Украсть у президента

Достоевский. Это писатель. Сказал Глеб. А она его спросила. У нее в памяти тогда всплыло это слово, и она спросила, что такое достоевский. Сама тогда не поняла, откуда это слово ей знакомо. А теперь вот с этим текстом все ей вспомнилось. Такой текст уже был. Было такое SМS – сообщение. Ночью. Она спала. Пришел этот текст. Она проснулась, прочитала и забыла. Как забывается почти все, увиденное или услышанное в краткий миг пробуждения, длящегося одну или две недолгие секунды. Пробудился и тут же заснул. И наутро уже не помнишь. Если тебе не напомнят.

Достоевский. Значит, это было не случайное SМS – сообщение. Никакой ошибки.

Женя, осторожно ступая по полу босыми ногами, прошла в гостиную и зажгла свет. Достоевский – это писатель. Писатели пишут книги. В книгах страницы. Страница триста двенадцать.

Она шла вдоль книжных полок, занимающих целую стену гостиной от пола до потолка. Она скользила взглядом по корешкам книг на полке на уровне своих глаз. Куприн… Чехов… Лесков… Фолкнер… Голсуорси… Леонов… Толстой… Чехов… Веллер… Верн… Пелевин… Толстой… Достоевский…

Достоевский! Зеленый корешок с частоколом вычурно выписанных букв фамилии автора. Женя осторожно взяла книгу в руки. Мягкая обложка. Ф.М. Достоевский. Вынесенные на обложку иллюстрации и название «Преступление и наказание». Раскрыла книгу. Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание. Роман в шести частях с эпилогом. Москва. Издательство «Правда». 1988. Перелистала страницы. Триста третья. Триста одиннадцатая. Перевернула страницу. Триста двенадцатая. На этой странице заканчивалась очередная часть и нижняя половина страницы оставалась свободной от текста. На чистом поле страницы чьей-то рукой было написано мелким неровно бегущим почерком: «Женя! Отнесись к этому серьезно! Для тебя есть важная информация, которую можешь получить только ты, и никто другой об этом знать не должен. Ты все узнаешь постепенно, если будешь последовательно делать шаг за шагом. Первый твой шаг: посети почтовое отделение 129344 на улице Летчика Бабушкина, дом 7 и в абонентском ящике № 24 забери предназначенный для тебя пакет. Ключ от ящика ты найдешь в металлической коробке из-под печенья. Открой верхний ящик секретера, который стоит напротив книжной полки, откуда ты только что взяла эту книгу. В ящике увидишь круглую металлическую коробку. Ключ от абонентского ящика узнаешь по желтой ленте».

Чуть ниже той же рукой была сделана приписка: «Глеб не должен ничего знать. Эту страницу теперь вырви и сожги, а книгу аккуратно верни на прежнее место».

Женя подошла к секретеру, выдвинула верхний ящик и действительно увидела металлическую коробку. Сняла крышку. Коробка до краев была наполнена домашним хламом, который сохраняется в любой семье с мыслями о последующем использовании всех этих ценных вещиц, которые на самом деле вряд ли уже когда-нибудь пригодятся: обломок пластмассовой линейки, шкала которой начиналась с четырнадцати сантиметров, радиолампы, каких нигде уже не используют, наверное, монеты СССР разного достоинства, сувенирного вида навесной замочек без ключа, пустые пузырьки из-под нафтизина и еще много всякой всячины, из которой торчал вызывающе яркий и в отличие от всех прочих вещей явно не старый язычок желтой тряпичной ленты. Женя потянула за этот язычок ленты и выудила из коробки маленький ключик – тоже не старый и явно недавно совсем в эту коробку положенный.

* * *

Корнышев остановил машину под знакомыми окнами, из которых светилось только одно. Судя по занавескам, это была кухня. Он долго всматривался в освещенный квадратик окна, пытаясь увидеть силуэт или хотя бы угадать какое-то движение, но не дождался. Тогда он решился набрать телефонный номер.

Длинные гудки, потом приглушенный женский голос:

– Алло?

Кровь прихлынула к его лицу.

– Алло! – повторил голос. – Говорите!

– Лена? – сказал он неуверенно.

– Да, – несколько озадаченно. – Я слушаю вас.

– Лена Евстигнеева? – уточнил он.

– Д-да, – еще больше озадачилась его собеседница. – А с кем я говорю?

Евстигнеева – это была ее девичья фамилия. Фамилия из далекого детства. А теперь она давно уже Полякова и никто ее Евстигнеевой не называл давным-давно.

– Это Слава Корнышев. Помнишь такого?

– Слава? Корнышев? Да! – на этом «да!» ее голос лишился налета настороженности.

Радость узнавания. Друзья детства. Все объяснилось и стало милым, трогательным и знакомым.

– Как ты меня нашел, Слава? – теперь в голосе было веселое удивление.

– Это было несложно.

– Неужели? – засмеялась Лена, и Корнышев узнал этот смех. – Я ведь теперь не Евстигнеева, а Полякова.

– Я знаю.

– Откуда? – изумилась Лена. – Или ты с кем-то из наших встречался? Кого ты видел?

– Никого.

– А кто же тебе дал мой телефон?

– Никто. Я его сам раздобыл.

– Где? – смеялась Лена.

Она ничего не понимала.

– Неважно. Как у тебя дела? – спросил Корнышев.

– Нормально. Слушай, я так растерялась!

– А я безумно рад слышать твой голос.

– Я тоже, Слава. Но все так неожиданно! Ты откуда звонишь? Ты в Москве?

– Да.

– Где ты сейчас живешь?

– В Строгино.

– Хорошо там у вас, – оценила Лена. – У меня там подруга живет.

Ему было приятно, что она так сказала. Как будто это дарило ему надежду.

– Да наверное надо бы нам всем как-то встретиться! – сказала мечтательно Лена.

Корнышев будто только этого и ждал.

– Хоть сейчас! – произнес он.

– Запросто! – засмеялась своим чудным смехом Лена.

– Я не шучу.

Она перестала смеяться. Наверное, пыталась понять, что тут к чему.

– Я ведь совсем рядом, – пришел ей на помощь Корнышев. – Сижу в машине прямо под твоими окнами.

– Ты шутишь? – спросила Лена недоверчиво.

– Нет, – обреченно признался он.

Всматривался в светящееся окно жадным взором, с волнением ожидая появления силуэта. И был вознагражден. Он увидел женскую фигуру в том самом окне, где и ожидал увидеть, и произнес дрогнувшим голосом:

– Сейчас я мигну фарами.

Дважды мигнул, вспарывая темноту светом фар.

– Слава! Я ничего не понимаю! – растерянно сказала Лена.

И снова кровь прихлынула к его лицу. Он уже себя выдал – и отступать ему было некуда.

– Я хочу тебя увидеть! – сказал он.

– Слава! Ты сошел с ума! – пробормотала Лена, и теперь в ее голосе уже не было ни капли веселья. – Первый час ночи! Сла-а-ава!

Она растерялась.

– Тогда я поднимусь к тебе! – сказал Корнышев.

– Слава! Я рада тебя видеть… но – первый час ночи… Категорически нет! – запаниковала она.

– Тогда я иду! – объявил Корнышев и решительно вышел из машины. Лена увидела его в свете фонаря, поняла, что он не шутит, и испугалась еще больше.

– Слава! – всполошилась она. – Ты сошел с ума! Как ты себе это представляешь? Как я это все объясню? У меня тут все спят! Ночь! И вдруг гости!

Да, нелепо будет выглядеть. Но главное не это, а то, что им не дадут поговорить. Разбуженный приходом ночного гостя, появится на кухне растревоженный и заспанный Поляков, будет фальшиво изображать радушие и предложит выпить за знакомство, а сам будет щуриться подозрительно и ловить каждое произнесенное слово, пытаясь разгадать стоящий за словами скрытый смысл. Ленка будет нервно теребить краешек скатерти и старательно прятать глаза, Корнышев разозлится, потому что ему не дают возможности сказать то, что он хочет, и в итоге встреча, о которой ему мечталось столько лет, окажется скомканной, некрасивой и нелепой.

Только не у нее в квартире. По крайней мере, сегодня.

– Выходи ко мне! – попросил Корнышев. – Я тебя жду!

– Слава! Нет! – твердо сказала Лена. – Извини, я очень устала! Завтра! Позвони мне на работу! Мой номер телефона…

– Я знаю.

– Откуда? – изумилась она, выдавая свою растерянность.

– Лена! Я много что о тебе знаю! Ты себе не представляешь, как я хочу тебя видеть! Если бы ты видела, что со мной сейчас творится, ты бы поняла, что я не уеду, пока не увижу тебя!

Его напор явно Лену пугал, но он не мог остановиться.

– Слава! Я тебя умоляю! – произнесла она беспомощно.

Но ее мольбу о пощаде Корнышев пропустил мимо ушей.

– Я иду! – объявил он и направился к подъезду дома, по-прежнему прижимая к уху трубку мобильного телефона.

– Подожди! – всполошилась Лена. – Господи, ну что же происходит! Слава! Я сейчас выйду! На пять минут! Только пять минут! И после этого иду спать. Я действително очень устала, поверь. И в следующий раз ты позвонишь мне уже на работу. Хорошо?

– Да! – с готовностью согласился он.

– Обещаешь?

– Обещаю! – ответил Корнышев, обнаружив в себе зарождающийся восторг.

– Обойди дом, – попросила Лена. – Там такой скверик… Увидишь… Я сейчас выйду – собаку выгулять… И мы с тобой поговорим…

– Хорошо, я жду.

За домом действительно обнаружился скверик, совсем небольшой, две асфальтированные дорожки схлестнулись крест-накрест, на этом перекрестке горит единственный фонарь, да и тот не нужен, поскольку окружающие с трех сторон сквер улицы просвечивают его насквозь светом своих фонарей. Взволнованный Корнышев прошел через сквер, вернулся обратно к дому – Лены все еще не было. Он снова прошел через сквер, уже заметно нервничая, а когда обернулся – Лена шла ему навстречу, а рядом с ней семенила упитанная псина, ротвейлер. Корнышев поспешил им навстречу. Лена была в легком красивом платье, в каких вряд ли собачники когда-то выгуливают своих собак, и Корнышев понял, что это платье надето ради него.

Она была все так же прекрасна. Фигура сохранила девичью стройность, в движениях угадывалась давным-давно запомнившаяся Корнышеву завораживающая плавность, а неизбежные морщины волшебным образом испарились при призрачном свете неблизких фонарей, и лицо ее казалось таким же юным, каким Корнышев его помнил много лет.

При стремительном приближении Корнышева собака угрожающе зарычала, Лена сказала ей ласково: «Мики! Свои!», и собака затихла, а Корнышев даже не сбавил шаг, приблизился, взял руку Лены в свою и восторженно-нежно ее поцеловал. Снова зарычала собака, но теперь Лена не обратила на нее никакого внимания, сказала, вглядываясь в лицо Корнышева:

– Здравствуй, Слава!

– Здравствуй! – срывающимся голосом ответил он, все еще не смея поверить в реальность происходящего. – Рад тебя видеть!

– Я тоже, – сказал Лена, но она испытывала неловкость, и это было заметно.

– Прости меня, – попросил Корнышев. – Я понимаю, что это похоже на какое-то безумие…

Он осекся и засмеялся, качая головой.

– Как же я рад тебя видеть! Ты все такая же. Какой я тебя еще по школе помню. Совсем не меняешься.

– Так не бывает, – улыбнулась Лена в ответ, и ее улыбка показалась Корнышеву грустной.

– Нет, правда! – сказал он с горячностью.

Лена пожала плечами. Она не выглядела ни восторженно-возбужденной, ни даже просто обрадованной. Растерянность, вызванная внезапностью случившегося события.

– Я сегодня увидел женщину, очень похожую на тебя, – сказал Корнышев. – Мне так показалось – что вы похожи. А вот сейчас смотрю на тебя и понимаю, что никакого сходства. Просто я все время думал о тебе. И повсюду ты мне мерещишься.

Лена посмотрела на него. Кажется, ей совсем не нравилось то, что он говорил.

– Я все понимаю, – закивал Корнышев. – Это выглядит странным, нелогичным и нелепым, если все происходит внезапно и будто бы вдруг. Но это для тебя оно «вдруг», Лена. Вдруг звонок среди ночи… Вдруг «давай встретимся»… А для меня это – моя ежедневная жизнь. Я каждый день тебя вспоминаю, поверь. Я все время думаю о тебе!

– Слава! Я, честно говоря, в растерянности…

– Господи! Ну конечно! – с готовностью согласился Корнышев. – Я все понимаю! И у меня внутри сейчас такая буря, что я вряд ли смогу тебе все связно объяснить. Я счастлив уже потому, что тебя вижу…

– Меня пугает твоя горячность, – сказала Лена шутливым тоном, но Корнышев понял, что она совсем не шутит.

– Давай как-нибудь встретимся, – предложил он. – Куда-нибудь вместе сходим. Или вовсе уедем куда-нибудь на недельку! – вдруг загорелся он. – В Турцию.

Про Турцию как раз накануне говорил Горецкий, и Корнышеву это вспомнилось.

– Слава, я хочу тебе немного рассказать о себе, – мягко сказала Лена. – Мы давным-давно не виделись, уже целую вечность, и столько событий случилось в жизни, да? Я закончила педагогический. Сейчас работаю в школе. Как раз каникулы. Ты ведь меня случайно дома застал. Мы на даче живем, у нас дача в Мамонтовке, и мы там все лето с детьми и Пашей.

Корнышев хмурился, слушая.

– Мы на один день только приехали в Москву, – говорила Лена. – У нас на даче нет горячей воды, так мы устроили банный день. И завтра снова уезжаем. Что еще у меня? Маму похоронила шесть лет назад. Машина сбила. Кошмар и ужас. Я долго приходила в себя. Дети отвлекали. У меня их двое. Мальчики. Одеть, обуть, обстирать, накормить, в зоопарк сводить – столько забот, что про свои беды с ними быстрее забываешь. Ну и муж…

– Я не хочу слушать про твоего мужа, – дерзко сказал Корнышев.

– Почему? – мягко спросила Лена.

– Ты разве не понимаешь, почему я пришел?

– Может быть, я и понимаю…

– Ничего ты не понимаешь! – хмурился Корнышев. – Я помню, как в школе смотрел на тебя. Тайком. Как однажды залез к тебе в портфель…

– Зачем? – удивилась Лена.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Я хотел видеть твои вещи, хотел к ним прикасаться. Это я хорошо помню. Мне было интересно все, что связано с тобой. Вот ты стираешь карандашный рисунок ластиком, а я на этот ластик смотрю. Он твой. Ты его держишь в руках. В красивых своих тонких пальчиках.

Он быстрым движением взял в руку Ленину ладонь, она даже не успела среагировать.

– Вот рука, – сказал Корнышев. – Мне так хотелось к ней прикоснуться. Я даже помню, как в школе проходил близко от тебя, так близко, чтобы как бы невзначай до тебя дотронуться.

Лена осторожно высвободила свою ладонь и спрятала ее за спину.

– Странное дело, – хмурился Корнышев, – в детском саду или в школе люди влюбляются первый раз, а женятся потом на других. Почему-то считается, что первая любовь – это детский лепет на лужайке, ничего серьезного. А если это действительно серьезно?! Ленка! Я жил все эти годы, день за днем, много-много дней, и каждый день у меня был чем-то занят. Я отучился, я работаю, но мне все время не хватает тебя. Я чувствую, что что-то неправильно в моей жизни. И я хочу поправить то, что неправильно. Я все в своей жизни делал, постоянно помня о тебе. Для тебя как бы. Чтобы ты оценила. Мне не хватает тебя.

– Ты выпил? – осторожно спросила Лена.

– Да, – не стал отнекиваться Корнышев.

– И был за рулем, – сказала Лена осуждающе.

– Ленка! Я на такой работе работаю, что любой гаишник передо мной дрожит как осиновый лист!

– Я не о том, – вздохнула Лена.

И он понял, что она тяготится общением с ним. Он делал глупость за глупостью и только сейчас это обнаружил. Что-то не так было, и никакой радости Лена от встречи с ним не испытывала. Это была настоящая катастрофа, ему-то мечталось о доброй улыбке, которую он увидит, о радости встречи мечталось, обо всем том нереально приятном, о чем мечтают забывшие о реальности люди. Реальность к нему вернулась неожиданно быстро.

– Вот ты говоришь, что муж, – с вдруг прорвавшейся досадой сказал Корнышев. – Да я знать о нем ничего не хочу. Я понимаю, что вторгаюсь в твою жизнь как агрессор, как захватчик, но мне не стыдно нисколько, поверь, и совесть меня не мучает. Я знаю, что есть я и есть ты. А все другие для меня не существуют…

– Это не так, – мягкость вернулась в голос Лены. – Все они есть. И мой Паша. И мои дети. И свекровь со свекром. Чудесные, кстати, люди. И все мои многочисленные родственники. И по моей линии, и по линии Паши. И все мои друзья и знакомые, которые у меня за эти годы появились. И мои соседи. С которыми я в этом доме живу. И соседи на даче. Ты меня помнишь прежнюю, Слава, – уговаривала Лена. – Ту девчонку-школьницу, которая тебе запомнилась. И совсем забываешь про годы, которые я прожила. У меня уже есть прошлое, Слава. И я не могу делать вид, что его у меня не было. Я не могу про него забыть. Жить с чистого листа – это ведь не получится. Нельзя просто взять и уйти в новую жизнь. Прошлое не отпустит. Оно с нами будет всегда.

– Подожди! – попросил Корнышев.

Ее доводы его не убеждали. Он так давно жил мечтами, что не мог с ними распрощаться. Он готов был бороться, убеждать и добиваться своего.

– Я объясню, почему тебе все это кажется нереальным, – сказал он. – Ты жила своей жизнью. Не тужила. Все привычно. Никаких потрясений. И кажется, что так будет всегда. И вдруг появляюсь я. Конечно, первая твоя реакция – защищаться. Потому что сразу вот так резко все поменять… Об этом даже думать страшно. Понимаю! – признал он великодушно. – Но когда все немного успокоится. Когда ты все спокойно осмыслишь…

– Славочка! Давай как-нибудь в следующий раз об этом поговорим, – предложила Лена.

Она произнесла свои слова ласково, но Корнышева будто ударили. Он даже обмяк. Потому что она не отнеслась к его словам всерьез и вообще тяготилась его обществом. Она вряд ли захочет встретиться с ним в следующий раз. И даже телефонных разговоров постарается избегать. Потому что все ей представлялось не иначе как поступками нетрезвого мужчины, который завтра же сам и будет жалеть о том, что накуролесил накануне и глупостей наговорил.

– Зря я тебе сказал, что выпил, – поморщился он. – Ты теперь как-то относишься к моим словам… несерьезно… Это не пьяный бред, Лен. Ты пойми. Я действительно всерьез. И я о тебе думал все это время. Узнавал. Справки наводил. Я жил этим. Понимаешь? Ты в школе работаешь! Знаю даже в какой. На проспекте Мира. Про мальчишек твоих знаю. Старший уже ходит в школу. В ту самую, где ты работаешь. Паша твой работает в издательстве на Хорошевском шоссе. И на его фамилию зарегистрированы сразу два мобильных телефона: «билайновский» и МТС. А у тебя один телефон – МТС. У вас машина. «Рено». Записана на тебя…

– Ты все это узнавал? – недоверчиво поинтересовалась Лена.

И снова он обнаружил, что совершил непростительную глупость.

– Ты же убиваешь мою надежду, – пробормотал он растерянно.

– А какие надежды у тебя были, Слава? – Лена не сердилась, но ей было неуютно рядом с ним. – Ты приезжаешь среди ночи, говоришь какой-то вздор… Да! Не перебивай, пожалуйста! Это действительно вздор, Слава, – то, что ты говоришь. Чего ты добиваешься? Какие такие надежды есть у тебя? Ладно, я согласна, – с подозрительной кротостью вдруг объявила она. – Поехали. Где твоя машина? Я бросаю здесь все. К черту мужа. К черту детей. И квартира мне моя четырехкомнатная не нравится! И родственников я уже терпеть не могу! Меняю жизнь, Слава! С тобой хоть на край света!

– Зачем ты говоришь эти глупости! – морщился Корнышев.

– Это не мои глупости, Слава.

Подразумевалось, что это его глупости, что он несет вздор, но тут Лена обнаружила, что сгоряча наговорила лишнего, устыдилась собственной жестокости, раскаялась и сказала извиняющимся тоном:

– Славочка! Я не хотела тебя обидеть! Прости меня! Только пойми, что у всех нас уже есть прошлое. Ты не можешь вот так просто прийти и забрать меня в свою жизнь. Это не получается, тут легко и просто все не сложится, тут легкости не будет. У меня за плечами груз прожитых лет, и это очень серьезно, Славочка.

Она осторожно прикоснулась к Корнышеву. Он стоял бесчувственным истуканом.

– Ты не сердишься на меня? – спросила Лена и заглянула ему в глаза.

– Зря я наверное сегодня выпил, – пробормотал Корнышев. – Прости!

Он развернулся и быстро пошел прочь, унося с собой пережитое им потрясение. Он жил мечтой, и эта мечта была то единственное, что примиряло его с окружающим миром. Только что его мечта умерла. Скоропостижно скончалась.

– Слава! – обеспокоенно сказала ему вслед Лена.

Это она убила его мечту. Он не обернулся на голос убийцы.

Он обогнул угол дома, сел в машину, завел двигатель злым поворотом ключа.

– Дурак! – процедил сквозь зубы.

Злился и чувствовал себя униженным. И ничем это поправить было нельзя.

* * *

– Вы с ума сошли! – сказал Калюжный. – И как вам это только в голову могло прийти!

Он воздел свои коротенькие крепкие ручки к потолку, призывая небо в свидетели овладевшего его подчиненными безумия.

Корнышев и Горецкий сидели напротив генерала с видом людей, готовых к любому повороту в своей судьбе.

Генеральское дело – казнить и миловать. А им остается только ждать, как там оно все повернется.

– Рассказать этому новоиспеченному Иванову все его прошлое! – покачал головой Калюжный. – Здрассте! Мы тут всю информацию засекречиваем и малейшей утечки боимся! У вас при входе каждое утро карманы выворачивают и охрана при малейшем намеке на записывающую аппаратуру на уши встает! Ни одного файла информации в компьютер не загоняем, все только на бумаге, а бумага под замком! И вдруг предлагается за здорово живешь все выложить осужденному на пожизненное заключение! Городу и миру! Всем, всем, всем! Сами додумались или надоумил кто?

Горецкий совсем потух. Он вообще очень трепетно относился к начальству, и любое недовольство, даже в легкой форме проявляемое шефом, напрочь выбивало его из колеи. Он пришел в кабинет Калюжного с планом мероприятий, который озвучил вполне уверенно и связно, потому что этот план казался ему логичным и способным привести к успеху, но первое же препятствие лишило его уверенности и куража.

Обнаруживший это Корнышев понял, что дальше диалог с шефом предстоит вести ему.

– На сегодняшний день никаких других предложений у нас нет, товарищ генерал, – сказал Корнышев. – Никакого другого способа мы пока не видим.

– Если не видите – так это еще не повод совершать глупости! – жестко произнес Калюжный.

– У нас есть цель, – с вежливым упрямством продолжал гнуть свое Корнышев. – Мы этой цели должны достичь – чего бы это нам ни стоило. Любые средства хороши. И нет средств запретных. Все, что может привести к успеху, должно быть использовано.

– Да тут никаких гарантий нет! – с досадой оборвал Калюжный собеседника. – Никаких гарантий того, что предлагаемый вами способ поможет!

– А других способов у нас пока нет, – напомнил Корнышев.

– Ищите! – хлопнул ладонью по столу генерал.

– Пробовали, – подсказал Горецкий. – Пытались выудить у него информацию…

– Не получилось, – мрачно напомнил Калюжный.

– Не получилось, – подтвердил Горецкий. – Хотя способ был использован такой, что можно было надеяться. А все равно – фиаско. Мы столкнулись с очень сложным случаем. Продвигаемся буквально на ощупь. И тут простых решений быть не может. Без проблем, без риска нам не обойтись. Предлагаемый способ не гарантирует успеха? Согласен! Но пробовать надо. Я согласен со Святославом. Все средства хороши! А если мы сами себя будем в средствах ограничивать…

Калюжный с демонстративной невежливостью посмотрел на свои наручные часы.

– Достаточно! – сказал он. – Аргументы ваши мне понятны. Еще раз говорю: об этом не может быть и речи! Думайте!

Корнышев и Горецкий вскочили со стульев.

– Жду новых предложений! – сухо произнес Калюжный и взялся за телефонную трубку.

Корнышев и Горецкий вышли из кабинета. Горецкий выглядел подавленным. Негативную реакцию генерала он воспринял как личное поражение.

– Ты иди, – сказал ему Корнышев, вдруг остановившись. – А я зайду к Олегу Харитоновичу. Нельзя нам просто так уходить.

– Почему? – вяло отозвался расстроенный Горецкий.

– У нас все равно нет другого плана, Илья. И, может быть, его не будет вовсе, этого другого. А дело надо делать.

Он снова зашел в генеральский кабинет, оставив Горецкого за дверью. Калюжный уже не разговаривал по телефону. Поднял голову и посмотрел удивленно на вернувшегося Корнышева. Спросил бесцеремонно:

– Тебе чего?

– Товарищ генерал! Я считаю, что Горецкий предлагает хороший план.

– Если ты вернулся только для того, чтобы сказать мне это…

– Я готов обосновать свое мнение. У нас на сегодняшний день нет другого плана…

– Это я уже слышал! – отмахнулся Калюжный.

– И этот план, на мой взгляд, хорош. Но у него есть один серьезный изъян: мы действительно раскроем все карты перед этим Ивановым. Это единственный фактор, который может создать проблемы для нас. Мы, может быть, получим нужную нам информацию от Иванова, но и он сам станет обладателем этой информации. И в этом большая проблема. Тут я с вами согласен. Так если проблема всего лишь в одном этом Иванове…

Корнышев выразительно посмотрел на генерала.

– Продолжай! – невозмутимо предложил Калюжный.

Он провоцировал своего подчиненного. Корнышев не дрогнул.

– Осужденные на пожизненное у нас ведь долго не живут, – спокойно сказал он. – А у нашего рязанского шофера даже родственников не имеется.