Полная версия
Одинокие в раю
– Навек тебе благодарен, дружище. – Грин Тимофеевич задвинул тельце бритвы в глубь хламья и вышел из ванной комнаты.
2В тот же четверг бракосочетание стоматолога Нади и омоновца Николая складывалось не лучшим образом…
Дважды их приглашали к столу регистрации ЗАГСа – и все напрасно: жених как в воду канул. Нет его, и все! Ведущая процедуру пышная дама с цветком в петлице пиджака, не увидев жениха, покачала головой. Почему-то присутствием невесты она не интересовалась. Вероятно, именно женихи чаще и нарушали брачный ритуал…
Наконец, с опозданием почти на час, появился и жених, в веселом подпитии. Сопровождал его такой же весельчак, кругломордый и конопатый. Видимо, они успели набраться в кафе, где Николай договаривался отметить торжество, хотя обещал заранее не пить ни капли. Козел он и есть козел, буркнула в обиде Надя, увидев состояние своего нареченного…
– А Димка для Тамары, – оповестил Николай, едва переступив порог зала ожидания. – Димон – мой свидетель. А потом, он для Тамары, я ему обещал… Здравствуй, мама.
– Я для Тамары, – сиял улыбкой свидетель Димон, теребя пальцами спущенный узел зеленого галстука. – Здравствуйте, Вера Ильинична.
От небольшой группы людей, что кучковалась в ротонде зала, отделилась хроменькая женщина с пуком седых волос на затылке. Профиль ее лица рисовался головой хищной птицы, выглянувшей из гнезда. А само гнездо – серебристый отложной воротничок с изящным рисунком вязки – лежало на узких плечах темного бархатного платья.
«Как есть его мамаша», – шепнула Тамара. «Прокурорша», – шепотом подтвердила Надя.
Внешне Надя ничем не отличалась от людей, ожидавших своей очереди на торжественную запись в Книгу гражданского состояния. Хотя бы косынку белую накинула, укорила ее Тамара перед выходом из дома, невеста все же…
Они расположились за отдаленным столиком, под старинным портретом важной особы в буклях. Сообразно грядущему юбилею города администрация ЗАГСа решила как-то облагородить казенное заведение. Вот и поместили изображение какого-то сановника «из той жизни», что подарил благодарный клиент за регистрацию вне очереди…
Родительницу своего жениха Надя не знала и надеялась с ней познакомиться день в день. В свою очередь, и будущая свекровь собиралась тогда же увидеть свою невестку… Так они и провели в неведении битый час, с уверенностью, что запропастившийся жених наконец явится и внесет ясность в матримониальную ситуацию…
А тот явился подшофе, не извинился и привел дружка-свидетеля с лягушачьим галстуком на шее… Глядя на них, Тамара едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться в голос. Очень уж они выглядели забавно, точно нашкодившие пацаны. О чем она и поделилась с Надей. Та сухо кивнула, не сглаживая под щеками напряженных скул.
Хроменькая занесла за спину руки, сцепила замком тощие пальцы и развернула прямые плечи. Хриплый голос завзятой курильщицы никак не вязался с ее субтильной фигуркой в длинном платье, располосованном змейкой до самого пояса… «Разозлил мамашу, Колька, ох и разозлил, – шепнула Тамара невесте, – аж в ушах звенит». «Прокурорша», – повторила Надя уголком губ…
Николай, перетаптываясь, смотрел на макушку гладко забранных седых волос своей мамаши со вздорным узлом на затылке. Да ладно, бухтел он виновато, выкатив подбородок на бабочку-кису. А дружок Димон развел пухлые кисти коротких рук и гундел: ну что вы, Вера Ильинична, в натуре.
– А ты помолчи! – взъярилась прокурорша. – Устала вызволять тебя из переделок, свидетель хренов.
Две пожилые дамы из глубины ротонды принялись громко увещевать подругу, мол, уймись, Вера: женится – образумится. Кончайте базарить, – какой-то дядечка перекрыл общий гвалт: где невеста, сейчас снова вызовут оформляться…
– В третий раз вызовут. Позор! – перевела дух будущая Надина свекровь. – Где ж наша невеста, Коля? Или в пивной забыл?
– Как где?! Тут должна быть! – трезво воскликнул Николай и выкрикнул тревожно в снующую по залу людскую толчею: – Надя! Надюха?!
– Неужто не дождалась? – испуганно пролепетал друг Димон. – Ушла? И Тамарка с ней?
– Правильно сделали! – сварливо проговорила Вера Ильинична, добавив с обидой: – Что же она пряталась-то?
– Черт ее знает! – огрызнулся Николай, ошалело вертя головой. – Надя…
– Здесь я, здесь. – Надя покинула укрытие.
Следом и Тамара появилась из-под портрета сановной особы. Ее костюмчик был точно в синий цвет одежды важного господина в пышном парике.
– На-а-адька! – Широкое лицо Николая улыбалось, наливаясь утерянным от волнения хмелем. – Расписываться пора, а ты…
– Вот и расписывайся… со своей мамой, козел.
Надя сунула в оттопыренный карман Николая серую коробочку с кольцом и вышла из зала.
Да и Тамара, признаться, растерялась от такой выходки. Не ожидала. Конечно, Николай проявил себя не лучшим образом, но так резко оборвать…
Она и Тамару обидела под горячую руку. Так и сказала на остановке автобуса, что хочет побыть одна. Одна! И никого не хочет больше видеть…
Тамара это поняла по-своему. И кажется, правильно поняла.
3С некоторых пор Грин Тимофеевич даже бравировал своим одиночеством. Смирившись с тем, что жизнь больше не предлагала ему былого разнообразия, он поначалу переживал и отвечал на равнодушие к себе каким-то детским, наивным высокомерием. Потом смирился и, более того, находил в этом особое упоение. Да, возникали те или иные соблазны – чьи-то презентации, премьеры, гастроли знаменитостей, просто светские тусовки, – но не будучи «званым», делал вид, что они его не волнуют. Он даже и не замечает эту суету. То, чем иные восторгаются, считают престижным, он, Грин Зотов, считает пустяком. Он нисколько не огорчен быть незамеченным. Более того, он сам желает им быть. Мне плевать на ваше ко мне безразличие, говорил он своим поведением. То, чем владею я, чего достиг за все прошлые годы, гораздо, важнее вашего безразличия ко мне. И вы это сами знаете, и вас это выводит из себя. Ибо вы завистливы, вы готовы закопать друг друга ради своего мелкого тщеславия…
Однако, положа руку на сердце, он весьма переживал. Его огорчали бывшие друзья, бывшие хорошие знакомые. Многие из них часто бывали у него в гостях. Как говорится – ели-пили. И не раз. Вон сколько порожних бутылок ванную комнату захламили. Особенно буйствовали во времена Ларисы, да и при Зое телефон не умолкал. Возможно, его женщины обладали особым даром общения, приворота людей. Он таким даром не обладал. Он замкнут, эгоцентричен, людям холодно с ним… Или тогда все были моложе, открыты друг другу. А может, наоборот: именно тогда больше лицемерили, притворялись, были падки на дармовое угощение, на светские интриги и сплетни. А сейчас, с годами, и проявили свою истинную суть – равнодушие друг к другу. Но ведь между собой они как-то поддерживают прежние отношения. Грин Тимофеевич частенько видит по телеку их знакомые лица, слышит их голоса. Значит, они не так уж и равнодушны друг к другу. Значит, именно им, Грином Зотовым, пренебрегают. Но за что? Мстят за былые удачи, за былое уважение? Но ведь все это доставалось трудом, а не каким-то делячеством. Хотя многие из них сами были пронырами и делягами. Но себе они всё прощали… Сволочи они, просто сволочи! Не желаю их знать! И если кто из них уйдет в мир иной – возрадуюсь и не приду прощаться. Не при-ду!
Грин Тимофеевич расстроился. Он всегда расстраивался, когда размышлял о своей судьбе. Был когда-то орлом, а стал безголосым петухом. Что ж, смирись, живи воспоминаниями. Тем более материально не очень ущемлен. Пенсию получаешь скудную, зато авторские продолжают капать. Порой даже весьма весомые. Пьесы-то по стране идут, правда, сама страна стала усеченная, не то что раньше. Но все равно еще помнятся минувшие времена и комедии его принимают ностальгически…
Едва Грин Тимофеевич выбрался из тенет уже привычной обиды, как сознание провалилось в другую ловушку. Словно осадок после химической реакции. На сей раз в осадок выпала повестка к следователю. Два дня, подобно страусу, он прятал голову в песок пустяковых забот. Полагая, что вместе с выброшенной повесткой исчезнет и сама проблема. Но не исчезала: сгущалась, становилась зловещей, неотвратимей. Вчера, в панике, он вывалил на пол мусорное ведро и разыскал злосчастную повестку среди ошметков еды и прочего сора. С твердым намерением пойти к следователю. А сегодня вновь заколебался, ссылаясь на обстоятельства. Сегодня он ждал ту самую… Тамару, особу, что навязывалась привести в порядок дачный участок.
Где бы ни появлялась Тамара, она привлекала внимание. То ли от нее исходили волны доброты и расположения, то ли внешность лучилась здоровьем, а не питерской простудой. Тем и заинтриговала она Берту Ивановну Сяскину. Та возвращалась из магазина, полная сомнений – не надула ли ее новая раскосая кассирша, слишком вертлявая и любезная, – и заметила молодую женщину, что сверяла с бумажкой номер подъезда. В отличие от кассирши-туземки женщина вроде была своя. Белолицая, русоволосая и улыбчивая.
– Ищете кого? – Сяскина поставила сумку на асфальт. – Я тут всех знаю.
– Это первый подъезд? – Тамара разглядывала блеклую табличку.
– Ну. Первый. А какая квартира нужна?
– Пятнадцатая.
– Зотов, что ли?
– Грин Тимофеевич, – уточнила Тамара.
– Стало быть, он, – кивнула Сяскина. – Вторую повестку принесли к следователю? За одну я уже расписывалась.
– К следователю? – покачала головой Тамара. – Интересно. За что же это?
– Горячую воду не оплачивает. Жировка на нем висит, – всерьез проговорила Берта Ивановна, участливость молодой женщины ее взбодрила. – А кем вы Зотову приходитесь?
– Возлюбленная… только не прямая, а двоюродная.
Тамара усмехнулась: не ожидала от себя такого нелепого словосочетания. Фраза вылетела как бы так, сама по себе.
Сяскина же от возмущения онемела. По-немецки упертая, Берта Ивановна не отличалась чувством юмора.
– Ну… за горячую воду – к следователю, не слишком ли? – Тамару обескуражило простодушие пожилой тетки..
– Ходют тут всякие. – Сяскина подняла сумку, боком протиснулась в подъезд и буркнула: – Третий этаж, пятнадцатая.
Тамара постояла. Выждала, когда из глубины подъезда хлопнет дверь квартиры любознательной жилички, и зашла в прохладный сумрак.
После телефонного звонка к дядечке – как она окрестила для себя Грина Тимофеевича – Тамарой овладело равнодушное любопытство. Для себя она решила определенно: вернется домой, в Вологду, надо купить билет на автобус или поезд. Деньги не очень большие, но когда их только-только… Пожалуй, можно занять у Нади. Но история в ЗАГСе как-то разладила их отношения. Тамара это чувствовала…
И Надю можно понять: годы… Тамара пока могла и погодить – ее тридцать два не Надины сорок шесть. И то все чаще и чаще сознание давила безвозвратность утекающих лет. А досадное воспоминание о варианте, скользнувшем, как обмылок из рук, нет-нет да и возвращалось. Вышла бы за Жорку и жила бы в том Израиле. Живут же там люди, приноровились. Говорят, русских там уже больше, чем евреев…
Опрятный подъезд отличался от заплеванного, вонючего и слепого подъезда Надиного дома. Живут же люди, весело подумала Тамара, поднимаясь на третий этаж в крепкой кабине лифта. Добротная, засеянная пухлыми ромбами коричневая дверь призывно мерцала латунной табличкой «15», пучил недремлющее око дверной глазок в ажурном бронзовом окладе. Тамара прижала кнопку звонка и почему-то чуть отодвинулась от всевидящего ока глазка.
– Кто? – глухо прозвучало за дверью.
– Это я, Тамара, – ответила Тамара и с опаской оглянулась на дверь соседней квартиры.
– Почему вас не видно? – вопросил Грин Тимофеевич.
– Вот я, вот. – Тамара вернулась под глазок…
– Тамара, что ли? – с непонятным сомнением повторил Грин Тимофеевич.
– Тамара, Тамара… Я вам звонила, мы договорились, я пришла…
За дверью соседской квартиры послышалась настороженная возня. Этого еще не хватало, забеспокоилась Тамара. Тоже в глазок наблюдают, решила она и повернулась спиной к соседской квартире. Возня прекратилась …
Лязг и бренчание замка означало, что Грин Тимофеевич закончил опознание и готов впустить незнакомку по имени Тамара на свою территорию…
Старый тюфяк, с досадой подумала Тамара и, едва переступив порог, обомлела в испуге: из дальней полутьмы коридора на нее свирепо смотрел полуголый мужик с ножом в руке. Тамара отпрянула назад.
– Что с вами?! – воскликнул Грин Тимофеевич и, обернувшись в глубину коридора, догадливо усмехнулся. – Не бойтесь. Это Билли Бонс… Заходите.
– Какой еще Билли Бонс? – пролепетала Тамара.
– Муляж. Кукла… Давно собираюсь вынести на помойку, да все руки не доходят, привык уже, как к члену семьи… Заходите, заходите.
Грин Тимофеевич помог молодой женщине снять плащ. Попутно рассказал, как его приятельница привезла в подарок из Варшавы игрушку, складного пластмассового парня с ножом. Поставила в коридоре за ширму. Ширма рассохлась, и парень оказался на свободе…
– Ну… Грин Тимофеевич, – Тамара лукаво взглянула на хозяина квартиры, – так можно и в инфаркт вогнать.
– Да ну вас, – засмеялся Грин Тимофеевич. – Конечно, гость по началу торопеет…
– Торопеет? – покачала головой Тамара. – Да я чуть в обморок не упала, если не сказать хуже.
Тамара сообразила: забава с куклой может послужить удачной затравкой разговора о цели ее визита.
– Вы этого Билли вместо помойки на дачу свою определите, – предложила Тамара. – Любой грабитель струхнет, убежит без оглядки.
– А что? И то верно, – одобрил Грин Тимофеевич, – так и сделаю. Не пропадать же добру… Проходите в комнату.
Он направился следом за Тамарой, отмечая ладную ее фигуру в аккуратном синем костюмчике, волну светлых волос, падающих на плечи. Опасливая походка молодой женщины его развеселила.
– Да вы не бойтесь, это и вправду муляж, – улыбался Грин Тимофеевич.
– А я и не боюсь, – по-детски простодушно произнесла Тамара. – Здравствуй, Билли! – Она тронула холодную пластмассовую руку парня. – Ну точно живой. А глазища, глазища! Жуть. Такой пришьет – и не ойкнешь. Самое место ему на даче…
Грин Тимофеевич отодвинул от дивана кресло с плюшевой шоколадной обивкой и кистями, предложил сесть. Тамара замешкалась, ей бы удобней на обычном стуле, что рядком стояли вдоль стены. Обитые под кофейный тон кресла…
– Как угодно. – Грин Тимофеевич плюхнулся в кресло, закинул ногу на ногу, удерживая на весу разношенный тапок. – Слушаю вас… Так вы говорите, что записали мой телефон тогда, в конторе у Таврического сада.
– Да, – честно кивнула Тамара. – Тогда. Я подумала: пригодится, если дядечке понадобится ландшафтный дизайнер. Я родом из Вологодчины…
Синие глаза Тамары смотрели на Грина Зотова доверчиво и ясно. Грин Тимофеевич смутился и вернул на пол разношенный тапок, чтобы не выглядеть высокомерно.
– У меня дача в Комарово, двенадцать соток. Сам дом добротный, каменный… А участок запущен, соседи укоряют, мол, порчу пейзаж. Мне плевать… Но как-то… Старые соседи, известные фамилии..
Что я ей плету, подумал Грин Тимофеевич, при чем тут известные фамилии. Он умолк и поинтересовался: хочет ли Тамара кофе или чаю. А получив отрицательный ответ, обрадовался. Не потому, что ему было жалко кофе или чая. Просто не хотел возиться. Вернее, хотелось дольше оставаться под теплым током синих глаз. Кофе или чай как раз продлили бы это состояние… В то же время ему было совестно морочить Тамаре голову, давать какую-то надежду на работу, которая повлечет серьезную оплату. Хватило бы заплатить за мытье окон. Впрочем, предложить этой милой женщине мытье окон было бы кощунственно.
– Припоминаю, – улыбнулся Грин Тимофеевич. – Кажется, вы тогда сравнили меня с лошадью…
– Извините. – Тамара улыбнулась. – Вы показались мне каким-то смешным в своей шапке. А почему с лошадью, не знаю… Мне очень нравятся лошади.
– Вот. Стало быть, у меня появился шанс, – пошутил Грин Тимофеевич.
Тамара промолчала. Разговор увиливал в сторону. Она расслышала шутливую интонацию, но все-таки надо тормознуть. Интересно, сколько лет дядечке?
– Как же быть с моим предложением? – вопросила Тамара. – Вам же нужен ландшафтный дизайнер, вы тогда сказали.
– Нужен-то нужен, только… с оплатой затруднение, – признался Грин Тимофеевич.
– Какая оплата? – пожала плечами Тамара. – Поживу у вас на даче, вот и вся оплата… Не хочу возвращаться в Вологду, есть причина. Пережду до осени, начнется учебный год на моем биофаке, вернусь…
Тамара умолкла. Не посвящать же незнакомого человека в свои заботы, неясные даже самой себе. Собирает деньги для оплаты учебы на бюджетном биофаке, а хочет работать на даче бесплатно, только за «крышу над головой»? Нелогично! Можно подумать: аферистка, втягивает его в какую-то аферу с недвижимостью. Время-то какое! Держи ухо востро, сплошь мошенники шастают по стране, объегорят, и не заметишь, заводы-фабрики прикарманивают, не то что дачи…
Тамара смотрела на притихшего хозяина гостиной с ее солидной мебелью, стульями на изогнутых ножках красного дерева; высокими, под потолок, двумя просторными шкафами, за прозрачными дверцами которых сгрудилась красивая посуда; роскошная люстра пласталась под высоченным потолком; картины маслом, забранные в узорные рамы… Три огромных окна приглушали дневной свет пыльными стеклами, под которыми на подоконниках грудился какой-то хлам…
Это ему-то платить нечем, подумала Тамара, да любая тарелка в шкафу потянет на месячную оплату, а то и более…
Неожиданно Тамара почувствовала жалость к хозяину богатой и запущенной гостиной, к его неухоженному виду. Потертый домашний халат был наброшен на блеклую водолазку, из растянутого ворота которой торчала тощая шея… Что он так, на самом деле, подумала Тамара, испуганный какой-то, с унылым носом и глазами, точно большие арбузные семечки. Или повестку к следователю ждет, как говорила та тетка у подъезда? Вот губы у него приятные, молодые, яркие, точно от другого лица..
– Так как же, Грин Тимофеевич? – мягко вопросила Тамара. – Пустите меня пожить на даче? Или боитесь за свое добро?
– Какое там особое добро? Дача, она и есть дача, – промямлил Грин Тимофеевич.
– А я вам пользу принесу, – не отступала Тамара, – Осмотрюсь, нужные саженцы прикуплю…
– Деньги-то я дам, – отступал Грин Тимофеевич.
– Это понятно, – подхватила Тамара. – Скажем, несколько черенков ясеня или вяза шершавого… У нас в Вологде, подле дома, он года за три на несколько метров вытянулся. Опять же клен рейнский. – Тамара вспомнила плакаты на дверях конторы у Таврического сада.
– Да, да, – воодушевился Грин Тимофеевич. – Надо разыскать Михайлова Сережку, моего знакомого. Он по этой части дока. Все устроит в лучшем виде… Сколько я ему контрамарок на свои спектакли накидал в свое время…
– Вы артистом были?
– Нет. Я драматург. И даже очень известный… когда-то.
– Ну?! – осеклась Тамара. – А как ваша фамилия, если не секрет?
– Какой секрет? Зотов моя фамилия.
– Грин Зотов! Так и сказала ваша соседка по подъезду.
– Какая соседка?
– Не знаю. Толстая такая, круглолицая. Сказала: всех жильцов знает.
– Сяскина. Активистка наша.
– Наверное, активистка, – улыбнулась Тамара. – Еще сказала, что вы какую-то жировку не оплатили…
– Сяскина! – вскричал Грин Тимофеевич. – Вот курва! Накинули ни с того ни с сего на горячую воду. А народ помалкивает…
– Это мне знакомо. Везде так.
– И жировка эта куда-то подевалась. Наверно, с мусором смахнул, – пробормотал Грин Тимофеевич. – Даже неудобно как-то…
– А что такое жировка? Слово какое-то…
– Из старой жизни, – улыбнулся Грин Тимофеевич. – Квитанция.
Тамаре стало весело. Все складывалось лучшим образом. И с дачей вроде везет, и хозяин не какой-то алкаш-приставала, а человек порядочный, драматург. Тамара никогда не встречала живых драматургов. Поэтов видела, слушала, даже знала лично – тот же Жорик, ее ухажер, неплохие стихи писал, читал на вечерах в институте…
И Грин Тимофеевич заразился ее весельем. Посмеиваясь, он исподволь косился на упругую, манящую грудь своей гостьи, обтянутую синей тканью костюмчика.
– Никогда не думала встретить живого драматурга, – казалось, Тамара, не замечала его скользящих взглядов. – Грин Зотов! Это ж надо, Грин! Странное имя, точно фамилия.
– Отцовская метка. Отец был моряком, капитаном. И очень любил писателя Грина. Меня назвали в память о нем. В те годы Александр Грин был не в чести, не о том писал. Могли бы и расстрелять, но ему повезло, успел умереть своей смертью… Когда же вы хотите поехать на дачу?
– Да хоть сейчас! – Тамара всплеснула руками.
– Ну вот… За городом еще снега по колено, хоть и весна. В доме все обмерзло… Я был там неделю назад, протапливал, но все равно…
Зотов давно, еще при жене Ларисе, установил на даче финскую систему отопления. Двадцать минут – и при морозе на дворе сиди в комнате хоть в майке. Денег та система стоила больших, да она их оправдала, который год служит. Но сказать Тамаре об этом удержался, зачем распалять желание…
– Грин Тимофеевич, миленький… я без промедления отправлюсь на дачу. – Тамара манерно сложила ладони на груди.
– Нет, нет… Что вы?! А снег? А охрана? Надо снять дом с сигнализации. А то приедут, повяжут…
Он слегка лукавил. Сумасшедшие события конца восьмидесятых вместе со страной разрушили и службу охраны в пригородах. Дача Грина Зотова стояла лишь под присмотром собак из вблизи двух-трех соседских семейств. Слава богу, за минувшие годы никаких эксцессов не наблюдалось, хотя сплошь и рядом жуть что творилось: ломали, обворовывали, поджигали…
Тамара огорченно молчала. Вздохнула, поправила локон, упавший на лоб, пробормотала: «Ну, что поделаешь…» Взглянула на Зотова и виновато улыбнулась, проявив на левой, матово-белой щеке детскую ямку. Почему-то ямка появлялась при улыбке не всегда, а сейчас появилась, вероятно, свет как-то особо падал.
– И что это вам так приспичило с дачей, – проронил Грин Тимофеевич и осекся.
Его пронзила мысль: а не пахнет ли тут какой аферой? Молодая, привлекательная женщина пришла, считай, с улицы. Сколько пишут в газетах, бубнят по телику об изощрениях мошенников. Может быть, и эта Тамара особа такого же пошиба? А я, старый осел, сижу развесив уши… С другой стороны, если вспомнить, что встреча в конторе у Таврического сада была случайной, то появление Тамары с ее предложением вполне объяснимо и не несет ничего дурного.
Тамара уловила внезапную перемену настроения хозяина квартиры. Какие странные глаза у дядечки, подумала Тамара, один зрачок помутнел, точно спрятался под вуаль. Она не знала о беде Грина Тимофеевича, о злосчастном капилляре, болезнь которого повлияла на его судьбу. Особенно это несчастье проявлялось при беспокойствах, как сейчас. Когда возникали вопросы, нарушающие ровную, уложенную жизнь. Даже бурные события, потрясшие страну в конце столетия, мало чем трогали Грина Тимофеевича. Он точно знал: какая бы ни была перестройка, кто бы ни пришел во власть – консерваторы или демократы, – в России все останется по-прежнему. И коррупция, и воровство, и все-все. Потому как основа основ – ее величество Культура, та, которая в крови, из поколения в поколение, что у левых, что у правых, единая. От одного корня – монгольского ига, вбитого за сотни лет владычества. Так что политика его только забавляла, не более того. А сомнение, которое заронила в нем милая молодая особа, касалась лично его…
Признаться, особого огорчения упертость дядечки у Тамары не вызвала. Она даже испытала облегчение: заботы, связанные с какими-то смутными обязанностями ландшафтного дизайнера ее не воодушевляли. Теперь она словно сбросила с плеч осточертевший груз…
Улыбка собрала милые морщинки у переносицы и паутинкой расплескала их под глазами.
– Ну, Гри-и-ин Тимофе-е-евич, – певуче проговорила Тамара, – я рада с вами познакомиться. Очень-очень! Первый писатель, которого вижу живьем. На всю жизнь запомню.
Голос Тамары звучал искренне и тепло. Пробуждая в памяти Грина Зотова интонации актрисы, игравшей героиню его любимого спектакля. Имя актрисы забыл, а голос, точнее интонацию, сейчас вспомнил. И память эта развеяла все опасения в дурном намерении своей гости. Пробудила досаду при мысли, что молодая женщина сейчас уйдет и вновь его затянет тишина квартиры, тоскливая суета повседневности…
– Ладно. Если вам так приспичило, – Грин Тимофеевич смотрел, как Тамара поднимается с места, – я поеду с вами на дачу. Покажу, что к чему, и вернемся.
– Нет. Я уж останусь на день-другой, освоюсь. Потом съезжу за вещами. – Тамара вновь опустилась на стул.
– День-другой? Но там, кажется, не очень-то с женскими…
– Ничего. Обойдусь мужскими. Мужское-то тряпье, надеюсь, там есть, на пару дней.
– Мужское есть. Да и из дамского кое-что найдется…
– Понимаете, Грин Тимофеевич, – перебила Тамара, – мне негде жить. Вернее, есть где. Пока. Но мне не хочется… Так сложилось.
