Бог нашептал

– А у неё кариес был?

Соня плохо переносила долгое лечение. Как минимум была необходима седация, максимум – медикаментозный сон.

– Нет, чистка. Молодец она, лежала спокойно. Поп-ит, конечно, постоянно жала, но для её это обычное дело. Привычка, по сути.

– А что смотрели?

– Угадай с трёх раз!

– Ну раз так, то «Холодное сердце».

– Вторую часть!

Герман засмеялся.

– Нам тоже надо с тобой что-нибудь посмотреть, порадовать себя.

– Пиццу купить, роллы…

– Мы прям настолько решили отдохнуть?

– Гер! – засмеялась и Света, прижимаясь к нему. – Отдыхать так на полную катушку.

– У тебя обычно выходные – полные смены.

– Я постараюсь на следующий месяц сделать так, чтобы у нас был хотя бы один выходной.

– Ничего, можно и вечером поесть. И погулять, если хочешь. Зима хорошая в этом году, мягкая.

– Согласна. В пуховике иногда даже жарко, но я не меняю его, потому что боюсь замёрзнуть.

– Ну и правильно. – Он погладил её по плечу. – Лучше так, расстегнуться всегда можешь, если что.

– Буду самой горячей чикой на улице! – довольна сказала, вздёрнув подбородок.

Но поднимала подбородок она нечасто, не так, как это было в привычке у Жени. Сходство у них было – в бледнолицости, проступающих на поверхности коже венах.

– А у тебя как? – Погладила его руку указательным пальцем.

– Опять наговорил… Учительнице, не ребёнку. Надеюсь, мы в контры не уйдём. Но зато после уроков приходила девочка.

– И как с ней?

– Интересно.

– Ты всегда так говоришь.

– Тут правда интересно, но я пока ничего говорить не буду. Посмотрим, как дальше пойдёт. Ситуация сложная, но не исправимая.

– Я верю в тебя. – Света переплела пальцы и прижала руку к своей груди. – Забавно получилось так, что теперь мы вместе с детками работаем.

– Это да. – Он чувствовал размеренный стук её сердца. – Знаешь, мне немного неловко, что на тебя приходится львиная доля нашего дохода…

– Ничего. Я же тебе говорила, пусть всё будет так. Мне нравится моя работа и хорошо, что за неё так платят. Я просто надеюсь, что тебя устраивает твоя, тем более так давно не получилось найти…

Герман умолчал о том, что, по-хорошему, ему надо ходить к супервизору. Не хотел тратить их – её – общие деньги. Зарплата психолога в школе низкая, несмотря на пятидневный график, возможность работы внеурочное время, уровень стресса и необходимости в повышении профессиональной квалификации. А ещё и супервизор, с которым нужно будет разбираться в том, как лучше действовать с клиентом. С учеником. Но пока Герман чувствовал себя вполне уверенно, нет того, чего бы он ещё не знал. Всё идёт достаточно ровно. Но и к нему ещё не приходил ученик, который бы сказал, что хочет совершить самоубийство. Если такой появится, то Герман даже не представляет, как поведёт себя. То есть представляет: попытается разобраться, поговорить, составить договор, обменяется номерами, но будет ли этого достаточно? В голове всё выглядит выверенно и красиво, а на деле как будет? Он может и испугаться, начать паниковать.

Даже в воображаемой ситуации ему хочется схватить ребёнка за предплечья и закричать: «Не делай этого!» Как обычный человек, как тот, кто не умеет думать о том, как много за одной моделью поведения может быть сокрыто. А он думает. Будет думать и пытаться разобраться, но это не означает, что это будет полезно ребёнку. Для начала нужно будет узнать, что необходимо ему самому. Именно в такой последовательности. Нельзя действовать на опережение, нельзя как раньше. Свои установки надо менять, с собой тоже нужно работать, прокачиваться и раскачиваться.

Егор Добролюбович правильно сказал: нужно быть подвижными, но и в меру статичными. Уметь приспосабливаться к новым условиям и быть закоренелым в вещах, которые удерживают тебя в этом мире: мораль, законы, убеждения… Но если правильно задавать вопросы, то расшатать можно даже их. Герман себе такие вопрос задавал и расшатывал то, что не надо. А потом пришло примирение, и он согласился, раз это можно расшатать, значит, так и должно было случиться.

– Кстати, скоро день Святого Валентина, – сказала Света.

– Да. В школе, кстати, никакого ящика не ставили. Решили всё-таки с этим не играть. Хотя, как я слышал, ёлку проводили. Были недовольные родители.

– «Как вы можете радоваться, когда?..»

– Именно так. И тут такая дилемма: предаваться всеобщему горю или жить свою жизнь.

– Мне кажется, надо жить свою жизнь.

– Минус миллион очков уважения от родителей!

– Ге-ер! – запричитала Света, сминая мужские пальцы. – Ну а что поделать? Даже на войне люди радуются. Не всему, но мелочам, празднуют праздники. Если не будет этого счастья, веселья, то что останется? Так нельзя. Нельзя совсем уходить в горе. Конечно, это очень важная тема, волнующая многих, но нельзя забывать о себе. У нас ведь тоже своя жизнь. И как тогда быть?

– Если бы я знал. Нужно жить так, чтобы потом не пришлось жалеть. Чтобы не сказал себе: «Почему я вообще об этом переживал?» и «Почему я об этом не переживал?»

– Но угадать, как ты будешь реагировать в будущем… тоже нельзя.

– Нельзя совсем, поэтому и надо научиться понимать себя в настоящем.

– И мы возвращаемся к тому, что я себе должен быть и другом, и товарищем, и взрослым, и родителем.

– И ребёнком.

– И ребёнком, – нежно произнесла Света и прижала голову к плечу Германа.

Её волосы мягко ложились на шею. Герман поцеловал в темечко и прижался щекой.

И ребёнком – это самое главное.

Kleine Kinder spielen gern, grosse noch viel lieber .

5. Андрей Храмов

Выходные прошли в литературе и переписке с Тамарочкой. Герман уточнил у неё про Машу Рудько и Женю Рем. С такими ей не доводилось общаться. Встречаться – да, но не общаться. Причина Жени ясна – Лиза умерла месяц назад, когда были каникулы – ей нужны были силы собраться. Возможно, она слышала о том, что Тамарочка собиралась увольняться, и не хотела начинать к ней ходить, чтобы потом рассказывать свою историю другому школьному психологу. С Машей пока не понятно, но и Герман не спросил, когда начались её проблемы, когда в первый раз о её злости заговорили друзья. Так же недавно или уже какое-то время? Она сказала: «Вы говорили», возможно, это и подтолкнуло: что он сам предложил помощь, сам сказал, что с агрессией к нему можно подойти, а до этого она и не думала о том, что можно поделиться такой проблемой с посторонним.

Посторонний – хорошая позиция. Можно высказать, а потом забыть. Примерно такую роль изначально выполняет психолог, но потом он своими словами, своими речами и замечаниями невольно становится для клиента знакомым, а потом и вовсе наставником. Иногда любовью, иногда разочарованием. Сценариев много. Через большую часть Герман уже прошёл и не рассчитывал, что новые добавятся, но сколько людей, столько и ролей в их театре жизни ты можешь занять. Можешь стать новым восемьдесят девятым созвездием, новой картой, по которой пройдутся Солнце и Луна.

В понедельник Герман гостей не ожидал, даже рассчитывал, что день пройдёт тихо, но дверь без стука распахнула Ирина Николаевна. Уже привычно в чёрном строгом костюме, прямоугольных очках, с аккуратно уложенным каре, но на лице – суровая, военная, не терпящая неповиновения уверенность.

– Герман Павлович! – заявила она с порога и потянула за руку рослого детину.

Примерно такого же, какой был на приёме у Светы, только вес у него был оптимальный. Рост все сто восемьдесят пять, вес – семьдесят пять, а Ирина Павловна на его фоне, со своими ста семидесятью и восьмьюдестьюпятью, как хоббиты рядом с Гендельфом. Носится, копошится и чего-то уверенно хочет от Германа Павловича.

– Здравствуйте, Ирина Павловна, а это?..

– Андрей! Храмов который. Говорила же, что приведу. Давно надо. Ну, Андрей, заходи.

Несмотря на словесные выпады классрука, Андрей позволял себе блаженно улыбаться, будто ничего не происходит. Ему без разницы, как будет перья распускать учительница, ему нет до этого дела, он занят своим – разглядыванием шкафа, например. Всяко интереснее истеричной дамы.

– Я ведь вам говорил, что толку от этого…

– Что вы говорите? Психолог вы или нет? Вы со всеми проблемными должны работать!

Так и сказала, «проблемными». Даже Тамарочка не позволила себе такого сказать о том мальчике, который пришёл в первый день. Сказала «особенный».

– Мужчина мальчику пример, вот и вы покажите ему свой!

И была такова, скрывшись за дверью. Герман посидел в кресле, Андрей постоял у двери. Большие пальцы сходились и расходились, соприкасаясь подушечками.

– Проходи, Андрей, присаживайся. О чём-нибудь да поговорим.

Тот усмехнулся, но прошёл, сказал по пути:

– Иринка ещё там под дверью стоять будет, подслушивать.

Сел в кресло и немного отъехал, откинулся на спинку и закинул ноги на стол. Смотрел прямо в зелёные глаза Германа, ждал ответа. Ещё подпёр щёку рукой и любовался. Герман не опешил, тоже улыбнулся. Отъехал, насколько позволяло расстояние, и тоже закинул ноги.

Андрей такой реакции не ожидал и засмеялся. Нисколько себя не сдерживая. Его смех звучал бы даже в беззвучном вакууме космоса.

– Вот это вы даёте, Герман Павлович! Мне нравится, нравится, что ещё покажете?

– А что хочешь увидеть?

Тот присвистнул.

– Вы со словами-то осторожнее, а то скажу, а вам ещё делать придётся. – Уже всё придумал, что сказать. Хочет взять на слабо.

– Я могу в любой момент отказаться, если твои условия будут меня не устраивать. – Герман положил руки на живот и смотрел в ответ на Андрей, как и тот.

– О-о, какой вы важный. Сразу видно, «психолог».

– И почему же в кавычках?

– Да вы все хороши. Чё-то там лялякаете, ну а итогу? – Андрей передёрнул плечами и показал зубы в своей насмешливой ухмылке. – Четыре трупа! Я охренел, когда узнал! Это вообще возможно?

– Ты считаешь, что психологи – провидцы?

– Да мне откуда знать, кто вы такие?

– Но знаешь же, что мы лялякаем? – теперь улыбался Герман.

– И это всё, что «путного» вы делаете.

– Тогда можем поиграть в «Города», тебе наверняка интереснее будет.

Андрей выдавил смешок и закатил глаза.

– А вы комик ещё?

– Стараюсь ради тебя.

– Ради меня? – напустил удивления, а вот развеселить его удалось.

– И ради себя, чтобы скучно не было нам с тобой тут час сидеть, пока Иринка за дверью поджидает.

Если бы поджидала, ворвалась в кабинет ещё на первой «Иринке». Она-то не ириска, чтобы о ней так говорить.

– А-а, вон вы как. Интересно-интересно. Тамарка не такой была. Мы с ней в молчанку играли.

– Не видела смысла терять время. Наверное, она занималась своими делами?

– А я – своими, и нас всё устраивало.

Про Андрея Герман даже не подумал спросить, не такой важной фигурой был – просквозил замечанием в словах Ирины Павловны, не получил убедительных обвинений от Марины Алексеевны и забылся. Но появился вновь и теперь имеется повод обсудить его с Тамарочкой. Скорее всего, ничего не расскажет, раз молчали, но, возможно, у неё будут свои наблюдения касательно этого ученика, что он делал и какая за ним закреплена репутация.

– И что молчите? – спросил Андрей. – Уже наскучило?

– Думал кое о чём.

– И о чём это?

– Как, по твоему мнению, человек, не знакомый лично с другим, должен предугадать его поведение?

– Вы это про суицидников? Да я по приколу сказал. Никто это узнать не может. Захотели, сами себе там чё-то сказали и суициднулись.

– Так это был прикол? – искренне удивился Герман.

Парень очень умело скакал между словами и состоянием. Умел это контролировать и знал, что надо показать, чтобы поверили. Не простой, каким его выставляла Ирина Павловна. Он не просто «слепой» и «распоясался». Тут всё сложнее. Он делает это намеренно.

– Не ожидал, что ты такой, – заключил Герман.

– Иринка уже нашептала, да? Что я весь такой особенный и за мной глаз да глаз нужен?

– Полагаю, она тебе не один раз об этом говорила.

– Тридцать один! И то мало будет. – Андрей поёрзал на спинке кресла, ещё немного съехал и выдохнул удовлетворённо. – А вы серьёзно ничего не хотите?

– В плане?

– Вставить мне мозги. Раньше это очень активно пытались сделать.

– Если столько людей пытались, то смысл это делать мне? Моя работа состоит в другом.

– Да? И в чём же?

– В том, что определить проблему человека и потом скорректировать его поведение.

– У меня, похоже, есть проблемы.

– По мнению Ирины Николаевны. Если ты не считаешь это проблемой, то разговор – пустой.

– О как. Пустой… Ну понятно. Вы типа добрый коп. Хотя на фоне Иринки все добрые, одна она такая уникальная.

– Всегда такой была?

– Кажется, что да. – Пожал неопределённо плечами. – На неё ещё возраст давит. Сразу видно, что не в себе. Ещё муж недавно скопытился. После этого прям вообще тормоза слетели.

– Ничего себе, тогда это немного объясняет её поведение.

– На самом деле, ей и при муже хотелось до нас докапываться. Вы же не думаете, что я один такой? Если ей кажется, что ты что-то делаешь не так, она тебя достанет в любом случае. Выследит, как снайпер, и будет подстреливать, пока не попадёт. Хотя она совершенно не думает, что, когда снайпер делает первый выстрел, он раскрывает своё положение.

– Так это не правда, что ты задирал Артёма Море?

Андрей моргну пару раз, улыбаться перестал. Поднял глаза и задумался.

– А что мы понимаем под «задирал»?

– О чём говорит Иринка.

– Ой… Ну сказал я ему пару раз, что он жирный, вот и всё. У него отдышка была, когда он шёл по ровной поверхности. По-моему, это уже не звоночек, а автоматная очередь, которая должна была ему мозги вправить.

– Может быть, он болел или таблетки какие-то принимал?

– Гера, Гера… Принимал, не принимал, мне-то что? Даже если тебя от чего разносит, ты можешь контролировать вес диетой и активной деятельностью, если он этого не делал, то должен был признать, что то, что я говорю, лишь факт, а не какое-то там обзывательство. Делать мне нечего, других «задирать». На себя время тратить надо, а не на этих дебилов.

– Почему дебилов?

– А, по-вашему, нормальный человек суициднётся? Дебилы и идиотки, которые даже свою жизнь прожить не могут.

– Почему ты так считаешь?

– А как ещё считать? Это умереть просто – раз и лишил себя всех проблем, а чтобы жить, эти проблемы надо решать, надо жопой своей шевелить, а не сидеть на месте и ныть постоянно о том, какой я, боже, бедный и несчастный. Убили себя, вышли из игры и довольны.

– А ты не думал о том, что для того, чтобы покончить жизнь самоубийством, тоже нужны силы?

– Для чего? Чтобы таблетки проглотить или повеситься? – Голая брезгливость и ядовитая небрежность. – Гера, как хочешь, так и думай, но всё просто: чтобы жить, надо стараться; чтобы умереть – ничего не надо. Все они поголовно идиоты и трусы, которые не могли взять ни себя в руки, ни свои жизни. Того же Артёма взять. Страдал от одиночества? Ну так нашёл бы друзей, сложно так что ли? Не нравился внешний вид? Надо было спортом заняться, привести себя в форму, а не сидеть в интернете, кабинете информатике, у Маринки и ныть, ныть постоянно. Что он сделал для того, чтобы сделать свою жизнь лучше? Да ничего. Подстрадывал там, постанывал, да и это всё, что он делал. Ну и где здесь силы, воля? Может и лучше, что они умерли? Не будут заполнять пространство.

– То есть ты считаешь, что такое отделение сильных от слабых нужно?

Adler fängt keine Fliegen .

– Не я это решаю. Это они сами решили. Слишком слабы, чтобы жить? Значит, умереть. Такой у нас сейчас естественный отбор.

– А если бы они сделали всё, чтобы жизнь стала лучше, но она не стала, то что тогда?

– Такого не может быть. – Андрей нахмурился, не мог себе даже представить. – Значит, хреново старались. Или делали не то, что надо.

– А как тогда определить, сколько надо стараться и делать то, что надо?

– Гер, мне откуда знать? Они сами это должны решить. Если тебя в жизни что-то не устраивает, то ты это меняешь. Если нет, то всё тебя устраивает и нюни распускать ты не имеешь права. Сам же такую жизнь выбрал, так и чё ныть? Страдалец нашёлся. Все они страдальцы, видимо, раз даже выжить не смогли.

– Хм, а выживание ты считаешь жизнью?

– Выживание тоже требует сил и воли, это – часть жизни. Нормально, если есть она.

– А ты живёшь или выживаешь?

– А по мне не видно? – Самодовольная ухмылка на всё лицо. – Конечно, живу. А если бы не нравилось, что-нибудь да поменял, чтобы занравилось. У меня нет времени, чтобы тратить его на нытьё и причитания по поводу того, что жизнь, сука, ко мне так неравнодушна, что заставляет страдать. Вообще, что такое жизнь? Это лишь отрезок от рождения до смерти. Это время. Жизнь – абстрактное понятие, не наделённое ни чувствами, ни желаниями. Она ничего не может нам сделать, но все так привыкли говорить: «Жизнь не справедлива, у меня такая плохая жизнь, меня бог не любит». Какая к чёрту разница? Жизнь – это неодушевлённое явление, которое никак на тебя повлиять не может. Влияют уже какие-то материальные вещи, люди, да и то, ты сам решаешь, что с ними делать. Тебя задирают? Дай им сдачи, покажи, что ты не тот, кого можно задирать. Нет денег? Иди работать. Если надо, пойдёшь туда, где будут платить, даже если не очень нравится. Деньги же нужны. Не устраивает муж-абьюзер? Ну так вали от него, чё терпеть, если ты понимаешь, что он конченный. Люди… страдают какой-то хернёй, развозя сопли и ничего не делая, кроме причитания о том, какая у них тяжёлая судьба. Ну раз тяжёлая, сделай её лёгкой, в чём проблема.

Герман мог объяснить, в чём проблема, но смысл дискуссии нулевой. Андрей не воспримет, не пошатнёт свою точку зрения. Отчасти в ней нет ничего плохого, пока она не затрагивает других людей. Он имеет право думать так, как считает нужным, и жить согласно своим словам. Если он может подобным образом решать проблемы, то он устроится в жизни лучшим способом, но, если он будет продвигать свои взгляды в массы, он может нанести вред. В его словах не только уверенность, в них слепота и глухота к остальным, о внутреннем устройстве которых Андрей не задумывается.

Его жизненная парадигма проста, доступна, но исключает внутренние переживания. Если она ему подходит – замечательно, но других ему трогать нельзя.

– Практичный у тебя взгляд, – заключил Герман.

– А смысл иметь другой?

– Быть может, для кого-то смысл и есть, я не знаю.

– А у вас какой? Расскажете? Или нельзя открываться людям ниже по статусу?

– В школе для меня нет людей ниже по статусу. Я бы не стал так разговаривать, если бы считал себя выше тебя, хотя и мог бы. Взять твоё же панибратское «Гера», мы – не друзья и не товарищи, я бы мог, как Ирина Николаевна, вспылить, указать тебе на место в школьной иерархии, но я этого не делаю. И не то чтобы мне хотелось это сильно делать. Все твои слова, все твои действия в достаточной мере рассказывают о тебе, поэтому я не вижу смысла их ограничивать.

– Вот если бы это сказала Иринка, я бы ей ни на йоту не поверил, ну а вам верится. Не в том, что вы говорить, а как вы это говорите. Спокойно так, принимая все мои закидоны, будто они ничего не стоят. – Он кивнул на ноги, водруженные на столе. – Интересно. Тамарка такой же была? Никогда бы не подумал.

– Она была другой. Мы – разные люди, а значит, и разные специалисты.

Андрей хмыкнул и глянул на стену с сертификатами.

– Бумажек у вас одинаково. И как оно вообще? Стоит того, чтобы этим заниматься?

– Психологией в общем или общением с людьми?

– И то, и другое.

– Стоит. Я люблю говорить с людьми. Не отрицаю, что бывают те, с кем говорить сложно, но это не означает, что невозможно. Есть много условностей, которые нужно держать в голове. Сложные разговоры – это новое испытание, вызов, нужно думать не так, как ты привык это делать.

– И даже с такими, как я, нравится говорить? – Персональный вызов от Андрея.

– А какой ты?

– Ну вы же видите.

– Я вижу одно, а ты можешь подразумевать другое, поэтому я прошу уточнить.

Он засмеялся и откинул голову, потом вытянул руки, вздохнул облегчённо и развалился в кресле так, будто из его тела удалили кости и мышцы.

– Что я такой говнюк, который людям жить спокойно не даёт, учителей по именам называет и насмехается над суицидницами. Вот с такими нравится?

– Разговор – это форма, а вот уже темы и люди – её содержимое.

Андрей показательно закатил глаза, но при этом улыбался. Понимал, что не задаст такой вопрос, на котором Герман проколется и покажется себя с такой стороны, с которой себя постоянно демонстрирует Иринка. Совсем не такой человек. Другой. И не как Тамарочка. И не Марина Алексеевна, и не Егор Добролюбович с Наталией Дарьевной. Похоже, Герману удалось произвести правильное первое впечатление, другое дело – каким должно будет быть второе и что понадобится Андрею, если он захочет сам прийти?

Захочет ли? Навряд ли. Он решает свои проблемы по мере поступления, он с ними не варится, для него это – показатель отсталости, а он свою жизнь может жить, поэтому «тупить» на одном месте не будет, а, значит, и посиделки с психологом ему не нужны. Только час времени отнимают.

– Если хочешь, можешь идти.

– Выгоняете?

– Я думаю, что Ирины Николаевны давно здесь нет.

– А если придёт по окончанию?

Андрея это действительно интересовало?

– Ты хочешь остаться? – уточнил Герман.

Тот моргнул несколько раз и пожал плечами.

– На ваше усмотрение.

– Я думал, что мы тут просто балаболим без какой-то темы, а тебе такое не сильно впёрлось?

На слово Андрей отреагировал.

– Да, Гер, интересный ты человек. Ну, по крайне мере, ты не стал мне мозги вправлять из-за того, как я отношусь к суицидникам и этим, – он встряхнул головой, – у которых самооценка занижена до девятого круга ада. Мне обычно обратное пытаются доказать, тип: человек страдает, он по-другому не может, его пожалеть надо, ему надо помочь, ну а как таким людям помогать, если они сами себе помочь не могут? Не стараются. Стоят в болоте и ноют, что застряли, а там воды по колено.

– Но болото затягивает, если слишком активно барахтаться.

– Это потому, что нужно знать, как в нём двигаться.

– А если они будут погружены, например, по пояс?

– Тогда пусть зовут на помочь.

– Если никто не пришёл?

– Хреново звали.

Всё в его жизни было просто. Слишком просто и оттого немного безумно.

– Для тебя безвыходных ситуаций нет, – улыбнулся Герман.

– Нет выхода, сделай его сам. Вот так это работает. Вообще проблема в том, что до болота можно и не доходить, его же можно обойти, а те, кто идут напрямик, явно идиоты, потому что знают – я уверен, они все всё прекрасно знают – что, если пойдут туда, увязнут и идут: без страховки, без помощников, не привязав себя к дереву, чтобы потом по верёвке выйти.

– А если это такое болото… которое не видно?

– Такого же не видно.

– Но мы же говорим о метафоричном болоте, верно? В жизни бывают ситуации, когда ты видишь одно, а при взаимодействии оно оказывается чем-то совершенно другим, и вот так эти люди утонули.

Андрей посерьёзнел. Прикинул в голове картинку. Задумался.

– Блин, ну да, – цыкнул Андрей и прижал пальцы к виску, – такое тоже может быть. Но всё-таки, – оставался при своём, – если ты идёшь куда-то, ты ведь можешь своих друганов предупредить? Типа: ищите меня там. Ну или можешь взять мобильный и позвонить.

– А если связь не ловит?

– Блин, Гер! Усложняешь ситуацию.

– Пытаюсь рассмотреть все варианты.

– Тогда можно кричать и ждать, когда придут люди. У нас же метафорическое болото, – повторил он со сладким наслаждением, и его улыбка натянулась, как растянувшаяся резина, – в жизни вокруг много людей, и у каждого можно попросить помощи, даже если это не твои друзьяшки.

– Но не все откликнутся. А ты бы помог, если бы позвали на помощь?

– Смотря чтобы мне за это было.

– Значит, за вознаграждение работаешь?

– Естественно, – Андрей распростёр ладони, – зачем делать что-то впустую? Но я думаю, человек, который находится в болоте, точно сумеет что-то предложить. Если ему действительно надо выбраться.

– Понятно, он готов заплатить любую цену за своё спасение.

– Именно! Но только, если он такой умный-разумный этого захочет. Может же упираться, и что тогда это будет значить? Что ему нравится тонуть в своём болоте, что он слабак, который выбрал такую жизни. Кстати-кстати, знаете, что я заметил общего у этих людей с низкой самооценкой, которые постоянно прибедняются? – Герман склонил голову. – Они постоянно говорят: прости, это моя вина, это всё из-за меня, вам не кажется, что капец как… ну, в духе типа: я настолько охренительно важен, что всё из-за меня? Типа я настолько широкая и могущественная фигура, что всё буквально ложится на меня. Мне кажется, нет людей заносчивее, чем вот эти – с низкой самооценкой. Они считают, что дело только в них и ни в ком больше, и никого кроме себя не видят.