Блуждающий

Я так долго размышлял, придумал так много причин ее появления, возможных и совершенно фантастических, что не заметил даже, как прошло много времени и в дверь постучали.

– Димуль, иди завтракать! – раздался мамин голос, а живот мой, стоило носу уловить запах блинчиков, протяжно заурчал.

– Иду! – крикнул я.

– Поскорее! Я знаю, что ты давно проснулся.

За окном уже светло, через белую ажурную шторку пробивались лучи солнца. На кухне что-то оживленно обсуждали, а я бродил по комнате и собирал одежду. Со стула стянул футболку, из-под стола достал штаны, пригладил кудрявившиеся волосы и решил, что выглядел не так уж плохо для человека, впервые начавшего думать о чем-то более масштабном, чем о прогулке, после сдачи экзаменов.

Я оделся, прошел мимо комнаты Аленки, отодвинул деревянную шторку. Небольшая кухня пропиталась ароматом сладкого теста. Казалось, его можно было даже разглядеть на фоне голубых обоев, таким плотным он был. Холодильник, увешанный нашими детскими рисунками и магнитами, привезенными из путешествий, тихо гудел.

– Всем доброе утро.

Папа щелкал каналы пультом, завернутым в пакет. Лицо его заросло щетиной, а глаза будто бы еще не проснулись. Мама оставалась такой же цветущей. Она совсем недавно покрасилась и купила новый домашний костюм.

– Как спалось? – спросила она, а от ее голоса живот заурчал еще сильнее – таким мягким и сливочным он был.

– Хорошо, только еще спать хочется, – ответил я и сел за стол.

Аленка, сидевшая на соседней табуретке, ударила меня ногой по коленке вдруг восликнула:

– А Димка у нас соня! А Димка у нас соня!

Я мог только улыбнуться.

Когда мама наконец-то расставила еду на столе, а папа остановился на «Умниках и умницах», мы начали завтракать. И, конечно, моя задумчивость, вдруг сменившая прежнюю безалаберность и беззаботность, не осталась без внимания:

– Ты опять смурной. Что-то случилось? – спросил папа, накалывая круглый блин на вилку и окуная его в банку сметаны.

– Да, Димуль, ты какой-то грустный. Что-то случилось? – спросила мама.

А мне стало не по себе.

– Ты только скажи, мы все решим, – сказали они, кажется, в унисон.

– Да так, думаю все о работе. Нужно же решать, куда двигаться дальше.

Я заел задумчивость блином. Живот довольно ухнул. Мама готовила восхитительно – сладкое тесто так и таяло во рту, а сметана оставляла на языке приятную кислинку.

– Ну, придумаешь что-то, – сказала мама и подложила Аленке еще пару блинчиков. – А если что, договоримся с Денисычем. У него в магазине всегда есть работа.

Я невольно поежился, когда вспомнил Денисыча: щуплый, черный от загара и вечно раздраженный дед, который терпеть меня не мог после того, как мы с Костиком однажды случайно сломали его забор.

– Да здесь нет особо работы, – пробурчал я.

– Тогда в городе. Спрошу у Томы, что у нее с аптекой.

– Твоя Тома даже с собой разобраться не может, а ты хочешь ей Димку нашего поручить, – сказал папа.

– Ну а что ты хотел? Развод – дело сложное! У нее все-таки двое детей.

– Тогда и Димку не впутывай в ее Санта-Барбару.

– А куда ты предлагаешь его впутать? Ты-то его к вам на завод не смог пристроить!

– Потому что на нефть без умений и диплома не возьмут. А полы подметать можно и на заправке, – ответил папа и громко стукнул зубчиками вилки о тарелку.

Мама подняла подбородок и демонстративно шлепнула на тарелку громадную ложку сметаны. Я вжался в спинку стула. Мама сметану не ела.

– Тебя самого ведь туда устроили, – сказала она.

– Двадцать пять лет назад, Вер. И не инженером, а так, подсобным.

– Ну поговори там!

– Да как я поговорю?! – воскликнул папа, но, как только понял, что повысил голос, замолчал и снова перенастроил громкость. И меня спросил уже тише: – Ты хочешь на инженера учиться?

– Да как-то…

– Вот тебе и ответ, – сказал он маме. – Языком чесать можно сколько угодно. Только без «корочки» он на нормальной работе не нужен. Я и техникум, и институт окончил. И ждал, работал. Ничего просто так не бывает. Работать надо!

Мама, кажется, успокоилась. После рождения Аленки она уволилась, и разговоры о работе вгоняли ее в тоску.

Минут пять мы сидели в тишине. Вяземский с экрана уже прощался, блинов на тарелке осталось несколько и их по всеобщему немому соглашению оставили Аленке. Теплый ветер влетал в кухню, распахивая легкие занавески, и мягкими прикосновениями прикасался к моему лицу.

Интересно, а в Москве такой же ветер?

– Я хотел попробовать где-то еще, – вдруг сказал я.

– Где? В городе? – спросил папа, не отрываясь от прощелкивания программ по телевизору.

– Типа того.

Папа хмыкнул, а мама наклонилась ко мне через стол и спросила:

– А ты почему так решил?

– Да так, я просто подумал…

– Это ты хорошо подумал! Мы тебе комнату найдем.

Я задумался. Конечно, мама имела в виду переезд в ближайший большой город. Меня бы и на работу устроили, и деньгами бы помогли. Это был куш, сорвать который, в принципе, на первых порах очень даже заманчиво. Для многих, но почему-то не для меня. Мне и в институт пока не хотелось, и в армию не призывали из-за проблем со здоровьем. Хотелось чего-то другого, но не знал, чего именно.

– А поступать не надумал? – спросила мама.

– Он уже все сроки просрочил, – пробурчал папа и остановился на «спортивном».

– Нет, мам. Мы же… ну, договорились, – осторожно напомнил я.

Договориться было непросто, почти месяц я уговаривал не отправлять меня в универ, потому что специальность выбрать так и не смог, а поступать абы-куда не хотел. Созвал семейный совет, расписал целый лист доводов «за» и зачитал их, стоя перед телевизором в зале. Обдумывали почти месяц, а потом неделю читали лекции, что надо бы найти работу.

– Договорились, – вздохнула мама и опять села прямо.

– Нужно с чего-то начать, – поддержал меня папа и поправил очки на носу. – Не хочешь учиться, так иди работать. Может, там ума наберешься.

Я подцепил еще блин, долго-долго жевал и думал, отчаянно думал и никак не мог собраться с мыслями. Папа молча смотрел телевизор, мама переписывалась с подругами в телефоне, а Аленка пыталась накормить плюшевого зайца блинами и уже измазала ему всю морду.

– А если я уеду в другой город. Совсем в другой. Ну, не в соседний. Отпустите?

Папа повернулся ко мне, поправил очки, свалившиеся на кончик носа, и спросил:

– И куда ж ты собрался?

– Да так, никуда. – Я схватил узорчатую салфетку и протер морду Аленкиному плюшевому зайцу. – А чем вы будете сегодня заниматься?

– Переводчик тем, – строго хохотнул папа. – Куда собрался-то?

– Да я еще не решил. Просто в город побольше.

– Краснодар неплохой. А ты-то готов ты к городу большому? Там работать больше надо, жизнь дороже.

Я мысленно поправил: в Москву. Но ответил честно:

– Я сегодня еще подумаю.

– Ну думай, стратег, думай. – И опять замолчал.

– А вы-то куда?

– В город съездить надо, Аленке к осени куртку и штаны прикупить, – ответила наконец мама и сбросила со сковородки еще стопку блинчиков.

– А, ну, поезжайте.

– Ты бы с Костиком погулял, погода-то хорошая.

Я кивал скорее механически, чем вдумчиво. Съел еще пару блинов и почувствовал, как тесто уже медленно подбирается к горлу и лезет обратно, и все-таки встал из-за стола. За утренними собираниями, бездельем и бесцельным шатанием по дому в растянутой футболке и шортах, прошел ни один час, а когда солнце спряталось за пушистые ватные облака и воздух перестал быть обжигающим, я услышал зов мамы с кухни:

– Дим, купи хлеба, когда гулять пойдешь!

Никогда не понимал, как мамы умудрялись предугадывать действия детей. Я хотел прошвырнуться хоть куда-то, лишь бы отвлечься от назойливых мыслей.

На улице парило, но не так чтобы от земли шел дым, – терпимо. Я легко переносил жару: все-таки почти всю свою восемнадцатилетнюю жизнь довелось прожить на юге, а здесь летом редко холоднее двадцати пяти. Но дневное пекло все еще надоедало.

Я выкатил на проселочную дорогу велосипед, засунул телефон и деньги в карман шорт и покатился по улице, оставляя наш одноэтажный дом из яркого красного кирпича позади. Я пролетал дома и огороды. С каждым встречавшимся по пути человеком здоровался механическим кивком головы, чтобы знакомые, которые составляли все население деревни, не посчитали меня невоспитанным.

На улице людей немного: все-таки жарко. Тетя Марина сидела на лавочке перед домом и перебирала яблоки в пластмассовых ящиках. Дядя Женя обделывал колодец на участке и громко ругался, когда у него что-то не получалось. Дети тети Оли носились по полянке и стреляли друг в друга из водяных пистолетов, а визги их было слышно и за деревней.

Я улыбался. Я знаю их, а они – меня. Все-таки приятно быть частью чего-то.

Наша деревня закончилась с присыпанной щебенкой дорогой, которая упиралась в поле повернутых к солнцу подсолнухов. Одна дорога вела к трассе, вторая – в соседнюю деревню. Жара уже не ощущалась, а ветер гладил волосы прохладными пальцами. Я уже и забыл о маминой хлебной просьбе. Скорее всего, ей просто хотелось вытащить меня на улицу: хлеба-то у нас навалом.

По проселочной дороге поехал к пруду. Ноги упорно крутили педали. Может, думал я, хотя бы они найдут приключения на пятую точку, весь год протиравшую стул за школьной партой, но так и натершей себе никаких мало-мальских успехов.

Ветер пах сухой травой и цветами. Он был горячий словно намоченное в кипятке полотенце, приятно покрывавшее лицо теплыми прикосновениями.

Я смог остановиться только у склонившейся к пруду печальной ивы, в ветви которой соседские девочки вплели какие-то записочки. Привалил велосипед к дереву и улегся на траву.

Я всегда любил вот так валяться, и даже не безделье радовало, а спокойствие. Облака лениво проплывали по голубому небу, а с полей добирался аромат свежескошенной травы. По другую сторону пруда бродили пятнистые коровы и сонно мычали.

Я глядел на все вокруг, узнавая каждое шевеление травинки. Все вокруг – мое, собственное, отмеченное сотнями взглядов.

Кажется, мне написал Костя, а я что-то ответил. Но мысли занимали только размышления о Тоне.

В глубине души и понимал: если объяснить родителям сложившуюся ситуацию, они отпустят меня в Москву. Они у меня легкие на подъем, брата с полпинка отпустили на другой конец России к девчонке, которой он и не видел вживую. Тем более, у моей деловой мамы в Москве жил брат, которого я видел всего один раз в жизни. Но это неважно. Куда важнее, что устроить ребенка в столицу нашей необъятной престижнее, чем отправить чадо в соседний город, где карьерного роста как у огурцов в жаркое лето. «Москва – город возможностей», – весь одиннадцатый класс твердила мама, пусть и не уточняла, каких именно. В Москве хорошо. Вот только вряд ли родители бы отпустили меня в такой дальний путь на машине, да еще и с незнакомой девушкой.

«Ложь во благо – не ложь, а благо», – по-умному говорил когда-то мой брат. Оставалось правильно солгать.

Я знал, что не глупец – за плечами осталась школа, оконченная с золотой медалью, хорошие результаты экзаменов и ум, пусть и несравнимый с выпускниками столичных гимназий, но вполне себе сносный, если верить учителям. Ни взлетов, ни падений: я учился спокойно и без труда. Медаль лежала в коробке с мамиными украшениями, в ящике стола пылилась целая стопка похвальных листов и грамот. Но ни одно из полученных достижений мне, как бы ни вешали мне на уши лапшу учителя, не пригодилось. В ближайшем университете не оказалось бюджетных мест на нравившиеся маме и папе специальности. Тратить родительские деньги не хотелось еще больше.

Весь июль я провел в надежде, что мысли о будущем все-таки появятся, но был уже август, а ни единой так и не посетило. За одиннадцать школьных лет я будто бы разучился загадывать, а последний год отобрал желание планировать.

Помню, в одиннадцатом классе, помимо подготовки к экзаменам и протирания штанов на уроках, у меня появилось своеобразное развлечение – ходить по классам и спрашивать знакомых об их планах. Чаще всего слышал что-то только отдаленно напоминавшее слова – скорее мычание. Мало кто загадывал. В основном надеялись сдать экзамены и уехать хоть куда-то и поступить на любую специальность, лишь бы через четыре года привезти родителям диплом. А потом – получить благословение и, обойдя всех знакомых, выбить-таки место, где и платили бы хорошо и не выгнали бы за разгильдяйство. И сидеть на нем до пенсии.

А меня подобная картина совершенно не устраивала.

Хотелось чего-то особенного, восхитительного. После годов трудов я мечтал отдохнуть и насладиться жизнью, а не попадать под гнет очередного человека, на которого теперь пришлось бы работать.

И все бы хорошо, если бы время не ссыпалось так быстро и лето бы не закатывалось за горизонт прежде, чем я бы успел им насладиться. Если бы школа так быстро не пролетела и не оставила перед неизвестностью. Я боялся осени, коленки тряслись, когда мысли о страшном и неизвестном будущем настигали.

Но я чувствовал, что был рожден для чего-то великого! Для невероятных свершений! Я мог перевернуть весь мир, лишь бы шанс появился.

– Тебе муравьи в штаны не заползут? – послышался смешок над моей головой.

Клубок мыслей рассыпался на веревки. Я поднялся на локтях и повернулся. Передо мной стоял Костик, лохматый, загоревший и беззаботный. Велосипед он бросил рядом с моим.

И в то мгновение я даже забыл, как сам пригласил его на пруд.

Костя уселся рядом, вытащил из кармана сигарету и закурил.

– Как дома? – спросил я.

Костя мечтательно выдыхал дым в небо.

– Да мать уже замучила. Вчера целый день бегала по дому с рубашками. Бог ты мой, пятнышко на белом, что ж делать! – писклявым голосом спародировал он, а я не смог не рассмеяться. – Вот тебе смешно, а я выслушиваю это уже две недели. И зачем я тогда пустил ее на сайт универа…

– Ну, ты же сам захотел пойти в медицину.

– Да я не ожидал, что согласится! Думал, ну, скажет, что на врача я не гожусь, что туповат, и поищет еще что-то. А тут – на те! Нет, ну, врачом быть не плохо, конечно. Денег много платят. Но как-то… не знаю. Учиться долго. Как-то уже не весело, – сказал Костик и, сделав еще одну затяжку, замолчал.

Ждал.

– Так ты же и не хотел быть врачом.

– Не хотел. Ну а что такого? Это же престижно. Поучусь, будешь ко мне лечиться ездить.

– Будут к тебе ходить всякие бабули, просить таблетки выписать. Представь, приходит и такая: Константин Иваныч, помогите, у меня что-то в боку колет! – Засмеялся я.

А вот Костик как-то задумчиво взглянул на меня и сказал:

– Не хочу я один уезжать, лучше бы вместе. Ходили бы на вечеринки, знакомились бы с девушками.

– А учеба?

– Да какая учеба? Универ не для учебы создан, а для веселья! – вдохновенно воскликнул Костя, а потом уже тише добавил: – Да какая уже разница, ты же тут останешься…

– А, может, и не останусь.

Я продолжал смотреть на небеса цвета химической глазури и вертеть в пальцах стебелек лесного мятлика. А Костик не сводил глаз с меня.

– Ты не говорил, что уедешь, – сказал он.

– Не говорил.

Костя усмехнулся, затянулся и выпустил из своих легких, уже, наверное, начинавших покрываться табачным налетом, дым. Мы смотрели вдаль, туда, где коровы лениво жевали траву, будто бы в этом спокойном пейзаже был скрыт смысл нашей жизни.

– И куда уезжаешь? – спросил он, затянувшись вновь.

– В Москву.

Костя посмеялся, посмотрел на меня озорными мальчишечьими глазами и спросил, не переставая по-доброму хихикать:

– А если серьезно?

– А я серьезно.

– Да ни за что поверю! Чтоб ты – в Москву? Ты шутишь.

– Да не шучу я! – воскликнул я так громко, что Костик чуть сигарету из рук не выронил от неожиданности.

– Да тихо ты! – Он усмехнулся. – И с чего это? Ты и так далеко.

– Захотел и поеду.

– Так ты никогда не хотел.

– Ты тоже не хотел быть врачом.

– Так там согласились оплатить учебу. Что не захотеть-то?

Аргумент был железный.

– А что такого? Я умный, как раз для Москвы. Да и вообще – захотел и поеду. Я уже взрослый!

– Не верю. – Он улыбнулся. – Ты не настолько еще самостоятельный, чтобы принимать такие решения.

– Кто бы говорил! Ты вообще младше меня на месяц!

– Так за меня и решили. – Пожал плечами Костик, а я понял, что мне не отвертеться от правды. Друг этот раунд словесных баталий выиграл.

– А за меня ничего не решили… К сожалению.

– Так радуйся! Свобода, все такое.

Не сказать, чтобы я не хотел свободы. Просто хоть с мало-мальскими гарантиями.

– Ну а если честно? Почему уезжаешь-то?

Я знал: он не поймет.

– Дома просто делать нечего, а куда уезжать – уже как-то и неважно. – Выпалил было я, но быстро себя успокоил и продолжил уже спокойнее. – Работать ведь надо, если не учиться. А в Москве платят больше.

– Это-то да, шанс хоть куда. Только кому ты там нужен?

– А ты в Рязани своей кому?

Костик долго молчал. Слишком долго – это для него несвойственно.

– Так с чего ты так резко захотел туда? Не хотел же.

– Не знаю. Захотел и все. Все думаю и думаю о Москве. Туда мне надо. Не знаю, почему. Просто кажется так.

«Да просто нужно же хоть раз в жизни принять самостоятельное решение», – объяснялся я себе. И не думал совсем, какое важное решение выбрал как первое самостоятельное.

Костик покрутил сигарету в руках и спросил уже серьезно, по-взрослому:

– А тебя отпустят в Москву? Это ж как государство в государстве, там все по-другому! Еще и далеко.

Я хотел было ответить, что у родителей есть Аленка, которой в следующем году в школу. Там будет не до меня. Лешка как смотался, так и не появлялся почти. Живет в своем Владивостоке и в ус не дует. Что там эти новогодние праздники, когда он приезжает. Считай, что и нет брата. Родителям не привыкать детей отпускать.

И сказал:

– Да отпустят. Приживусь. В Москве все-таки лучше, чем здесь.

Костик было задумался, но успокоился и кивнул.

– Я в Рязани буду, там вроде часа два. Приезжай. Буду звать на вечеринки, скину пару ссылок на красивых девчонок.

– Звучит заманчиво, – хмыкнул я. – Надеюсь, смогу выбираться.

– Да что там тебе выбираться. Ты ж не учишься, сам себе хозяин.

Мы молчали совсем немного. Костя вообще не любил тишину и всегда нарушал ее первый.

– А с кем едешь-то? Или сам, на поезде? – спросил он, а я отвернулся.

Как-то не хотелось говорить ему, что путь предстояло разделить с очень странной дамой. Я сам-то в ней уверен не был, куда там до объяснений.

– Да так, спутника нашел. Только родителям не говори! А то они еще моим проболтаются.

– Могила, – хмыкнул Костик. – А что за спутник? В «плацкарте» вместе поедете?

– Угу. Типа того.

Мы еще немного посидели. Легкий августовский ветер ласкал мягкими касаниями, хотя на тот момент в голову не могло прийти такое красивое сравнение. Мне было просто хорошо и спокойно.

– Хватит киснуть. Давай-ка, покажи, кто тут король дорог. – Широко улыбнулся Костик и, подпихнув меня локтем, заставил подняться с травы.

– Обогнать тебя еще раз?

– Да! Как тогда, после выпускного! Или слабо? – Хитро сощурился Костик.

– Это тебе слабо!

– Тогда до трассы и обратно! Кто проиграет – угощает на первой вечеринке!

Мы залезли на велосипеды и пустились в путь. До вечера я был прежним Димой – веселился, носился по раздолбанным дорогам, обгонял и отставал от Костика, прикрикивал на сновавших туда-сюда кур и подставлял лицо горячему ветру.

«Завтра» и «будущее» будто бы исчезли, не существовало проблем и страха. Остался лишь сладкий аромат свободы, хрустевший на зубах горечью полыни. И был только этот день: бесконечные поля сухих трав и ярких подсолнечников и солнце, оранжевое настолько, что казалось апельсином, прибитым к сахарному небу.

Мне так хотелось затеряться в этом дне навсегда, забыть о взрослых проблемах и размышлениях. Чтобы все было так: только ветер, солнце, велосипеды и счастье, которое невозможно обхватить руками.

Но всему когда-то приходит конец. И пусть в тот день я смог забыть о будущем хотя бы на несколько часов, реальность всегда находит время появиться. Часто – в самый ненужный момент.

А у Костика в тот день я все-таки выиграл.

Глава IV: Дождь с ароматом прощания

– Чего? В Москву? – воскликнул Глеб.

В тот день я пришел на заправку, чтобы написать записку об увольнении. Этого было достаточно: официально меня никто не устраивал, просто папин друг оказался сговорчивый. Работать не надо было, но уйти не попрощавшись с Глебом казалось мне плохой идеей. Все-таки из нас вышел неплохой тандем: я всячески покрывал Глеба, а он не портил мне жизнь.

– Да, родители согласились. Там дядя мой живет, обещал даже в квартиру пустить на первое время, – говорил я, открывая ящик за ящиком в поисках бумаги.

Глеб встал рядом, поставил руки в боки и заглянул мне через плечо.

– Это что ж наплел?

– Я сказал им правду, что хочу попытаться добиться чего-то в жизни. Я же не дурачок какой-то, у меня есть перспективы.

Глеб хохотнул, но сдержанно. Я пихнул его плечом и отошел в сторону.

– Перспективы? Ну да, ты ж у нас типа медалист.

– Смейся сколько угодно. Только вот потом посмотрим, кто смеяться последним будет.

Прошлый вечер стал самым серьезным испытанием в жизни. Сначала я долго придумывал речь, с которой должен был выступить перед родителями. Угробил весь день, перелопатил все сайты, где раздавали советы, зазубрил написанное и не выдавил потом почти ничего из подготовленного.

Сказать, что родители удивились, – ничего не сказать. Они были в шоке. Если бы кто-то сказал им, что их сын, Димка Жданов, который всю жизнь держался за мамину юбку и папину штанину, соберется в одинокое плавание по океану жизни, да еще и выберет для этого Москву, никогда бы не поверили. Но об этом сообщил я. Не верить нет причин.

И все же приняли они мое выступление куда спокойнее, чем могли любые другие родители. Мама сначала сопротивлялась, выговаривала отказ за отказом, слезно восклицала, что не отпустит, а потом, вспомнила, каким рисовала мое будущее в мечтах, и согласилась.

Отец воскликнул, что даже горд мной. Что наконец-то я «стал мужиком», сделал хоть какой-то умный выбор и сделал шаг к московским зарплатам и перспективам. Приятно было слушать его, не совру, но и страшно: как теперь не оправдать таких «мужичьих» ожиданий, явно отличавшихся от всех, что были прежде?

За такое понимание и принятие нужно поблагодарить (что я, в принципе, и сделал), но на душе почему-то было неспокойно. Наверное, я надеялся, что родители запретят, уверят, что и у нас жить неплохо, и вновь укроют крылышком заботы. Что обеспечат еще годами спокойствия. А тут – свобода, вот, Дима, забирай. А я почему-то снова запутался. И пока мама звонила брату и договаривалась о квартире, папа сидел за ноутбуком и спрашивал, купить ли билет на поезд до Москвы и на автобус до ближайшего вокзала, чтобы дать мне впервые побыть «взрослым и самостоятельным мужчиной», я сидел и думал, правильно ли поступаю.

И даже на следующий день не был до конца уверен.

– Я не вру. Они в самом деле не были против.

Самое удивительное: и мысли не возникало, что Тоня не захочет со мной ехать. Будто бы я настолько хороший спутник, что быть расстроенным предстоящим путешествием со мной мог только глупец. А Тоня казалась умной.

Я поставил точку в записке, отложил в сторону и принялся ждать Тоню. Хотел вновь посмотреть в ее болотные глаза и попробовать, утону ли. Прикидывал, что скажу, и видел, как изменится Тонино лицо. Не представлял даже печального, только счастливое.

Но Тоня так и не явилась.

Я просидел на заправке до шести вечера, листал журналы, шарился по полкам, а ее все не было. Часам к четырем позвонил Костику, но он сказал, что приедет позже – они всей семьей проверяли документы, которые нужно взять с собой. И я, устало вздохнув, завалился в кресло, забросил ноги на стол и принялся играть в «ферму» на телефоне. Глеб сидел рядом и болтал с какой-то девушкой, скорее всего, очередной пассией.

На улице мрачно для августа: с утра небо затянули тучи, поля скрылись за темно-серой дымкой, ветер принес запах мокрого асфальта. Дождя все еще не было, но отдаленно слышался гром, осыпавший землю ударами. Взрывы молний виднелись на горизонте, но не спешили нарушать нашего спокойствия. Ветер гладил сухие поля по колоскам и шевелил желтые головки подсолнухов.

Часы, казалось, замедлились, а радио барахлило из-за сильного ветра. Приходилось слушать тишину. Тони не было даже на темном горизонте. Будто бы она уже улетела на тучах к Москве и бросила меня. Хотя, конечно, ничего и не обещала.