Там, где цветут ирисы

Я виделась с семьей только по воскресеньям и тяжело переносила разлуку с близкими. Мои дедушка и бабушка поддерживали меня как могли и даже предлагали уйти из балета. Однако я была твердо уверена в своем решении и не представляла своей жизни без него. Признаюсь, были моменты, когда нагрузка казалась невыносимой и хотелось все бросить. Но меня спасал мой характер, который помогал мне преодолеть эту слабость.

И большим плюсом было для меня, что вечерами могу самостоятельно работать в зале, оттачивая мастерство. Так что я даже была рада избавиться от гиперопеки ба.

Здесь, в академии, как в шахматах. Важно все: стратегии, с кем общаешься, как выстроены отношения с педагогами, репутация и так далее. Все всегда должно быть продумано до мелочей. Все имело значение. Чтобы перейти в следующий класс, мы каждый год сдавали экзамены. Вылететь было довольно просто: многое зависит от личных отношений с педагогом, который входит в комиссию и может значительно повлиять на ее решение.

До Наташки я недолго жила в комнате с девочкой. Она была старше меня. Так ее отчислили из академии в пятнадцать лет после восьми лет обучения: плоскостопие мешало осваивать программу, которая усложнялась с каждым годом.

Эту особенность заметили и на медосмотре при поступлении, но тогда комиссию впечатлили высокие оценки на других этапах отбора и протекция высокопоставленного чиновника. Я слышала, как прежде о ней говорили как об очень перспективной и талантливой балерине, мол, вторая Плисецкая или Уланова. Но в тот момент никто не вспомнил ни о прошлых успехах, ни о таланте. Ее просто вышвырнули, как расходный материал.

Несмотря на возможность перевестись в заведение попроще, девочка не стала этого делать: у нее пропало желание заниматься балетом. Разочарование просто ее убило. Убило в прямом смысле. Ходили слухи, что она наглоталась таблеток и ее не успели спасти.

Как-то мы с Наташкой засиделись до рассвета. Она, как всегда, нарушала все правила. Теплыми августовскими ночами звезды так близко, что казалось: протяни руки – и можно их достать. Мы что-то вспоминали, хихикали. Потом я повторяла немецкий, а она сидела на широком подоконнике полностью открытого окна, свесив ноги, и потихоньку курила.

Смотрела в ночь. Наши окна выходили на большой проспект в центре города. Она болтала ногами и наблюдала за тем, как люди в ночи растворяются, словно сахар в чашке черного кофе. С каждой минутой улицы редели, шум транспорта постепенно смолкал, и в какой-то момент город затих.

– Посмотри на забор, он хоть и кованный, ажурный, как во дворце, но за ним мы как в тюрьме, – она сказала это как-то обреченно. – Там жизнь кипит, я это точно знаю. Люди влюбляются, ходят за ручку в кино, обнимаются, целуются, занимаются любовью, а здесь пахнет нафталином. Мы восемь лет находимся здесь практически круглосуточно, ничего не жрем, портим желудки, гробим ноги, здоровье, чуть оступишься – и тебя выкидывают за ненадобностью. Карьера артистов балета такая короткая. Вот до сорока лет скачешь, скачешь по сцене, дай бог не в кордебалете. Повезет если, выступать будешь на лучших балетных сценах мира. Единицы могут работать в известных балетных труппах, но здесь все зависит не только от таланта, а в большей степени от того, с кем ты спишь.

– Цинично как-то, тебе не кажется? – говорю я, хотя в принципе с ней согласна.

– А после выхода на пенсию максимум, что ты можешь, – это работать хореографом, давать частные уроки, – продолжает она рассуждать. – Да, конечно, есть случаи в природе, но они редки, как дождь в Сахаре, известные примы могут переквалифицироваться в актрис театра или кино, сниматься в рекламе, открывать собственные школы, это если есть деньги, вернее, спонсор. С личной жизнью все гораздо печальнее. Ирис, ты помнишь момент, который случился в начале нашего знакомства: я сломала ногу и целый месяц провела в гипсе?

– Ага, – мычу я.

Еще бы не помнить. После этого педагог по классическому танцу, этакая старушенция Софья Карловна, унижала Наташку каждое занятие: игнорировала необходимость реабилитации после травмы; говорила, что теперь Наташку «не возьмут работать даже кассиром в „Дикси“», ну максимум, что ей светит, – стрип-клуб, жопой вертеть научилась, и хватит. Наташка тогда была в таком стрессе, и такое отношение в сложной ситуации стало для нее последней каплей. Она хотела уйти в середине года, и, думаю, она перевелась бы в другое учебное заведение, но, можно сказать, ей повезло, и не только ей. Софьюшка наша дала дуба прям на занятии, и нам заменили педагога. Мы дали ей ласковое прозвище – Кассандра.

– Вот, Кассандра классная, – сказала Наташка, затушив сигарету и пульнув окурок из окна вниз. – Только какая-то вся несчастная. Глаза грустные, как у одинокой побитой собаки, оттого и кажется, что ей далеко за пятьдесят. Что ни скажи, бурная личная жизнь очень красит женщину. Глянь на нашу Елизавету Павловну: очередной ухажер такую тачку дорогую подогнал, у нее аж глаза, как фары, загорелись, и такая вся прям вежливая, открытая миру. А они ведь ровесницы.

– Конечно, – согласилась я. – Кассандра дала тебе возможность спокойно закончить этот год и вылечить ногу. Кстати, она занималась с нами всеми, уделяла время каждому, давала ценные советы. Я в восторге от нее, – произнесла я, закончив свою длинную мысль. Мне совсем не хотелось обсуждать мать Давида.

– Да, ты, Ирис, прям эмпат этакий, все тебя восторгает и умиляет, как нам, циникам и бездарям, жить-то?

Мы прыснули от смеха. Наташка слезла с подоконника, к моему спокойствию, и в меня полетела ее подушка.

– Я вот, например, когда стану примой, обязательно заведу себе любовника, статусного и очень богатого, – продолжила Натали. – Буду выходить со спектаклей в бриллиантах, с огромными букетами. И как говорила героиня старого советского фильма: «Иду я красивая по улице, а парни вокруг так и столбенеют, а те, что послабее, так и падают, падают, падают и сами собой в штабеля укладываются», – Натали поплыла царской походкой к своей кровати.

Это выглядело так комично, что мы обе не удержались и заржали во весь голос. Через стенку нам постучали и заорали, причем матом. Никто даже не поверит, что будущие Жизели и лебеди могут изрекать такой отборный трехэтажный мат.

– Семенова, заткнись и спи, а то ты, наверное, подслушивать устала, – гаркнула Натали в ответ.

– Давай спать уже, осталось два часа до подъема, – я бросила в нее подушку, возвращая ей.

Поворачиваясь на бок и закрывая глаза, подумалось, что, встретив «своего» педагога, я была на седьмом небе от счастья! Тогда я поняла, что именно она научила меня чувствовать танец. Кассандра любила говорить: «Включите голову, артист балета – не тупая кукла, технически чисто исполняющая свою партию. Вы должны танцевать головой. Танцор ищет в каждой роли что-то свое, придумывает свою историю, поэтому одна и та же партия получается у всех по-разному».

В честь Первого сентября будет концерт, мы его между собой называем «смотринами». У меня партия Одиллии[1]. В этот раз Семенова прямо-таки урвала себе партию Одетты. Признаюсь, жаба меня просто душит.

Я спала и видела, как в белоснежном костюме танцую именно его. Но Кассандра сказала: «Ирис, я жду твоего черного лебедя, он твой. Я вижу тебя в нем. Вообще, в антагонистических ролях ты можешь раскрыться и засиять». То ли успокоить хотела, то ли она видела во мне то, что я так упорно старалась в себе не замечать.

Мы все себя мним положительными персонажами, но не всем же быть Белоснежками, кто-то должен быть и злой мачехой. И тут уже зависит от таланта и актерского мастерства – полюбит ли зритель отрицательного персонажа, посочувствует ли ему, найдет ли оправдание его поступкам. Но еще не вечер. И я опять укатила на всех парах к Морфею.

Глава 5. Ирис

После бессонной ночи тяжело пахать у станка. Кассандра, видимо, тоже не спала или не с той ноги встала.

– Раз, два, три… Ионова, тяни носок, Матусевич, ты что, коряга? Семенова, что это? Забыла проснуться? Вы совсем тут от рук отбились, смотрю! Я ко всем вам обращаюсь! – уже орала Кассандра. – Еще раз придется повторить замечание – вылетите из класса.

Шел третий час урока, и все монотонно, без остановки: батман, гранд батман, фуэте, плие и так далее. Элемент за элементом. Через полтора часа еще прогон в главном зале, а второе дыхание не открывается. Еще мгновение – и слышу голос преподавателя.

– Все, свободны, жду на отработку Семенову, Ионову и…

Все застыли в ожидании, что назовут именно ее фамилию.

– Гусева, Наташа Гусева, в шестнадцать ноль-ноль в этом зале, – сказала Кассандра и растворилась в дверях.

Завистливый шепот пронесся за спиной. Ну, это ожидаемо. Это значит лишь одно. У Натали появился тот самый один шанс из тысячи, которого с замиранием сердца ждет каждая. Натали пока в дубле. И стоит оступиться мне или Семеновой – она заменит одну из нас. И уж она-то свой шанс не упустит.

– Су… – шиплю я, глядя на юбку. – Я где-то зацепилась, и теперь на самом видном месте жуткие затяжки, – поясняю я Натали.

Мое сердце бешено колотится, словно я бегу стометровку. Я с трепетом смотрю на свою подругу, которая стала в этот момент для меня конкуренткой. От ревности и страха моя ладонь застывает в воздухе. Взгляд скользит по моей юбке, словно в ней скрыты ответы на все мои вопросы и сомнения.

Мысль о том, что Наталья превосходит меня, сжигает меня изнутри, словно пламя. В лице Семеновой я не видела достойной соперницы, но Наталья – это совсем другая история.

Когда в нашем классе появилась Наташа, я почувствовала, как зависть, словно зловещий демон, поселилась в глубине моего сердца. Страх поражения окутал меня, и я начала сомневаться в том, что действительно заслуживаю быть здесь.

Вопрос напрашивался сам собой: «А правда ли я здесь на своем месте? И неужели все мои успехи – это лишь результат усилий моего дедушки?» Зависть жгла меня, словно расплавленный свинец, оставляя ожоги на каждом миллиметре моего тела.

Перед глазами возникали образы Наташи, ее безупречные движения казались мне недостижимыми. Я пыталась скрыть свою тревогу под маской равнодушия, но она продолжала расти внутри меня, как река, несущая волны сомнений и страха.

Я всегда считала ее более талантливой. В ней было то, чего мне не хватало: Натали умела быть легкой на сцене, она парила в прыжках, как будто в невесомости.

И тут же становится стыдно за свои черные мысли.

– Ионова, ты же будущая прима, а ругаешься матом, как сапожник, – ржет Натали, как будто знает больше, чем говорит. – Забей на юбку, мелочи жизни это все. Я вот за то, чтобы танцевать Жизель в Большом, душу продала бы. Что там душу, я бы голая согласилась. А ты из-за затяжек расстроилась…

– И правда, фиг с ней, с юбкой, прорвемся. Я рада, что ты с нами. На рожу Семеновой в одиночестве смотреть не хочется что-то.

И мы побежали по лестнице вниз. Есть хотелось неимоверно.

– Я с утра даже воду пить боюсь перед взвешиванием. Не дай бог лишний грамм – прощай, балет! – поделилась я с Натальей.

– Да, жаль, что нет того, кто посоветовал бы, как правильно питаться. Так, чтобы желудок не угробить. Нам ведь не до того, мы просто перестаем жрать и пить совсем, только бы влезть в параметры. Ради кого бы то ни было не станут перешивать костюмы, – тараторила Натали. – Я их уже видела, Ирис, они потрясающие. Такие красивые… – Натали картинно закатила глаза.

– И это говорит человек, который ночью бессовестно жрал бургер, запивая колой. Наташка, ты ведьма, ешь и не толстеешь. Не то что я. От одного вида еды набираю.

– Ионова, тебе не говорили, что завидовать надо молча? А так, ну что есть, то есть. Наверное, все-таки ведьма.

Я остановилась, мне было неспокойно. На языке вертелся вопрос. И я хотела знать на него ответ.

– Наташ, можешь мне ответить? Только честно, – выпалила я.

– Постараюсь, Ионова, спрашивай. Хотя я догадываюсь, что ты хочешь знать, – с улыбкой ответила Натали. – Я экстрасенс, видела меня на ТНТ в прошлом сезоне?

– Я серьезно, – меня раздражала ее манера отвечать вопросом на вопрос.

– Да не ссы, Маруся. Понимаю, что сейчас каждый сам за себя. Знаешь, я здесь только три года и все это время вижу, как ты, словно робот, пашешь и пашешь в зале на занятиях, до и после них. Учишь языки, математика и химия просто отлетает от зубов, играешь в шахматы, а история искусств – вообще отдельная тема. Откуда столько в твоей голове? Ты вообще спишь? А может, ты вампир? – хихикнула Натали. – Я, честно, просто в аху… Мне бы таких бабушку и дедушку, вряд ли бы я здесь оказалась. Ну кто, если не ты, достоин быть первой? А? Вот в моей жизни тоже нет ничего, кроме балета, с шести лет, но такой работоспособностью меня Вселенная не наградила, хотя вроде и талантом не обделила. И кстати, ты дочитала «Трансерфинг реальности»?

– Да, ты же не отстала бы от меня, еще на прошлой неделе прочитала. Ну так при чем здесь это?

– Плохо читала. Я это к тому, что я просто верю, что во Вселенной все для меня. И если я получу главную роль или стану примой, то вовсе не потому, что придушила Семенову или выбросила тебя из окна. Хотя вот, глядя на недовольную рожу Семеновой, я уже сомневаюсь. Может, мне все-таки ее придушить? – Наташка приобняла меня и заржала. И я вместе с ней.

Вот такая она, какая есть, – искренняя и непосредственная. Это я замороченная. Мне даже стало стыдно за свои мысли. Она особо не говорит о своей жизни, не хочет жалости к себе. Но я-то знаю. Порой людей объединяют больше всего не общие интересы, а общие психологические травмы.

Она также в детстве потеряла родителей, но она хотя бы их хорошо помнит, ей было десять, когда их не стало. Только вот у нее не оказалось любящих и заботливых бабушки и дедушки. Над ней опеку взяла тетка по материнской линии. И не из любви к ней, а из чистой корысти. От родителей осталась трешка в центре, и она из какого-то захолустья со всем своим выводком тут же перебралась в город. Наташку спровадила в общагу и запретила ей нос казать в отчий дом. Да Натали и не рвалась, не было там ничего ее. Тетка только и мечтала, как бы избавиться от Наташки совсем, как в детской сказке про Белоснежку.

– Натали, вечером домой еду, хочешь со мной? – спросила я. Грустно было оставлять ее здесь, в общаге.

– Ионова, только не надо меня жалеть. У меня на эту ночь есть уже планы, – подмигнула белокурая бестия. – Увидимся!

Что это за планы, даже страшно было подумать. Махнув ей рукой, я побежала дальше, вниз по лестнице. Ржать с Наташкой можно вечность, а дополнительные занятия никто не отменял.

Глава 6. Артем

Два года назад

Когда я вошел в больничную палату, сердце мое сжималось от боли и тревоги. Мама, моя опора и свет в жизни, лежала неподвижно на кровати, окруженная аппаратами и стерильностью больничного пространства. Усталость и боль отражались на ее лице, но в глазах все еще горела нежность и любовь. На какое-то мгновение ее лицо даже прояснилось при виде меня.

Я подошел к кровати, взял мамину холодную руку в свою, словно стремясь передать свою силу и поддержку через прикосновение. Слезы застилали мои глаза, но я старался держаться, чтобы стать поддержкой и утешением для нее в этот трудный момент.

– Мама, мамочка, – прошептал я, голос дрожал от эмоций. – Я здесь, с тобой. Мама, я горжусь тем, какой ты была для меня всегда. Я буду помнить каждое слово, каждый момент, который мы провели вместе. Я буду помнить тебя всегда, – я сжал ее ладонь еще крепче, будто это могло хоть ненадолго удержать ее рядом со мной.

Мама слабо улыбнулась и сложила руку на моей руке, словно храня в ней всю свою нежность и любовь. Глаза ее наполнились слезами.

– Помни, мой мальчик, что любовь – это то, что остается после нас. Темочка, будь смелым, будь добрым. Живи свою жизнь без сожалений. Я всегда буду с тобой, даже если меня не будет рядом физически. Люблю тебя, мой дорогой сын, – она говорила шепотом, из последних сил.

Я склонился к матери, обнял и почувствовал ее последний вздох. В этот самый момент мое сердце словно разорвалось на части.

Если бы кто-нибудь в этот момент меня спросил о том, что я чувствую, потеряв только что самого близкого человека… Сложно. Я был переполнен эмоциями, которые трудно выразить словами. В моем сердце бушует горечь утраты, как будто кто-то вырвал кусок из моей души. Я ощущаю острую боль, которая словно пронзает каждую секунду, напоминая о том, что любимый человек больше никогда не будет рядом.

Глубокая пустота и одиночество охватывают меня, словно тень, следуя за каждым шагом. Все вокруг кажется безжизненным и серым. Мир потерял яркость и радость. Я лишился опоры и направления, потому что уход мамы изменил все мое представление о будущем и мире в целом.

В моем сердце бушует метель эмоций: горе, гнев, отчаяние, скорбь – все это смешивается в бурлящем потоке слез и страсти. Я чувствую вину за то, что не сделал больше для своего близкого человека. Меня одолевает горечь и жалость к себе.

Одновременно с этим внутри зародилась огромная благодарность матери. Мелькают воспоминания о совместно проведенных моментах и ценных словах, которые останутся в моем сердце навсегда.

В этот самый момент я ощутил на плече теплую увесистую руку. Это был отец, о котором я почти ничего не знал до вчерашнего дня. Он незаметно, тихо, по-кошачьи вошел в больничную палату. Я повернулся, пытаясь освободиться от его цепких пальцев, которые мертвой хваткой впивались в мое плечо. Я непроизвольно сжал кулаки и был готов его ударить. Видимо, понимая, что ему не рады, он убрал свою руку.

Со слов матери я знал о нем немного, только то, что он был успешным и сильным, с железной хваткой и волей. Человеком, который жил свою жизнь и на которого я сильно похож. И то, что о моем существовании он узнал якобы неделю назад, его не оправдывало для меня.

Я посмотрел ему прямо в глаза со всей детской ненавистью и непониманием того, зачем он теперь здесь. Ее больше нет.

Я ждал увидеть в ответном взгляде все что угодно, но только не это. Он был сломлен и опустошен, так же как и я.

– Артем, позволь мне хотя бы минуту побыть с ней.

Он посмотрел на безжизненное тело женщины, которую когда-то, возможно, любил. Я физически ощутил волну его горечи и понимание того, как важна она была для него всегда.

Отец подошел к кровати, где лежала мать, и взял ее холодную руку в свою. Слезы скатились по его щекам, и, скорее всего, сердце разрывалось на части от потери и вины. Взгляд отца был наполнен неподдельным сожалением и тоской, осознанием того, что он никогда не сможет исправить свои ошибки.

– Я здесь, дорогая, прости, что опять опоздал, – проговорил он шепотом. – Прости меня за мои ошибки и неверные шаги, за упертость и гордыню. Я исчез из твоей жизни, но это не значило, что я перестал любить тебя. Я любил тебя всегда, даже когда не мог быть рядом и показать это.

Я стоял у двери и все еще испытывал гнев и обиду на отца. Мне было трудно принять его приход в этот трагический момент, но, черт возьми, кровь водой не разбавишь, и где-то глубоко внутри терзало желание обнять и простить. Меня словно током шарахнуло, и я бросился к нему. В этом объятии ощущалась не только общая тоска и боль, но также и принятие того, что я не один на этом свете. Каждый из нас носил в сердце свои раны и тайны, но в этот момент мы смогли обрести каплю примирения, осознав важность любви, которая бывает разная, иногда сложная и болезненная, но всегда истинная.

Глава 7. Артем

Я запомню свой пятнадцатый день рождения навсегда. В этот самый серый мартовский день, который сливался с нашим горем, мы с отцом стояли у могилы, окруженной слякотью и холодной, мерзлой землей. Моросящий дождь со снегом стучал по зонту, словно проливая слезы вместе с нами. Едва долетев до земли, снег таял на свежей могиле, и, созвучно пятнам на ней, на наши лица ложились следы боли и печали.

Я ощущал, как каждая капля дождя становилась олицетворением моих слез, а каждый порыв холодного ветра выражал мое горе. Мой день рождения всегда был для меня праздником радости и счастья, а теперь он стал тенью трагедии, которая будет сопровождать меня всю жизнь, напоминая о потере и боли.

Несмотря на глубокую печаль, охватившую нас обоих, я почувствовал в этот момент странное родство с отцом. Горе разрывало наши сердца, но в то же время объединяло нас, несмотря на все годы молчания. Мы стояли рядом, поддерживая друг друга.

Отец с большим трудом смотрел на меня – его взгляд был наполнен сожалением и тоской. И я понимал его без слов, чувствуя, как наше молчание и боль становились мостом между нами в этот самый момент.

В тихом объятии у могилы матери мы оба почувствовали, что, несмотря на все различия и обиды, наше родство – это нечто неразрывное и священное. Печаль превратилась в связующее звено между мной и отцом, напоминая нам о ценности любви и семьи, которые так легко упускаются, но так сложно забыть. Мы еще долго стояли у могилы, но начало темнеть, и мы двинулись в сторону выхода. Шли медленно, не оглядываясь.

У ворот нас ждала очень дорогая машина отца с водителем. Я хотел своим ходом добраться до дома. Отец меня остановил. Мы ехали молча, каждый думал о своем. Вдруг отец заговорил:

– Артем, квартира принадлежит тебе, твоя мама позаботилась об этом заранее. Но ты несовершеннолетний и не можешь жить один. К тому же, пока будет оформляться опека и другие документы, тебе будет лучше пожить со мной и моей семьей. Они нас ждут. Запомни, мой дом – это и твой дом. Комнату Зина уже приготовила тебе, с одеждой и всем необходимым, думаю, разберемся завтра. Вот карта, там всегда будут деньги. Немного, но хватит, чтобы ты ни в чем не нуждался.

– Андрей Николаевич… – начал я.

– Папа, ну, можешь называть «отец», если будет так удобнее, только не по имени-отчеству. Давайте обойдемся без лишних формальностей, – предложил отец. – Артем, ты мой сын, и я в этом не сомневаюсь. Я бы никогда не усомнился в словах твоей матери. В свете последних событий я подумал и решил, что хочу, чтобы ты носил мою фамилию – Белов. Незадолго до того, как все произошло, твоя мама позвонила мне, и мы долго говорили. Пойми, она не желала причинять тебе боль, ее целью было защитить тебя. И она была не против того, чтобы ты официально стал моим сыном.

В воздухе повисла тишина, и я не знал, что сказать. Мне не хотелось сейчас вступать в спор или что-то доказывать. Я кивнул головой:

– Хорошо, как скажете, Анд… – И тут же поправился: – Как скажешь, отец.

– Тема, давай все обсудим чуть позже. Нам всем нужно немного времени, чтобы принять изменения в жизни. Я понимаю, тебе сейчас тяжелее всех. Нужно время. К тому же, предвидя, что ты соберешься ехать к себе, я вызвал бригаду строителей, и они уже сегодня начали ремонт в твоей квартире. Ну а это как минимум пара месяцев, – подмигнул мне отец.

– А как же школа, как добираться? – я просто опешил.

– Водитель будет тебя отвозить и привозить. Не волнуйся, у меня нет цели сломать в твоей жизни все. Пройдет время – сам решишь, как и где тебе жить. А пока – добро пожаловать в наш скромный дом.

Отец указал пальцем на жилище, к которому мы подъезжали. У меня округлились глаза. Такое я видел только на картинках. Видимо, он с юмором сказал о нем «скромный». Да и домом это можно было назвать с натягом. Дворец – никак иначе. Я увидел, как отец заулыбался, увидев мое замешательство. Я и в самом деле потерял дар речи.

В доме отца я чувствовал себя неловко и странно. После тяжелого дня похорон матери он привел меня, Артема, в свой дом, семью, где мне было бы легче пережить горе. Однако меня ждал сюрприз: мачеха и брат, которые, судя по их выражению лица, были не очень рады моему появлению.

Хотя все было хорошо, я ощущал себя как инопланетянин в этом чужом мире из стекла и холодных улыбок.

– Ирина Александровна, можешь звать меня просто Ирина, – с фальшивым дружелюбием мачеха протянула мне руку.

– Очень приятно, Ирина Александровна, – ответил я ей легким пожатием.

Жена отца смотрела на меня с недовольством, словно я был неожиданным гостем на их празднике. В ее глазах я видел напряжение и обиду – я был для нее не только напоминанием об измене мужа, но и потенциальным претендентом на наследство. Я чувствовал, что мое присутствие вызывает в ней страх и раздражение, и это делало мое пребывание здесь еще более неловким.

Мой брат Николай старше меня всего на три года, но смотрел на меня свысока, демонстрируя свое превосходство и неодобрение. Его холодность и высокомерие давали мне ясно понять, что я не принадлежу этой семье, что мое место не здесь, не среди них. Он молча пожал мне руку и продолжил пялиться в свой телефон.

Я скучал по нашей с мамой квартире, по ее уюту и теплу, которые так резко контрастировали с холодом и равнодушием здесь. Мне хотелось вернуться обратно, в привычную обстановку, где я рос, где каждый уголок напоминал о маме. Здесь же я чувствовал себя потерянным и чужим, словно заблудившимся в незнакомом лесу. Они даже не додумались сделать сочувствующий вид и высказать соболезнования, что не осталось не замеченным отцом.