что внутри Алан точно так же наслаждается сценой, как и я. Конечно, он желал посмотреть, насколько быстро я его раскушу. Раскусила. И теперь, запивая кофе, доедала разодранное арахисовое месиво.

– Ну, кто так делает! – ему пришлось тоже возиться руками в кусках, собирая их в порции побольше, что совершенно не мешало Алу наслаждаться. – Никакой аккуратности, никакой ответственности… А вдруг бы съела меня?

Он знал, что не съела бы, и при других он никогда не обращался едой. От греха подальше. Вернуть себя можно и из чужого желудка, но ощущение «быть пережеванным» – отнюдь не то, что хочется испытывать с утра.

– Это все твои шутки, не мои.

Крошево из коробки, которое мы теперь вместе доедали, имело восхитительный микс вкусов. Никогда раньше не знала, что фисташка, абрикос и шоколад вместе – это так чудесно. У-у-у, даже кончики пальцев облизала, за что получила от Алана укоризненный и веселый взгляд. Мол, когда ты уже станешь светской леди? Когда-нибудь. Но для чего ей становиться в конторе?

Когда с утренними десертами было покончено, я откинулась на спинку кресла и спросила:

– Как там твой вчерашний подопечный?

Ал ведь накануне взялся проводить неряшливого дядьку до дома. Или до ближайшей подворотни.

– Нормально. Оказался курьером. Сидит сейчас у нас в подвале, навязал ему светящуюся цепь на руки.

– Значит, не продавец?

– Нет. Ему просто заплатили, чтобы доставил вещь до антикварного рынка.

– А заказчик?

– Описание взял. Найду его сегодня.

– А жгут?

Тот самый черный, под кожей, который уже начал питаться из вен.

– Уничтожил.

Укоризненный и довольный смешок – мол, ты за кого меня принимаешь?

Молодец. Снаружи начал накрапывать дождь; Дора еще не пришла. Ощущался крайне довольным сытый желудок, на языке до сих пор чувствовался фисташковый вкус.

Какое-то время я слушала стук капели по подоконнику; наблюдала за качающимися снаружи деревьями, не сразу заметила, как пристально и уже серьезно смотрит Алан.

– Анна… Твоя рана… Она стала больше?

Я поморщилась, поджала губы. Не хотелось об этом.

– Может быть. Чуть-чуть.

«Незначительно».

Но Ал не отлипал. Будучи весельчаком, он так же стремительно умел превращаться в человека цепкого, очень наблюдательного. И выводы делал быстро.

– Что случилось вечером?

«После ресторана».

Менее всего мне хотелось об этом рассказывать.

– Не хочу. Но ты же не отстанешь?

– Нет. – Ему было важно мое душевное и физическое состояние, не потому что мы напарники, но потому что друзья, близкие друг другу люди.

– Даже не думай… – пресек он мои попытки выкрутиться, и я вздохнула.

– Я скучала по нему вечером. По деймону.

Это было ожидаемо, Алан знал об этом тоже. Истинная связь всегда тянет людей друг к другу.

– И?

– Помнишь маску «мечтаний» из набора конфискованных артефактов?

– Помню. Как знал, что не надо эти вещи у тебя оставлять. Ты ее надела?

– Да.

– Для чего? Что хотела увидеть?

– Каким мог бы быть… наш поцелуй.

Ал молчал. И пусть в молчании его была тяжесть, в нем не было осуждения. Если бы он любил, то, возможно, поступил бы так же.

– Увидела?

– Не успела. – Я нервно сцепила пальцы. – Потому что Вэйгард… возник у меня в комнате. Я потревожила его пространство, когда принялась мечтать о контакте. И он пришел.

Вот теперь взгляд напарника потемнел. Он редко делался острым, колючим, недобрым даже.

– Что было дальше?

– Дальше? – я усмехнулась. – Мне предложили попробовать то же самое с оригиналом. Я отказалась. Конечно, Вэйгард знал мои мысли. Спросил, чего я хочу? Я ответила, что хочу отблагодарить его за помощь, но не личным контактом, чем-то другим. Мне заявили, что ничего ценного во мне нет, и что я… трус.

Вот теперь молчал Алан долго. Опять заныли потревоженные в груди края разрыва.

– Трус, значит? А сам бы он им не был, если бы в жены ему напророчили темную ведьму? А он весь такой… белый и пушистый.

– Я пушистая?

– Ты знаешь, о чем я.

Да есть ли разница. Все вышло, как вышло. Больше я эту маску не надену, Алан знал об этом сам. Выдохнул почти обреченно, но быстро принял привычный ему оптимистичный вид.

– Затянем твою рану.

«Радостью. Как обычно».

– Повреждения от деймонов не затягиваются.

– Мы пробовали не все методы.

Не все. Но в этом случае – не поможет. Спорить, однако, не имело смысла.

– Хочу поднять старую литературу, почитать о союзах с деймонами в древности. Посижу как-нибудь в библиотеке.

Я думала о том же самом утром. Нужно найти время, порыться в пыльных фолиантах, раз уж наши встречи с Вэйгардом становятся все чаще.

Тема автоматически закрылась, когда тренькнул над дверью звонок – вошла Дора.

(DOM.J- Whisper)

Она говорила о рутине. О том, что каждый день одно и то же: овсянка на завтрак, пятнадцатиминутка физической культуры – не из любви к процессу, но из уважения к возрасту. Что неделя за неделей одно и то же. Поход на рынок, покупка свежего мяса, варка супа, который некому есть. Поделилась бы хоть с собакой, но собаку не завести, всему виной аллергия, и потому всегда одна, давно одна. Разве радуют прогулки по парку, когда не с кем обменяться мыслями? Сколько можно мыть окна? Они, наверное, истончились от трения и тряпки. Соседи говорят – накопи на путешествие, посмотри мир, но далеко ли его посмотришь с хромой ногой? И потому всегда дома, всегда одна.

Я, глядя на пожилую Дору, видела иное – тоску по родному человеку, по сыну, который переехал и живет поодаль. Ей бы говорить с ним чаще, видеть, но она боится навязываться, вмешиваться со своим укладом мыслей в чужую семью, быть обузой. И потому не звонит, а если звонит он сам, отделывается фразой «у меня все хорошо».

Но у неё было плохо на душе, тоскливо. Эта боль, впрочем, была человеческой, и она лечилась.

Алан сидел перед визитершей на корточках, как заботливый и внимательный медбрат держал морщинистые руки в своих.

– Вам нужно будет попить «Пирилл» пару дней. На ночь. Сможете?

– Смогу, но ведь он сильный…

– А больше и не нужно.

Короткий взгляд напарника на меня – мол, ты уловила свою часть, хватит тебе двое суток? Конечно, хватит, я вычислила камень преткновения: скатаюсь к сыну, поговорю с ним. Возможно, он пожелает видеться с матерью чаще.

А руки Доры дрожали.

– Я, наверное, закон нарушила… Может, штраф платить нужно? Или за помощь вам? Не хотела чинить проблемы, но очень плохо стала спать, ходить, все ноги выкручивало. Когда увидела на рынке этот медальон, сразу руки к нему потянулись. И купила, хоть и дорогой. На путешествие я все равно не накоплю, куда деньги тратить? А вот спать спокойно хотелось. Кто же знал…

Алан объяснял, что штраф платить не нужно, наша помощь тоже бесплатна, а вот увидеться с племянницей желательно, это да. Поглаживал чужие руки, преданно заглядывал в глаза, и Дора, которой он был, в общем-то, чужим человеком, утирала слезы.

Мысль о племяннице её грела, но тоска так же продолжала жить в сердце, ибо проблемы надо решать там, где они формируются. Но люди так часто молчат, не договаривают, опасаясь обвинений в навязчивости, страшась остаться непонятыми. Как много сложных ситуаций решили бы вовремя прозвучавшие слова. Практически все. Но мы умеем молчать чаще, чем говорить. Мы боимся выражать себя, боимся быть, звучать. И как часто мы запрещаем себе сиять, не потому что «условия», а потому что хочется.

– Племянница ждет вас в гостинице, здесь недолго, если пешком.

Алан проводил гостью к двери, дважды словесно обрисовал маршрут. Попросил более не приобретать сомнительного вида вещи, галантно поцеловал Доре на прощание руку.

Видела бы последняя себя, лежащую на диване с черными венами, близко бы не подошла более к антиквариату.

– С этим всё, – повернулся ко мне напарник, когда чужие шаги стихли, и осталась одна капель. Закрыл дверь, приподнял светлую бровь: – Вести пленника из подвала?

– Веди.

(Krewalla- BrokenRecord)

– Ну, разве я знал, начальник, за что ты так?!

Фил Кохан – так звали немолодого мужчину, более похожего на бездомного, кем он в последние дни и являлся.

– Я же просто взял, что дали в руки, доставил по назначению, передал, получил свои монеты. Да, не удержался, посмотрел, что в коробке…

Он думал о том, чтобы её перепродать, но не решился, потому как не понял предназначение – на вид странная, по интуиции зловещая. И Кохан – ну её к богине Печали – сложил неприятную штуку обратно в коробку. А теперь Алан, сняв цепи, замкнул на запястьях Фила сияющие браслеты. Предупредил жестко:

– Пять дней не сможешь брать чужое в руки. И пить. Штраф заплатишь…

От озвученной цифры Кохан поник, но еще больше от того, что к пойлу не прикоснешься, и, значит, задавит ночью тоска.

«Работать не смогу, алкоголем скрашивать вечера тоже – какой смысл жить?»

Все те же длинные немытые волосы, пара зубов, потерянные в драке. И эта несуразная морская шляпа.

«А ведь он не стар», – подумалось мне невпопад. Ему еще нет пятидесяти.

– Переосмыслишь свое существование, – менторским тоном напутствовал Ал, – купишь бутылку, глотнешь, и пожалеешь так, как никогда раньше. Накроет.

Фил окончательно сгорбился.

Я по привычке читала ауру, и именно эта до краев была заполнена виной и стыдом. За себя, никудышного отца, так часто поздравляющего дочку с днем рождения не в ту дату, приносящего не те подарки. За себя, никчемного мужа, пьющего чаще, чем работающего, и потому не так давно ушедшего из дома. Ни гордости за себя, ни радости, ни внутренних сил.