Серена

К тому времени бригада, назначенная повалить ясень, вернулась в лагерь со своими инструментами. Трое мужчин присели перед деревом на корточки, совсем как у костра на привале, негромко обсуждая, как лучше справиться с поручением. К ним присоединился и Кэмпбелл; отвечая на вопросы рабочих, он скорее вносил предложения, чем отдавал приказы, и уже через несколько минут поднялся. Повернувшись к крыльцу конторы, он кивнул Пембертону и задержал на нем взгляд, убеждаясь, что иных распоряжений не последует. Карие глаза Кэмпбелла отличались миндалевидной формой, как у кошки. Их широкий разрез Пембертон находил подходящим для человека, хорошо осведомленного о происходящем вокруг и одновременно осторожного, что и помогло Кэмпбеллу дожить чуть ли не до сорока в профессии, где ротозейство непростительно. Пембертон кивнул в ответ, и управляющий зашагал по рельсам прочь, чтобы поговорить с машинистом поезда. Пембертон проводил его взглядом, напомнив себе, что даже у такого осторожного человека, как Кэмпбелл, все же отсутствует безымянный палец. «Будь мы способны собирать все утраченные части тел и сшивать их воедино, каждый месяц получали бы нового работника», – как-то пошутил доктор Чейни.

Команда лесорубов быстро показала, почему именно на них троих остановил выбор Кэмпбелл. Старший вальщик поднял топор и двумя умелыми ударами сделал подруб в футе от земли. Двое других опустились на одно колено, обеими руками ухватили рукояти из твердого ореха и принялись пилить; чешуйки коры затрещали, ломаясь о стальные зубья. Мужчины быстро набрали нужный ритм, и вскоре на землю ровными порциями посыпались опилки – подобно времени, отсеянному песочными часами. Пембертон слышал, что на лесопилке поперечную пилу называют каторжным кнутом из-за непомерных усилий, которых она требует при работе, но по виду этих двоих можно было подумать, что процесс идет почти без труда: полотно будто скользило между двумя гладко отшлифованными досками. Когда пилу начало зажимать, старший вальщик с помощью кувалды вбил клин, и четверть часа спустя дерево уже лежало на земле.

Пембертон вернулся в офис и сел за разбор почты; изредка отрываясь от чтения и поднимая голову, он посматривал в окно на склоны горы Ноланд. С самой церемонии бракосочетания они с Сереной не расставались дольше нескольких минут. Без нее бумажная работа выглядела еще более муторной, а комната – пустой. Пембертону вспомнилось, как этим утром Серена разбудила его поцелуями в веки и легким прикосновением ладони к плечу. Сама она тоже едва успела проснуться, и Пембертон, наслаждаясь ее объятиями, словно вынырнул из собственного сна, чтобы вместе погрузиться в новый: общий, намного лучше и ярче прежнего.

Серена отсутствовала все утро, знакомясь с местными пейзажами, запоминая имена рабочих, названия хребтов и ручьев.

Стоявшие на низком комоде часы Франклина[6] отзвонили полдень, когда к строению конторы подкатил «студебеккер» Харриса. Отодвинув в сторону стопку разобранных счетов, Пембертон вышел навстречу гостю. Как и Пембертон, Харрис одевался не роскошнее своих рабочих; единственной приметой его богатства было толстое золотое кольцо на правой руке, в которое был вставлен крупный сапфир – ярко-синий, как и глаза владельца. Пембертон знал, что магнату уже стукнуло семьдесят, но буйные седые волосы и блеск золотых коронок на зубах убедительно свидетельствовали, что хватку свою этот человек отнюдь не растерял.

– Ну и где же она? – воскликнул Харрис, едва успев подняться на крыльцо. – Такую впечатляющую, по вашим словам, женщину не годится скрывать от чужих глаз. – Он улыбнулся, выдерживая паузу, и чуть повернул голову, чтобы уставить на Пембертона правый глаз, а левый сощурил, будто прицеливаясь. – Впрочем, если хорошенько подумать, может, вам и вправду стоило бы спрятать ее куда подальше. Если ваши рассказы правдивы.

– Сами увидите, – пообещал Пембертон. – Сейчас она на горе Ноланд. Можем взять лошадей и отправиться туда.

– У меня нет времени на прогулки, – поморщился Харрис. – Как бы я ни жаждал поскорее познакомиться с вашей женой, вся эта чушь с национальным парком сейчас куда важнее. Наш досточтимый министр внутренних дел убедил Рокфеллера пожертвовать пять миллионов. И теперь Олбрайт обрел уверенность, что сможет выкупить землю у «Чэмпион».

– Думаете, они согласятся продать?

– Этого я не знаю, – вздохнул Харрис, – но сам факт, что «Чэмпион» всерьез рассматривает предложение, обнадежил не только министра Олбрайта, но и прочих заинтересованных – и здесь, и в Вашингтоне. Власти уже принялись сгонять фермеров Теннесси с насиженных мест.

– С этим стоит разобраться раз и навсегда, – нахмурился Пембертон.

– Черт возьми, еще как стоит. Как и вам, мне опостылело оплачивать проклятых крючкотворов, засевших в Райли. – Выудив из кармана часы, Харрис сверился с циферблатом и протянул: – Сейчас позже, чем я рассчитывал…

– Вы еще не выкроили время взглянуть на тот участок в урочище Гленко? – спросил Пембертон.

– Загляните ко мне в контору с утра в субботу, и мы вместе туда отправимся. И женушку свою прихватите, – добавил Харрис и умолк, одобрительно оглядывая пни и другие следы сплошной вырубки в долине. – А вы неплохо здесь потрудились, даже с теми двумя недоумками в качестве партнеров.

После отъезда Харриса Пембертон не стал возвращаться в кабинет, а вскочил в седло и направился на гору Ноланд. Там он застал Серену за трапезой в обществе двух бригадиров. Жуя сэндвичи, они обсуждали, окупится ли приобретение второго трелевочного агрегата. Пембертон сошел с лошади и направился прямо к ним.

– Ясень уже на лесопилке, – объявил он, усаживаясь рядом с супругой, – так что результат будет у Кэмпбелла к половине шестого.

– Кто-то из других работников присоединился к пари?

– Нет.

– Не желаете сделать свою ставку? – обратилась Серена к бригадирам.

– Нет, мэм, – ответил старший из них. – У меня нет желания заключать с вами пари насчет древесины. Может, еще утром было, но не теперь. Не после того, как вы показали нам тот фокус с чокерным захватом.

Молодой рабочий только молча помотал головой.

Покончив с обедом, оба отошли собрать свои бригады. Вскоре лес вновь огласился ударами топоров и визгом поперечных пил. Арабский конь Серены зафыркал; хозяйка, подойдя, положила ладонь ему на шею и заговорила, успокаивая.

– Харрис заезжал, – сообщил Пембертон. – Хочет, чтобы мы втроем съездили в субботу посмотреть на урочище Гленко.

– Его интересует еще что-то, помимо каолина и меди?

– Сомневаюсь, – хмыкнул Пембертон, – хотя в тамошних ручьях находили немного золота. Ближе к Франклину попадаются рубиновые и сапфировые шахты, но это в сорока милях отсюда.

– Надеюсь, Харриса там что-нибудь привлечет, – сказала Серена, подходя вплотную и беря мужа за руку. – Это станет для нас новым стартом, нашим первым настоящим партнерством.

Пембертон улыбнулся:

– Втроем с Харрисом?

– На какое-то время, – пожала плечами жена.

Верхом возвращаясь в лагерь, Пембертон думал о том вечере в Бостоне, когда они с Сереной лежали в постели на смятых влажных простынях. Третий или, быть может, четвертый день их союза. Голова Серены покоилась на его плече, левая рука – на груди.

– А после Каролины куда двинемся?

– Так далеко вперед я еще не загадывал, – признался Пембертон.

– «Я»? – удивилась она. – Почему не «мы»?

– Ну, если уж «мы», – усмехнулся он, – я подчинюсь твоему решению.

Серена приподняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Бразилия. Я хорошо изучила ее. Девственные леса красного дерева и никаких законов, помимо закона природы.

– Прекрасно, – кивнул Пембертон. – Теперь единственное решение, каким «нам» стоит озаботиться, это где бы поужинать. Поскольку ты определилась со всем остальным, могу я хотя бы выбрать ресторан?

Вместо ответа жена крепче прижала ладонь к его груди и замерла, измеряя биение его крови.

– Я слышала, сердце у тебя твердое, не ведающее страха, – сказала она. – Все так и есть.

– Выходит, кроме площадей под заготовку древесины ты заодно и мужчин исследуешь? – хохотнул Пембертон.

– Разумеется, – был ответ Серены.

В шесть часов перед конторой собрались все без исключения рабочие, кто только был в лагере. Хотя большинство групп состояло из трех человек, иногда бригада, по какой-то причине потерявшая работника, объединялась с другой, и такое решение не всегда бывало временным. Человек по фамилии Снайпс исполнял роль лидера такой усиленной бригады, поскольку Стюарт, второй бригадир, работником был прилежным, однако заметными навыками руководства не обладал, вдохновить на трудовые подвиги никого не мог и не меньше остальных радовался такому исходу.

В бригаде Снайпса, помимо прочих, числился и неграмотный самозваный проповедник по фамилии Макинтайр, который с большой охотой предрекал близость грядущего конца света и выискивал любую возможность нести свои взгляды людям, а в особенности – преподобному Болику, священнику пресвитерианской церкви, который по вечерам в среду и по утрам воскресений проводил в лагере службы. Преподобный Болик, в свою очередь, полагал своего коллегу-теолога несносным психом и всячески старался избегать его – по примеру большинства рабочих в лагере. Все утро Макинтайр провалялся в койке из-за приступа простуды, но к полудню все же явился на работу. Теперь же, при виде стоящей на крыльце конторы облаченной в брюки Серены, он едва не подавился мятным леденцом, которым спасался от проблем с животом.

– Так вот она, – зашипел Макинтайр, – вавилонская блудница во плоти.

Данбар, самый молодой рабочий в бригаде Снайпса, девятнадцати лет от роду, воззрился на крыльцо с недоумением. И повернулся к Макинтайру, который даже в самые жаркие дни не снимал черную шляпу проповедника и потрепанное черное пальто в знак истинности своего призвания.

– Где? – переспросил Данбар.

– Да прямо на крыльце! Торчит там, бесстыжая, как Иезавель.

Стюарт, который заодно с женой и сестрой Макинтайра составлял всю паству проповедника, тоже повернулся к своему духовнику:

– С чего вам взбрело в голову заявить такое, проповедник?

– Из-за штанов, – провозгласил Макинтайр. – Ибо сказано в Откровении: в последние дни явится нам блудница вавилонская, в штаны обряженная.

Мужчина с угрюмым лицом по фамилии Росс, не расположенный выслушивать причитания Макинтайра, смерил проповедника таким взглядом, словно тот был шимпанзе, забредшим в лагерь и несущим сущую околесицу.

– Я много раз читал Откровение, Макинтайр, – проворчал наконец Росс, – и как-то пропустил этот стих.

– Его нет в Библии короля Якова, – парировал Макинтайр, – но в греческом оригинале он имеется.

– А ты греческий знаешь, что ли? – фыркнул Росс. – Потрясающее достижение для парня, который даже на родном английском ни строчки не прочтет.

– Это верно, – сквозь зубы процедил проповедник, – сам я по-гречески не обучен, но слыхал от тех, кто читывал.

– «Читывал»… – повторил Росс, качая головой.

Снайпс вынул изо рта чубук трубки из корня вереска, чтобы вступить в разговор. Его парусиновый комбинезон был настолько изношен и залатан, что изначально синяя расцветка осталась лишь смутным воспоминанием, фоном для новых оттенков, не нашедших особенно удачного сочетания со старым. Наряд бригадира пестрел множеством желтых, зеленых, красных и оранжевых заплат. Полагая себя человеком образованным, Снайпс утверждал, что, поскольку в природе яркие контрасты окраса служат для других существ предупреждением об опасности, броские цвета его рабочего одеяния не только отпугнут хищников, больших и малых, но с тем же успехом смогут отвести падение сучьев и удары молнии. Теперь же Снайпс задумчиво подержал перед собой трубку, а затем поднял голову и заговорил.

– В каждом языке мира – свои тонкости, – веско заметил он и, казалось, был готов развить эту мысль, но Росс остановил бригадира, подняв ладонь.

– Вот и результаты подсчета, – сказал он. – Приготовься вывернуть карманы, Данбар.

Забравшись на ясеневый пень, Кэмпбелл выудил из кармана плаща блокнот. Разговоры постепенно смолкли, и среди лесорубов воцарилась тишина. Кэмпбелл не бросил ни единого взгляда на свою аудиторию – ни на работников, ни на хозяев. Даже начав говорить, он не оторвал глаз от блокнота, будто уже в самый момент вынесения вердикта не желал дать кому-то повод оспорить его беспристрастность.

– Миссис Пембертон одержала победу с перевесом в тридцать досковых футов, – провозгласил он и без дальнейших комментариев удалился.

Люди стали расходиться; те из них, кто, подобно Россу, поддержал пари и выиграл, шагали заметно бодрее проигравших. Вскоре у строения конторы остались только те, кто наблюдал за оглашением результатов с крыльца.

– Предлагаю отпраздновать это событие глотком нашего лучшего виски, – объявил Бьюкенен.

Он и Уилки последовали за доктором Чейни и Пембертонами внутрь. Пройдя через помещение конторы, они вошли в комнату поменьше – с баром у стены и четырнадцатифутовым обеденным столом в центре, вокруг которого была расставлена дюжина капитанских кресел[7] с мягкой обивкой. Тут также имелись сложенный из галечника камин и окно. Зайдя за барную стойку, Бьюкенен водрузил на лакированную деревянную столешницу бутыль «Гленливета» и содовую воду. К ним он добавил, вынув из-под стойки, пять стаканов стекольной мануфактуры «Стойбен» и наполнил серебряное ведерко ледяной стружкой из ящика.

– Я называю это помещение своей послеоперационной палатой, – признался Серене доктор Чейни. – Сами видите, оно неплохо оснащено всеми вариациями алкогольных напитков, что я нахожу вполне достаточным для нужд медицины.

– Другая послеоперационная палата доктору Чейни без надобности, ведь пациенты нашего доброго доктора редко выкарабкиваются, – отметил Бьюкенен из-за стойки бара. – Предпочтения этих прохвостов мне известны, но что налить вам, миссис Пембертон?

– То же самое.

Все уселись, не считая Бьюкенена. Серена изучила столешницу, проведя пальцами левой руки по ее поверхности, и уважительно заключила:

– Цельный срез каштана. Дерево срубили где-то неподалеку?

– В этой самой долине, – подтвердил Бьюкенен. – Сто двенадцать футов вышиной. Крупнее мы пока не встречали.

Оторвав взгляд от стола, Серена огляделась вокруг.

– Боюсь, наш салон довольно аскетичен, миссис Пембертон, – извиняющимся тоном произнес Уилки, – но удобен и в своем роде даже уютен, особенно зимой. Надеемся, вы станете трапезничать здесь вечерами, как привыкли поступать мы вчетвером до вашего приезда.

Все еще осматриваясь, Серена согласно кивнула.

– Превосходно, – обрадовался доктор Чейни. – Женский шарм хоть немного скрасит эту унылую обстановку.

Бьюкенен негромко заговорил, передавая Серене ее напиток:

– Пембертон рассказал мне о прискорбной гибели ваших родителей во время эпидемии испанки восемнадцатого года. Но есть ли у вас братья или сестры?

– У меня были брат и две сестры. Все они тоже умерли.

– Из-за эпидемии? – уточнил Уилки.

– Да.

Его усы чуть дрогнули, а слезящиеся глаза потемнели от печали.

– Сколько же вам тогда было, моя дорогая?

– Шестнадцать.

– Я тоже потерял близкого человека в ту эпидемию, свою младшую сестру, – сообщил Уилки Серене, – но расстаться со всей семьей, да еще в таком юном возрасте… Просто не могу себе представить.

– Я сочувствую утратам, но рад, что вам повезло больше. Вся ваша удача теперь на нашей стороне, – пошутил доктор Чейни.

– Это было нечто большее, чем просто везение, – возразила Серена. – Врач сам так сказал.

– Чему же тогда мой коллега-целитель приписал вашу живучесть?

Серена вперила в Чейни прямой взгляд; ее глаза были так же холодны, как и ее тон.

– Он посчитал, что я просто-напросто отказалась умирать.

Доктор Чейни медленно склонил голову, словно бы пытаясь заглянуть под стол, потом пытливо уставился на Серену; густые брови приподнялись на пару секунд, затем опустились. Бьюкенен перенес на стол остальные напитки и тоже уселся. Подняв свой стакан, Пембертон улыбнулся, разряжая сгустившуюся обстановку:

– Выпьем за очередную победу руководства над работниками физического труда!

– Я тоже поднимаю тост за вас, миссис Пембертон, – сказал доктор Чейни. – Сама природа прекрасного пола ограничивает способности к аналитике, скорее свойственные мужчинам, но вам каким-то чудом удалось компенсировать этот недостаток.

Лицо Серены чуть напряглось, но возникшее раздражение столь же быстро исчезло: она смахнула его прочь, словно непокорную прядку волос.

– Муж говорил мне, что вы родом из этих самых гор, из местечка, которое зовется Уайлд-Хог, – обратилась она к Чейни. – Очевидно, ваши воззрения на природу моего пола сложились под влиянием распустех, в обществе которых вы росли, но, смею заверить, женская натура куда многообразнее, чем подсказывает ваш ограниченный опыт.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Старейшее студенческое сообщество (братство) в США, основанное в 1776 г. Греческая аббревиатура означает: «Любовь к мудрости – руководство жизни». –Здесь и далее примеч. пер.

2

Брюки галифе для верховой езды, часто с накладками, защищающими бедра наездника.

3

Названный по имени изобретателя геодезический инструмент: металлическая цепь длиной 66 футов, имевшая ровно 100 звеньев.

4

Еврипид. Медея (пер. И. Анненского).

5

Единица измерения пиломатериалов, равная 0,00236 кубического метра.

6

Изобретенные Бенджамином Франклином часы с 24-часовым циферблатом.

7

Цельнодеревянные кресла с подлокотниками, которые изначально предназначались для командного состава кораблей.