Путь в тысячу пиал

– Зато память явно хуже твоей, – вздохнул он, потирая виски.

– Может со временем тэнгри смилостивятся и вернут тебе воспоминания, а может они же их и высосали, и не стоит тебе ворошить былое. Зови меня Лха́мо, кстати. А Пхубу – мой сын.

Весь день Цэрин то жевал лепешки, запивая маслянистым чаем, то вновь проваливался в сон, то разглядывал желтые узоры, ползущие по бордовому настенному ковру, с верхней кромки которого свисали еще и амулеты да плетеные обереги.

А еще он слушал болтовню Лхамо, попутно обтирая себя тряпками, смоченными в травяных настоях. Говорила старуха в основном о своей деревне, как у них все устроено, сколько жителей и чем они живут, или о богах. Улучив подходящий момент, Цэрин спросил:

– Скажи мне, Лхамо, все ли монахи в вашем краю почитают тэнгри и придерживаются шести главных добродетелей?

Та удивленно вытаращилась на него. Даже ее тонкие седые, постоянно змеящиеся от суеты косицы замерли.

– Ох, не повредился ли ты головой? – наконец вымолвила она.

«Вполне может быть. Я видел такое… Я слышал… И слышу до сих пор».

Непонятное многоголосье так и продолжало терзать его душу, но он всеми силами старался оттеснить это на задворки сознания, так что по большей части оно лишь шуршало, будто песок, который гоняет туда-сюда ветер.

Старуха тем временем подцепила крючковатыми пальцами один из оберегов в виде пушистой черно-желтой кисточки и шустро намотала его Цэрину на запястье. Но у него перед внутренним взором все равно стояло видение, где четверо монахов, рассевшись в круг, воспевали демона. Пальцы по привычке потянулись было к жемчужине… вот только краденного плаща на нем больше не было.

– А… где?..

Лхамо сразу поняла, о чем он спрашивает.

– Да вон, лежит на сундуке твоя одежка. Хорошая ткань, добротная. Хотела почистить, но стоило мне взять щетку, как ты начинал метаться во сне, будто раненый волк. Словно там в кармане лежит твой чинта́мни! Ну я и не стала…

Старуха с любопытством взглянула на Цэрина, и тот смутился, попытался пятерней расчесать длинные спутанные лохмы своих волос.

– Ну какой чинта́мни! Если б у меня был волшебный камень, исполняющий любые желания, я бы тут же повелел ему разогнать туман в моей голове. А это… Да просто подобрал в пещере жемчужину. Ничего особенного, но она вроде как теперь мой талисман.

Лхамо с недоверием хмыкнула:

– Ну да, жемчуга в пещерах под горой – то обычное дело.

– Так, а… что же вы, вдвоем живете? – Цэрин попытался неловко сменить неудобную тему.

Старуха кивнула и отвернулась к окну:

– Нынче да.

Видно было, что теперь уже ей тема не по нраву. Но ему нестерпимо хотелось разобраться во всем – в себе в первую очередь, но в том, где он оказался и кто его так радушно приютил. Цэрин жаждал знать все, так что выжидающе смотрел на хозяйку.

– Са́джа, жена Пхубу, ушла от нас прошлой зимой, – ровным голосом произнесла Лхамо.

Настал его черед удивляться.

– Это из-за того, что женщин в деревне немного, как ты до этого говорила? У Пхубу нет братьев, и потому она выбрала другую семью, где больше мужчин, чтобы иметь больше мужей?

Лхамо поджала губы.

– Некоторые так поступают. Думают только о себе и том, как зажить получше да побогаче. Но Саджа бы не стала… Я имела в виду, что она ушла в Бардо. Ее душа отправилась на перерождение. А тело… Пхубу сам отнес его к водам реки Наа́г.

– О, – Цэрин нахмурился. – Мне жаль.

– Теперь такое часто происходит. – Лхамо села на лавку у окна, взяла в руки клубок шерстяных нитей и начала выплетать новый оберег. – Тэнгри за что-то разгневались на нас и посылают нашим матерям Бездушных.

– Кого?

Хотя Цэрин, похоже, забыл только то, что касалось его личного прошлого, с остальным проблем обычно не возникало. В голове услужливо всплывали и слова молитв, и местные обычаи. Но что за Бездушные такие он не мог вспомнить, как ни силился.

– Нет, все же тэнгри знатно полакомились твоими воспоминаниями… – Она тяжко вздохнула. – Еще пару лет назад жены, готовясь стать матерями, с трепетом лелеяли надежду на то, что родится сын. Это таким глупым кажется теперь. Все изменилось, Цэрин, все теперь не так, как прежде. Нынче мы молимся благим тэнгри, чтобы те ниспослали младенцу душу. Неважно, какого пола родится дитя – главное, чтобы душа в теле имелась.

Цэрин слышал, какое отчаяние звучало в словах старухи. Нет, она не лгала, не придумывала страшную байку. Она говорила свою правду.

– Вот и у моего Пхубу родился… Той зимой. Саджа не вынесла горя. Да и он сам пока не смог забыть… Не говори с ним об этом. Его раны еще слишком глубоки.

Пхубу вернулся только к вечеру. В первый день Цэрин запомнил лишь его серую овечью шапку, теперь же рассмотрел полностью. Мужчина лет сорока, плотный, но не высокий.

«Может потому и большую шапку носит, чтобы казаться повыше?»

За ужином они сговорились, что с утра отправятся на выпас вместе. Не помня себя, не понимая, куда и зачем ему идти дальше, Цэрин подрядился помогать со стадом яков, чтобы отплатить за доброту, кров и пищу.

* * *

Солнце нового дня лениво выползало из-за горизонта, когда они вышли на пастбище. Оно золотило горбы грузных животных, их черную шерсть, короткую по телу и свисающую с брюх густой бахромой, когда те склонялись к земле и жевали траву, порой издавая нелепые похрюкивающие звуки.

Цэрину выделили кое-что из одежды Пхубу. Сапоги, правда, оказались великоваты, а штаны коротковаты, но Цэрин был рад и этому. А вот пастушьей шапки ему не досталось – не заслужил еще. Зато выдали гребень, и он смог распутать свои длинные снежно-белые волосы, заплести их в косу, и теперь выглядел вполне прилично. А еще ему предложили маску из выделанной кожи.

«Какая же скучная и не тягостная работа», – размышлял Цэрин, глядя, как Пхубу расположился на прихваченной циновке и неспешно наливал в пиалу чай из старого железного чайника с коротким носиком.

Солнце припекало, лицо под маской вспотело и зачесалось. Так что, недолго думая, Цэрин спустил маску и перекинул ее болтаться за спину. После скитаний по пещерам и горам возможная сухость кожи его совершенно не пугала.

Рядом вдруг всхрапнул один из яков, заставив вздрогнуть от неожиданности.

«Злобный темный демон!» – взвизгнул женский голос в сознании Цэрина.

Он окинул взглядом животное и мысленно возразил невидимому духу:

«Вовсе нет. Демонов ты, очевидно, не видела!» – Он поморщился и тряхнул косой, отгоняя образ заросшей шерстью смрадной рожи пленника из пещеры. – «А як… Зверюга, конечно, огромная, но совсем не демон».

В подтверждение мыслей Цэрин подошел ближе, протянул руку и потрепал яка по мохнатой морде. Тот не стерпел посягательства: высоко вскинул голову, вздыбил мочалку хвоста и яростно сверкнул глазами.

– О, спокойнее, приятель… – только и успел произнести Цэрин.

Як мотнул массивной головой, метясь вспороть рогом его живот, и обязательно бы это сделал, если б Цэрин каким-то чудом не увернулся, не отскочил на несколько шагов. Однако на этом удача отвернулась от него – а вот камень под ногу, наоборот, подвернулся. Грузное животное издало агрессивный хрипящий крик и ринулось на падающего Цэрина. Из-под толстых округлых копыт взлетели ошметки земли… А Цэрин, не успев среагировать, опрокинулся навзничь, больно ударился спиной и затылком. Да так, что глаза заволокло яркой вспышкой боли, совсем как тогда, в пещере.

Шум. Топот. Хрипение.

Цэрин зажмурился и интуитивно откатился, пытаясь уйти из-под копыт разъяренного животного…

– А ты не так прост, дорогой гость, – раздался совсем рядом голос Пхубу.

– Что?

– Говорю, ты не из этих, случайно, не из сынов дракона?

– Каких еще сынов? – Цэрин приподнялся на локте, держась за ноющий затылок. На удивление, тот огромный як, что пытался его затоптать, теперь мирно обкусывал мох с валуна. Когда только успел успокоиться и отойти?

Цэрину показалось, что прошло всего несколько мгновений после того, как он опрометчиво приласкал злобную скотину. Но видимо он сильно ударился головой – опять – и потерял счет времени, ведь Пхубу стоял рядом и деловито, с видом истинного пастуха, чесал лоб под шапкой, на которую сверху надвинул свою маску. А животные мирно паслись чуть поодаль.

– Спасибо! – Цэрин осторожно встал и чуть поклонился Пхубу, выражая благодарность за спасение и внутренне называя себя трусливым идиотом, который только и смог, что крепко зажмуриться до белых точек перед глазами.

«Не тягостная работа?» – вспомнил он свои недавние мысли и скептически хмыкнул.

– Мне-то за что, – пожал плечами Пхубу и добавил, явно придя к каким-то своим заключениям: – А ты явно не из наших, не из деревенских.

Цэрин пожал плечами:

– Кто ж знает? Я-то не помню. Но, вероятно, не посмел бы забыть, будь моим папашей дракон. – Он хохотнул. – Но да, с яками я тоже, похоже, дел не имел… Или забыл…

– Да уж, и животные на тебя странно среагировали. Они и на волков-то так не кидаются. Только на ракшасов бросаются разве что…

– Ракшасов? – Очередное незнакомое слово не отзывалось в памяти.

– Попрошу мать помолиться за твою голову, – улыбнулся Пхубу. – Чаю хочешь? Пойдем.

Они расположились на циновке, поодаль от стада, и Пхубу завел неторопливый рассказ:

– Они к нам с гор пришли. В аккурат, когда священная гора Ундзэн дрожала и извергала пламя. Не иначе как из самого пекла и вылезли, твари проклятые. – Он покачал головой и взялся за чайник. – Отец мой ребенком в горной деревне жил. Так не осталось от их домов ни камня. Все смело́. Что не пламенем, то ракшасами. Злобные, голодные, когтями да зубами они задирали скот и людей.

Цэрин поморщился:

– Звучит, как страшная сказка, которыми детей пугают.

– Да ты слушай дальше. Как раз дети им больше всего по нраву! Маленькие или в утробе еще – все одно.

– Пхубу…

– Да ты любого спроси! Отец мой еле уцелел, а вот брат его… А… – Он махнул рукой и отхлебнул чая. – Что с тобой говорить, когда ты и себя-то не помнишь. Помолюсь за тебя.

Пхубу отставил пиалу и унесся взором куда-то за вершины гор, неспешно шевеля губами.

Так с тех пор и повелось. Солнечные дни сменялись лунными, а Цэрин жил у Пхубу, помогал его матери по хозяйству, а самому пастуху – с выпасом яков. Довольно быстро он осознал, что его приняли, перестали считать чужаком. Израненные ноги зажили, да и сам он быстро окреп на молоке и сытных лепешках Лхамо. А потому все чаще замечал девичьи взгляды, обращенные в его сторону, а порой и томные вздохи.

Тем днем был черед Пхубу коротать время на дальнем пастбище в компании косматых зверюг. Переделав все, о чем просила старая Лхамо, Цэрин вышел со двора и направился на долгожданную встречу. На его губах играла предвкушающая улыбка. Но в этот раз все пошло не по плану.

В разгар свидания Цэрин нехотя оторвался от сладких девичьих губ и прислушался: кто-то выкрикивал его имя. Пассанг открыла затянутые поволокой глаза, ее грудь бурно вздымалась.

– Что? Почему ты остановился?

– Прости, милая, – Цэрин поправил ткань, укрывая ее оголенное плечо. – Меня зовут.

– Показалось, наверное. – Она прильнула к нему, не желая отпускать. – Не обращай внимания. Мой Дава скоро вернется, нужно поторопи…

– Похоже, что-то случилось, – оборвал ее Цэрин и отступил. – Продолжим в другой раз, ладно?

На лице Пассанг отразилось разочарование. Он потрепал ее по щеке, как несмышленого щенка, оправил свою одежду и вышел на улицу. Чумазый мальчишка как раз выбегал со двора.

– Стой! Здесь я, чего голосил, как перелетная нгангпа?

– Сам ты гусь, Цэрин. Скорее! Где тебя ракшасы носят?! Меня старая Лхамо прислала…

Мальчонка уклонился от подзатыльника, который Цэрин хотел отвесить тому за дерзость, и рванул вперед, постоянно оглядываясь. Можно подумать, Цэрин не знал дорогу к собственному дому – ведь он жил у Пхубу и его матери уже немало дней, уж успел выучить по именам не только жителей деревеньки, но и яков из деревенского стада.

К дому он подбежал почти одновременно с Лхамо, что тащила бадью с водой, постоянно всхлипывая. Цэрин забрал тяжесть из ее трясущихся рук.

– Что случилось-то?

– Беда, ой, беда… – Она зашлась в рыданиях, и Цэрин похолодел.

Глава 9. Джэу

Средоточие мира окружено четырьмя

благородными животными, что испокон веков благоволят к тхибатским астрологам и геомантам.

Бирюзовый дракон пробуждает солнце на востоке, Желтый Тигр гасит закат на западе, Красная Птица-Гаруда пламенеет на юге, Снежный Лев охраняет северные пределы.

«Записки чужеземца», Вэй Юа́нь, ученый и посол Ла́о при дворе правителя Тхибата

Холодная примочка из тряпицы и горсти заиндевелых камней, тайком принесенных из монастырского ледника – вот и все, чем она могла помочь приятелю.

– Беда не приходит одна, – пробурчал Лобсанг, потирая больное плечо, на котором краснели следы от ударов палкой.

Джэу сочувственно вздохнула. Она и по себе знала, что наставников и почтенных кушогов лучше слушаться во всем. А уж ученикам астролога, видимо, и подавно. То ли Цэти Нгян был слишком строг, то ли Лобсанг слишком ребячлив в свои шестнадцать, но его частенько ссылали помогать работникам, воспитывая дух и наказывая тело.

– Говоришь, как твой брат. Пока еще не столь мудрено, но… – она улыбнулась, надеясь, хоть немного отвлечь Лобсанга.

Но он лишь всунул ей в руки успевшую нагреться примочку, сильнее сжал черенок метлы и стал яростно скрести каменные ступени двора, явно на что-то злясь. Обычно с легкостью и задором переносивший все наказания, в этот раз он был сам не свой.

Джэу тронула его за локоть:

– Ло, ну ты чего? Сойдутся еще твои звезды…

– Так уже! – воскликнул он и отшвырнул метелку. – Сошлись! Я все посчитал!

– Ну вот. Это же хорошо…

Она замолчала, сбитая с толку. На глаза Лобсанга едва ли не слезы наворачивались. В таком отчаянии Джэу его никогда прежде не видела.

– Может мне позвать Рэннё? – предложила она, сама не веря, что эти слова выскочили из ее рта. – Твой брат мог бы…

– Джэу! Вот ты где! – Шакпори неторопливо пересекала двор, покачивая бедрами. – Собирайся!

За последнее время Джэу уже привыкла к внезапным вызовам, которые обычно означали только одно: пришло время еще одной пховы. В свой первый раз она не посрамилась, и Цэти Нгян, а может, и сам настоятель Бермиаг закрепил за ней постоянное место рогьяпы в похоронной процессии, но только в тех случаях, когда умирали Бездушные. Где-то глубоко внутри такое отношение злило. Но Джэу молчала, прятала мысли под маской и делала то, что требовалось.

– Поняла, – кивнула она, ставя свою метлу к стене. – За рэ-ти только схожу. – Затем она обернулась к Лобсангу: – Позже мне все расскажешь, что ты там высчитал, хорошо?

Шакпори замахала руками, от чего ее коричневая кашая чуть сползла с левого плеча:

– Да нет же! Тебе велено отнести обед настоятелю Бермиагу в место его уединения.

«Вот же…» – Джэу мысленно скривилась, но на лице сумела сохранить равнодушное выражение. Лишь слегка склонила голову в знак того, что услышала и приняла к сведению.

Добираться до пещеры, где настоятель уже несколько солнечных и лунных дней предавался медитации и самосовершенствовался, было далеко и неудобно, особенно когда несешь на себе корзину с провиантом и сосуд с водой. Вблизи от пещеры не имелось источников или рек, поэтому работникам и послушникам, что каждый день по очереди навещали почтенного Бермиага-тулку, приходилось нести на себе и запас воды, чтобы смыть нечистоты, если потребуется.

Джэу всю дорогу размышляла над тем, почему, именно ее, годную только для похоронных ритуалов или уборки, вдруг направили к самому́ настоятелю. И с каждым пройденным шагом ответ становился все яснее:

«Шакпори. Неповоротливая толстуха и половину этого пути не прошла бы. Наверняка хитрая куфия всучила мне свои обязанности…»

Место уединения представляло собой небольшую пещеру в песчанике, где когда-то давно жили отшельники. С тех пор там осталось множество древних деревянных и глиняных статуэток тэнгри и священных тхибатских книг. Помещение было необжитое, но намоленное, наполненное энергией умиротворения и созидания, поэтому настоятель Бермиаг всегда удалялся туда из монастыря, когда ему требовалось обдумать нечто важное.

Вот и теперь он неподвижно сидел в глубине пещеры в позе лотоса и никак не отреагировал на появление прислужницы. Его фигуру, укутанную в горчичную кашаю, освещало пламя нескольких масляных ламп. Их огоньки трепетали от дуновения воздуха и отбрасывали на стену тени, одну причудливее другой. Над головой настоятеля словно бесновались в танце темные духи бон – то ли пытались вырваться на волю, то ли наоборот радовались обретению свободы. Джэу на мгновение пожалела, что у нее с собой нет амулета, отводящего беду. Впрочем, она тут же отогнала недостойные мысли – что плохого может произойти с ней в присутствии самого́ Бермиага-тулку, просветленного ла́мы, воина и истребителя ракшасов?

Не желая привлекать к себе внимание, она прокралась вдоль стены, как мышь Длиннохвостка из детской сказки, что хоть и хвасталась, что не боится кота, но, стащив кусок сыра-чху́рпи, ела его, давясь от спешки и с опаской глядя по сторонам. Однако, стоило Джэу переложить принесенные продукты на плоский камень, заменяющий в пещере стол, настоятель внезапно издал сдавленный стон.

Она вздрогнула и обернулась. Бермиаг по-прежнему сидел в глубине пещеры, но теперь что-то в его облике казалось странным. Замерев на месте, Джэу наблюдала за настоятелем: он оставался неподвижным, но черты лица его постепенно менялись. Оно сморщилось, приобретя выражение, которое Джэу никогда не видела у него прежде.

Наконец он открыл глаза. И Джэу вновь вздрогнула: этот человек, на которого она смотрела, не был больше настоятелем гомпа Икхо. Кто-то другой, совершенно ей незнакомый, с трудом пошевелил губами и произнес голосом, непохожим на голос самого Бермиага:

– Деревня Тцаро́нг, что в шестнадцати пиалах пути к Снежному Льву, сильно пострадала от оползня, почтенный Бермиаг-тулку. Сыновья дракона да придут на помощь.

Настоятель замолчал и через несколько мгновений медленно закрыл глаза. Черты его снова изменились, разгладившись, и стали чертами Бермиага. Он глубоко вздохнул и словно обмяк, стал заваливаться вбок. Джэу наконец пришла в себя после увиденного.

– Кушог Бермиаг? Кушог Бермиаг!

Она бросилась к настоятелю и подхватила его за плечи, и тот вновь открыл глаза, словно только что осознал ее присутствие.

– О, бхикшу́ни, благодарю… – пробормотал он и отстранился.

– Нет, настоятель, – она с почтением поклонилась, – я не бхикшуни, не монахиня. Даже не послушница, лишь простая работница. – Джэу смущенно указала на камень с продуктами. – Принесла вам обед из гомпа. Но тут случилось…

Она замялась, не зная, как описать увиденное.

– Все в порядке, не волнуйся, дитя, – успокоил ее настоятель тихим, но благожелательным голосом. – Мне нужно лишь немного передохнуть. После мысленного разговора на расстоянии всегда чувствуешь непомерное утомление.

«Мысленный разговор? Как такое возможно? Ходят слухи, что просветленным дамам доступно то, что и не не снилось обычным людям, но такое… Нужно рассказать Лобсангу!»

Настоятель подтянул к себе небольшую пиалу, выудил из мутного раствора небольшую тряпицу, пропахшую травами, и протер ею глаза, словно те болели или гноились.

Было видно, что Бермиаг постепенно приходил в себя, и Джэу больше не делала попыток до него дотронуться. Лишь молча замерла поодаль, чтобы помочь в случае необходимости. Настоятель со стоном встал, опираясь на стену, но до сих пор покачивался. Его кашая сползла с плеча, обнажая сухое тело пожилого человека, и Джэу увидела, что по его спине тянется не только знак дракона, чуть поблекший за прожитые годы, но и россыпь сине-зеленых пятен.

«Синяки? Что случилось? Я думала, что настоятель в его почтенном возрасте уже давно не присоединяется в вылазках к монахам-воинам…»

Бермиаг попытался пройтись вдоль стены, едва переставляя ноги и беспрестанно охая, словно слепой и болезный старец, но затем силы окончательно оставили его, и настоятель вновь опустился на пол пещеры.

– Ну что ж… Значит, благие тэнгри не просто так привели тебя ко мне, дитя. Ты хорошо слышала слова, что произнес… произнесли мои губы?

– Да, кушог, – вновь поклонилась Джэу. – Я все слышала, но не совсем поняла.

– Тебе и не нужно. Ты станешь моими ногами, моими глазами и моим голосом. Поторопись обратно в монастырь и передай кушогу Рэннё мое слово: в деревне Тцаронг, что в шестнадцати пиалах на пути к Снежному Льву от монастыря, случился оползень. Он знает, что дальше делать. Все поняла?

– Да, кушог, – склонила голову Джэу.

– Затем ступай в дом гарпёна Но́рбу, что управляет городскими делами в Икхо, и слово в слово повтори все. Пусть гарпен подготовит цампу и теплые одеяла для жителей Тцаронга, а затем передаст все это монахам-воинам, что вскоре выступят на помощь из гомпа Икхо. – Он чуть помедлил, переводя дыхание, после длинной тирады. – Ты запомнила, дитя?

– Да, кушог, – вновь смиренно повторила Джэу, склонив голову, и настоятель с облегчением вздохнул. – Вот только… кушог Рэннё знает меня, но с гарпеном Норбу я никогда не встречалась. Как он поймет, что я говорю ему правду?

Бермиаг поднял на нее взгляд и некоторое время молчал.

– Тебя ведь зовут Джэу, верно?

Она кивнула.

– Я помню тебя. Ты хорошая работница, Джэу, и неплохо проявила себя во время небесных погребений. Разве стала бы ты обманывать гарпена – тем более во время такого бедствия?

Джэу невольно усмехнулась наивности пожилого настоятеля, но тут же скрыла это за почтительным поклоном:

– Всем известны мудрость и великодушие кушога Бермиага-тулку. Он относится ко всем с участием и добротой и, верно, судит всех прочих людей по себе.

Настоятель долго рассматривал Джэу, размышляя о чем-то, а затем опустил руку в складки кашаи и достал четки из драгоценной бирюзы.

– Вот, возьми. Гарпен не посмеет усомниться в твоих словах.

Джэу округлила глаза при виде гладко отшлифованных бусин с шелковой кистью на конце петли.

– Благодарю, кушог, но ваши тренгхва слишком ценные, чтобы…

– Это всего лишь четки, Джэу, – мягко оборвал ее Бермиаг. – Жизни людские много ценнее тренгхва. Бери и иди.

Глава 10. Цэрин

С уверенностью признаю, что лекари в Тхибате менее сведущи, чем в Лао. Самыми просвещенным в вопросах здоровья считаются ламы из монастыря Лхундуп, но даже и они используют варварские методы врачевания, вроде наложения молитвенной печати на больное место или, в тяжелых случаях, прижигания раны каленым железом. Домашних животных пользуют также. Неудивительно, что при дворе ченг-по, правителя Тхибата, всегда рады лекарям из Лао.

«Записки чужеземца», Вэй Юа́нь, ученый и посол Ла́о при дворе правителя Тхибата

– Ох, пусть же мой Пхубу выживет! – причитала Лхамо, суетясь рядом с сыном.

Его спину опоясывали четыре рваные полосы, будто злой демон скрючил когтистые пальцы, вонзил в тело и соскреб кожу, раздирая плоть.

– Пхубу? – позвал Цэрин, приближаясь к раненому.

Тот оглянулся. Лицо его выглядело не лучше – будто як потоптался, разбивая в кровь губу и скулу.

– Ой, беда-а-а, – всхлипнула рядом Лхамо. Она взяла из рук Цэрина ведро и принялась промывать раны, командуя, где подержать, где повернуть Пхубу. – Проклятые волки! Проклятые яки! Все уцелели, а мой Пхубу… – По ее морщинистым щекам бежали слезы. – Он ведь такой, защищать будет до последнего, словно он сын дракона, а не простой деревенский пастух.

Сам Пхубу пребывал в каком-то странном состоянии: то проваливался в полудрему, то с болезненными стонами выныривал из забытья. Лхамо перевязала его, как умела. От тряпиц тянуло лекарственными травами, они быстро пропитались кровью и пришлось снова их менять.

Вскоре подоспел и Цзяньян – младший муж Пассанг. Он вел под руку древнего ссутуленного старика – ламу Намхабала.

– Лекари! Слава тэнгри! – кинулась к ним Лхамо. – Сделайте же что-нибудь!

Цзяньян засуетился, подготавливая все для своего наставника. Из-за пазухи он достал сверток с медной масляной лампой, зажег ее и поставил у лежанки, на которой стонал Пхубу. В углу установили треногу и зажгли конусы благовоний, которые тут же наполнили помещение резким тяжелым запахом. Цэрин принюхался.

«Можжевельник, розмарин и что-то еще… Благие тэнгри, ну и вонь! На месте Пхубу я бы постарался выздороветь поскорее только ради того, чтобы выйти на свежий воздух».

Ему было интересно следить за действиями врачевателей – прежде он наблюдал их в деле только тогда, когда лечили домашнюю скотину. Но на первый взгляд порядок действий был тот же, разве что благовония на открытом воздухе не так смердели, уносимые порывами ветра.