Торговец отражений

Хозяин принял заказ и ушел. Наконец наступило спокойствие. В кафе никогда не включали музыку. Тишина была гробовая.

Грейс откинулась на спинку потертого стула, поставила сумку рядом и пропустила чуть спутавшиеся от легкого ветра волосы сквозь пальцы. Она подумала, что неплохо было бы их отрезать снова, как в прошлом году. Голова с ними была тяжелая.

Повар суетился. Для Грейс достали красивые приборы, чашку с верхней полки, а кашу зачем-то украшали фруктами. Совсем ненужная красота, но людям приятнее видеть даже в невкусной каше что-то красивое. Официант поглядывал на Грейс испуганно, но в его темных глазках поблескивал интерес. Он еще думал, что взгляды могут очаровать. Грейс улыбнулась ему. Официант покраснел и продолжил укладывать яблочные дольки в кружок особенно сосредоточенно.

Грейс любила посещать только неизвестные никому магазины и кафе, ходить в них так часто, чтобы владельцы могли запомнить.

Усевшись поудобнее, Грейс достала из сумки книгу. Открыла, отлистнула до множества закладок и стала перечитывать любимые строки.

– А, Хайнлайн11. Хороший писатель! – сказал вышедший из кухни и направлявшийся в уборную хозяин. Он не мог не остановиться у столика Грейс – долг вежливости.

– Он самый, мистер Хэрроу, – сказала Грейс, улыбнулась хозяину и закрыла книгу.

– Грустная книжка, конец печальный. Я думал, ее сейчас уже не найти. Сейчас и другой фантастики навалом.

– Да, но какие-то книги из прошлого и сейчас читают.

– Давно не видел ее в магазинах.

– Просто люди не любят книги без счастливого конца. Наверное, сейчас лучше на обложке писать, что все кончится хорошо, иначе никто даже не возьмется читать ее. Но есть и те, кто любит пострадать. Такие и читают.

– И ты относишься к ним? – пошутил мистер Хэрроу и оперся о стол. – Тебе не нравятся счастливые концы?

– Они неправдоподобны. Во всяком случае, не во всякой истории он нужен. Да и вообще, не могу сказать, что здесь конец грустный.

– Но Майкла Смита же, эм, вроде как забила толпа, а потом его семейка… Они же его съели, да?

Грейс улыбнулась.

– Там написано, что он развоплотился перед обезумевшей от его речи толпы, а потом друзья поглотили его.

– Так это то же самое! – хохотнул мистер Хэрроу.

Грейс улыбнулась, а потом спросила:

– А вы читали?

– Я? Не, я фантастику не люблю. Моя мать читала, когда хипповала в шестидесятых.

– Ваша мать была хиппи? Удивительно.

– Я не очень похож на такого, да? – посмеялся мистер Хэрроу, выпрямился и погладил круглый живот, обтянутый белой рубашкой.

– Это были не вы, а ваша мама.

– Точно. Все-таки капитализм и потребление мне больше по душе.

– Она рассказывала вам что-то об этом времени? – Грейс чуть подалась вперед.

– Да так, немного. Она бросила родителей в Рексеме12, улетела в Соединенные Штаты, была на Вудстоке13, каталась по стране автостопом, рожала детей. – Он хмыкнул. – Потом, правда, вернулась, когда все это кончилось, а родители ее заболели. Вышла замуж, пошла работать. Все так, будто молодости и не было. Только музыка и была дельным во всей этой мишуре. А так – одни немытые наркоши в джинсах с бахромой, везде таскающие с собой книжки о восточных религиях и выкрикивающие лозунги о свободной любви.

– Разве они были бесполезные? Они ведь протестовали против войны.

– Их протест ничего не значил. Деньги значат больше.

– Они показали миру ценность свободы души.

– Души? А кому нужна-то такая свобода? – отшутился хозяин.

Грейс улыбнулась, ничего не ответила, а потом перевела тему. Разговаривать о разновидностях кофейных зерен, продающихся в Ластвилле, куда приятнее, чем об эпохе, которой Грейс никогда не видела.

– Принести еще чего-то? – спросил мистер Хэрроу, наконец отправляясь в уборную.

– Нет, мистер Хэрроу, не стоит. Спасибо за приятную беседу.

Он улыбнулся и ушел в уборную. А Грейс, почитав еще немного, убрала книжку в сумку и продолжила думать. Она проглядывала части плана и убеждалась в том, что все шло как никогда лучше. Ошибок быть не должно. Но вдруг план начал сыпаться.

Сначала Грейс заметила, как официант, вновь урвавший ее взгляд, зачем-то унес чашку кофе за другой столик. Посчитав, что замечание было бы неуместным, она промолчала, но почувствовала что-то неладное.

Грейс еще раз оглядела кафе. На вешалке висело всего одно, ее, пальто. День промозглый, никто бы не смог прийти в кафе без верхней одежды. Она осмотрелась еще, уделила внимание каждому стулу, но не заметила ни на одной спинке хотя бы пиджака. На полу ни единого следа. Может, это официант решил выпить кофе? Никто не подходил к столику. Хозяин ушел на кухню. В зале была одна Грейс и чашка кофе, от которого шел ароматный пар.

Грейс отвернулась к окну и пыталась высмотреть хотя бы одного прохожего, направлявшегося в кафе, но улицы были пусты. Такие унылые картины встречались в казавшихся Грейс шуточными вестернах. Пустыня, жгущее землю круглое солнце, кактус на горизонте и катящееся перекати-поле. И пусть Ластвилль не подходил под это описание, Грейс пришло на ум это сравнение.

Может, это для хозяина. Он выйдет из кухни и насладится плохим кофе. Может, ему хочется поговорить.

Звук открывшейся двери она услышала с опозданием – с секунду Грейс пребывала в роковом неведении. А когда наконец поняла, что случилось, боковым зрением увидела, как ни в чем ни бывало распахнулась дверь уборной и как и из нее вышел человек в черном брючном костюме.

Сначала он был похож на черное пятно, но потом прояснился. Грейс выловила каждую черту. Черные волосы хорошенько прилизаны, но все равно немного топорщатся на макушке. Невысокого роста, похож на спортсмена, почему-то сменившего спортивный костюм на дорогой костюм тройку. Руки в карманах пиджака. Шаг пружинистый, но тяжелый.

Молодой человек даже не взглянув в сторону Грейс, прошел к столику, где стояла чашка. У него не было никаких вещей, кроме газеты, которую он взял с соседнего столика и разложил во весь стол, даже отодвинув чашку в сторону.

Грейс надеялась, что ошиблась. Но ошибки быть не могло – все так, как она и предполагала. Глаза никогда не врали. А если бы они вдруг отказали, то аромат одеколона, пронесшийся мимо нее, убедил бы снова. Не ошиблась. Не могла.

Но как такое может быть? Среди белого дня, здесь? В такое-то время?

Это абсурд. Но разве жизнь – не абсурдна?

Ему на вид лет двадцать пять, может, чуть младше. Неаккуратный, словно вырезанный неумелым мастером профиль. Маленький нос, тонкие губы, длинные ресницы, большие глаза. Бледная кожа, не знающая солнца. Маленькие короткие пальцы, чуть покрасневшие в области воспаленных суставов. След от недавно снятого кольца на мизинце, еще немного красный. Пятна чернил на руках, не отмывшиеся в уборной. Ни часов, ни телефона. Только газета, разложенная постранично во весь стол, как скатерть, и чашка кофе, печально дожидавшаяся своего часа.

Он. Но почему здесь? И почему днем?

Миска каши и чашка кофе словно материализовались на столе. Грейс не заметила, что официант стоял рядом со столом дольше положенного. Так долго, будто бы решался сесть рядом, но понял-таки, что не лучшее время. Грейс бы не увидела его, даже если бы он сел ей на колени.

Грейс не видела, как официант ушел. Не поняла, как взяла в руку ложку и, даже не смотря вниз, начала есть отвратительнейшую кашу, не чувствуя вкуса. Кофе не пробудил. В висках пульсировало.

Молодой человек в костюме не спешил, почитывал газету строчку за строчкой, не пропуская ни одного объявления. Так зачитывался, что забывал о кофе, а когда вспоминал, то подносил чашку к губам, чтобы отпить кофе, и вновь возвращался к страницам жизни Ластвилля. Он был спокоен. Он был мертвецки спокоен.

Грейс не знала, сколько раз пробило ее сердце, прежде чем он встал, оставил чашку допитым залпом кофе, газету и деньги на столе, поправил пиджак и, засунув руки в карманы пиджака, пошел прочь.

Из кафе она вышла через три минуты и двадцать секунд после. Солнце светило тускло, а деревья уже отбрасывали длинные тени.

За крайними домами Ластвилля начиналось царство леса. Небольшой луг, тогда уже покрывшийся проплешинами, отделял город от его тьмы. Грейс перешагнула через невысокую ограду и оставила Ластвилль позади. Чуть проваливаясь в размоченную дождями землю, она шла через луг.

Грейс предполагала, что идти придется не по сухой брусчатке. Может, пробежаться по пыльным и покрытым паутиной ступенькам старых лестниц или утонуть по колено в луже, пробираясь к самым крайним, находившимся в низине, домам. Но никак не думала, что преодолеть придется размокшую в дождь целину. Куда же они ушли?

Грейс шла. Она знала – мистер Хэрроу, может, видел ее из окна. Зрелище все-таки занимательное: девушка в блестящих полусапожках, в новом пальто и шляпе, плетется по размокшей земле, утопая в грязи, следом за человеком, с которым не перекинулась в кафе ни словом.

Грейс не волновалась. Жизнь – это перформанс. Пусть смотрят.

Силуэт удалялся. Прямой, словно плывущий над грязью. Он шел уверенно, не оборачиваясь. Но Грейс знала – он ведет ее. И даже когда потеряла из виду, знала, что не заблудится.

Лес встретил холодом. Непрореженный, тихий и темный, словно вымерший, он пугал. Грейс слышала тихие шаги, удалявшие от нее, и шла следом. Но вскоре лес стих.

Тишиной страшны леса, окружавшие Ластвилль. Не пели птицы, не шумели деревья, не бежали ручьи. Родители пугали детей призраками, жившими в дуплах толстых стволов, и сами боялись заходить в леса. Домашние животные не сбегали в леса. Не каждая птица вила гнездо в его кронах.

Ноги Грейс вязли земле. Свежие следы проглядывались отчетливо. Небольшая нога, ботинки с неудобными треугольными носами. Уверенно нарисованный путь. Она бы так и шла по следам, если бы в какой-то момент они не кончились. Грейс опешила, остановилась, огляделась. Лес темный. Ни одного клочка света между стволами. Невозможно понять, куда идти. Тишина обступила.

Невозможно, просто никак нельзя потеряться. Это же лес Ластвилля. Он уже покорялся ей.

Вдруг под ногой вдруг раздался хруст. Грейс взглянула вниз и увидела расколовшееся под каблуком маленькое черное зеркальце. Она подняла его, посмотрела на себя в разбитое отражение и усмехнулась.

Темный лес закончился быстро. Уже через несколько минут пути солнечный свет стал все настойчивее пробиваться сквозь редевшие деревья, в битве с дождем потерявших большую часть оперения. Золотые лучи пятнами проявлялись на темной земле, и наконец засветили в полную силу. Лес расступался.

Грейс прошла прямо, свернула у большого дуба, в корнях которого сверкало второе, уже целое, зеркальце, обогнула поваленное дерево и очутилась на утоптанной тропинке. Здесь следы терялись в других, в десятках других следов, и старых, уже въевшихся в землю, и новых, размытых водой. Деревья склонялись к дорожке, укрывая проход меж собой от посторонних глаз. Вскоре они уступили место кустарникам. Грейс не остановилась, нашла лаз, вырезанный в одном из кустов, и пролезла сквозь ограду. За кустами, сверкающий в прямых солнечных лучах, разливался небольшой пруд. На противоположной стороне в тени раскидистых ветвей старого тополя стоял небольшой двухэтажный дом из темного, поросшего мхом и ползучими лианами, кирпича. Тучи обступили его.

Дом казался заброшенным, но явно им не был. Слишком много следов, припорошенных землей и листьями, вело к заросшей травой мощеной дорожке, слишком неаккуратно замаскированы жилые окна, занавешенные старыми шторами. Слишком редко обступили пруд высаженные кусты, чтобы скрыть разбитый у дома огородик.

Грейс обошла пахший тиной пруд, поднялась по треснувшим от времени ступеньками к двери и постучала по ней колотушкой, отполированной от прикосновений.

И как только дверь открыли, спросила:

– Где он?

Часть вторая. Ад других.

«Ты сам и есть Бог. Ты можешь проклясть лишь себя – и ты никогда не уйдешь от себя».

«Чужак в стране чужой»

Роберт Э. Хайнлайн

VIII глава

Лиза выглядела чуть лучше, чем на лекции, но хуже, чем обычно. Щеки побелели и даже капли румянца не разглядеть. Волосы, и прежде не очень густые и подстриженные коротко, примялись и лежали некрасиво на овальной, похожей на мяч для регби, голове. Серые глаза будто стеклянные, но взгляд Лизы казался внимательным и радостным.

– И тебе привет, Грейс. Мы ждали, – кривовато улыбнулась она и пропустила Грейс в дом.

Грейс сделала пару шагов и поморщилась от скрипа пола.

В прихожей пыльно и темно. На старом комоде стояла половинка разбитой вазы, а осколки валялись вокруг, нетронутые. На вешалке висело три пальто, будто тоже сотканных из пыли. Длинные, безразмерные. Грейс повесила свое рядом.

– Мне бы обувь, – сказала она.

– Ты можешь ходить босиком, здесь не холодно, – ответила Лиза, пожав плечами.

Грейс насторожилась. Что-то в Лизе было не так. Что-то изменилось. Но не поняла, что именно.

Грейс поначалу фыркнула, не веря, но когда взглянула на ноги Лизы, убедилась – та слов на ветер не бросала. Большие ступни ее были босыми, чуть покрасневшими и почти даже не пыльными.

– Дай сюда сапоги. Нечего грязь в дом нести, – сказала Лиза и жестом попросила Грейс отойти.

Грейс перечить не стала, сняла полусапожки и отдала их. Лиза обошла ее, задев плечом, вырвала у Грейс обувь из рук и распахнула дверь. Та жалобно скрипнула.

– Вы бы хоть смазали.

– Если бы, но нельзя.

Грязь с обуви Лиза мощными движениями трясла на порог. Грохот ударов каблуков раздавался, наверное, на весь лес. Пыльные ступеньки покрылись комками земли. Грейс надеялась, что вместе с грязью не отлетят подошвы.

– Я не думала, что вы будете жить в такой глуши, – сказала она, когда Лиза закрыла дверь и поставила обувь на дырявый коврик.

– Так Шелдон захотел. Сказал, что в Ластвилле стало слишком много беспокойств, которые таким, как мы, не нужны.

– Беспокойств?

– Ну, знаешь, люди, музыка, разговоры.

– Но квартира и так была на отшибе.

– Это была квартира. Люди, понимаешь? Суета, соседи, праздники, фестивали…

– До дома даже не доходили фонари.

Лиза только пожала плечами.

– Ну, проходи. Не стой на пороге. – сказала она и закашлялась. Тогда-то Грейс наконец услышала – Лиза хрипела. Вот, что показалось странным.

Ничего не ответив, она пошла следом за Лизой в темный коридор. Грейс прежде не была в этом доме, но представляла, что внутри он окажется намного больше, чем снаружи. Но не ожидала, что настолько.

За тесной и темной прихожей, искусственно превращенной в заброшенную, начинался длинный коридор, в конце которого виднелась спрятанная за углом деревянная лестница на второй этаж. С потолка свисала большая люстра, на которой горела половина лампочек в форме свечей. Большая часть коридора утопала в полутьме. Занавешенное окно, видневшееся рядом с лестницей, будто и не существовало. В коридоре было только две двери и пустые стены с дырками в темных обоях. Кухня скрывалась слева от входа за аркой, в полутьме. Даже ковер со скрипучего пола сняли.

– Уютненько. А где все? – спросила Грейс, оглядевшись.

Лиза кивнула в сторону большой двери из темного дерева, резьба на которой напоминала Грейс какую-то известную картину.

– Все?

– Увидишь.

В гостиной пахло спиртом. Люстра с пучком паутины, затесавшимся среди железных фигурных лапок-ветвей с лампочками на кончиках, горела тускло. Темно-зеленые обои, прореженные золотыми нитями, казались черными. Картин на стенах почти не разглядеть, но Грейс знала – они там есть. Иначе быть не может – Сабрина ведь все еще с ними, она, наверное, еще рисует. Горел камин, тихо потрескивая поленьями, но не давал тепла. В гостиной было зябко. Даже расставленная в хаосе мебель, казалось, отодвигается к углам, чтобы согреться.

Грейс увидела его сразу.

Шелдон лежал на диване с завернутыми рукавами рубашки в позе эмбриона. Со сгиба локтя засохшей полосой текла уже остановившаяся кровь. Грудь его еле вздымалась, а из чуть раскрытых бледных губ срывались хриплые выдохи. Кудри прилипли к бледному, покрытому застывшей испариной лбу. Скулы заострились и ввалились. Закрытые глаза, прикрытые веками, казалось, стали еще больше, чем прежде. Будто бы они хотели вывалиться из глазниц, но веки из последних сил сдерживали их порыв.

– Он вообще жив? – прошептала Грейс.

– Пока жив, – ответила Лиза.

– До поры до времени, – вмешался третий хриплый голос.

Тогда Грейс и увидела Джеймса снова. Он сидел в большом старинном кресле на фигурных ножках, уже сняв черный пиджак, и что-то печатал на новом ноутбуке. В голубом свете экрана его лицо казалось наполненным водой прозрачным пакетиком с черными-бусинками глазами, то и дело загоравшихся в свете камина.

– А ты, смотрю, нашла-таки мое зеркальце, – сказал он, не отрываясь от работы. Пальцы быстро-быстро стучали по клавиатуре.

– Ты не очень-то и прятал, – хмыкнула Грейс и высыпала на стол перед креслом все зеркала из сумки, которые нашла. Их было семь, на каждого.

Джеймс оторвался от экрана, посмотрел на зеркала, потом на Грейс. Губы его почти незаметно дрогнули в улыбке.

– Потому что я хотел, чтобы ты их нашла, – сказал Джим и вернулся к работе.

– Заметать следы ты так и не научился.

– А это настолько нужное умение?

– А ты хочешь, чтобы и тебя нашли? – Грейс улыбнулась.

– А ты о чем?

– Неужели не понимаешь?

– Ты же сама всегда говоришь, что лучшая маскировка – это правда.

– Не сейчас, Джим.

Грейс поняла, что парень смутился, но не от всего сердца. Тело его говорило о смирении, но глаза, все еще искрящиеся в свете камина как два маленьких костра во тьме, кричали: мы тебе не верим.

– Как часто ты торчишь в этом кафе? Каждый день?

– А как еще мне жить. – сказал Джим, – Думаешь, здесь есть интернет? Думаешь, я тут могу тут работать?

– Джим! – Громко шепнула перепугавшаяся Лиза и указала пальцем на Шелдона. – Пожалуйста…

– Он все равно ничего не услышит. – Отмахнулся Джим. – Еще несколько часов можно не беспокоиться.

– А пусть проснется! – с нескрываемым весельем надавила Грейс. – Пусть знает, что из-за того, что у вас здесь нет связи, ты сидел в кафе и отправлял оттуда послания в полицию.

Лиза побледнела. Ноги задрожали, и она плюхнулась на диван рядом с Шелдоном. Его тощее тело подпрыгнуло, нога свалилась на пол. Лиза забросила ее назад. Шелдон даже не пошевелился.

– Джим, так ты… – прошептала она.

– Отвяжись! Не твоего ума дело.

– Ты отправлял все письма с одного места. Хоть их вай-фаем, надеюсь, не пользовался? – спросила Грейс.

– Я не идиот. Конечно, не пользовался. Я заказал беспроводной модем на чужое имя еще в том году. Проблема в том, что он здесь не ловит. Приходится бегать туда-сюда.

– А если они найдут тебя? Почитают переписки…

– Не смогут. – Джим клацнул на клавише «ввода», и пальцы его замерли над клавиатурой. Он задумался. – Ты просто знаешь это место, нам ведь рассказали, Грейс. А они и не подумают, что кому-то взбредет в голову так палиться. На это и расчет. Ты же так всегда и делаешь, и он так делал.

Грейс вздохнула. Подошла к креслу Джима, села на широкий подлокотник и положила руку парню на плечо. Плечевой сустав горел так сильно, что тепло чувствовалось даже через ткань. Джим замер. Он даже перестал заполнять огромную таблицу в Exel и посмотрел на Грейс. Она убрала руку с воспаленного плеча.

Ему, кажется, стало хуже.

– Всех ведь могут раскрыть, – сказала  Грейс, вздохнув. – Зачем так рисковать?

– Что у них есть на нас?

– Твой модем.

– Зарегистрированный на человека, которого нет на территории Ластвилля, а до Лондона они вряд ли доберутся. Да и вообще, думаешь, они зайдут настолько далеко? – Улыбнулся Джим. –  Если они и узнают о том, откуда появились письма, у них будет только факт, что это делал некто из кафе на окраине. Да, я туда хожу. Но, думаешь, я один?

– Нет, не один. Профессор Френсис тоже заходит туда за круассанами.

– И Грейс Хармон за крем-супом из брокколи. Видишь? Подозреваемых уже трое. А если покопаться в записях с камеры наблюдения у кафе, то круг, наверное, расширится еще больше.

Грейс усмехнулась.

– А ноутбук? Он ведь твой.

– Он не мой, а Джастина Блейка.

Грейс не смогла долго сдерживать молчание. Она взглянула на Лизу, которая была белее мела, а потом на жуткую и одновременно серьезную ухмылку Джима, рассмеялась.

За время новой жизни Грейс научилась смеяться приятно. Каждый из знакомых в университете не зря считал ее смех одним из самых звучных, что только могли быть у людей. Мелодичный, не очень громкий, звонкий, такой, какой хотелось бы слушать как можно чаще. В те же минуты Грейс смеялась так, как смеялась только в одиночестве, тихо и хрипло. Ее смех успокоил Лизу.

– Кстати, а почему ты решила прийти сегодня? Мы ждали тебе раньше, – спросил чуть повеселевший Джим.

– Я бы вообще не пришла, если бы не узнала об этом Уайтхеде.

– Так он давно пропал. Тебе понадобилось столько дней, чтобы до нас добраться?

– У были дела поважнее, чем бродить по Ластвиллю и искать, откуда подует алкоголем.

– Прямо-таки подует?

– Ты ведь совсем не меняешься. – Улыбнулась Грейс. – А Шелдон не против?

– Он не против всего, о чем не знает.

– Думаешь, он не знает?

Джим улыбнулся. Темно-карие глаза сверкнули.

– Ты как свинка, которая ищет трюфели. Только Грейс Хармон ищет зеркала и спиртное. И ни свинки, ни Грейс Хармон не едят и не пьют результаты своего труда. А, может, все-таки выпьешь?

Джим было полез рукой под кресло, но Грейс его остановила.

– Должен же здесь остаться хоть один трезвый человек.

– Мы все трезвы умом, а ты трезва только физически. И чем тут гордиться?

Джеймс знал, что все вопросы скорее риторические. Он и не ждал ответа.

– Не смотри так. Он долго не проснется. Можешь не ждать пробуждения нашего гуру, – сказал Джеймс и наконец вернулся к своей таблице. – Может, Лиза пока займет тебя чем-то? До вечера времени много.

– Вы разве никуда не спешите?

– Ты разве видишь здесь время? Спешить некуда.

Джеймс утонул в работе раньше, чем успел увидеть, что Грейс хотела что-то добавить.

– Пойдем на кухню. Оставь их в покое, – сказала уже успокоившаяся Лиза и повела Грейс на кухню.

Грейс не взглянула на Шелдона. Ей хватило услышать хриплый выдох, чтобы отказаться от желания еще раз посмотреть на его бледное лицо.

На кухне оказалось не многим чище и светлее, чем в гостиной. Добротный гарнитур давно уже не мылся, но пыли на нем не видно. В углах на фоне темных обоев ярким пятном выделялась густая паутина, свисавшая с потолка как арт-объект. Старые шторы задернуты, на столах и столешницах горели свечи, и воск с них капал вниз на подставку. На полу лежал ковер темно-зеленого цвета, рядом со столом, стоявшим посередине большой пустой комнаты, было три стула. На скатерти сохли фрукты, а в вазе для них доживали последние дни порезанные розы.

Грейс заняла место за столом. Лиза открыла дверцу шкафчика и достала с верхней полки банку кофе.

– Ты же пьешь растворимый?

– У вас даже на выбор?

– Выбора нет, я для приличия спрашиваю. Был бы выбор, Джим бы так часто не сбегал пить кофе в город.

– Он же всегда сам варил кофе.

– Когда-то варил, но Шелдон конфисковал кофейник, и с тех пор мы только растворимый и пьем. А Джим не может, сама знаешь, какая у него поджелудочная… Так что, будешь?

Грейс махнула рукой.

– Значит будешь.

Лиза достала из шкафчика три чашечки с блюдцами, оставила две в сторону, а в остальные налила кипяток из антикварного медного чайника, стоявшего прежде на  плите.

– Только не надейся здесь выпить нормальной воды. Трубы постоянно отхаркивают какую-то дрянь, – предупредила Лиза.

– Плевать. Наливай.

Грейс перекатывала из руки в руку забальзамированное яблоко. Тяжелое, будто бы сделанное из камня, оно когда-то было живым, но сейчас жизни в нем осталось не больше, чем во всем духе Ластвилля. Грейс отпихнула яблоко в сторону. Оно упало на пол с тихим грохотом и покатилось в пыльный темный угол.

– Ты поаккуратнее, а то яблоко проломит пол, а с ним и весь дом развалится.

– Не уж и такая большая потеря, – отмахнулась Грейс.

– Это точно, – усмехнулась Лиза.

– А где Сабрина? Я ее не видела.

– Она пошла в лес. Шелдон отправил, – сказала Лиза и бросила в чашки по две ложки кофе.

– Шелдон в состоянии открывать рот?

– Ага. Открывать свой и затыкать чужие. На, держи свой кофе.

Сервизы в доме были восхитительные. Дорогие, старинные. На рынке антиквариата продались бы за кругленькую сумму. Грейс осторожно взяла невесомую чашечку, разрисованную золотыми линиями, аккуратно размешала гранулы и пригубила кофе. И все-таки он отвратительный.