Королева острова

Она хотела, чтобы я волочилась за Келлсом, стала его шлюхой или наложницей. Я почесала голову.

– Объяснитесь.

– Если Келлс тебя выбрал, ты уж поддайся. Я видела, как ты смотрела на хозяина перед его отъездом. Теперь он стал твоему ребенку отцом. Смирись. И тогда все мы спасены.

– От меня зависят все? Это несправедливо.

– Жизнь несправедлива. Ты это знаешь. Но ты можешь помочь и сделать так, чтобы всем еще какое-то время было хорошо. Подумай. Раньше он тебе нравился. Вряд ли будет плохо.

Это был самый изящный довод в пользу похоти, какой я когда-либо слышала. Миссис Рэндольф сошла с ума – я не стану жертвовать своим покоем ради чего-то столь недолговечного.

Демерара, 1774. Новый выбор

Я села в кровати, той, что в моей старой комнате. Не могла заснуть. Оказалось, тело привыкает к одиночеству. И мои косточки привыкли растягиваться во весь рост на широком матрасе. Отодвинувшись от брыкающихся ножек Шарлотты, я зажгла свечу и вышла в коридор, но остановилась у ряда картин. Стерла пальцем пыль с золоченой рамы. Глаза мужчин с портретов взирали на меня свысока, но взгляд единственной в галерее женщины требовал встать прямо и расправить складки на сорочке.

И владеть тем, чем пожелаю.

Узел, что завязался у меня в животе, имел название. Просто я не смела произнести это вслух.

В столовой я наткнулась на полированный стол, ударилась об угол и отвела бедро назад, будто в танце. Я поставила свечу, любуясь красным деревом, которое вчера отполировала до блеска. Апельсиновое масло, что я втирала в поверхность, сладко пахло и придавало сияние, стол был почти как стеклянный и мерцал будто звезды.

Я побрела вокруг него, задвигая и отодвигая стулья, переставляя их то влево, то вправо, и обошла комнату кругом.

Во мне звучал ритм, который требовал выхода. Я покружилась. Косы соскользнули вниз по шее, локоны, свежевымытые, упругие, запутались между пальцами. Они рвались на свободу. Хотели, чтоб я стала смелой и неистовой.

Я представила музыку, которую Полк играет на скрипке, и, напевая, открыла двери в гостиную. Одинокая свеча у меня в руке бросала отблески на мои ноги. Я двигалась мелкими шажками, взмахивала руками и кружилась, будто в менуэте.

Раздались аплодисменты, и сердце подпрыгнуло у меня в груди.

– Для аллеманды тебе нужен партнер.

Келлс.

Жаль, что он мне не мерещился. Руки мои безвольно упали. Сорочка из тонкого хлопка облепила бедра.

– Извините. Не хотела шуметь.

– Нет, не останавливайся, – сказал он. – Рад видеть тебя такой живой и бодрой.

Он стоял у двери. Выглядел Келлс без своего черного сюртука и широкого шейного платка довольно небрежно.

– Да, думаю, с партнером выйдет лучше.

– Мне он не нужен. – Я оправила рукава, мягкая лента обхватила запястья. – Удалось повеселиться на приеме у друзей?

– Нет. Все время мечтал оказаться здесь. – Его взгляд скользнул по мне и опустился на пол, к моим босым ногам.

Засмущавшись, я потерла одну о другую.

Он засмеялся.

– Твои ноги великолепны, как и все остальное.

Было бы глупо прятаться.

– Из-за вас мне хочется проверить, все ли в порядке.

Он шагнул ближе.

– Ты совершенство, Долли, вся как есть.

Келлс взял меня за локоть, скользнул ладонью по плечу.

– Удивительно. Прекрасная и гармоничная.

Даже сквозь ткань я чувствовала жар его касаний.

– Видели ли вы сегодня ван ден Хейфеля, или там был ван ден Вельден?

– Ван ден Вельден болван. Но ван ден Хейфель, прежний глава колонии, снят с должности. Сейчас ее занимает ван Схейленбюрх, но голландцы слишком беспечны. Колония отойдет англичанам.

– С этими делами вы хотели разобраться, когда покидали меня?

Он поджал губы, потом прикусил нижнюю.

– В числе прочего. Необходимо знать, куда дует ветер.

– Здесь он не слишком дует. Воздух чересчур сухой.

Он накрутил прядь моих волос на палец.

– Тебе стоит носить локоны распущенными у лица. Это еще сильнее подчеркнет глаза.

Он взял меня за руки, и мы закружились в аллеманде.

– Мы похожи, Долли.

– Как зеркало, Келлс?

– Да, только ты лицевая сторона стекла, чистая поверхность. А я прячусь за амальгамой.

– И потому мы оба сияем.

Келлс быстро закружил меня, и я упала в его объятия.

– Не думай, будто я благородный. Ничего подобного. Известно, что я все делаю в собственных интересах.

– Вы мужчина, это ожидаемо.

– Мер Бен не ждала этого от меня. Она всегда хотела, чтобы я стал лучше.

Его дружба с моей старой дамфо была столь же крепкой, как моя, и, может, сильнее. Должно быть, он скучал по ней.

– Вы лучший из мужчин, которых я знаю.

– Ты просто мало кого знаешь. – Со вздохом он наклонил меня, и наши лица оказались рядом.

Его ореховые глаза с божественными ресницами обжигали как пламя.

– Долли, я должен объясниться. И хочу принести тебе извинения.

– Спасибо, что заботились обо мне, пока я болела.

Он снова прикусил губу, отчего морщинки стали ярче и розовее.

– Раз я прощен, не стоит искушать судьбу. Нужно отослать тебя в твою комнату, и ты останешься нетронутой, незапятнанной моим желанием.

Пришел час: теперь или никогда заявить на Келлса свои права – или быть проклятой за свои страхи всеми рабами Обители.

Я положила его руку себе на грудь, позволяя ощутить полноту, что дали мне годы и материнство.

– Вот, теперь вы меня коснулись. И что же нам делать?

Он рассмеялся, легко и негромко, но руку не убрал. Лишь сжал крепче. Мизинец проскользнул в петельку пуговицы и ощупал мою кожу, словно я была упакованным в сверток подарком.

Эта ласка вызвала в моей душе беспокойство. Он гладил мою плоть нежно, и я сделалась точно бутон лотоса, что вот-вот откроется.

Келлс продолжал расстегивать пуговицы, пока я не начала задыхаться.

Он наклонил голову и прижал к моим губам требовательные губы. На языке у него остался вкуса вина, ягодного и терпкого. Я могла бы опьянеть от его поцелуев.

– Еще, Козевельд, еще.

Он отодвинулся и усмехнулся.

– Только Мер-мер звала меня так.

– Возможно, потому, что с ней ты был самим собой.

Он на миг, на краткий миг закрыл глаза. А потом крепче обнял.

– Нет, она знала, каков я есть.

– Думаю, я знаю себе цену. Я хочу мужчину нежного, которому буду небезразлична. Я тебе небезразлична?

Он поцеловал меня. Мягко, потом пылко.

В мгновение ока Келлс отнес меня в свою спальню. Опустил на постель, будто один из своих изысканных камзолов.

Оставшись без тепла его тела, я села; разочарование кольнуло до боли, но Келлс зажег свечи, направился к окну и открыл жалюзи, чтобы впустить сияние звезд.

А потом его камзол и рубашка упали на пол.

Никто не мог сравниться с Келлсом. Стройный и мускулистый, вблизи он был просто красавцем.

Келлс обнял меня. Поцеловал в ухо, затем спустился к шее. Заметив, что круги, которые он выводил на моей спине, избавили меня от завязок и сорочки, я затрепетала от озноба. К прежним отношениям, дружеским, возврата не было, как к герою и спасенной им девушке, как к наставнику и ученице, если не брать во внимание этот урок любви.

Поцелуями он медленно спускался по моему телу. И снова у меня внутри завязывались узлы, заставляя стонать и выгибаться.

– Как же до этого дошло… Дороти, я такого не планировал.

Он назвал меня именем, данным при рождении. Мне нравилось, как оно звучало в его устах.

– Для такого человека, как ты, не планировать – это впервые.

– Я не так расчетлив, как ты думаешь, однако кое-что, кажется, идет как надо.

И мужчина, которому некуда было спешить, жадно меня поцеловал.

Я опустила ладони ему на спину, обняла, закрыла глаза и принялась ждать, когда же высвободится напряжение.

Кровать была гладкой, простыни – прохладными, но Келлс вдруг приподнялся и перекатился на бок.

– У тебя есть выбор. Всего миг, а потом уже будет ничего не вернуть.

Я открыла глаза и посмотрела в его полное контрастов лицо. Полуулыбка, хмурый взгляд, длинные ресницы лениво затеняют сощуренные глаза.

– Ты остановишься?

– Возможно. Я выбрал тебя, ты знаешь, своей временной женой здесь, в Демераре. Я буду стараться изо всех сил, чтобы сохранить и тебя, и свое влияние. Ты готова к жертвам, званым вечерам и политическим играм? – Он обвел пальцем свой рот, потом положил его мне на губы. – Вечность – слишком длинный срок для такого юного создания.

Почти все свои восемнадцать лет я провела в рабстве – для этого я была не слишком юной, и для того, чтобы лежать обнаженной в его постели, тоже.

– Подготовь меня, если больше нечем заняться. Или я могу просто спать здесь. Шарлотта пинается. Полагаю, ты пинаться не станешь.

Он просиял. Потянулся ко мне и стал неспешно касаться и целовать. Я обвила его руками за шею. Мне хотелось стремительности, но я сдержала свои мольбы.

Келлс же, разочаровывающий, как всякий мужчина, заставил время замедлить ход.

Он целовал меня, воспламеняя мое тело.

Я была скользкой и влажной и ждала ответа на желание, эхом отдающееся во мне. Развяжи этот узел, разрежь его, порви.

Келлс навис надо мной. Его красивый рот таил усмешку.

– Полагаю, тебе нужно больше целоваться. Похоже, ты пока не научилась делать это правильно.

Я приподнялась и прижалась к его губам, стараясь познать его мир – все секреты, и запах, и шепот гимнов.

– Не знаю, о чем ты, но ты меня научишь. Уверена, ты сможешь.

– Долли, я научу тебя всему. Мы выбрали друг друга.

Не знаю, что он имел в виду, но я хотела этого – хотела нас с ним и огня.

Мой друг касался меня там, где я ненавидела прикосновения, пока моя ненависть не утихла. Я позволила ему туго завести меня, как часовую пружину. И когда уже решила, что больше не могу, он показал, что могу. Его руки накрыли мои, растягивая меня, когда я хотела сжаться, погружали в волны страсти, когда я хотела всплыть, а не тонуть, в его ритме, в его песне.

Мы сплелись, соединившись, будто недостающие части головоломки. Я выкрикнула по-ирландски – «мэлоуг!»[32], – потому что была полна, переполнена любовью.

Я сгорела.

Я растаяла.

И в этом пламени мне было нужно, чтобы он взял меня снова, пока разум или правила нас не уничтожили.

И он взял.

И я знала – после этого акта, когда он овладел мною, а я им, – больше ни для кого другого мы не годимся.

Демерара, 1780. Новая потеря

Я стояла перед туалетным зеркалом Келлса, измеряя, насколько округлилась моя талия. Последние шесть лет я была наложницей Келлса; мне следовало догадываться, что мой способ когда-нибудь подведет. Как мог чай сдержать всю нашу любовь?

Миссис Рэндольф вошла в спальню со стопкой белья в руках. Бросила на меня взгляд и не нахмурилась как обычно. На ее лице читались вопросы.

Она отложила свою ношу.

– Ты собираешься ему сказать?

Конечно, она знала. Домоправительница и Китти стирали белье.

– Сегодня.

Миссис Рэндольф сложила рубашки в комод.

– Ты же понимаешь, что все изменится? А ведь шло так хорошо…

Я знала. В Обители царило счастье. Девятилетняя Шарлотта выучилась читать. По-прежнему застенчивая в обществе Китти стала настоящей мастерицей. Мой дорогой Келлс отгрузил в два раза больше бочек рома, чем пару лет назад.

А у меня имелись деньги на выкуп всех родных, включая младенца в моем чреве. Я не была свободна. Я никогда этого не просила. Корабли с невольниками все еще каждый месяц подплывали к нашим берегам. За пособничество беглецам были назначены серьезные штрафы. Я боялась, что мои обстоятельства плохо скажутся на Келлсе и его стремлении влиять на жизнь колонии.

Миссис Рэндольф приподняла мой подбородок:

– Он так любит Шарлотту, полюбит и еще одного.

Я сжала ее руку. Я думала, что не нравлюсь ей, что она как одна из тех женщин с плантации па, сплетничавших у источника, или из тех, которых я встречала на рынках у набережной реки. Многие считали, что я не мулатка, поскольку моя кожа была темной. Остальные полагали, будто я должна довольствоваться тем, что дает мне Келлс. Мечты их возлюбленных значили для этих женщин больше их собственных желаний.

Но важно было и то и другое.

Миссис Рэндольф обняла меня.

– Он полюбит малыша, Долли.

– Вы так думаете?

– Да.

Приободрившись, я вышла из спальни и зашагала по коридору. Расправила плечи и заглянула в кабинет к Келлсу, но он был не один. В моем кресле сидел капитан ван Схейленбюрх, глава колонии.

В моем. Там, где сидела я, слушая, как мой возлюбленный говорит о своих планах, и подбадривая его, когда все идет наперекосяк. И все же оба мужчины посмотрели на меня так, будто мне здесь не место.

– Что, Долли? – сказал Келлс.

– Не знала, что вы заняты… приемом гостей.

У ван Схейленбюрха был крючковатый нос, как у моего па. Он смерил меня взглядом сверху донизу, затем отвернулся.

– Je chattel is knap[33].

Он засмеялся, и Келлс следом за ним тоже.

Я немного знала голландский – слышала от рыночных торговцев и плантаторов на приемах Келлса. Гость назвал меня красивой вещью. Мне следовало принять это за комплимент, как и его плотоядный взгляд, который сводил все, что было между нами с Келлсом, к чему-то грязному. Я была даже не Валлой[34], наложницей Иакова, а кем-то гораздо ничтожнее.

Ухмылка Келлса увяла.

– Что-то срочное, мисс Долли?

– Нет.

Ван Схейленбюрх глазел на меня, будто я расхаживала с голыми плечами. Я оделась как праздная дама, что соответствовало положению Келлса. На мне было красивое расшитое платье из оливкового атласа, под которым скрывались белые юбки.

Но усмешка капитана обнажила холстину, прикрывавшую мою душу.

И мой Келлс это ему позволил.

Осторожно, стараясь не хлопать дверью, я попятилась и вернулась в мою старую комнату.

Китти сидела за столом, возилась с глиной.

– Где Шарлотта, сестренка?

– С миссис Рэндольф, учится стряпать.

– О…

Она повернулась и уставилась на меня.

– Смотри! – Китти показала мне вылепленную вазу – гладкие стенки, большое изогнутое горлышко.

У ее ног валялись наброски углем – она готовилась расписывать свое творение. Там будут изображены радостно танцующие женщины, прямо как у источника па.

– Все хорошо, Долли?

Лгать себе я привыкла: что мои чувства имеют меньшее значение, что я пью чай с целью предотвратить беременность, а не потому, что боюсь из-за ребенка потерять Келлса; что даже в мелочах возвысила его мечты над своими.

Поэтому я кивнула сестре.

– Все хорошо.

– Мистер Келлс умеет решать проблемы, но и ты тоже.

Сестра снова занялась своей вазой. Мне хотелось поговорить с ней, объяснить, насколько хрупкое у нас положение… Но я не могла.

Душа Китти застряла в ловушке, она была по-прежнему юна – девятнадцать прожитых лет не сказались на ней.

Но я же обещала. Она не должна расти как я.

Я подошла к ней сзади и обняла. Возможно, смочила слезами ее косы. Китти продолжала заниматься вазой. Когда она закончит, это будет еще один шедевр.

* * *

Я кормила своего малыша Эдварда, устроившись в кресле-качалке. Крепкие балясины, точеные изгибы красного дерева и мягкое сиденье с тростниковой обивкой. Качаться в нем было прекрасно. Его прислал мне Келлс.

Он уехал по неотложным делам через месяц после того, как мое положение стало заметным, сначала на Барбадос, затем в Европу. И хоть Келлс посылал письма, которые читал мне Фоден, обида не стихала. Для моего па и для других мужчин отъезды и приезды были способом существования, особенно для джентльменов, которые отчасти проживали свою жизнь за морем. Что влекло их в этих водах, на этих далеких берегах? Я должна была это выяснить и дала себе такое обещание.

По моему лицу заструились слезы. Не знаю почему. Я злилась на Келлса, но это чувство, эта тьма были совсем другими.

Роды выдались тяжелыми. Миссис Рэндольф – слава богу, миссис Рэндольф была рядом. Пуповина…

Было слишком много тревог. Слишком хотела я увидеть Келлса. Мое тело изменилось. Вот и все. Мами помогала женщинам справиться с родами. Жаль, я не помнила как.

Темноволосая головка моего сына покачивалась у меня на груди. Его теплая кожа пахла лавандой и кокосом. Это дитя любви, а не ненависти. Помни об этом, Долли.

Я уложила Эдварда в колыбель, покинула одинокую комнату Келлса и пошла взглянуть на своих девочек. Китти разложила подушки на большой кровати с балдахином, а Шарлотта растянулась на матрасе, где мы когда-то помещались вдвоем.

Я снова начала плакать и ушла из спальни незамеченной.

Запах свежеиспеченного хлеба защекотал мне нос и привел к двери кухни. Приоткрыв створку, я увидела, как Полк нарезает буханку ломтями и сует куски себе в рот.

– Что-то масса Келлс скажет про мальчугана?

Миссис Рэндольф вытерла руки об отутюженный белый передник.

– Что ж ему сказать. Лишь то, что малыш очень красивый.

– Но больно темный.

– У нее темная кожа. А ты чего ждал, Полк?

– Ее па – белый. Слыхал, другая дочка смахивает на Шарлотту – белая как призрак.

– Вздор несешь, Полк. Намекаешь, что малыш не от него?

– Ну, нет…

– Они же как кролики. Все время вместе. Расставались, только когда она ходила работать на Фодена. А малыш явно не от старика.

Полк отрезал еще ломоть хлеба.

– Тогда, может, старые слухи – правда. Креол с Барбадоса, лопни мои глаза. Келлс – дитя рабыни, которого забрали и вырастили вместо мертворожденного.

Миссис Рэндольф пригрозила ему большим мясницким ножом.

– Не болтай такого больше. Понял?

Я попятилась. Мер-мер… Мер-мер Бен. Grand mere[35] Бен! Вот почему давным-давно он помогал миссис Бен?

Келлс выдает себя за белого?

Байка Полка о маленьком невольнике, которого забрал хозяин, не была чем-то неслыханным. От жары, царившей на островах, белые женщины делались хрупкими, а роды – очень тяжелыми, так что подобное случалось, чтобы сохранить линию рода.

Не потому ли Келлс так упорно добивался своего? Не потому ли обретение власти означало для него все?

Не-е-ет… Или это возможно?

Это бы объяснило, почему он в первую очередь задумывался о последствиях, а не о том, правильны поступки или нет.

Я побежала обратно к моему бесценному, мирно спящему Эдварду, чья кожа была лишь капельку светлее моей. Я была черна как агат, а он – как темный-темный топаз.

Если Келлс был цветным, мулатом, как я, – почему мне ничего не сказал? Я бы гордилась тем, как ловко он завоевывал мир белых, подчиняя их своему влиянию. Келлс был равен любому из них.

Разделив с ним ложе, я доказала лишь, что я – крольчиха, подходящая его похоти. Крольчиха, рожающая детей мужчинам, которые их не хотели.

Смех Николаса, застывшие в смерти лица, все страхи и ужасные мысли наводнили мой разум. Я принялась напевать песню моей матери, и комната перестала кружиться.

В колонии Келлс был мне мужем. Он любил меня. Сказал, что выбрал меня. Как он мог смотреть на нашего мальчика, его мальчика, и не хотеть этого ребенка?

Я взглянула в зеркало. Тонкие волосы курчавились от пота. Щеки припухли и покраснели. Мое идеально круглое лицо горело от жара, было влажным и выглядело усталым. Мне нужно было набраться сил. У меня снова родился ребенок, который получит любовь лишь одного родителя.

Демерара, 1781. Новый путь

Скрипач наигрывал веселую мелодию. За последний год в Обители это был первый прием. Я надела лучшее платье – юбка небесно-голубая, а лиф из тонкого муслина в красную и кремовую полоску.

Я обрезала пару завитков у лица. Прямые волосы – первое, что замечали во мне Келлс и другие мужчины.

Я хотела, чтобы он меня заметил.

Келлс вернулся месяц назад, и кроме любезностей и короткого взгляда, брошенного на Эдварда, я не удостоилась ничего.

Ни капли прежней страсти.

Ничего.

Прошлой ночью я спала в соседней спальне. Келлса это не волновало, казалось, он даже почувствовал облегчение, будто с него сняли часть вины.

У столовой я наткнулась на капитана Оуэна. Целую вечность его не видела, с тех пор как он уехал на Барбадос. Говорили, капитан оттуда родом.

Бросив взгляд на его лицо – улыбающееся и довольное, – я увидела именно то, на что надеялась. Что, даже прибавив в весе и раздавшись в бедрах, я все еще могу привлечь внимание мужчин.

– Мисс Долли, вы – воплощение мечты. – Он поцеловал мне руку. – Не знаете, где найти хорошую домоправительницу? Вижу, вы прекрасно ведете хозяйство Келлса. Его приемы совершенно безупречны.

– Да, она чудесно справляется. – Из своего кабинета вышел Келлс.

От его пристального взгляда, брошенного на Оуэна, дерзкая улыбка капитана увяла.

Однако он тут же рассмеялся:

– Келлс, все знают, что Долли занята. Но где-то должны быть и другие Долли. Не может же везти тебе одному.

Келлс кивнул, но увлек меня прочь. Мы стояли рядом с галереей его предков, у портрета единственной женщины, которая могла бы заставить его признаться здесь и сейчас.

– Долли, сомневаюсь, что ты оправилась настолько, чтобы присоединиться к гостям.

– Я чувствую себя вполне хорошо, Джон Козевельд Келлс. И могу управлять твоим домом, как обычно.

– Ты должна быть с нашим сыном. Ты ведь его кормишь. Он должен быть главным для тебя, а не деловые интересы с Оуэном.

В чем дело? Он ревнует к капитану или к моему замыслу снова начать коммерцию? Или здесь таится нечто худшее – неприятие нашего темнокожего сына? У меня заныло сердце.

– Кто на этом портрете, Келлс? Кто эта женщина? Похоже, она обладает властью. Всегда хотела выяснить…

– Моя тетя. Кэролайн Келлс. И да, она никогда не боялась высказать свое мнение.

– Женщина с собственным мнением тебя не ужасает?

Он поджал губы, так что я усилила напор.

– Кэролайн Келлс – твоя тетя со стороны отца, не с материнской. Она не выглядит так, будто приучена трудиться… управлять полевыми работами.

Он обжег меня взглядом и натянул потуже свои белые перчатки.

– Долли…

В Обитель, постукивая тростью по полу, вошел Фоден в черно-белом сюртуке и бриджах.

– Келлс, Долли… О, мой ангел снова на ногах!

– Да, мистер Фоден. Благодарю. Скоро я вернусь к работе.

– О, чудесно. – Он захлопал в ладоши. – Как мальчик? Как вы его назвали? Надеюсь, Уильям!

Старик рассмеялся, но Келлс приподнял бровь и воззрился на него тем же взглядом, что смотрел на капитана.

– Да. Уильям. Превосходное имя.

Дыши, Долли, напомнила я себе.

– Малыша зовут Эдвард. Извините, мне нужно отойти на кухню.

Мистер Фоден взял меня за руку.

– Разве нельзя этому ангелу отобедать с нами? Она может сопровождать меня.

– Похоже, тебя повысили, Долли, благодаря Фодену.

Келлс развернулся и удалился в столовую.

О, Валле предоставили место за столом, однако не без сожаления. Мужчина, которому я родила сына, прекрасного темнокожего мальчика, подарок моему временному мужу, этот мужчина желал принадлежать кому-то другому.

Из Европы Келлс привез новый танец – контрданс. Пары выстраивались в бальной зале по четыре. Двигались и кружились, держась за руки. Полк определенно мог бы выучить эти стремительные мелодии.

Ритм, мой старый друг, казался таким далеким. Мне нужно было, чтобы он наполнил меня, дал почувствовать себя как прежде. Обед был строгим и официальным, но я уже давно выучила все вилки и бокалы.

Я заставила себя держаться свободно и вести вежливую беседу, чему научилась у Келлса и Фодена, но осталась за столом. Валла была заблудшей, но не глупой.

– Мисс Долли… – с трубкой во рту обратился ко мне мистер Фоден, – мне тебя недоставало.

– И мне вас, мистер Фоден. Мне нужно, чтобы вы кое-что для меня сделали.

– Все что угодно.

Я посмотрела в его отеческие глаза.

– Мне нужно…

Он поднялся из-за стола.

– Пойдем-ка пройдемся.

Рука об руку мы направились к крыльцу. Фонари освещали лужайку, вид открывался до самой реки. Розовый запах бутонов пушечного дерева наполнял каждый вдох.

– Дорогая моя, ты не кажешься счастливой. И не кажешься уверенной. Не узнаю свою Долли.

– Мистер Фоден, я никогда вам этого не говорила. Но я не свободна.

– Разумеется, – засмеялся он. – Ты же с Келлсом.

– Нет. То есть да. – Я вздохнула, собираясь с силами, чтобы говорить дальше. – Мне нужно, чтобы вы нашли моего отца, Эндрю Кирвана. У меня есть деньги на вольные для моей матери, сестры, моих дочерей и сына. Помогите договориться о выкупе.

Тревожно распахнув глаза, он отшатнулся.

– Неудивительно, что ты остаешься с Келлсом. Ты в ловушке.

Потрясение. Сжатые зубы. Молчание. Фоден обнажил мою жизнь, мое сердце.

Он взял мою руку, мою темную руку, в свою. Перчатки Фодена остались в кармане, я ощутила его силу.