Королева острова

– А вам зачем?

– Кожа у большинства детей от подобных союзов светлая.

Я сжала руки и сложила их, будто собираюсь лущить бобы. Я была темнее мами и Китти, но никогда не задумывалась о цвете своей кожи.

– Думаю, мне свезло. Черная кожа очень красивая.

Он по-прежнему пристально смотрел на меня. Даже улыбнулся, хотя я сомневалась, что он тоже так думал. Плантаторы считали, что черные нужны только для работы в поле и больше ни для чего.

Я поднялась как мами – медленно и величественно.

– Дождь почти утих, мистер Келлс. Пойду-ка я себе…

Он вскочил, подошел к двери и придержал для меня створку.

– Позаботься, чтобы мне досталось одеяло. Самое лучшее. Я люблю синий цвет.

Я забрала у него шарф и сунула в карман.

– Готовьте монеты. Мы так и не договорились о цене. Синий достать непросто.

– Я приготовлю монеты, мисс Кирван, приготовлю.

Его смех звучал мне вслед, ну и ладно. Я заключила сделку и, возможно, обзавелась другом.

Монтсеррат, 1768. Погоня

Проходя мимо источника, я поправила шаль. Мешок я набила товарами на продажу. Па должен был вернуться. Несколько месяцев назад он опять уехал. Я наторговала шестьдесят фунтов – в основном на рынке по субботам, а остаток товара сбывала мистеру Келлсу. Он стал моим постоянным покупателем, я убирала его дом, пока хозяин отсутствовал, не давая плесени, этой зеленой пыли, просочиться в его богатства.

Я миновала старое хлопковое дерево и забор Келлсов. Я скучала по нашим перепалкам из-за цены, по тому, как его усы смешно подергивались, когда он разглядывал мои миски. И как весело смеялся, рассказывая о своих путешествиях по Европе.

Со стороны города прикатила повозка. Громко стучали копыта.

Я спряталась за большим деревом, тень которого падала на хижину Бенов.

– Долли…

Я и впрямь хотела, чтобы он вернулся?

– Мистер Келлс?

Он приподнял круглую шляпу, отделанную бобровым мехом. Лицо его загорело, и в своем длинном изумрудном кафтане и свободных белых бриджах он выглядел очень нарядным. Кафтан сверху донизу украшала синяя вышивка. Как-то очень вычурно. Больно уж красиво для Монтсеррата.

– Как видишь. Я ездил в Лондон, а потом в Демерару.

Я прикрыла глаза и шагнула вперед, к его лошади.

– Демерара? Где это?

– За Тринидадом. Это просто райский уголок. Я строю там плантацию. Надеюсь, на сей раз все получится.

– Значит, вы снова уедете с Монтсеррата?

– Я расширяю свои владения. Показал ее Кирвану. Он считает, что дела идут прекрасно.

– Вы видели моего па? Он вернулся?

– Нет. Полагаю, у него остались дела на Гренаде. – Келлс склонил голову набок. – Должно быть, ты направляешься в город. Все еще пытаешься разбогатеть? Может, купишь меня и весь Монтсеррат?

– Нет. Хотя кое-что получилось. Но вы и я на самом деле хотим одного и того же. Побольше денег.

– И чтобы весь мир знал наши имена. – Он на миг прикусил губу, сжал зубами, пока она не налилась кровью. – А ты проницательна, девочка. Что продаешь?

Я встряхнула мешок из обрезков крепкой холстины.

– Мами сшила славное одеяло. За него можно выручить кучу шиллингов.

– Остается лишь восхититься твоей деловой хваткой. – Он похлопал по облучку. – Подвезти до города?

Так было бы безопаснее, но что скажут люди, увидев меня в повозке с Келлсом? Я вцепилась в легкий шарф, наброшенный на плечи.

– Не знаю. У вас и места сзади нет.

– Мы же соседи, Долли. Не бойся меня.

– Вы только что из города. К чему тратить время на дорогу обратно?

Он спрыгнул на землю и помог мне подняться.

– Пустяки.

– Ну раз уж вы слезли… Спасибо.

Он торопливо перешел на другую сторону, вскарабкался наверх и щелкнул поводьями.

– Хорошо, что ты не упрямишься. Юный Кирван говорит…

– Остановите повозку. Выпустите меня!

– Мы еще не доехали до города, Долли.

– Я никуда с вами не поеду, если вы будете говорить о Николасе.

Келлс коснулся моей руки, и я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Похоже, вы не ладите. Странно. А он, кажется, любит поговорить о тебе. Всегда спрашивает, давно ли я тебя видел.

Я на него так и вытаращилась.

– Не вздумайте сказать ему, что мы разговариваем. Он рассердится.

Келлс поправил перчатки и натянул поводья.

– Он не навредит мне. Николас не знает, как это сделать.

– Детеныш гадюки тоже кусается.

– Он укусил тебя, Долли?

Понурившись, я отвела взгляд.

– Полагаю, да. – Голос Келлса звучал негромко, мерный топот копыт его заглушал.

Мами не нравилось, как Николас пялится на меня. Она велела не попадаться ему на глаза, а если братец примется меня дразнить, быть с ним помягче. Па не мог приказать ему перестать мной командовать, и я все время пряталась.

– Просто отвезите в город, у меня там дела.

Он кивнул.

– Если когда-нибудь захочешь поговорить, приходи, перебирайся через забор. Найдешь меня у дома Бенов. Я буду там. Молюсь за тебя, Дороти, чтобы ты обрела мир с семьей.

– О чем надо помолиться, чтобы остановить зло? Разве вы сами не бежите от него?

Он распахнул глаза орехового цвета.

– О чем это ты?

– По рынку ходят слухи. Вы уезжаете, потому что британцы издали закон против католиков. Они отняли у вас церкви. Теперь вы молитесь своему богу в лесу. Вы, должно быть, боитесь, что они еще что-то отберут.

– Опасные времена настали для католиков. На кону наша свобода и земля. Если Туиты уедут, у ирландцев не останется и шанса. Британцы принадлежат к англиканской церкви. Они нас ненавидят. Все будет только хуже.

– Почему англиканцы ненавидят католиков? У них же одинаковый бог, или у вас много богов, как духов Обеа?

– Это долгий разговор о святых таинствах, но вражда идет в основном от глав церкви. У католиков главный – папа Клемент XIV. А у англикан – король Георг. Британцы сомневаются в нашей преданности, пока мы католики.

Он разволновался, голос стал таким тонким, что мог проскользнуть в ушко иглы миссис Бен.

– Они так и будут досаждать католикам?

– Они будут делать, что им заблагорассудится и когда заблагорассудится.

– Выходит, вам самим не нравятся надсмотрщики, но вы хотите, чтоб у нас они были? Похоже на замкнутый круг, мистер Келлс.

Он закусил губу, потом склонился ко мне.

– Долли, не ходи на следующей неделе в город. И задержи мать с сестрой в хижине.

– Меня ждут покупатели. В День святого Патрика будет хорошая выручка. Все радуются и почем зря тратят деньги. Я сколочу состояние. Огромный ортун!

В глазах Келлса горело предупреждение, будто грядет беда.

Я погладила ткань платья, которая стала мягкой от того, что мами била ею о камни. Как быть, я не знала, но поверила ему.

– Поспешайте в город, мистер Келлс. Мне нужно сделать много всего, чтобы хватило до вашего возвращения.

– Я попрошу твоего отца, чтоб он отпустил тебя в Демерару. Тебя и твою семью. В новой колонии вам всем будет спокойнее. Я хочу помочь.

Келлса что-то пугало, но мне не нужен был новый хозяин. И мами тоже, я это знала.

– Я отплываю на шлюпе «Долус» в конце недели. Напишу твоему отцу. Он должен понимать, что здесь вам грозит опасность.

Не понимая, чего опасаться – неизвестной угрозы или туманного предложения выкупить меня, Китти и мами, – я склонилась к своему мешку.

– Покупатели ждут. Пожалуйста, поспешайте.

Монтсеррат, 1768. Расплата

В закрытое окно просачивался запах гари. В День святого Патрика, ирландский праздник в честь святого и чудес, которые он творил в Ирландии, на Монтсеррате разверзся ад. Это было не просто восстание.

Это была резня.

Ружья плантаторов, а их было много, против лопат и кос рабов.

Надсмотрщики хвастались, что возмутители спокойствия умрут сегодня же.

Убивали часами. Выстрелы не смолкали, как и улюлюканье. Из своего заветного окна я видела, как люди гибли на плохой стороне плантации. Этого не должно было случиться.

Я мечтала, чтобы приехали па или Келлс.

Сложив руки, я медленно вышла из комнаты и уселась на полу с Китти.

Мами устроилась на скамейке и шила новое одеяло – с иволгой, распростершей крылья. Если мы выживем, может, продам его в городе.

– Поиграй со мной, Долли…

Сестренка, стуча зубами, вертела в руках железный обруч от бочки. Она знала, что снаружи – смерть.

– Глупый Куджо! – сказала мами. – Из-за него тут всех убивают. Всех наших мужчин, всех сильных мужчин сегодня пристрелят.

Всех сильных мужчин?

Взглянув на мами, я поняла, что она сказала это мне, будто я не ребенок, будто я взрослая. Сестра подергала меня за юбку в оранжевых и красных цветах. Я надела ее, чтобы день хоть немного казался обычным. Надо было отыскать черную, под цвет грязи.

– Можно мы завтра пойдем на улицу, Долли? – спросила Китти, не отрывая взгляда от обруча. – Тогда уже все закончится?

Кто знает? Я пожала плечами.

– Дай я тебя заплету.

– Что, опять?

Она дулась, но я трижды пыталась, и у меня никак не выходило заплести ей волосы. Выходило криво.

– Я позабочусь о нас. И всегда буду это делать.

– Долли, думаешь, Николас цел?

Мне было плевать, цел братец или нет; я не хотела, чтоб он с кровью на руках околачивался у хижины мами. Брат должен был знать о восстании еще раньше мистера Келлса, но промолчал. Так что я выбрала сторону. Пусть победят мятежники.

Дверь хижины распахнулась. Вошли две женщины с плачущим младенцем.

Мами их поприветствовала.

– Может, вы голодны, так есть чуток тушеного мяса, – указала она на миску над котелком с углями. В большом горшке были овощи из сада ма и соленая рыба, которую я принесла с рынка.

Одну из женщин я узнала – она сплетничала со всеми у источника. Мне хотелось их выгнать, но мами продолжала обращаться с ними по-доброму.

Сплетница, прижимая ребенка к своей большой груди, вытерла глаза:

– Спасибо, Бетти.

Тогда я узнала еще кое-что о мами. Кое-что новое. Ее сердце куда больше моего. И способность прощать – тоже.

– Мятеж кончился? – раздался в хижине мой голос.

– Не мятеж это был, – сказала вторая женщина. – Плантаторы застрелили мужчин в лазарете. Они убивают всех черных мужчин. Они убили моего мужа. Ведь он пожаловался человеку Совета, что меня заковали в колодки, когда я вот-вот должна была рожать.

Бедняга зарыдала. Ее подруга обняла несчастную за плечи.

Выстрелы стали громче. Неужели за этими двумя гонятся?

– Они идут за моим малышом. Они убили…

Мами хлопнула в ладоши.

– Тш-ш. Хочешь, чтоб от твоего любимого на свете что-то осталось? У тебя его сын. Тем и довольствуйся.

Слова, спокойные и правдивые, повисли в воздухе.

Келлс меня предупреждал. Если б… Если б он рассказал мне все, я бы заставила мами и Китти подняться на его корабль. Я бы сейчас не боялась. Может, он разрешил бы мне работать каждый день, чтобы копить деньги на выкуп, а не только после домашних дел и по воскресеньям.

– Еще не конец, – выдавила Китти. До меня донесся ее шепот, тихий и дрожащий. – Может, они хотят, чтобы мы все стали Куджо, даже девочки.

Дверь распахнулась.

Я с шипением вдохнула воздух и захлебнулась.

Это был не па. В хижину ворвался Николас. Взмахнув длинноствольным пистолетом па, он нацелился мне в сердце.

Лондон, 1824. Кенсингтон-хаус

Я стою в саду Кенсингтон-хауса. Как мне сказали, ученицы часто приходят сюда посидеть на каменных скамьях. Некоторые изучают растения. Другие вмешиваются в естественную среду, расставляя вазы и прочие украшения.

Здесь не хватает моего источника. Чего-то крепкого и смелого, как греческие или египетские предметы искусства.

Мысль забавная, но хотя бы отвлекает. Я одна, устала после двух дней светских бесед и расшаркиваний. О встрече все еще ни слова, но моя дамфо предана мне и находчива. Верю, что, какие бы ни возникли сложности, их преодолеют. Господь поможет отыскать новый путь.

Воздух невесом. Он не дышит влагой и не омыт морской солью. Меня знобит от холода. Пытаясь произвести на меня впечатление, мисс Смит показала лиловые цветы камнеломки, которые ползут по краям изумрудной живой изгороди, и желтые шарики дрока. Яркие краски и правда поражают и навевают воспоминания о доме.

Я окидываю взглядом засеянные грядки в поиске желтых и оранжевых бутонов павлиньего цветка – калатеи. Он помогает женщине от всех бед, если она подверглась насилию.

В юности я мало что понимала.

– Бабуля…

Мэри вышла за мной наружу. Я придаю лицу спокойное выражение, скрывая слезы.

– Что, милая?

– Почему ты грустишь? Никогда не видела тебя грустной. Ты же веселая, бабуля.

– Веселая? – Я разглаживаю длинные юбки. Веселилась я давно, еще когда была одна кожа да кости. – У меня много забот, мой ангел.

Она улыбается и берет меня за руку. Мы кружимся вместе. Мэри родилась свободной, но когда мы путешествуем, я держу ее бумаги при себе. Вдруг понадобится подтверждение.

– Как тебе поездка, Мэри?

– Хорошо, бабуля! Нас возят в экипажах с мягкими-премягкими сиденьями. В Лондоне у тебя прекрасные дома, но здесь мне тоже нравится.

Да, мы живем в комфорте, наши слуги обучены обращению с утонченными гостями. Я обеспечиваю своих внуков первоклассной пищей, лучшей рыбой и говядиной.

Нельзя позволить миру, который я показываю Мэри, исчезнуть. Эта пятилетняя малышка должна оставаться наивным ребенком как можно дольше. Когда повзрослеет – вспомнит эти минуты. И будет знать себе цену.

Мы кружимся быстрее и быстрее.

– Играем в ураган! – вылетает у нее с придыханием и визгом.

Ноги Мэри отрываются от земли.

Она будто летящая ласточка. Безупречно белое платье раздувается сильнее, чем парус корабля.

– Мэм…

У входа в сад стоит директриса. Ее лицо наполовину скрыто тенью от крыши Кенсингтон-хауса. Позволив моей ласточке опуститься на землю, я перевожу дыхание. И ищу взглядом записку в руках мисс Смит.

Ничего.

Ни слова в ответ. Встречи с лордом Батерстом не будет.

Я не нашла способа победить.

Вошедшая дрожит, серые юбки ее трепещут, будто крылья бабочки. Кажется, она все еще на взводе, ожидает от меня упреков.

Возможно, стоит дать ей небольшой нагоняй.

– Мисс Смит, мне нужен секретарь. Я хочу продиктовать письмо. Можете прислать кого-нибудь из ваших девочек, чтобы записать?

В сад выходит юная женщина, высокого роста, с проворными руками – такая бы пользовалась спросом на балах мулаток[22]. Она становится рядом с директрисой.

– Я могу записать письмо для мисс Кирван.

– Это миссис Томас, мисс ван ден Вельден. – Вид у мисс Смит такой, будто она хочет влепить девчонке пощечину. Но вместо этого директриса склоняется к Мэри. – Пора на урок. Пойдемте, маленькая мисс Фуллартон. Когда-нибудь вы станете лучшей ученицей Кенсингтон-хауса.

Мэри дуется, но увидев, что я поджала губы, идет к директрисе. Мне говорили, будто от моего хмурого взгляда застывает сам воздух. Но я не понимала, что такое холод, пока не приплыла в Англию.

Директриса строго смотрит на служащую.

– Мисс ван ден Вельден, надеюсь, вы окажете истинно кенсингтонский прием нашей прекрасной благодетельнице.

Та кивает.

– Конечно, мэм.

Я разминаю пальцы, внутренне готовясь сражаться.

– Возможно, вам понадобятся бумага и перо, мисс ван ден Вельден?

– У меня прекрасная память. Уверена, что смогу надлежащим образом вас обслужить.

– Похоже, вы не любите, когда вам велят следовать указаниям. Подозреваю, вы предпочли бы сами их давать. – Я присаживаюсь на каменную скамью у куста чайных роз. – Устроюсь-ка я поудобнее. Говорите все, что хотели сказать.

Она удивленно распахивает глаза. Моя откровенность застала ее врасплох. Я бы хихикнула, но она должна выбрать: по-дружески себя вести или докучать мне.

– Мой отец говорит, вы приехали, чтобы устроить неприятности.

Значит, выбрала докучать, впиться, как клещ-краснотелка или муравей-вредитель с Барбадоса. Муравьи эти погубили много скота. Но и насекомых погибло множество.

– Ваш отец? – переспрашиваю я. – Вам точно известно, кто он?

Она быстро моргает. Принимается гадать, видела ли я ее метрики.

– Вы знаете, кто он, – хмыкает мисс ван ден Вельден. – Он состоит в Совете Демерары.

– Да, один из прихвостней губернатора Мюррея[23], я хорошо его знаю. Я устраивала прием для него и губернатора Барбадоса. Он нашел угощение, которое приготовил мой шеф-повар, великолепным.

От удивления она разевает рот, так широко – вот-вот муха залетит, но все же отвечает:

– Жду не дождусь, когда у меня будет собственный повар – как только обзаведусь средствами. Отец пришлет их быстрее, если я заставлю вас воздержаться от глупостей и вернуться домой.

Утонченная, почти изнеженная девушка нервно стискивает свои локти. На длинных тонких пальцах ни шрамов, ни огрубелой кожи. Ни малейшего признака, что ей приходилось работать в поле, сносить лишения и выживать.

Она усмехается, и в этой усмешке будто отражается мое прошлое – танцы в отелях, милые улыбки солдатам в красивых мундирах, прикосновения к золотистым шнурам, стекающим с эполет на плечах. Те тоже усмехались, думая, что певцы и танцоры – лишь в пешки в игре им на забаву.

Я помню себя, девочку, которой пришлось заново осознать свою ценность, когда все пошло наперекосяк. А потом стало еще хуже.

– Что вы думаете, мисс…

– Миссис Томас.

– Мисс Долли Кирван. Мой отец называет вас Долли. Говорит, так вы именовались, когда были проституткой, когда соблазнили собственного брата и родили от него ребенка.

Белые мужчины всегда хотят переложить свои грехи на плечи цветных женщин. Их пороки – наша вина. Если мы терпим насилие, чтобы прожить еще хоть один день, мужчины говорят, что мы их совратили. А историю пишут они.

– Моя фамилия Томас, дуреха. Миссис Дороти Томас. В Демераре все знают, как меня зовут. Ты еще слишком мало прожила на свете, чтобы понимать, что к чему.

Мисс ван ден Вельден шипит от злости. В уголках губ пузырится слюна.

– Я просто пыталась…

– Да, пыталась.

– Отец рассказал мне, кто вы! Он все о вас знает. Он много писал мне о вас с тех пор, как узнал, что вы собираетесь в Лондон. Я знаю, что творилось в давние времена, знаю о вас. Я пришла передать послание. Прекратите поднимать скандал и заплатите налог. Шумиха, которую вы устроили, хуже, чем очередной мятеж.

Девчонка не представляет, как больно было мятежникам. Как сильны мужчины, способные усмирить женщину. Разве она не понимает, что покорность только заставит мужчин выдвинуть новые требования? Покорись хоть раз – и они будут придумывать все худшие законы, чтобы держать нас в кулаке.

Расправив плечи, Люси направляется к двери.

– Возвращайтесь туда, откуда явились.

– В следующий раз приходи с бумагой и пером. И держи свои надутые губы закрытыми.

– Я сказала правду. Вы просто шлюха с балов для мулаток. Старая негритянка, которой деньги вскружили голову. Пусть вы танцевали с принцем – но теперь вы старая и потасканная.

– Если попадешься мне на глаза завтра, называй меня миссис Томас. В отличие от тебя, у меня деньги уже есть. Я заплатила за уважение. И тебе придется его оказывать. – Я смотрю на нее, будто на пустую улицу позади Кенсингтон-хауса, будто на всех, кто принес в мою жизнь ненависть. – Я сражаюсь за своих внуков, за себя и даже за тебя, глупая курица.

Люси останавливается у порога.

– Вы мне не нужны.

– Еще как нужна. Женщинам нужны женщины, готовые сражаться за наши права.

Я откидываюсь на спинку скамьи, прижимаясь к холодному камню.

– Запомни: мис-сис Томас-с-с. И в следующий раз захвати бумагу.

Люси встряхивает головой и уходит, бормоча, что, мол, еще мне покажет.

Дверь с грохотом закрывается, потом все стихает.

Я устремляю взгляд за забор, словно это окно и можно увидеть звезды. Я все еще надеюсь, но не уверена, что мое терпение будет вознаграждено.

Монтсеррат, 1770. Вперед

Моя маленькая закорючка лежала в своей колыбели. Малышка Лиззи, моя дочь, в этом месяце ей исполнился год. Хорошенькая и здоровая, я уже отняла ее от груди. Она вовсю ползала, вот-вот должна была начать ходить.

Если бы я могла с ней расстаться, снова бы приторговывала в городе. Одной лишь платы за уборку дома Келлса и очистки его книг от зеленой пыли не хватит на выкуп четверым.

Китти прислонилась ко мне, заглядывая через плечо.

– Она маленькая, Долли, как куколка.

– Но она растет. Пригляди за ней, пока я убираю у мистера Келлса.

Китти вытаращила глаза так, что те чуть не лопнули.

– А вдруг заплачет? Что мне делать, если Лиззи заплачет?

– Заплачет, но ты справишься.

Страх исчез, и вместо него появилась широкая улыбка.

– Ты в меня веришь, Долли?

– Всегда.

Я поцеловала сестренку в щеку и коснулась лба Лиззи. Дочери достались мои тонкие волосы, но карие глаза отсвечивали зеленью – то были проблески Николаса.

Я любила малышку всем сердцем. А ведь и не думала, что смогу. После того, что Николас со мной сделал. Но, возможно, у Господа был свой замысел, которого я не понимала…

Нося дочь в утробе, я проводила время в лесах, слушала священника и искала ответы.

И все еще их не нашла.

Еще раз поцеловав Лиззи, я поднялась с колен и направилась к двери.

– Береги себя, Долли. Не хочу, чтобы ты опять печалилась.

Держась за руки, мы с сестрой вошли в большую комнату. Я раскрутила Китти, пока она, смеясь, не свалилась от головокружения на пол.

Я подала ей руку и помогла подняться, а потом вручила садовую косу.

– Иди, доделай все в саду, как мами просила. Она скоро вернется после стирки. Лиззи проспит еще час, но ты все равно прислушивайся.

Китти выскочила за дверь, сжала косу и покрутила ее.

– Осторожнее. Кончик очень острый.

– Быстрее возвращайся, Долли.

Я вышла на теплую улицу и увидела мами, которая шла из совиного дома. Что она делает?

Мать водрузила корзину себе на голову и поспешила ко мне. Потребовались все силы, чтобы овладеть собой и не подать вида, что я думаю о ее предательстве.

– Долли, нам надо поговорить.

Лоб у меня вспотел.

– Что ты натворила?

Она опустила плетеную корзину, полную чистой одежды.

– Я ходила к Николасу. Он должен исправить метрики Лиззи. Нужно, чтобы он вписал туда себя.

В груди защемило. Вряд ли я хотела, чтобы он заявил права на Лиззи. Разве это не означает, что я претендую на него?

– Разве меня одной для нее мало? Он даже не захотел на нее посмотреть. Прошел уже год. Совиный дом рядом, а он и не подумал ее навестить.

– Его имя должно быть в ее бумагах. Это единственный способ заставить твоего па освободить и ее тоже. Ты много работаешь, чтоб раздобыть деньги нам на выкуп. Ты ведь не хочешь, чтобы малышка росла одна на его плантации.

Этого я не хотела, но от Николаса мне ничего не нужно.

– Долли, он сказал, что согласен, если ты сама его попросишь.

Это была ловушка.

Мой брат собирался заново устроить весь этот ужас.

– Нет. Нет!

Не дав ей себя поймать, я убежала. Нужно было убраться подальше от всех, насколько возможно.

Когда же все будет по-моему?

Нельзя превращаться в рабыню похоти моего брата. Я больше не подчинюсь только ради того, чтобы он перестал щипать и пинать меня. На сей раз я убью его прежде, чем он попытается.

* * *

Тяжело дыша, я стояла под хлопковым деревом у забора Келлса. Каждый раз, проходя мимо, я вспоминала ужасный мятеж на День святого Патрика и тело Куджо, раскачивающееся на ветке. Повесить его там была идея Николаса, просто чтобы показать мне, насколько он гнусен.

Пыльные пальцы ног покачивались туда-сюда.

Веревка на шее делала его похожим на кабана, которого па подвесил в коптильне. Язык был наполовину вырван: ясно, что этот человек сильно страдал. Темное лицо выделялось на фоне белой коры дерева, как бледные пальцы Николаса, вцепившиеся в мои черные.

Не знаю, сколько прошло времени, пока мы стояли, взявшись за руки и глядя на дерево, ноги, посмертную гримасу Куджо, но оцепенеть от ужаса я не успела.

Никогда я не хотела вспоминать о произошедшем, ни в ту ночь, ни в любую последующую. Но кошмар не закончился. Николас мог снова начать меня преследовать. Я отошла от дерева, мечтая закричать, убежать, заплакать.

Повозка Келлса! Я видела ее на дороге.

Он вернулся. В голову хлынули тысячи мыслей, но я сосредоточилась на одной: он сказал, что задолжал мне. Пора расплатиться.

К двери не подошел ни один слуга. Я достала из кармана бронзовый ключ, который вручил мне хозяин, и со щелчком провернула в замке. Я вошла; как прекрасен был этот величественный дом с его лепниной и хрустальными светильниками.