Четыре мгновения счастья, или Воспоминания о детстве и юности на фоне жизни простой советской семьи в 50х – 70х годах 20 столетия

Татьяна Сидорова

Четыре мгновения счастья, или Воспоминания о детстве и юности на фоне жизни простой советской семьи в 50х – 70х годах 20 столетия

Вступление. Идея написать книгу воспоминаний о детстве пришла ко мне совершенно случайно, когда однажды рука потянулась к бумаге, чтобы запечатлеть всплывшие в памяти отрывки из далекого прошлого.

Я еще не раз обращалась к своим записям, пока не решила напечатать на компьютере получившиеся фрагменты.

Пересматривая документы и фото из семейного архива, разговаривая с родными, живущими в Сибири и на Урале, и узнавая новые подробности жизни мамы, папы и их семей, я поняла, что должна написать книгу и посвятить ее моим родителям.

Светлой памяти моих родителей посвящается.

Мгновение первое.

Зима.

Глава 1.

Я родом из детства.

«Очень жаль, что всю прелесть детства мы начинаем понимать, когда делаемся взрослыми. В детстве все было другим. Светлыми и чистыми глазами мы смотрели на мир, и все нам казалось гораздо более ярким».

Константин Паустовский.

С годами все чаще вспоминается родительская квартира на улице Мостовой и наш старый двор, где прошли мое детство и юность. В памяти всплывают запахи, звуки, слова, ощущения из далекого прошлого. И таким счастьем, теплотой веет от этих воспоминаний! Только слезы наворачиваются на глазах от того, что время это никогда не повторится.

Мои младенческие годы прошли в маленькой комнатке двухкомнатной коммунальной квартиры, где чудом ютились две молодые семьи.

Мы с соседями (дядя Сережа и тетя Надя Демины с дочерью Танюшкой) сосуществовали очень дружно. Но наступил день, когда они получили новое жилье. Сначала это была квартира в новостройке рядом с ДКТ, потом – в элитном доме сталинской эпохи по улице Парижской коммуны. К моменту переезда во вторую квартиру дядя Сережа закончил ВПШ, что помогло ему в продвижении по карьерной лестнице: он занял пост директора местного Дома быта.

Обе квартиры наших бывших соседей находились в самом центре города, в шаговой доступности от нашего дома. В первой мы бывали достаточно часто, во второй, где меня поразили просторные комнаты и высокий потолок, – от силы пару раз.

Думаю, что дружба моих родителей с бывшими соседями по коммунальной квартире со временем дала трещину из-за появившейся разницы в социальном положении. Хотя до переезда из центра в другой конец города мама периодически встречалась с тетей Надей, которая всегда была рада с ней поговорить и приглашала в гости.

К тому времени я уже училась в университете и приезжала домой только на каникулах. Так как промтоварные магазины нашего города не могли похвастаться большим выбором товаров по доступной цене, мне иногда приходилось что-то шить из верхней одежды на заказ в Доме быта. Когда случалось отсутствие нужных тканей и фурнитуры, чрезмерная занятость хорошего мастера пошива, поджимали сроки из-за моего отъезда, мама обращалась за помощью к дяде Сереже. Он всегда был рад встрече со мной, расспрашивал о моей жизни, успехах, старался помочь, но с каждым разом менее охотно, поэтому после одной – двух просьб мы перестали его беспокоить.

В последствие мне ни разу не пришлось увидеть кого–то из семьи Деминых. Ничего не знали о своих старых друзьях и мои родители, потому что к тому времени общих знакомых у них не осталось. Как сложилась дальнейшая судьба их дочери Танюшки, мне тоже совершенно неизвестно.

После переезда соседей комната, в которой они жили, досталась нам, и мы еще долго жили в небольшой, но полноценной двухкомнатной квартире в самом центре города.

Через дорогу день и ночь стучал ткацкими станками тонкосуконный комбинат, где работала машинисткой моя мама. Звук ткацких станков был неотъемлемой частью моего детства и юности.

После ремонта наша квартира состояла из двух комнат. Первая (проходная) была по совместительству гостиной и нашей с братом спальней. Вторая – родительская, с письменным столом, за которым мы с братом, учась в школе, делали уроки.

Окна первой комнаты выходили в наш двор и, так как квартира располагалась на первом этаже двухэтажного дома, в них никогда не заглядывало солнце.

Комната родителей, напротив, осталась в моей памяти как светлая и солнечная. Обычно воскресным утром мы с братом прибегали к ним, а солнце светило в окна, и по радио звучали позывные воскресной радиопередачи «Доброе утро»: «С добрым утром, с добрым утром и хорошим днем»!

Голос Галины Новожиловой, советской актрисы и радио ведущей, запомнился мне как солнечный лучик моего детства.

В будние дни все было не так солнечно, когда по той же радиоточке рано утром звучал ненавистный призыв: «На зарядку, на зарядку, на зарядку становись!» Как нам с братом не хотелось вставать, да еще и зарядку делать! Но отец был неумолим. Правда, как только он выходил из комнаты, мы тут же падали на кровати в надежде еще пару минут поспать. Зимой квартира отапливалась печами с использованием торфяных брикетов, которые хранились в сарае.

В каждой комнате было по печи, обложенной кафелем, печь плита с духовкой – на кухне.

Родители надевали фуфайки и валенки с галошами, мамочка – пуховый платок, а отец – шапку ушанку, когда отправлялись за топливом.

Я помню, как холодными зимними вечерами мама согревала одеяла у печи в гостиной, чтобы нам с братом лечь в теплые постели. Потом мы лежали минут 5-10, закрывшись с головой, пока проветривалась комната перед сном.

Засыпая, я могла слышать, как мама моет посуду на кухне, а папа подбрасывает брикеты в печь, негромкий звук радиоточки и голосов родителей. Это осталось в памяти одним из самых счастливых ощущений моего детства.

Глава 2.

Мои родители.

Чем старше становишься, тем сильнее

ощущаешь цену маминых слез и папиных слов.

Мои родители были родом из Сибири. Мама, Дора (Федора) Михайловна Сидорова (в девичестве Семенова), родилась в Курганской области, отец, Николай Ильич Сидоров, – в Красноярском крае.

Волею судьбы они оказались в белорусском городе, где вместе учились в школе рабочей молодежи, а потом поженились.

Мама шутила, что они с отцом сидели за одной партой, и он у нее все списывал.

Мама и папа дети войны. Им пришлось прожить нелегкую жизнь.

Из рассказов мамы ее дед по отцовской линии, Яков Андреевич Семенов, был зажиточным крестьянином и имел лошадь, скот, дом – пятистенок, который после раскулачивания был отнят и передан под школу, но мог все пропить за один раз.

Дед и вся семья, включая его сына и отца моей мамы, Михаила Яковлевича Семенова, стали жертвами раскулачивания – политики массового преследования крестьян по признаку имущественного положения, проводившейся большевиками в период с 1930 по 1954 год.

Михаил Яковлевич был выслан с женой и малолетними детьми в трудовую ссылку в Пермскую область в 1930 году, когда маме было всего 9 лет. «Погрузили нас на выселки в том, в чем были, не разрешили ничего с собой взять», – рассказывала мама. В 1932 году деда не стало.

Бабушка, Феврония Никифоровна, мамина мама, осталась одна с пятью ребятишками на руках, младшенькой было всего 6 лет. Она должна была много и тяжело работать, чтобы выжить и поднять детей. Долгое время работала на углевыжигательных печах, где производился древесный уголь. Вероятно, позднее это стало причиной заболевания легких.

Мне не пришлось ее увидеть: она ушла в возрасте 65 лет, когда маме было 35, в 1956 году.

Моя мама начала работать «в няньках» с 14 лет, чтобы помочь семье, так как была самой старшей из детей.

Во время войны и после ее окончания работала в отделе кадров на шахте, где попала под взрыв газа метана, что впоследствии, возможно, спровоцировало у нее болезнь Паркинсона.

Маме пришлось пройти все тяготы и лишения репрессированной семьи (закон о реабилитации был издан лишь в 1991 году), рано повзрослеть, в 11 лет остаться без отца, пережить войну. Может быть, поэтому она всегда помогала людям, делилась тем, что имела, сочувствовала и сопереживала. Ей постоянно нужно было куда-то бежать, кого-то навестить или выручить, кому-то помочь, позвонить, отправить письмо или поздравление, бандероль или посылку.

У нее было много подруг, которые очень ее ценили за доброту и душевность, скромность, порядочность и мудрость, честность и справедливость. Кроме всего прочего она была очень хорошей и любящей мамой, готовой на все ради своих детей, верной женой и хранительницей очага.

По характеру мама была добра, но строга, очень сдержана, спокойна, молчалива: больше делала, чем говорила. Она была сильным человеком, пока ее не подкосила болезнь.

У мамочки были очень мягкие, но с годами натруженные и потрескавшиеся от постоянной работы, руки.

Голубые мамочкины глаза, обращенные к нам с братом, всегда лучились добротой и любовью.

Ее волосы были не очень густые, но слегка волнистые и податливые, и обычно после бани она укладывала их волнами рукой и закрепляла гребешком, что придавало им ухоженный вид. Мама никогда не красила волосы, поэтому в преклонном возрасте они были естественного пепельного цвета, всегда вовремя и аккуратно подстрижены отцом по типу каре.

Мама очень долго молодо выглядела: кожа на лице и на теле была мягкая и гладкая, без морщин, хотя она никогда не пользовалась специальными косметическими средствами, если только вазелином, глицерином, детским кремом.

Из декоративной косметики – легкий штрих светлой помады на губах перед выходом из дома, в праздничные дни или перед приходом гостей, капля духов «Красная Москва», позднее – «Шахерезада».

Я также не помню на ней никаких украшений, кроме разве что наручных маленьких часиков да иногда броши на платье или кофточке.

В моей маме была какая-то стать, может быть, даже порода.

Я как-то, спустя много лет, встретила одну из своих первых учениц, и она мне сказала: «Вы нисколько не изменились, все та же стать, как и в молодые годы».

Видимо, это одно из тех достоинств, которые достались мне от моей мамы.

Мамочка очень любила красивую и модную одежду. На фотографиях, где она молодая, на ней надеты: чудное шелковое платье, шифоновые блузочки, костюмы, туфельки и обязательная изящная маленькая сумочка в руке.

В те далекие времена в магазинах нашего города был очень большой выбор натуральных тканей разных расцветок на любой вкус: шелк, лен, батист, ситец, штапель, крепдешин, поплин, сатин, вельвет, шерсть. Материал можно было выбрать по цене, качеству, цвету, рисунку.

Мы шили платья и блузы, сарафаны, юбки и костюмы у портнихи, которую звали Виктория Коваленко. Жила она на улице Карла Маркса. Мама называла Викторию «королевской портнихой» за абсолютный талант к портновскому делу и высокую стоимость пошива. Ее дочь Светлана была моей ровесницей и училась со мной в одной школе, но в параллельном классе.

Обычно мы с мамой приходили к Виктории с готовыми моделями, но она всегда предлагала свой вариант покроя и пошива исходя из материала и фигуры. Чаще всего мы с ней соглашались и никогда потом об этом не жалели: на выходе получалось не совсем так, как задумывалось, но очень здорово!

У меня было много красивых платьев, которые отлично на мне сидели. Я с удовольствием их носила, отдавая предпочтение им, а не брюкам.

Помню, когда в моду только вошел кримплен, мама купила отрез изумрудного цвета с выбитым рисунком. Платье получилось чудесное!

С появлением в продаже купонных тканей мама порадовала меня покупкой сиреневого нейлона с цветочными мотивами. Платье было отрезное по талии с мелкими цветочками на лифе, крупными по низу юбки.

Каждое платье было связано с каким-то периодом в моей жизни. Например, белое с голубыми шариками разного размера напоминало о пионерском лагере, а кремовое из тонкой шерсти с металлическими маленькими пуговицами и широким ремнем, подчеркивающим талию, о выпускном вечере в школе и свадьбе Галины. Платье из ситца с сине-зелеными разводами я носила летом во время вступительных экзаменов в Минске, а в бордовом сарафане из штапеля в мелкий цветочек с открытой спиной отдыхала с братом в Абхазии. Сиреневое платье из купонной ткани напоминает мне о свадьбе моей подруги – одноклассницы Татьяны, а белое шелковое в черный горох – о выпускном вечере в университете.

Живя вдали от дома, я часто разговаривала с родителями по телефону. Один раз в неделю, как правило, в воскресение утром, мне нужно было позвонить домой. Для этого я иногда часами сидела на переговорном пункте в ожидании пятиминутного разговора. Старалась не нарушать традицию, потому что знала, что родители будут волноваться, если я не позвоню.

Трубку чаще всего брала мама, начиная разговор со слов: «Здравствуй, дочушечка!». И с такой любовью и лаской она всегда это произносила.

Я старалась не огорчать маму – видеть слезы на ее глазах для меня было невыносимо. Но, думаю, что она всегда очень за меня переживала, ведь я так рано уехала из родного дома и была далеко от нее. Правда, она не донимала меня своими увещеваниями, упреками и подозрениями. Вела себя деликатно, но по одной, вскользь брошенной, фразе можно было судить о глубине ее переживаний и сомнений.

Взрослея, я невольно часто поступала не так, как ей хотелось. Да и жизнь моя складывалась не совсем гладко, что не могло ее не расстраивать. Тогда я многого не понимала, а если и чувствовала что-то подсознательно, старалась гнать эти мысли прочь.

Мамочка всегда очень боялась доставить хлопоты своим родным в старости, особенно обезножить, как она говорила.

Она слегла в мае 2006 года за месяц до ухода, была не в себе и никого не узнавала. Но однажды у нее вдруг прояснилось сознание, она заплакала, глядя на нас с отцом, и сказала: «Как мне вас всех жаль!»

В мае, когда она с трудом, но могла еще сидеть за столом, мы пили чай, и на блюде был песочный пирог с джемом. Мама протянула руку за кусочком пирога, а я по ней ударила. Ей нельзя было ни грамма мучного с ее болезнью! Я всегда плачу, вспоминая об этом, ведь жить мамочке оставалось чуть больше месяца.

Ушла она очень тихо, сразу после наступления полуночи. Мы с отцом только задремали, как меня что-то толкнуло. Когда я подбежала к ней, она вздохнула, выдохнула и… перестала дышать.

С мамой наш дом был наполнен любовью и добротой, в нем всегда было уютно, тепло, светло и сытно. Когда мамы не стало, в квартире, где они жили с отцом последние 20 лет, как будто погас свет.

Папа был моложе мамы на четыре года. Тоже вырос в многодетной семье. Его отец и мой дед, Илья Яковлевич Сидоров, пропал без вести в начале Великой Отечественной войны, и матери, Анне Вавиловне Сидоровой (в девичестве Непомнящих), пришлось одной растить шестерых детей.

Папа в конце войны учился в учебной части, а потом оказался в Львовской области, где принял участие в борьбе с бандитскими формированиями.

О том периоде своей жизни рассказывал очень мало, как, впрочем, и вообще о своей работе.

Из редких обрывочных воспоминаний отца запомнился случай, когда он чистил ружье, приложив дуло к плечу, и оно выстрелило. Пуля, к счастью, прошла через погон, не задев плеча. «Повезло тебе, начальник, в рубашке родился», – сказал один из захваченных бандитов.

В молодом возрасте отец вступил в коммунистическую партию. Был настоящим коммунистом в высоком смысле этого слова, а именно: обладал всеми заявленными качествами, включая Честь и Совесть, наивно верил в идеи коммунизма, как мне тогда казалось. Возможно, я ошибалась: когда встал вопрос вступать мне в партию или нет, он категорически заявил, что женщине там делать нечего.

Чем дальше, тем все больше разочаровывался в том, во что верил долгие годы, хотя избегал разговоров на эту тему.

Мне кажется, у отца был дар предвидения, а, может быть, и сильно развитая интуиция плюс жизненный опыт, потому что он часто видел события на много лет вперед.

В то время было заведено застраховывать детей, чтобы к определенному возрасту иметь некоторые денежные накопления. Вспоминается случай, когда накануне очередного кризиса, о котором мы и подумать не могли, отец отдал мне накопленные с помощью страхования деньги и наказал, чтобы я, как можно быстрее, потратила их на что-нибудь нужное. Я так и сделала.

Вскоре после этого все денежные сбережения потеряли свою ценность. Очень больно было видеть, как родители переживали, теряя накопления, которые собирали честным трудом, часто во многом отказывая себе, при очередном обмане со стороны государства.

Любимым и самым почитаемым праздником в году для отца был День Победы. Он всегда очень ждал этот день, как ребенок радовался любому, хоть небольшому, но знаку внимания: праздничным открыткам и телефонным звонкам от родных и друзей, треугольным письмам от администрации города и президента Республики; поздравлениям от Совета Ветеранов города и бывшего места работы; продовольственному пайку.

Он заранее запасался хорошими шоколадными конфетами, чтобы угостить ребят из школы по соседству, которые каждый год забегали шумной гурьбой поздравить его с праздником.

Последние годы жизни, наблюдая за событиями, происходящими в мире и стране, сокрушался: «Ради чего мы отдали столько жизней в Великой Отечественной войне?!».

Служба в армии подкосила его здоровье. Порой подводило сердце, мучили приступы бронхиальной астмы. Но он никогда не сдавался.

Читал много медицинской литературы, часами занимался физическими упражнениями, бегал, плавал, совершал пешие прогулки, пока позволяли силы проводил много времени, гуляя в лесу, старался придерживаться здорового питания. Отец был настоящим сибиряком, любил жизнь и боролся за нее.

Последний год жизни был очень трудным для него. Я могла поддерживать его только письмами и телефонными звонками, так как сломала ногу и была вынуждена отменить свою поездку на новогодних каникулах. В силу болезни ему приходилось терпеть сильнейшие боли, но он не жаловался, держался очень мужественно до последнего. Врачи настойчиво предлагали ему лечь в больницу на операцию, но он все твердил: «Приедет дочь и все решит». Брат не сумел его переубедить.

Мы с сыном смогли приехать ближе к середине июня и застали его в тяжелом состоянии. Из-за работы внук не видел дедушку несколько лет, а, увидев, не смог сдержать слез.

Через несколько дней мне пришлось принимать нелегкое решение, потому что отцу стало намного хуже: температура тела поднялась до отметки 40. Врач скорой помощи сказал, как отрезал: «Только в больницу». Отец отказывался, но выбора не оставалось. У него был такой обреченно – отчаянный и тревожный вид, когда мы ехали с ним в машине Скорой помощи, что сердце мое разрывалось от бессилия, жалости и боли. По дороге он достал деньги из кармана рубашки, протянул их мне со словами: «Купи что-нибудь пацанке от меня». Сын накануне показывал деду фотографию своей двухмесячной дочурки Василисы, правнучки, которая родилась в апреле.

Уже в больнице хирург объяснил ему, что если хочет жить, операция – единственный шанс. И отец нехотя, но согласился.

Он, видимо, предчувствовал, что не вернется из операционной. Уходя в палату, сказал: «Простите меня за все». Мы с сыном уехали за вещами домой, а вернувшись, уже не застали в палате: его экстренно увезли в операционную.

Больше живого мы его не видели. После операции он не смог сам дышать, немного продержался на аппарате и ушел рано утром 16 июня.

Июнь для меня самый тяжелый месяц в году…

Папа пережил маму на девять лет, не дожив полгода до своего 90летия, но так и не смирился с потерей.

Они были очень разными, мои мама и папа, но прожили вместе больше 50 лет и дополняли друг друга, как две половинки единого целого.

Мои родители для меня – это образец настоящей семьи, порядочности и интеллигентности, любви и человечности, доброты и понимания, стойкости и мужества.

Мама и папа были очень красивой парой: статная, русоволосая, синеглазая, неразговорчивая и всегда серьезная мама; веселый, жизнерадостный, с необыкновенной улыбкой и с длинными тонкими, как у пианиста, пальцами, отец. Улыбка отца, доставшаяся ему от матери, моей бабушки, перешла по наследству мне, брату, моему сыну, племяннику. Отрадно видеть, что и мои внуки являются обладателями этой удивительной улыбки!

Я никогда не слышала, чтобы родители ругались между собой или повышали голос друг на друга, на нас с братом или на кого-то еще.

Но это не означает, что они не были строгими в воспитании. Мама умела так сказать тихим спокойным голосом, что это не подлежало обсуждению. Отец, если не помогали разговоры, мог взять ремешок.

Помню, как находясь в гостях у наших соседей, я прихватила с собой флакон из-под одеколона в виде собачки, который их дочь не захотела мне подарить. Вот тут-то и пригодился вышеназванный предмет воспитания! На всю жизнь запомнила, что чужое брать негоже.

Когда я повзрослела и начала гулять за пределами двора, мне было установлено время, в которое я должна была находиться дома – 23:00. Однажды, вернувшись в 23:30, я застала отца, сидящего в кресле с газетой (обычно родители ложились спать до 23.00). Он сказал фразу, которую ему больше никогда не пришлось повторять: «Татьяна, если еще раз придешь после положенного времени, буду разговаривать по-другому» (если родители сердились на меня, называли не иначе, как Татьяна, а в остальное время – Танюша или Танюшка).

На свое первое свидание я отправилась к танку, известному месту для назначения встреч в нашем городе. Маме тут же понадобилось пойти в магазин, который располагался неподалеку, но, думаю, она хотела посмотреть, с кем я встречаюсь, и удостовериться, что все нормально.

Мне не очень это понравилось, и только когда сама стала мамой, я поняла, что это было желание защитить своего ребенка.

Родители всегда должны были знать, где мы с братом находимся. Если их не было дома, и мы не могли им об этом сказать, нужно было оставить записку, куда пошли и когда будем дома.

В то время установить стационарный телефон было не просто. Мы писали заявление, чтобы встать на очередь, ходили по инстанциям, используя всякого рода льготы для ускорения процесса. И вот, наконец, этот день настал – нам установили и подключили телефон! Радости не было предела, когда поднимали трубку нового красного дискового аппарата и слышали в ней гудок. Тому, кто это не пережил, трудно понять подобное чувство.

С появлением дома телефона нам с братом было внушено звонить и сообщать о своем местонахождении и последующих планах и передвижениях.

Я очень любила и уважала своих родителей, боялась причинить им боль, не всегда только это получалось.

Будучи уже очень зрелым человеком, я искренне удивлялась, откуда в моих родителях, выходцах из простых многодетных семей, была необыкновенная внутренняя интеллигентность. Она не позволяла им задавать неудобные вопросы в любых ситуациях; заставляла промолчать, когда можно было ранить словом; помогала не судить людей за проступки, а искать им оправдание; не навязывать свое мнение, а просто дать единственно правильный совет.

Хотя мама и папа никогда нас не баловали, были сдержаны в проявлениях своих родительских чувств, мы с братом ощущали большую любовь к нам до последней минуты их пребывания на этом свете.

Глава 3.

Брат.

Твой брат не всегда прав, но он всегда твой брат.

Мой брат Владимир младше меня на три года. Он родился, как и я, в июле, но только в первой половине месяца. У нас есть новогоднее фото, где я, трех с половиной лет от роду, держу его совсем маленького на коленях, а из-под елки видна мамина рука, поддерживающая нас. Мама рассказывала, я так любила брата, что накормила его вишнями в младенческом возрасте (де все едим, а ему же тоже хочется!). Хорошо, что она оказалась поблизости.

В детстве на правах старшей сестры пыталась командовать братом, дралась с ним, если мне что-то не нравилось, до той поры, пока он не ответил на мой очередной подзатыльник: «Я женщин не бью».

Конечно, в мои обязанности входило присматривать за братом, но мне не всегда это нравилось. Я гуляла с подругами, а брат, как хвостик, ходил за мной по пятам.

Однажды мы с соседской девчонкой прогуливались вокруг дома, брат от нас не отставал, так как мама постоянно говорила ему не отходить ни на шаг от сестры. Мы спрятались от него, и он пошел прямо вверх по улице к центральному гастроному.

Мама бежала, по пути спрашивая у прохожих, не видели ли они маленького мальчика в черном пальтишке и красной шапочке. Все обошлось, брата нашли. Ну и напугалась же я тогда! И от родителей получила не на шутку.

В детстве три года разницы – это немало: разные интересы, занятия, увлечения, друзья. Поэтому каждый из нас вне дома жил своей жизнью. Только с годами появились взаимопонимание, общие интересы.