Чужие ордена

– А как же их могли снять?

– Одному богу известно.

– Но бог-то у нас один…

– Вот ему и следует поклониться.

Они поняли друг друга. Оба улыбнулись.

– А я, зная тебя, никогда в эту чепуху не верил, – пожал плечами Романов.

– Вот за то спасибо, дружище! – проникновенно сказал Рокоссовский.

– Иначе и быть не могло. Ведь мы с тобой вместе в окопах спали и беляков били в Гражданскую!

Пройдя по коридору штаба, они вышли на улицу. День стоял солнечный, жаркий и тихий, словно и не было никакой войны. Но Романов сердцем чувствовал, что сие безмолвие опасно и в любой момент может взорваться воем сирен, оповещающем о налете вражеской авиации.

– Ты куда направляешься? – спросил он у старого друга.

– Как и все – на передовую. Командиром бригады Резервного фронта.

– А меня пока туда не пускают, – с огорчением протянул Романов.

– Не горюй. Придет и твой черед. Все там будем. Обстановочка хреновая. Немец прет напропалую.

– Полагаешь, не остановим?

– Ну что ты! Наших не знаешь?.. Долго запрягаем, зато резво скачем. Будет и на нашей улице праздник! Только, пожалуй, не очень скоро…

На том они и расстались. Но предсказание старого друга запомнилось Михаилу Афанасьевичу навсегда, тем более что оно, в конце концов, оказалось вещим…

Глава 5

Осень наступала медленно. Тепло лишь изредка прерывалось небольшими похолоданиями. Но листья на деревьях пожухли быстро и печально опадали с веток, словно плача по тем погибшим, которые ежедневно тысячами клали свои головы на фронте. Потом пошли дожди, тоже плакучие и долгие. Сразу подули сильные ветры, разгоняющие пожары домов от немецких бомбежек. В Москве таких было немало. Несмотря на сильную противовоздушную оборону, гитлеровские самолеты нередко прорывались к столице и нещадно уничтожали жилые кварталы. Потом сразу ударили холода, да такие сильные, что без теплой одежды на улицу не выйдешь, хотя стоял всего сентябрь месяц.

Романов уже устал проситься на фронт. Он готов был даже в одиночку рвануть туда, возглавить хотя бы роту. Но случилось нечто совсем неожиданное. Его внезапно вызвали в штаб и сказали: «Сдавай дивизию. Назначен новый командир». Михаил Афанасьевич был крайне удивлен За все время пребывания в Москве он не имел ни одного нарекания по службе, только благодарности и награды. Полки были прекрасно обучены, хорошо вооружены, смогли бы под его командованием хорошо противостоять немцам, показать себя в бою. С чего же вдруг такая немилость? Вопрос этот вырвался у него случайно. Кадровик, беседовавший с ним, посмотрел снисходительно и укоризненно заметил: «Экий ты, Романов, скорый на отрицательные эмоции… Может, просто хотят использовать твои руководящие способности. Ты направляешься в Тулу для формирования новой дивизии. Ясно?»

К новому месту службы пришлось ехать одному: жена с дочкой остались в Москве. Катюшке нужно было ходить в школу, а Юлию Борисовну не отпускали с работы. Она по-прежнему руководила «Военторгом», только рангом повыше – гарнизонным, и целыми днями пропадала на службе. Они виделись лишь поздним вечером, да и то не всегда. Жена моталась по частям, расквартированным в столице, обеспечивая их необходимым провиантом. Магазины заметно опустели, а семьи военнослужащих надо было кормить. Вот она этим и занималась.

Тула встретила Романова сильным ливнем. Он буквально промок на привокзальной площади, ожидая запоздавшую машину. В штабе вновь формируемой дивизии царил полный раскардаш. Все бегали, суетились: то обмундирования для новобранцев не хватало, то продуктов, а больше всего – оружия, не говоря уже о боеприпасах, которых насчитывалось по два-три патрона на винтовку… А нужно было обучать солдат стрельбе: им же не на учения предстояло ехать, а на фронт.

Пришлось крутиться, добывать все необходимое с большим трудом, стать не командиром, а снабженцем-попрошайкой, к чему Михаил Афанасьевич был не приучен, и это вызывало у него отвращение. Но что поделаешь – надо!..

К концу сентября дивизия была с грехом пополам укомплектована. Началось ее полноценное обучение. И тут вдруг поступил приказ отправляться на фронт. Напрасно Романов пытался доказать, что солдаты еще не готовы к боевым действиям, его и слушать не стали. Обстановка под Москвой такая угрожающая, сказали, что необходимо срочное пополнение ее защитников. Не оставалось ничего делать, как погрузить личный состав в эшелоны и двинуться на запад…

В штабе фронта Романова встретили с облегчением. Наконец-то прибыло пополнение, которого так долго ждали! Немцы прут напропалом и уже близко подошли к Москве. Надо остановить их во что бы то ни стало! Дивизию сразу же бросили на правый фланг, чтобы заткнуть какую-то дыру. Михаил Афанасьевич думал даже, что им придется с хода вступить в бой, но это оказалось не так. Наоборот, на данном участке наступило некоторое затишье. Было время правильно расположить позиции в обороне и занять их, что Романов и сделал, лично объехав все места, где располагались его полки.

На командном пункте дивизии стояла неестественная тишина. Даже гула разорвавшихся снарядов не было слышно, хотя впереди, как сообщили, шел жестокий бой. Романов склонился над картой, обозначая занятый рубеж. И тут к нему ввели какого-то испуганного майора с артиллерийскими петлицами.

– Вот, задержали типа, удиравшего в тыл, – доложил сопровождающий задержанного конвойный.

– Никуда я не удирал! – возмущенно воскликнул майор. – Искал часть, к которой могу присоединиться.

Он был высок, плечист и строен. Лицо смуглое, лобастое с большими карими глазами, сверкавшими живым, настороженным блеском. Взгляд суровый, пронзительный и какой-то неукротимо-вызывающий. Такого у трусов не бывает.

– Садитесь, – кивнул Романов вошедшему на стул возле стола и отпустил конвойного. – Ну, рассказывайте. Слушаю вас. Только покороче.

– А что рассказывать? – воскликнул майор. – Разбили нашу армию! Немцы нас в несколько раз превосходили. Почти все командиры полегли! А генерала Гончарова расстреляли.

– Кто – немцы?

– Нет, в том-то и дело, что свои! А он храбро воевал…

– Как это свои? Ну-ка отсюда поподробнее.

– Приехал генерал Мехлис…

– Это начальник Главпура, что ли?

– Он, конечно, кто же еще? Гад несусветный! Обвинил Гончарова в трусости и приказал расстрелять перед строем. Меня заставлял это сделать. Но я отказался. И чуть самого к стенке не поставили.

– Вот так – без трибунала и следствия? – ошарашенно спросил Романов.

– Да кабы только одного Гончарова. Он же еще и другого камандарма – генерала Каганова – на тот свет отправил. Тоже за отступление! И так же перед строем!

Не поверить тому, что рассказывал майор, было нельзя. Не мог же он придумать такую несусвятицу. Да и проверить все это было нетрудно. Но как же мог начальник Главного политического управления Красной армии позволить себе такое? Чтобы, не расследуя и не проверяя, без военного трибунала самолично расстреливать генералов, да еще перед строем!

Несколько лет спустя, уже в мирное время, Романов узнает, что оба генерала – и Гончаров, и Каганов – после войны реабилитированы. Вины их в отступлении войск в сорок первом году практически не было. Мехлис же таким образом проявил непростительное самодурство, став палачом по собственному разумению, нарушил все советские законы, чему нет и не будет прощения. Сталин поздно остановил разгулявшиеся репрессии, из-за чего погибли сотни тысяч невинных людей…

Глава 6

Немцы явно приближались к позициям дивизии. Отчетливо слышан был уже грохот канонады. Романов дал команду войскам быть в готовности номер один. Резервный фронт, куда они входили, вот-вот должен был вступить в сражение. И тут на их КП неожиданно появился его командующий, генерал армии Георгий Константинович Жуков.

Они с Романовым, как уже упоминалось, были знакомы давно: неоднократно встречались при подготовках к парадам, на совещаниях в Кремле, общались на войсковых учениях. И что характерно, мнения их нередко расходились. Каждый отстаивал свою точку зрения. Романову, как младшему по званию и должности, приходилось невольно отступать, хотя в душе он никогда не признавал себя неправым.

Жуков, по мнению многих, был жесток, суров и самонадеян, не терпел, когда ему противоречили. А такие иногда находились и неизменно за свое непослушание, даже незначительное, строго наказывались. Конфликтов в таких случаях было невозможно избежать. Так случилось и на сей раз.

– Ну, как ты тут, Романов, успел развернуть свои войска? Не проколбасил? – строго спросил Жуков

– Нет, товарищ генерал армии, все сделали своевременно. Вот посмотрите, – Михаил Афанасьевич протянул ему карту с нанесенной на нее боевой обстановкой.

Жуков взял карту и, прищурившись, стал рассматривать ее. Лицо его все больше мрачнело.

– Это что ж такое получается, Романов? – произнес он наконец зловеще. – Как ты расположил полки? Горбыли какие-то, а не боевые порядки! Что ты наделал?

– Оборона построена глубоко эшелонированной, товарищ командующий, – вытянулся Романов. – Немцы же бьют клиньями, наступают вдоль дорог.

– А ты что, боевого устава нашего не знаешь?! – взорвался Жуков. – Как тебя учили? Противнику нужно противопоставлять прочную линейную оборону, как крепость. Чтобы он на нее напоролся и сразу завяз!

– Но обстановка-то диктует иное! – не выдержал Романов. Положение на их фронте была уж больно напряженным, и он чувствовал, что поступает правильно. – Опыт предыдущих боев надо учитывать! Повторяю: фашисты прут клиньями! Бить их надо с боков!

Жуков поглядел на него с неприязнью и жестко отчеканил:

– Ты вот что, Романов, своей тактики тут не придумывай, мать твою!.. Действуй по уставу! Немедленно перестрой боевой порядок. И задержи немца во что бы то ни стало! Это приказ!

Михаилу Афанасьевичу ничего не оставалось делать, как подчиниться, хотя сделал он это с тяжелым сердцем. Зная уже немецкую тактику наступления, Романов и строил свой боевой порядок в соответствии с ней. Именно глубокоэшелонированная с большими зигзагами вдоль дорог оборона могла нанести противнику наибольший урон, в этом он был абсолютно уверен. Но против приказа командующего не попрешь. Пускай тот явно действовал по старинке, как было принято до войны, но что поделаешь? Надо подчиняться… И все же, кое в чем Романов сохранил прежний порядок, оставил все так, как придумал ранее. Это касалось прежде всего артиллерии. Большинство ее он выстроил вдоль магистрали, проходящей через расположение дивизии с запада на восток к Москве. Батареи были расположены «лесенкой» вдоль дороги, что потом уже в бою и сказалось самым положительным образом.

В тот день была у Михаила Афанасьевича и еще одна встреча. Объезжая полки, он на дороге чуть не столкнулся с набольшим вертким газиком, вынырнувшим неожиданно возле одного из боковых поворотов. Хорошо ещё, что водитель сумел затормозить и остановить машину буквально в трех метра от него. Романов выскочил из вездехода, чтобы выругать неосторожного, если не сказать нахального водителя, прущего незнамо куда. Но из газика неожиданно выбрался старый знакомый еще по прежней службе – Андрей Андреевич Власов – высокий, грузный, плечистый мужик в неизменных своих роговых очках. Он тоже узнал Романова и обнял его. На Власове был серый полушубок с новенькими знаками различия генерал-лейтенанта. Романов знал его на чин ниже и сразу поздравил с присвоением высокого звания. Как выяснилось, Власов только что получил его за успешное наступление его армии в районе Красной Поляны, где была разгромлена большая танковая группировка немецких войск, наступавших на Москву, и освобождены Светлогорск и Волоколамск. За этот подвиг Сталин лично вручил Власову еще и орден Ленина.

– Куда направляешься, Андрей Андреевич? – поинтересовался Романов.

– К новому месту службы, – улыбнулся Власов. Лицо его стало менее суровым и почти добродушным (обычно он всегда держался строго и официально). – Назначен заместителем командующего Волховским фронтом. А ты что тут делаешь, Михаил Афанасьевич?

– Да вот, сформировал новую дивизию, еле успел, а ее тотчас же отправили на передовую.

Власов нахмурился. Густые черные брови его резко сошлось над переносицей, губы сердито поджались.

– Это у нас умеют… Но надо держаться! Позади Москва!

На том они и расстались, пожелав друг другу удачи. Романов и представить себе не мог, при каких обстоятельствах они встретятся в следующий раз…

Глава 7

Немецкое наступление началось уже когда совсем рассвело. Как и предполагал Романов, основной удар наносился вдоль главной магистрали: лавина танков устремилась по дороге, рассчитывая смести все на своем пути. Но там были лишь легкие заслоны, которые быстро отошли, понеся незначительные потери. Бронемашинам позволили вклиниться на несколько километров в глубь обороны, и только тогда открыли огонь батареи, стоявшие замаскированными вдоль шоссе.

Лавина снарядов обрушилась на вражеские танки. Некоторые сразу загорелись, кое-какие по инерции продолжали продвигаться вперед, но их встречал не только огонь орудий, а и противотанковые гранаты и «коктейли Молотова», вылетающие из глубоких окопов, скрытно вырытых вдоль магистрали. Вскоре подбитыми оказались пятнадцать машин. Видя это, остальные в конце концов повернули обратно. Тем более что сопровождавшая их пехота была отсечена жестким пулеметным огнем и залегла вскоре после начала наступления. Атака немцев захлебнулась.

Романов был удовлетворен. Все получилось именно так, как он задумал.

Немцы отошли. Наступило затишье. День склонялся к закату, до темноты оставалось всего пару часов. А ночью фашисты наступали редко, они предпочитали действовать в светлое время. Романов уже знал об этом. Значит, наступала передышка. И нужно было ею воспользоваться. Очевидно, о том же подумал и начальник штаба дивизии полковник Иван Иванович Сергеев, подошедший к Романову на КП.

– Ну что, командир, перетасовывать карты будем или нет? – спросил он хриплым голосом и закашлялся. Невысокая, узкоплечая фигура его судорожно дернулась. На худом продолговатом лице появилось какое-то мучительно-болезненное выражение.

Михаил Афанасьевич еще утром заметил, что его начальник штаба явно простужен, но тогда как-то не придал этому значения. А сейчас вдруг понял, что напрасно: на впалых щеках Сергеева играл болезненный румянец, а высокий бугристый лоб покрыли капельки плота. Температура у него была явно сильно повышена.

– Ты лекарство хоть принял? – сразу поинтересовался Романов. – А то еще в лазарет угодишь. Только этого нам не хватает.

– А-а, пройдет, – махнул рукой Сергеев, – не до того! Лечиться после войны будем. Ты лучше скажи мне, Михаил Афанасьевич, как считаешь: полезут немцы еще раз в том же направлении или изберут другое? От этого все зависит.

Романов задумался. Вопрос действительно был не из простых, от ответа на него многое зависело. Главное: где сосредотачивать силы для отражения новых атак? А то, что они вскоре последуют, ни малейшего сомнения не было. Гитлеровцы остервенело рвались к Москве.

– Полагаю, что они снова выберут центральное направление. Главное, что тут есть где развернуться их танкам, – после паузы раздумчиво сказал Романов.

– А что, если атака начнется в другом месте? – прищурился Сергеев. – И мы не сможем быстро перебросить туда резервы?

– Вряд ли… Насколько я уловил, немцы привыкли к шаблону.

– Смотри, командир, тебе виднее… Но я бы подумал и о других вариантах.

Однако Романов остался при своем мнении. Он был убежден, что противник останется верен себе и ничего в своей тактике не изменит. Как оказалось в ближайшем будущем, Михаил Афанасьевич жестоко ошибался, что и привело к самым трагическим последствиям…

Между тем стало смеркаться, и Сергеев предложил попить чайку «с хорошей закуской». Оба с утра практически ничего не ели – не до того было.

Адъютант принес разогретую кашу с сосисками, и они сели за стол. Романов заставил начштаба, несмотря на все его протесты, принять лекарство от простуды, пригрозив полковнику иначе немедленно отправит его в медсанбат.

За едой постепенно разговорились. Михаил Афанасьевич был в общем-то знаком с биографией своего начштаба, но не очень подробно. А тут вдруг узнал о нем интересные детали. Оказывается, тот, будучи еще совсем молодым красноармейцем, в двадцать первом году участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа, а чуть позже, уже отделенным командиром, – в разгроме Тамбовского восстания. Оба этих эпизода, связанные с Тухачевским, Романова интересовали давно. Он пытался даже кое-что почитать о них подробнее, но все документы были строго засекречены. Все, что касалось расстрелянного маршала и военного заговора против Сталина в тридцатых годах, являлось страшной тайной. Кое-кто даже утверждал, что никакого заговора вовсе не существовало, но Михаил Афанасьевич был уверен, что государственный переворот готовился, и лишь своевременное его раскрытие Сталиным спасло страну от кровавого конфликта, неизвестно чем бы кончившегося. Ведь заговорщики были связаны с гитлеровской разведкой, они хотели задушить те свободы, которые были прописаны в сталинской Конституции тридцать шестого года, объявляющей верховной властью в стране Советы рабочих и крестьянских депутатов, а не партию. Многие могли лишиться своих уютных кресел…

Тем не менее в этой зловещей истории было много «темных пятен», весьма интересовавших Романова. И личность руководителя заговора была среди них далеко не последней. Вот почему воспоминания начальника штаба о его участии в подавлении двух контрреволюционных мятежей особенно заинтересовали Михаила Афанасьевича. Он попросил Сергеева рассказать ему об этом подробнее.

– А что об этом толковать? – хмуро отмахнулся полковник. – Кровавые были побоища… Вспоминать тошно. И забыть не могу такое. Так и встает перед глазами, аж дрожь берет.

– Неужто так страшно было?

– Хуже некуда! Мало того, что там в балтийских моряков нещадно палили изо всех орудий и пулеметов, уничтожая сотнями, так после взятия крепости Тухачевский приказал расстрелять две с лишним тысячи человек. А еще по его прикажу поставили к стенке каждого пятого солдата одного из Ораниенбаумских полков, отказавшегося выступать против мятежников…

Сергеев замолчал и некоторое время сидел молча, твердо сжав губы. Серые глаза его возбужденно поблескивали, а кулаки были крепко сжаты. Видно, полковник и в самом деле не мог избавиться о кровавых видений прошлого.

– На Тамбовщине было еще хуже, – поморщившись, сказал он тихо.

– Это почему же? – не выдержав, спросил Романов.

– Так там же простые крестьяне были. А Тухаческий распорядился применить против них на только простое оружие, а и химическое. Представляешь?.. Более двухсот тысяч народу погибло…

Их разговор был прерван сильным артиллерийским залпом. Немцы начали обстрел позиций дивизии.

Глава 8

В эту ночь спать им практически не пришлось. Фашисты чуть ли не до рассвета вели методический огонь, практически не прекращая его. Обычно в темное время они этого не делали…

Романов спрашивал себя: почему? Ответить не мог. Лишь позже он понял, что противник изматывал их, готовясь к масштабному наступлению. А вот с определением времени и места его начала, Михаил Афанасьевич тоже ошибся, за что им и пришлось жестоко расплачиваться…

Ночь еще практически не кончилась. Восток только начал алеть, как наступила вдруг необычная тишина. Мир неожиданно заглох, словно погрузившись в воду, где звуки моментально глохнут. В ушах только звон остается. После длительного несмолкаемой канонады это было настолько неестественно, что Романов растерялся. Что же дальше-то будет?.. Но молчание продолжалось недолго. Взревели танковые моторы, и сразу же снова ударила фашистская артиллерия. Да не в центре обороны дивизии, как Романов рассчитывал, а на ее левом фланге. Именно там немцы на сей раз наносили главный удар.

– Видишь, командир, что они вытворили?! – воскликнул Сергеев, вскакивая. – А я тебе говорил! Они же не дураки. Дважды соваться в одно и то же место не станут. Что будем делать?

Романов и сам прекрасно понимал, что проткнуть линейную оборону танковым клином ничего не стоит. Место очень уязвимое.

– Вот что, Иван Иванович, бери-ка ты противотанковый резерв и быстренько дуй с ним налево. Хоть какая-то там будет поддержка! – распорядился Михаил Афанасьевич, прекрасно понимая, что подмога тамошнему полку будет мизерной. Немцы наверняка бросили в прорыв большие силы.

Бой на левом фланге нарастал медленно, но верно, постепенно приближаясь к КП. Романов прекрасно понимал, что происходит. Фашисты явно прорвали их оборону. Случилось то, что он и предполагал, споря с Жуковым по поводу построения позиций дивизии. Как же все-таки неправ был генерал армии! Но разве его переубедишь?

Пулеметные очереди звучали все ближе, а снаряды рвались уже позади них. Подозвав адъютанта, Романов приказал ему передать всем штабникам, чтобы они немедленно покинули КП и выдвинулись влево, в окопы, заблаговременно вырытые там солдатами по распоряжению начштаба. Молодец он все-таки! Прозорливый малый!.. Сам Михаил Афанасьевич побежал туда же, намереваясь возглавить контратаку, чтобы хоть немного отбросить наступающих немцев. Но до окопов добраться не успел. Рядом разорвался снаряд. Взрывная волна подбросила его к верху и резко швырнула в сторону. Михаил Афанасьевич упал на землю и потерял сознание…

Сколько он пролежал без чувств, Романов не знал, но, наверное, не меньше часа. Очнулся, когда вокруг уже раздавались громкие немецкие голоса. Противник явно занял территорию командного пункта дивизии и, по всей вероятности, продвинулся глубоко в тыл. Это было явное поражение…

Случилось то, чего Романов втайне опасался с самого начала, зная о значительном перевесе сил у фашистов. И как это ни горько было сознавать, он – попал в плен.

Тело закоченело, несмотря на полушубок и теплое обмундирование, одетые накануне, когда им наконец-то привезли зимнюю одежду. Все-таки пролежал Михаил Афанасьевич в снегу контуженным немало. Мороз, правда, был не очень сильным, но все же успел пробраться под мех…

Романов шумно сел. Надо же было что-то делать: живой человек, хочет он того или нет, как-то должен проявлять себя. В этот момент к нему подскочил толстый, круглощекий немецкий солдат и, схватив за правую ногу, стал сдирать с нее сапог. Видно, генеральская обувь очень ему понравилась. Романов, не раздумывая, что есть силы ударил немцу в лицо тем же правым сапогом. Тот отлетел в сторону и, вскочив с искаженным лицом, сдернул автомат со спины и направил его на пленного, явно намереваясь выпустить по нему очередь.

«Вот и все! Конец тебе, Романов! – мелькнуло в голове у Михаила Афанасьевича. – Может, оно и к лучшему…»

Однако солдат не успел выстрелить. К нему быстро подскочил молодой плечистый офицер с возмущенным лицом и с размаху ударил перчатками по щекам. «Не сметь, свинья! – закричал он. – Ты что, не видишь, кто перед тобой? Генерал и во вражеской армии остается высоким чином!» Как это ни странно, но во вражеской армии, видно, было воспитано чинопочитание…

Романов хорошо знал язык врага, изучал его еще на курсах повышения квалификации десять лет назад. Затем в академии учился вместе с немецкими офицерами – их в тридцатые годы было немало в наших военно-учебных заведения. Они часто общались, так что объясняться по-немецки он умел хорошо.

Офицер протянул Михаилу Афанасьевичу руку, помог встать. И Романов от всего сердца поблагодарил его. Тот все-таки спас ему жизнь…

Русских пленных немцы согнали в одну кучу. Их оказалось пятнадцать человек, среди которых был и полковник Сергеев, ставший отныне постоянным спутником Романова на целых три года, оказавшиеся весьма и весьма трагическими.

В глубоком тылу противника, куда их потом перевезли на машинах, добавилось еще четыре десятка бедолаг, оказавшихся в плену. Их сразу же разделили на три группы: отдельно рядовой состав, потом младшие командиры и, наконец, полковники с генералами. Последних чуть позже набралось ровно четверть сотни. Так их всех вместе и привезли в Берлин, разместив в пяти камерах центрального каземата. Тут им и предстояло провести долгие месяцы…

Глава 9

Первые недели плена оказались страшно тягучими. Время будто остановилось. И все они оглохли. Никаких известий в тюрьму извне не попадало. Оставалось только гадать: как там на фронте? Кто побеждает? Вопрос о взятии Москвы не вставал. Все заключенные в душе верили, что столицу конечно же удалось отстоять. А вот как обстоит дело на других участках фронта, мнения расходились. Одни считали, что немцев повсюду остановили; другие, наоборот, полагали, что враг продолжает продвигаться в глубину Советской страны: сил у него предостаточно. Сумел же он захватить такую большую территорию за первые месяцы войны.