Фургончик с мороженым доставляет мечту

В мерцающей темноте Сольвейг разглядывала профиль Даниэля. Похоже, происходящее на экране действительно увлекало его. Вместе со всеми он подбадривал героев, на пути которых вырастали препятствия:

– Смотрите, это же индейцы!

Удивлялся:

– И как только они туда взобрались?

И искренне переживал:

– О нет, неужели он погибнет?..

Сольвейг же больше занимала мысль: как актерам удается сохранять столь серьезные лица, зная, что все вокруг них бутафория?

Внезапно на самом интересном месте пленка оборвалась. По экрану побежала рябь, будто вместо фильма им решили показать, как сгорает бумага: полотно побелело и «обуглилось» по краям. Сольвейг обернулась: из маленького окошка под потолком в другом конце зала валил дым. В мгновение недоуменной тишины, вдруг воцарившейся повсюду, голос Даниэля прозвучал особенно громко:

– Это моя вина!

Сольвейг, не удержавшись, рассмеялась. Однако другие зрители не разделили ее веселости. Распаленные погонями и перестрелками, они принялись вопить, приняв «признание» Даниэля за чистую монету. В него тут же полетели белые комочки кукурузы и пустые фантики от конфет. Несколько комочков запуталось в волосах Сольвейг.

Даниэль в полутьме взял ее под локоть и потянул прочь из зала под улюлюканье и гневные крики. Пробираться к свету пришлось, спасаясь от обстрела попкорном. Когда вакханалия осталась позади, Сольвейг и Даниэль расхохотались, ловя на себе недоуменные взгляды прохожих.

Она не помнила, когда в последний раз ощущала такую легкость и неуязвимость перед разъяренной толпой. Сольвейг снова пригрезились лица ее обремененных вечностью клиентов. На что они тратили время? Спасались ли бегством, как она, обвиняемые в колдовстве?

Вернувшись домой, Сольвейг долго разглядывала старую карту мира на стене. Разве все дороги ведут не в Рим или… Париж? Мысли теснились, будто пчелы, потревоженные медвежьей лапой. Границы, обозначенные тонкими линиями, реки и горные хребты – все это было до боли знакомо, но нечто безмолвно важное ускользало от нее. «Северный ветер – ветер перемен». Этот голос в бурном потоке других, мелькающий в синеве плавник. Сольвейг занесла руку, намереваясь коснуться карты, и простояла так, кажется, добрых полвека. Время теряет ценность, когда ему нет конца.

Назавтра Даниэль сказал, что покидает Варну. Здесь ему осталось провести всего два дня.

* * *

Они гуляли по бульвару Владислава Варненчика. Утренний воздух был прозрачным и чистым, как горный хрусталь. Безоблачное небо предвещало жаркий воскресный полдень. По обеим сторонам улицы еще горели газовые фонари – тлеющие угольки давно потухшего костра прошлых лет. Город дышал спокойно и размеренно, изредка принося откуда-то эхо голосов и автомобильные гудки. Даниэль молчал, Сольвейг наслаждалась спокойствием ленивого утра. Наконец он заговорил, робко, с чрезмерными паузами, будто слова терялись где-то внутри по пути из гортани.

– Знаете, госпожа… Я заключил отличную сделку… с вашим соседом.

– Я не удивлена. Илия… господин Николов очень… – теперь и ей пришлось подбирать выражения, прогоняя те колкости, что крутились на языке, – …уважает прогресс.

– Ох, полно вам, – отмахнулся Даниэль. – Он падок до прибыли. И, кажется, не прочь заполучить ваш магазин.

– Возможно, однажды так и будет.

– Вы продадите ему «Фургончик»?! – Даниэль чуть не поперхнулся возмущением. – Но ведь его мороженое не идет ни в какое сравнение с вашим!

– Но теперь у него есть ваша чудо-смесь!

– Что ж, вы меня подловили, – Даниэль притих, а после выпалил скороговоркой, слепив звуки в бесформенный ком: – Я уезжаю во вторник.

Земля стала зыбкой и вязкой под ногами. Сольвейг стремительно теряла опору, точно затянутая в корсет жеманная барышня, желающая привлечь внимание кавалера. Даниэль говорил еще что-то, но Сольвейг слышала лишь обрывки фраз. Над ней простиралась толща воды: «уладить формальности», «расчет», «дорога», «Париж»… Париж. Это слово вернуло ей способность дышать. Он собирается в Париж? Руки еще дрожали, пальцы тщетно искали карты – обломок плотины в бушующем море. Вдалеке послышался рокот мотора.

Сольвейг оступилась – подхватила от Даниэля неуклюжесть, будто чахотку, и время смешалось. Сначала оно потекло медленно, сотней маленьких ручейков-моментов: шаг назад, надрывный плач автомобильного клаксона, окрик Даниэля, шорох колес, стайка испуганных птиц, взмывающих ввысь, багровые мушки перед глазами. А после… После все закрутилось невероятно быстро. Крик, свист, искры, рывок.

Даниэль потянул ее за руку, но поскользнулся, и сам чуть не очутился под колесами. Вновь обретя устойчивость, Сольвейг вцепилась в него изо всех сил, и вместе они успели запрыгнуть на тротуар в считаных дюймах от смертельной опасности.

Когда все закончилось, Даниэль прижал Сольвейг к себе. Она ощущала, как вздымается и опускается его грудь. Они склеились, точно карамельки, забытые в кармане пальто. Автомобиль остановился, из него выскочил взволнованный водитель.

– Госпожа, господин, вы в порядке?!

– Да… кажется…

– Простите, я чуть было…

– В этом нет вашей вины, – пробормотала Сольвейг. Теплые руки Даниэля поглаживали ее спину.

Водитель поохал немного и отбыл, оставив парочку под сенью каштана. Сольвейг не хотела покидать уютные объятия Даниэля. Сердце отбивало чечетку, воскрешая позабытое чувство быстротечности жизни.

– Вы запамятовали, что я бессмертна, – наконец сказала она, отстранившись.

– Верно, – губы Даниэля тронула легкая улыбка. – В таком случае в следующий раз я не стану спасать вас, леди.

– И все же я чувствую боль, – Сольвейг заглянула ему в глаза. Несмотря на обилие света, они сделались пасмурными.

Он обеими руками схватил ее ладонь, став при этом чрезвычайно серьезным.

– Едем со мной.

Сольвейг обдало жаром, кровь застучала в висках. Язык отсох, оставив ее безмолвной, будто в худшем из ночных кошмаров. В ворохе мыслей вдруг отчетливо послышался голос Илии: «Госпожица наедине с молодым господином».

– Но что скажут люди? – Сольвейг не придумала ничего лучше.

– Разве вас беспокоит это? – Даниэль был по-настоящему взволнован. – К тому же мои намерения чисты, я зову вас как друг.

– Я не сомневаюсь в чистоте ваших намерений, но здесь вся моя жизнь.

– Вы правда считаете, что здесь вся, – он выделил это слово, – ваша жизнь?

Сольвейг высвободила руку и пристыженно отвернулась.

– Я не знаю… я не…

– Я не тороплю вас, Сольвейг, – он впервые произнес ее имя. В его устах оно прозвучало как вызов.

– Я должна идти… – и она сбежала, оставив Даниэля в смятении и одиночестве.

Он долго смотрел ей вслед, а после побрел, сам не зная куда. Незнакомые улочки сменяли одна другую, запутывая клубок чувств. Даниэль не собирался предлагать Сольвейг побег, но слова вырвались против его воли – водоворот, уносящий дальше в океан. «Вы запамятовали, что я бессмертна». Бессмертна. В отличие от него. Бессмертна. Но так печальна. Мушка, застывшая в янтаре. Памятный сувенир на полке. Даниэль хотел подарить ей свободу с той самой секунды, как увидел впервые.

Ноги привели его в узкий проулок, тенистую аллею, которая затерялась в листве. Впереди, похожий на розовый бутон, маячил домик. Ведомый любопытством, Даниэль подошел ближе. Его заинтересовала табличка на двери. Разглядывая ее, Даниэль не заметил, как в распахнутое окно выглянул хозяин:

– А я ждал вас, – сказал он. – Да, ждал.

– Меня?! – Даниэль немало удивился.

– Всякого, кто забредет сюда, случайно или намеренно, – хозяин проворно распахнул дверь. – Проходите, не стесняйтесь. Расскажите, что вас привело.

Даниэль почесал в затылке, потоптался у порога и наконец решился. Запустил руку в нагрудный карман, нащупав сухую бумагу конверта, который хранил память о самой глубокой из когда-либо нанесенных ран. В конце концов, чтобы подарить свободу, нужно обрести ее самому.

* * *

«Фургончик» был подозрительно пуст, будто мир за порогом перестал существовать. Ни одна живая душа не могла помешать или помочь Сольвейг. В ее голове роились сомнения и страхи, сонмы голосов, лиц и личин. Чтобы унять круговерть, она потянулась было к колоде, но внимание привлекла иная карта. Кнопка, что держала ее, отвалилась, и старинная карта мира с тихим шелестом упала на пол.

Сольвейг подошла ближе и, набрав в грудь побольше воздуха, подняла ее кончиками пальцев. В тот же миг во все стороны полетели сверкающие голубые светлячки. Они осели на коже и волосах, захватили все пространство вокруг, наполнив его нежным светом. Чужая заветная мечта без труда проникла в душу. Сольвейг услышала зов приключений: рев диких животных, клич затерянных в лесах Амазонки племен, гул водопадов, треск костров, птичий свист. По спине побежали мурашки, в солнечном сплетении зажегся собственный огонек. Сольвейг ощущала себя рыбой, насаженной на стальной крючок, – неведомая сила тянула ее наверх, за собой. Быстрее, скорее, поторопись!

Колокольчик на двери звякнул, приветствуя гостя. Сольвейг обернулась – она одновременно хотела и не хотела, чтобы это был Даниэль, – на пороге стоял герр Ханц. Сольвейг свернула карту и поспешила спрятать ее. Если он и успел заметить светлячков, то не подал виду. Сольвейг ожидала, что он проделает свой ритуал, но вместо этого герр Ханц направился сразу к ней, безо всяких «eins, zwei, drei».

– Гутен морген, фройляйн, – он, робея, улыбнулся.

– Доброе утро, герр Ханц! – она улыбнулась в ответ. – Вам как обычно?

– Йа, и шоколадный с сухофруктами.

Выполнив заказ, Сольвейг вручила ему два рожка, наверняка зная, кому предназначался второй. Не нужно было гадать, чтобы понять, – герр Ханц наконец обрел счастье на чужбине. Когда он был уже в дверях, Сольвейг, поддавшись внезапному порыву, окликнула его.

– Йа? – обернулся герр Ханц.

– Я знаю, чего вы желали все эти годы, приходя сюда.

Герр Ханц кивнул. По его лицу пробежала едва заметная тень, нижняя губа задрожала.

– Неужели вам больше не нужно это?

– Найн, – ответил он, не задумываясь. – Мне хватит одной жизни, одной мечты и одной прекрасной фрау.

Герр Ханц покинул «Фургончик», спеша порадовать возлюбленную любимым лакомством. Его слова упали камешком в океан сомнений. Но даже маленький камешек способен оставить круги на воде.

Грядет гроза

В тот вечер Сольвейг не стала готовить ужин. Запершись в своей комнатушке, она перебирала скудные пожитки и воспоминания. Привычка жить налегке и запросто расставаться с вещами пустила корни так глубоко, что даже здесь, в гостеприимной Болгарии, Сольвейг едва ли обзавелась хоть сколько-нибудь внушительным скарбом. Томик «Приключений Оливера Твиста» – подарок самого Диккенса, несколько платьев, одно из которых вполне можно было счесть элегантным при определенном свете и не слишком взыскательном обществе, колода карт и, конечно, они – заветные мечты, которые Сольвейг перепрятала после неудавшегося ограбления. Все это без труда поместилось бы в старенький чемодан.

Сольвейг решила рассказать Даниэлю обо всем, что тревожит ее, за завтраком. Раскатывая тесто для традиционного болгарского пирога, она силилась воскресить в памяти образ Парижа. Он расплывался и ускользал, точно проклятый плавник в неспокойных водах. Париж был ожившей картинкой из модного кинотеатра, пожелтевшей фотокарточкой на дне комода. Сольвейг хотела бы увидеть его снова. Увидеть по-настоящему.

Всклокоченная голова Даниэля просунулась в дверь. Он пошевелил носом, втянув запах брынзы и свежего творога – пирог почти подошел.

– Мне не хватало вас вчера, – сказал Даниэль, появившись на кухне целиком.

– Я должна была поразмыслить о многом.

– Понимаю…

Сольвейг поставила перед ним тарелку с куском пирога и налила чай из листьев черной смородины.

– Что это? – Даниэль заинтересованно разглядывал блюдо.

– Баница, местные часто подают ее к завтраку, – с улыбкой ответила Сольвейг. – Похоже, мне все-таки удалось удивить столь опытного путешественника и гурмана.

– О, вы сделали это в первый же день, угостив меня мороженым.

Она обошла стол и уселась напротив Даниэля.

– Я хочу, чтобы вы запомнили Варну.

– Я никогда не забуду город, где встретил вас, сеньорита.

– Фру. Фру Свенсдотер. Это все, что я помню о своей… прежней жизни.

– Так вы из Норвегии! – воскликнул Даниэль. – Как я сразу не догадался!

– Вы бывали там прежде?

– Нет, но очень хотел бы.

Они замолчали – каждый о чем-то своем. Сольвейг знала: Даниэля, как и ее, переполняли невысказанные чувства, но порой тишина была красноречивее любых слов.

– Я… – начал Даниэль, но Сольвейг остановила его.

– Я еду с вами.

Он тщетно пытался сдержать улыбку. Лицо стало похоже на мордочку бездомного кота, которого угостила сметаной сердобольная старушка.

– Вы были правы, – призналась Сольвейг. – Здесь не вся моя жизнь.

– Поэтому вы сняли карту со стены?

Она вдруг поняла, что так и не вернула ее на место.

– Быть бессмертной не то же, что быть живой. Идемте, я покажу вам…

Даниэль, с трудом оторвавшись от остатков баницы, последовал за ней. Лестница, ведущая на второй этаж, скрипела под ногами. Сольвейг слушала этот скрип, впитывала его, как и гладкость перил, запах отсыревших бумажных обоев в коридоре, изучала каждый дюйм дома, ставшего почти родным. Совсем скоро с ним предстоит проститься навсегда. «Я никогда не забуду город, где встретила вас», – Сольвейг хотела произнести это вслух, но Даниэль опередил ее:

– Что вы решили сделать с «Фургончиком»?

– Продам его Илии.

– Нет, прошу вас! Кажется, у меня есть вариант получше, фру. Если вы согласитесь на последнюю прогулку, я тоже покажу вам кое-что.

Они остановились у двери. Немного помедлив, Сольвейг толкнула ее. Здесь было не так уютно, как на кухне или в торговом зале. В конце концов, там она проводила гораздо больше времени. Мягкий утренний свет золотистым коконом окружил горстку сокровищ, разложенных на постели. Они сияли и переливались, каждое на свой лад, и казалось, воздух звенит, вобрав в себя магию звука – далекие-близкие голоса.

– Это они?.. – Даниэль завороженно уставился на сокровища.

– Заветные мечты, – кивнула Сольвейг. – Вы можете прикоснуться к ним, если желаете.

Даниэль уселся на край кровати, осторожно протянул руку и взял маленький медный компас. В тот миг, когда Даниэль откинул крышку, его облепили алые светлячки, похожие на крохотные лепестки роз. Сольвейг наблюдала за выражением его лица: глаза расширились, во взгляде мелькнуло удивление, рот принял форму восторженной буквы «О». Но вскоре между бровями залегла угрюмая складка, словно тень прошлого проникла в открытое окно вместе с порывом ледяного ветра и заслонила собой всяческий свет. Розовые искорки задрожали и осыпались. Даниэль захлопнул крышку компаса и отложил его, запоздало ухватив пустоту.

– Это просто невероятно…

Что-то изменилось, Сольвейг видела, слышала и чувствовала это, но не знала, нужно ли спрашивать. Даниэль не стал разглядывать другие мечты. Сославшись на избыток впечатлений, он удалился в свою комнату. Настал его черед спасаться бегством. Сольвейг достала из-под подушки колоду. Карты, петляя, сами сложились в узор: две девятки – червы и пики – предательство и обман.

* * *

Даниэль уселся на постель в своем временном пристанище, накрыв голову. Письмо – неизменный спутник последних лет – больше не тяготило карман, но по-прежнему – душу. Оно отпечаталось в памяти каждой строчкой, каждым проклятым словом, будто его выжгли каленым железом. Эта мечта, чья-то греза о большой и искренней любви – ей не дано было сбыться, даже в обмен на вечность. Даниэль знал это, как никто другой. Что, если он ошибся, позвав Сольвейг с собой? Что, если ему суждено ошибаться раз за разом?

* * *

Солнце – желтый скарабей – лениво ползло по небу, забираясь все выше и выше. Спасение от него не приносили даже зыбкие тени домов и деревьев. В городе пахло забродившими персиками, и, если высунуть кончик языка, можно было ощутить железный привкус грядущей грозы.

Даниэль уверенно шагал впереди, так, словно знал Варну лучше Сольвейг. Сегодня он был немногословен. Улочки петляли, преисполненные утренней тишиной. Перед глазами мельтешила мошкара и сгущалось марево. Сольвейг думала: увидит ли она этот город когда-нибудь еще? Наконец Даниэль остановился. Она огляделась: переулок и правда выглядел незнакомым.

Куцая дорожка, будто дождевой червяк, извивалась под сенью раскидистых платанов, упираясь в тупик. Вернее, в маленький розовый домик, так похожий на игрушечный. Деревья – часовые на посту – охраняли его с двух сторон.

– Что это за место?

– Увидите, – Даниэль загадочно улыбнулся.

На розовом домике не было указания улицы или номера. Из трубы поднимался приветливый дымок, но закрытые окна не выражали гостеприимства. Дверь украшала резная табличка: «Возьму то, что вам не нужно, отдам то, что необходимо». Даниэль решительно постучал. Из глубины дома тут же донеслось глухое, чуть дребезжащее: «Войдите».

Сольвейг осторожно переступила порог вслед за Даниэлем и застыла с разинутым ртом. Внутри розовый домик был столь же странным, сколь и снаружи. Единственный свет исходил от старой масляной лампы, подвешенной под потолком. Свет мерцал и подрагивал – вокруг крутились мотыльки. «Шурх-шурх-шурх» – бились они о стеклянный конус. Где-то тикали часы и плевался помехами радиоприемник.

Посреди комнаты, точно генерал, стоял крепкий дубовый стол, а вокруг, там, где свет истончался, выступали из темноты горы хлама. Чемоданы, сложенные стопкой друг на друга, колонны книг, пучки высушенных цветов. Стену подпирала одинокая скрипка без струн и смычка. Рядом лежал сдувшийся кожаный мяч.

Внезапно из-за книжной горки показался силуэт. Это был приземистый человек, чей возраст определить наверняка не представлялось возможным. Его виски уже тронула седина, но глаза смотрели живо и с вызовом. Человек принялся хлопотать.

– Ох, что же я, что же я, нужно скорее впустить солнце! – он выскочил за дверь и распахнул ставни.

Солнечные лучи распугали мотыльков. Залитая светом комната разом преобразилась. Груды хлама уже не казались такими неаккуратными – во всем обнаружился удивительный порядок. Бока скрипки блестели от полироли, мяч был тщательно очищен от грязи, чемоданы щеголяли новенькими кожаными заплатками, а книги – переплетами.

Человек вернулся и раскинул руки, заключив розовый домик в объятия:

– Добро пожаловать в мою обитель, славные-славные путники! – он подмигнул Даниэлю и сделал забавный реверанс в сторону Сольвейг. – Я слышал, вы отправляетесь в путешествие, фру?

– Как вы узнали?

– О, очень просто, – человек подскочил к ней и втянул носом воздух. – Все норвежцы пахнут льдом и клюквой. Льдом и клюквой, да.

– Нет же, – опешила Сольвейг. – О путешествии.

– А об этом мне нашептали мои пташки, – он кивком указал на лампу, видимо имея в виду мотыльков, и, не обнаружив их там, добавил: – Вот незадача. Разлетелись.

Даниэль обошел Сольвейг со спины и попытался незаметно понюхать ее волосы, но когда она обернулась, сделал вид, что разглядывает кружевные занавески на окнах. Сольвейг едва сдержала смех.

– Люди приходят ко мне, чтобы отдать ненужное, – тем временем продолжил человек, – а значит, где-то их ждет новая жизнь. Это, знаете ли, всегда путешествие, даже если дорога пролегает в застенках разума.

Все это – розовый домик, его чудной хозяин, мотыльки – казалось забавной игрой, правил которой Сольвейг никак не могла понять.

– И вы заботитесь об этом… ненужном?

– Все ненужное кому-нибудь да нужно, – он улыбнулся. – Меня зовут Жан-Поль-Жак, и я пахну жареными каштанами, как и все французы.

Еще один осколок Парижа.

Сольвейг вдруг поняла, что не слышит сопения Даниэля. В маленькой комнатке, где из-за ненужных-нужных вещей едва хватало места троим, он будто испарился. Дверь по-прежнему оставалась заперта. «Уж не выбрался ли в окно?» – подумала Сольвейг, озираясь.

– Ищете вашего спутника? – осведомился Жан-Поль-Жак.

– Вероятно, он вышел…

– Или заблудился. Да, заблудился.

– Но как?..

Жан-Поль-Жак усмехнулся – точь-в-точь ухнул филин в ночи:

– Мир полон чудес.

– Так вы… колдун?

– Нет-нет, что вы. Я просто лавочник, у которого есть то, что вам нужно.

Сольвейг сложила руки на груди и прищурилась:

– И что же мне нужно?

– Для начала скажите, что вам не нужно.

В окно скользнул порыв заблудшего ветра. Он растрепал волосы Сольвейг, и розовый домик действительно наполнился запахом подмерзшей клюквы.

– Видите ли, я торгую мороженым…

– Каким? – Жан-Поль-Жак приосанился, его глаза заблестели ярче.

– А какое вам нравится?

– То, что холодное. Холодное, да.

– Пожалуй, такое найдется.

– А сладкое?

– И сладкое тоже.

Он уселся на край стола и принялся барабанить пальцами по подбородку, раздумывая. Каждое движение Жан-Поль-Жака походило на часть хорошо отрепетированного спектакля, а розовый домик был подмостками, сценой в окружении странных декораций.

– Что ж, это мне подходит, – наконец заключил он. – Я позабочусь о «Фургончике», пока вас не будет. А если вы не захотите вернуться, может, он понадобится кому-то еще.

– Я не говорила, как называется мой магазин.

Жан-Поль-Жак подскочил словно ужаленный и махнул рукой в сторону книжных завалов:

– Ваш спутник упоминал это.

Даниэль появился так же внезапно, как исчез: его взъерошенная голова торчала над стопкой книг. Он с интересом изучал обложки и, потянувшись за очередным томиком, задел шаткую башенку. Книги с грохотом попадали на пол. Даниэль принялся подбирать их, приговаривая: «Простите, извините, я все исправлю». Жан-Поль-Жак вовсе не обратил внимания на погром.

– Заблудшие всегда возвращаются. Всегда, – сказал он. – Лишь те, кто нашел свой путь, не сворачивают с него.

– Хорошо. А что вы дадите мне взамен?

Он вновь расплылся в улыбке:

– То, что вам необходимо, да.

Даниэль кое-как сложил книги и, выбравшись из развалин, встал рядом с Сольвейг. От него повеяло терпкой зеленью и соком лесных ягод. Свет вдруг начал тускнеть, уступая место таинственному полумраку, хоть за окном в самом разгаре был знойный день. Розовый домик прощался с гостями.

– И как я узнаю, что это? – спросила Сольвейг.

– О, вы узнаете. Узнаете.

Мотыльки покинули свои укрытия и вновь устремились к масляной лампе. Крохотные крылья отбрасывали тени, создавая иллюзию: по комнате действительно летала стая птиц. Жан-Поль-Жак протянул руку. Раз уж Сольвейг решилась на путешествие, отчего не довериться чудаковатому господину? В конце концов, это отличное место для начала волшебной истории.

* * *

Солнце в зените нещадно палило. Сольвейг обернулась на розовый домик – окна были запечатаны ставнями, словно и не открывались. Внутри радостно заливалась скрипка.

– Какой… необычный джентльмен, – она тряхнула головой, прогоняя мираж. – Как вы нашли это место?

– Да просто набрел, – пожал плечами Даниэль.

– А где вы были, когда мы обсуждали… сделку?

– Изучал книги. Вы не представляете, сколько там сокровищ, фру!

Свернув на улицу Прибоя, Сольвейг уже пребывала в уверенности, что не отыщет дорогу к розовому домику даже во сне. Даниэль весело болтал о книгах. Кажется, он выбросил из головы утреннее происшествие с компасом и теперь грезил предстоящими приключениями. На небольшом пятачке земли перед «Фургончиком» поджидал сюрприз. Любопытные туристы толпились у магазина, но их взоры были прикованы не к украшению витрины или отделке стен. Протиснувшись через толпу, Сольвейг и сама застыла.

Прямо напротив двери, сверкая розовыми боками, стоял величественный фургон – настоящее чудо автомобильной промышленности. Он смотрел на мир круглыми фарами, на его носу красовалась серебристая статуэтка – девушка, застывшая в прыжке, а сверху, на крыше, примостилась растяжка с надписью «Un cornet de glace» – мороженое в рожке. Сольвейг прислушалась к восторженным шепоткам.

– Я слышал, такие есть только в Америке!

– Посмотри на капот!

– Это же «Роллс-Ройс»!

– Не может быть!

– Просто зверюга!

«Неужели это моя зверюга?» – пока Сольвейг раздумывала, Даниэль подошел к автомобилю, наклонился и вынул из-под колеса сложенную вдвое бумагу.

«Ключ в цветочном горшке. Вы знаете, что с этим делать. Жан-Поль-Жак», – гласила записка.

– Но я совершенно точно не знаю, что с этим делать! – Сольвейг растерялась.

– Кажется, я знаю.

– Я даже не умею им управлять…

– Я умею, – Даниэль был полон решимости, у Сольвейг же подгибались колени. Неужто она обменяла свой милый «Фургончик» на этого розового монстра?!

– Что здесь происходит, госпожица? – на шум из своего магазина прибежал Илия. Его усы неаккуратно топорщились во все стороны и напоминали щетку для мытья посуды.