Светлый град на холме, или Кузнец

Больше всего хотелось склониться к тому, чтобы остаться свободной. Конечно это самое приятное, самое легкое существование, в этом случае я смогу выбирать себе возлюбленного без обязательств. Но дети мои потеряют навсегда право занять мой трон. Значит, род Торбрандов оборвётся на мне.

Следующим конунгом Сонборга станет кто-то другой, кого выберет Совет алаев после моей смерти. Это получалось какое-то предательство моих отца и матери, всех моих умерших младенцами братьев. Я не могла так сделать.

Словом, я тянула время, не решаясь принять предложения Брандстана.

В школу мы больше уже не ходили. Но занятия мои не прекратились, ни с Дионисием, ни с Маркусом, ни с Фроде, ежедневные, иногда до глубокого вечера.

Но больше всего времени я проводила, помогая в лекарском деле своим дорогим Хубаве и Ганне.

Тётя Сольвейг теперь все дела вершила вместе со мной, постепенно складывая обязанности повелительницы на мои плечи. Она продолжила все начатые моими родителями дела, благодаря этому сохранились и школы и Библиотека, которая приумножилась значительно за прошедшие годы. Мореходы наши мало того, что привозили книги, все они были теперь грамотные, поэтому обязаны были делать записки. Купцы привозили книги со всех концов света. Переписчики работали исправно, и Библиотека стала доступна для всех абсолютно бесплатно. Количество читателей множилось, была устроена читальня. И я подумывала о том, чтобы построить новое здание библиотеки, которое объединило бы и читальню, и учебные помещения.

Ещё я хочу открыть лекарню, тоже доступную для всех нуждающихся. И, кроме всего этого, я думала о том, что надо придумать что-то для маленьких детей, пока матери заняты работой. Чтобы кто-то следил за малышами, матери, имея возможность в любой момент повидать малышей, оставались бы свободны, и спокойны весь день. Я говорила это всё Сольвейг. Она отмахнулась:

– Садись на трон и начинай свои преобразования.

Всё сводилось к тому. Надо выйти замуж и стать правительницей.

Сигурда я изгнала из моих грёз, но никто другой не поселился в них. Ах, Сигурд, посмотрел бы ты на меня теперь, когда я так похорошела! Пускай бы тогда попробовал бы скривить свои губы…

Глава 4. Победитель медведя

Осенью, за две недели до Осеннего Равноденствия мы катались на лошадях, заодно объезжая северные границы земель, границы с Брандстаном. Заночевать решено было в Охотничьем хусе. Этот домик на границе двух наших йордов принадлежал обоим нашим станам, здесь останавливались и во время больших охот, и, бывало, что для тайных переговоров.

Со мной были сегодня Исольф и Боян. Скальд наш тоже повзрослел, и голос его стал ещё прекраснее, чем я помню с детства, наверное, на всей земле, не только в Свее, не было другого горла, способного издавать звуки такой чарующей красоты и чистоты, как у нашего Бояна. В последние пару лет появились самые прекрасные баллады, и пел он их своим божественным волшебным голосом. Он стал складывать свои песни и вирши, посвящая мне, своей госпоже, называя «лебедью.

Мне очень нравилось это и нравилось проводить с ним время. Он знал множество историй и сказок, былин и легенд и рассказывал их необыкновенно увлекательно, как умел только он один. Многое из того, что он рассказывал, он придумывал сам, иногда брал какое-то настоящее событие, которое было на самом деле, и из него сочинял целую сказку. Я попросила его записывать, что он и стал делать сразу на двух языках свейском и русском. Свитки с его сказками начали копиться, писари переписывали их, чтобы и другие люди могли читать и петь.

А Исольф поехал, чтобы помочь мне не забыть о том, что нужно проверить в дальних посёлках, он всегда был толковым и собранным. Но, главное, тётя Сольвейг после истории со Стирборном не позволяла мне оставаться наедине с кем-либо из алаев.

Несколько ратников сопровождали нас. Я первой, на спор доскакала до каменного строения Охотничьего хуса. Стены его были выложены из больших валунов ещё во времена моего прапрадеда Вегейра, между прочим, общего предка для Торбрандов и Брандстанцев.

Смеясь, я обернулась на своих отставших товарищей и, спешившись, вбежала в дом. Быстро, по скрипучей лестнице я побежала было на второй этаж, но вдруг увидела человека, лежащего под лестницей в углу.

Лица не разглядеть, он был весь в грязи и в крови, но живой, я это поняла, ещё не приблизившись к нему. За мной входил Исольф, я остановила его взглядом, указав на раненого.

Исольф понял без слов, подошёл к человеку, нагнулся и сказал в своей манере рублеными фразами:

– Живой. Ранен. Это охотник… – Исольф показал мне трофей бедняги – медвежью лапу.

– Что ж он, один на медведя пошёл? – удивилась я.

Исольф пожал плечами, при его немногословности он сказал достаточно.

Пока я осматривала раненого, подъехал весь наш отряд. Я опасалась, что он ранен слишком серьёзно, и передвигать его нельзя. Но нет, он был скорее измождён, чем сильно изломан. Ратники перенесли его наверх и положили на кровать поближе к очагу, который разожгли тут же. Тёплый воздух поплыл по горнице, раздвигая сырость осени, заползшую в дом, где редко бывали люди.

Раненого раздели, кроме раны поперёк груди от когтей зверя других на нём не было. Но он был без памяти, вероятно от чрезмерной усталости. Я обработала его раны, приготовила питья из вина, молока и мёда, что были у нас с собой, и поила его. Теперь ему надо было только спать, через сутки оправится.

– Интересно, кто он? – сказала я, отходя от ложа.

– Судя по оружию, не из простых, – сказал Боян, а Исольф кивнул. – А раз так и мы его не знаем, то, скорее всего он из Брандстана.

– Тогда отвезём его в Брандстан завтра.

– Ещё и наградят, – засмеялся Боян, – если он знатный хакан.

Все мы засмеялись, я тоже улыбнулась:

– Сложен он… Красивый.

– Я уже ревную, – шутя, сказал Боян.

– И я! – подхватил Исольф.

– Да ну вас, напились уже! – смеясь, отмахнулась я. – Я пойду спать.

Вскоре все уже спали и даже храпели вповалку. Мне же ночлег был утроен выше этажом на застланном сеном и шкурами деревянном настиле. Я уснула под успокаивающее сопение моих ратников.

На рассвете я проснулась первой, спустилась вниз, на воздух, умылась ледяной водой, в бочке для дождевой воды, стоящей во дворе, уже появилась корочка льда и ледяная глазурь на стенках. Надо будет, уезжая перевернуть, зима скоро, разорвёт в морозы…

В горнице, где спала вся моя свита, густо пахло шкурами и мужскими телами, не мытыми два дня, дружный храп сотрясал бревенчатые стены. Огонь в очаге прогорел – проспали черти. Я подложила хворосту, там ещё тлели угольки и когда ветки занялись и затрещали, сунула несколько поленьев. Скоро тепло опять поплыло по дому, а спящие перестали ёжиться.

Я расчесала и переплела косы, а мои молодцы даже не пошевелились, вот леший заберись, укради меня, они и не заметили бы, куда я делась.

Потом я тихонько подошла к больному, тронула его лоб. Нет, не горячий. Вот и хорошо, значит, раны не заражены. И вдруг, просыпаясь, он схватил меня за запястье, своей большой крепкой ладонью, не вырвешься.

– Кто ты? – спросил он очень тихо, голос немного хриплый, но глубокий густой, я будто слышала его когда-то, странно.

Под щетиной и грязью лица почти не разобрать, и темно ещё в этом углу, где он лежит. Это на меня свет падает от окна, а он в тени. Да и откуда мне его знать, просто, кажется.

– Никто, – так же тихо сказала я. – Я лечила тебя.

– Я что, сильно ранен? – он отпустил мою руку.

– Нет, но шрамы останутся, – я встала.

– Ты уходишь? Останься, чудная дева! – вдруг горячо сказал раненый охотник, приподнимаясь, думаю, если бы держал ещё руку, ухватился бы, хорошо, что выпросталась.

– Спи, ещё рано. Солнце восходит, – сказала я, отстраняясь.

– Ты сама как солнце, – тихо проговорил он.

Я улыбнулась его словам:

– Спи, охотник…

…Золотые лучи раннего утра заливали помещение. Я закрыл глаза, засыпая. Я во сне продолжаю видеть её, как она разбирает, расчёсывает свои упругие русые косы, блестящие лучах восходящего солнца… Мне было хорошо, так хорошо…

Я попал сюда после битвы с медведем. Я ходил и раньше на медведя и не раз, но впервые пошёл в-одиночку. Это, конечно, глупость, но…

А случилось всё так. Мы возвращались из Асбина от Ньорда, где на этот раз мы не воевали, а лишь охотились. Лесов хватает по всей Свее, но таких дремучих, как в Асбине ещё поискать. И дичи там, конечно, как нигде.

Приближённые алаи Ньорда, сам Ньорд, Торвард и Гуннар дружно восхитились, как я с одной стрелы свалил кабана.

И только Берси, усмехнувшись, пнул ногой мой трофей:

– Ха! Велика победа, прикончить затравленного зверя.

– Вот как!? – вспыхнул я, а остальные, изумлённые наглостью и несправедливостью его слов, открыли рты.

Выстрел был отменный – прямо в глаз, я на бегу убил вепря. И оспаривать это, значит не признавать очевидного. Чего он хочет?! Позорит меня перед другими? Зачем?

– Вот выйти на медведя один на один, и не с рогатиной, а с одним кинжалом … – продолжил усмехаться Берси.

– Ты сам-то ходил? – возмутился Гуннар.

– Так я и не Кай! Не хакан даже, как вы все, – ответил Берси, усмехаясь.

Это было похоже на пощёчину. Да что, похоже, настоящая пощёчина.

– С одним кинжалом? – повторил я.

– Кай, не слушай его! – сказал Торвард.

Ньорд усмехался, поглядывая на нас прищурив хитрые глаза, но не сказал ничего.

– Значит, с одним кинжалом, – повторил я.

Я понимал, что Берси нарочно, подначивает меня при всех, ожидая, что я дам слабину. Но не ответить я не мог. Очень глупо и рискованно, но отступить нельзя.

– Хорошо, Берси, я могу хоть сейчас… – проговорил я, стискивая зубы.

– О, нет! – воскликнул Ньорд, поднимая руки. – Ребята, так не пойдёт, только не в Асбине, ваши мальчишеские игры не на моей земле. Рангхильда меня со свету меня сживёт, если что с тобой сделается. Не-не! Езжайте в свой Брандстан, там и меряйтесь там… своей храбростью и дуростью.

Вот так я и пошёл на медведя один, но уже, конечно, на землях Брандстана. Надо сказать, что найти зверя уже была задача, хотя их водится в наших краях в огромном множестве. Но как нарочно я пробродил два с лишком дня без толку, ни одного зверя, даже следов, будто нарочно попрятались от меня. На ночлег я устраивался у костра, поснедав лепёшками и солониной и водой из ручья. Завернувшись в плащ, я смотрел на языки пламени, мне было тепло. Я засыпал быстро и крепко, просыпаясь от утреннего холода. Умывался, вычищал зубы, пил воду с мёдом, но не ел, натощак легче и идти, и биться, если придётся, наконец.

Едва на третье утро я снарядился, уже подумывая, не вернуться ли, до того глупо показалось это мое предприятие, из-за деревьев вышел олень с огромными ветвистыми рогами. Странно, что не сбросил ещё – скоро зима, последние дни дохаживает с этим украшением должно быть. Он повернул голову, глядя на меня большим красивым, отливающим радугой, глазом.

– Здравствуй, Лесной конунг, – сказал я вполголоса, боясь вспугнуть его. – Что скажешь?

Он повернул немного голову, кивнул царственной головой, снова посмотрел на меня и ушёл не спеша за деревья. Он ушёл так тихо, будто не ступал по земле. Будто он был не настоящий олень, а призрак. Или Бог, принявший вид оленя… Может, так и было? Ведь и того, как он подошёл, я тоже не слышал…

Я улыбнулся самому себе, восприняв это как добрый знак.

И верно: не прошло и часа, как я увидел бурую спину громадного медведя. Он точил когти, обдирая кору со ствола сосны, изрядной толщины.

Увидев до чего велик зверь, я почувствовал, как мороз, возбуждая, прошёл волной по моей коже. Оставить этого и поискать другого, поменьше? Но это было бы, по меньшей мере, глупо, сколько я ещё буду бродить по лесу? А главное, если я вышел на такого гиганта, значит, судьба сразиться именно с ним.

Я сбросил плащ и заплечный мешок, натянул шапку пониже на брови и громко свистнул, чтобы привлечь внимание противника. Он встал на четыре лапы, обернулся. Мне показалось, я увидел удивление, написанное на его морде.

Я, проявляя уважение, поклонился зверю со словами:

– Приветствую тебя, бьорн (медведь)! – крикнул я. – Твоя Смерть пришла со мной. Посмотри ей в глаза!

Клянусь, он понял мои слова! Выслушав, он, заревел, вытянув губы.

– Не пугай! Я не испугаюсь, – спокойно сказал я. – Ты сам боишься меня. Ты меня боишься больше, чем я тебя!

И… вы можете не верить мне, но грозный лесной великан, дёрнув носом, повернулся и побежал прочь! Но теперь я не мог допустить такого!

Я бросился за ним, настиг в несколько мощных шагов и запрыгнул на его широкую спину, крепко уцепившись за грубую густо пахнущую шерсть. Я наклонился, прильнув к его твёрдой спине, и, обхватив за шею, полоснул его по горлу, но недостаточно глубоко – я не рассчитал толщину шкуры, жира, накопленного к зиме, и толстых мышц…

Получалось не очень хорошо – рана разозлила великана. Он поднялся на задние лапы, сбрасывая меня. И заревел. С силой он опустился на четыре лапы, сотрясая землю мощной тушей, рыча и мотая головой. Всё же кровь обильно лила из раны на грудь зверя. Она убьёт его, конечно, но не раньше, чем через день-другой… Но теперь он собирался сражаться.

Медведь поднял лапу и ударил меня. Я успел немного отклониться, но боль обожгла моё тело и раззадорила меня. Я перекувырнулся и встал на ноги, смеясь:

– И это всё?! Всё, что ты можешь, старый толстяк?

Медведь зарычал, глядя на меня.

Я взмахнул кинжалом и ударил с протягом поперёк левой лапы, рассчитывая перерезать сухожилия. Он заревел яростно и, встав на задние лапы, пошёл на меня.

Теперь я должен рассчитать удар верно и не промахнуться, иначе…

Я бросился вперёд и воткнул нож ему в грудь, туда, где сердце.

Зверь взвыл совсем по-иному, тоска и ужас были в этом предсмертном вопле. Я хотел отскочить, но он облапил меня, не желая сдаваться и отпустить своего убийцу без отмщения.

Медведь повалился, увлекая меня под себя… Вот именно в этот момент я подумал, что мне конец. Какой же я идиот, погибнуть так глупо, никто даже не найдёт моего тела, не похоронит с честью, зверьё растащит… Поддался на подначки Берси и погиб в объятиях медведя…

Я напружинил все мышцы, падая, чтобы медвежья туша не переломала мне кости, если бы не это, он раздавил бы меня в блин. Теперь я лежал под ним, чувствуя, как его кровь заливает меня.

Но как теперь выбраться из-под неподъёмной тяжести? Я пошевелился, попробовал сдвинуть обмякшее тело медведя, но это было невозможно. Тогда я попытался выползти из-под него. Я не знаю, сколько времени у меня на это ушло, но, наконец, совсем обессиленный, весь в грязи, в крови, в размазанной траве и опавшей листве, я выбрался и обессиленно распластался на земле. Я заснул, а может быть, это был обморок…

Очнувшись, я перевернулся на спину и долго лежал, глядя в потемневшее вечернее небо, видное между крон.

Приближалась ночь, я слушал звуки леса, примолкшие было за время нашей с бьорном борьбы и возобновившиеся теперь. Переговаривались пичужки, где-то долбил дятел, ветер шуршал оставшимися ещё на ветвях листьями, некоторые срывались и плавно опускались на землю ко мне. Вот так и меня не станет, а все эти звуки, этот ветер, листья, небо останутся и будут такими же и через пятьсот и через тысячу лет…

Надо было подумать о ночлеге. Но где в темноте искать брошенный плащ и заплечный мешок… Я подполз к мёртвому медведю, ещё тёплому и заснул, прижавшись к его боку. Я забрал его жизнь, а он, спасая меня от осенней стужи, отдавал мне последнее своё тепло…

Засыпая рядом с медведем, я не мог не думать: я убил лесного исполина просто так из глупой забавы, не спасения ради, не для пищи, а только, чтобы доказать… но что?! Кому, Берси? Ему не надо было ничего доказывать, как и другим моим алаям, они давно знали мне цену. Доказать себе, что я не трус? Я и так это знал.

Зачем я пошёл в лес? Зачем рисковал жизнью, я, единственный сын своих родителей, наследник Брандстана, будущий конунг? Зачем я убил великолепного зверя, повинного только в том, что попался мне на пути? Какая глупость, Сигурд!.. И сколько глупых и жестоких вещей мы делаем, ломая, убивая и даже не задумываясь над тем, что остаётся там, позади нас… Сколько ещё такого сделаю я? Или смогу не сделать?..

К утру я замёрз, от этого и проснулся. Я встал, с помощью обычного охотничьего ножа, ведь кинжал мой остался в теле медведя, вырезал кусок мяса из холодной уже медвежьей туши, развёл огонь, зажарил этот кусок, соорудив вертел из толстой ветви и наелся досыта. Потом, отдохнув в блаженстве, опираясь всё на ту же медвежью тушу, я отрубил ножом ему левую лапу, ту, что ранил вначале боя и отправился найти мои вещи, плащ, мешок, флягу. Однако этого мне не удалось. Где в густых зарослях они теперь валялись, ведали только феи леса да лесные черти.

Оставалось идти домой. Я направился на юг. Почему? Мне казалось, что в поисках зверя, я слишком забирал на север, поэтому решил так или потому что лес в той стороне казался реже.

Я шёл весь остаток дня и часть ночи, пока не обессилел, развёл огонь и лёг спать, хотя завернуться было не во что, и я рисковал простудиться насмерть. Надо было шкуру с медведя содрать, было бы, чем согреться…

Утром я снова заставил себя идти, хотя явно был уже болен. Меня толкала вперёд только воля к жизни. Остановиться, значило умереть.

И я шёл. Почти не видя от головной боли, раны мои воспалились и саднили, одежда порвалась во многих местах, цепляясь за ветки. Наконец я вышел из леса и увидел Охотничий хус… Боги, отсюда до ближайшей деревни час скакать верхом, пешему мне не дойти…

Я вошёл внутрь и повалился на пол в забытьи. У меня не было сил даже перевернуться на спину. Может, полежу здесь и смогу идти снова…

И вдруг я услышал приближающийся топот копыт, кто-то подъехал к дому. Вот удача! Только бы вошли!

А следующим звуком был женский смех. Услыхав его, я едва не решил, что я умер, и меня встречают в Валхалле прекрасные девы. Хотя почему в Валхалле, ведь я не в бою погиб, значит должен уйти в Хеллхейм или Нифльхейм, как повезёт…

Но нет, это смех земной женщины. Этот звук похож на тот, что издаёт чистая вода, которую наливают в драгоценный стакан из стекла. Журчащий весёлый, так смеются только очень красивые женщины, свободно, легко… Значит, я живой. Я живой! Войди сюда, прекрасная незнакомка, найди меня!..

Когда я приоткрыл глаза, я увидел девичье лицо чудесной красоты. Я смотрел сквозь ресницы, не в силах полностью открыть глаза. Я смотрел на неё, слушал её голос, волшебной мелодией звучащий в моей голове…

Она приподнимала мне голову и поила каким-то горячим ароматным живительным питьём, разговаривает с остальными короткими фразами, приказывает. Значит, госпожа.

А со мной говорит ласково:

– Пей, богатырь, всё будет хорошо, это лекарство, – в её голосе улыбка, казалось, она гладит меня. – Такой молодец как ты не должен погибнуть, не народив хотя бы с десяток своих копий.

Она погладила меня по лицу и по плечу. Никто не касался меня так. Я не знал, что у кого-то могут быть такие руки. Даже у матери в редкие минуты, когда она ласкала меня, не бывало таких тёплых, таких мягких рук…

Кто ты? Ты Фрейя?..

Нет, ты человек. И мне кажется, что я знаю тебя…

В следующий раз я увидел её на рассвете. Она подошла к моему ложу, освещённая рассветным солнцем. И сейчас я видел её уже отчётливо. Красота её такова, что от неё будто исходил свет, как из её рук лилось осязаемое тепло… Я схватил её за руку, когда она коснулась моего лба, чтобы убедиться, что она не моя грёза…

Я заснул снова и проснулся совсем здоровым. Но чудесной девушки уже не было, я это почувствовал сразу… Кто же ты?

Глава 5. Свана Сигню

Я боялся поверить в свою догадку. Я вспоминал лицо, голос, волосы, одежду. Эти дорогие ткани, вышивки, повелительные нотки в голосе, вроде мягкие, но не терпящие возражений. Как я мог не догадаться сразу. Слишком слаб был, вот голова и не работала. Фрейя… Да это куда лучше, чем Фрейя! Это Сигню Торбранд! Никто больше это и не мог быть. И лицом и всем это она! Я же помню, я очень хорошо её запомнил с нашей последней встречи, когда она отвергла меня. Это она. Только повзрослела, вот и всё.

Три года прошло, даже больше – тогда было лето, а теперь осень. За это время она из ребёнка превратилась в девушку. Впрочем, и тогда было видно, какая она будет. Только я не дал себе труда разглядеть. Да разве думал я о ней? Я думал о Сонборге.

Я не был раньше способен на такое сильное чувство, и даже на такое сильное желание. Почему? Что так воздействовало на меня? Я видел её всего несколько мгновений. Её прозрачное лицо, прозрачные светло-синие глаза под удлинёнными к вискам тёмными бровями, когда солнечный свет попал в синюю глубину её глаз, они засветились изнутри, как светит пронизанная солнцем морская вода, спокойная улыбка на мягких розовых губах… Я думаю, что мягких, хотя не касался их…Слышал голос, ощутил теплоту её руки. И ещё прикосновение…

Да, это прикосновение… Я согласился бы умереть, только бы перед этим она ещё раз коснулась меня…

Но как мне получить её? Даже ту Сигню, девочку, я не сумел прельстить, несмотря на все мои достоинства, в которых я был так уверен. А эта… взрослая Сигню… Она ведёт себя даже не как линьялен, но как богиня.

Я размышлял об этом всю дорогу до Брандстана. Излишне говорить, как напустилась на меня мать за моё глупое безрассудство, как хотела выслать Берси, по её мнению, виновного в том, что я едва не погиб, бушевала долго, пока не расплакалась, обняв меня со словами:

– Обещай никогда не рисковать больше понапрасну?

Я пообещал, конечно. Но я уже забыл о медведе и своём глупом геройстве.

Сейчас я был захвачен одной мыслью – как мне завоевать Сигню. Удивительно, прекрасный Сонборг отодвинулся в тень, я не о городе и йорде теперь думал, а о девушке. Нескольких мгновений, одного звука её смеха оказалось достаточно, чтобы я не мог больше думать ни о чём другом. Вот счастливцы её алаи, они слышат её каждый день…

Я привык всё хорошо обдумывать. И теперь мне было о чём подумать. Я должен всё узнать о Сигню. Ведь тогда, три года назад я отправился в Сонборг, ничего не зная, да и не думая о ней.

Теперь я не должен повторить той ошибки. Я должен знать, кто она, чем живёт, кого любит, кто близок ей. И я стал разузнавать всё, пользуясь материнским методом.

Почему три года назад я не поинтересовался, на ком меня собираются женить? Я видел пример Ньорда и предполагал, что мне предстоит то же, только мне достался бы Сонборг, а не Асбин. Я и думал о Сонборге.

Эта отсрочка пошла не то, что на пользу, она меняла всю мою дальнейшую судьбу. Тогда я приехал в Сонборг самоуверенным и довольно заносчивым незрелым человеком, теперь я был взрослым.

Все эти три года я думал о том, что я получу Сонборг, потому что к этой мысли склоняла меня вся историческая логика Свеи. Конечно, Сигню согласится, это выгодно нам обоим, больше, нашим йордам, и глупо было бы с её стороны отказываться от Брандстана в моём лице. А Сигню не глупая. Теперь я это уже знаю. Я теперь знаю, что она вообще необычная. Необычная девушка. Необычная дочь конунга. Она не такая даже как моя мать, которой я привык восхищаться. Я знал, что Сигню много заботится о своём городе и йорде, и о его жителях. Что она сама лечит людей. Я многое теперь знал о ней. И то, что она образованна. Книги, что привозят в Сонборг, привозят в первую очередь для неё, а также записки, которые делают мореходы по её просьбе.

В сегодняшней Свее, помимо меня, нет жениха для такой невесты, не идти же ей за конунга из норвейских диких земель, который прислал сватов не так давно. Она не глупа. А если она умна, она выйдет за меня, даже, если не хочет.

Но это верно, если рассуждать с холодным умом. Так, как я рассуждал до того, как влюбился в неё. Потому-то я и не торопил событий до сих пор.

Теперь всё изменилось. Теперь я спешил. Я хотел поскорее снова увидеть её. Я хотел предстать перед ней обновлённым. Я хотел, чтобы она увидела, что ей есть, за что полюбить меня.

Теперь я всё знал и об истории её семьи, трагичной и возвышенной. Я думал о том, как росла девочка, которая с раннего детства по сути уже была правительницей. Теперь я не удивлялся, вспоминая, как она отказала мне в прошлый раз.

Почему я так не понравился ей тогда?.. Но ведь и себе, сегодняшнему, я не понравился бы… Невероятное чутьё, природная проницательность подсказали той Сигню отказаться от того меня, благодаря ей, её заносчивому отказу, я изменился.

Проходили неделя за неделей. Выпал и растаял первый снег, дни стали совсем короткими. Зарядили дожди, поля убраны, глядели пустыми рыжими пятнами, леса совсем облетели, только мачтовые сосны стояли в тёмно-зелёных шапках с потемневшими от дождей стволами.